Русские писатели. 1800 - 1917

Биографический словарь

М.: БРЭ, 2007

Вот издание, пользу которого трудно переоценить. Оно может пригодиться любому любителю русской литературы - от школьника до академика. Справочника с таким широким охватом русской литературы Золотого и Серебряного века нигде в мире еще не было. Причем выполнен он во многих случаях с подлинным эссеистическим блеском.

Словарь рассчитан на шесть томов (с седьмым дополнительным, библиографическим). Выхода пятого тома пришлось дожидаться долгих восемь лет. Надо надеяться, что финансовые трудности издания будут, наконец, преодолены и оно будет завершено в обозримые сроки.

О том, насколько подробны сведения справочника, свидетельствуют цифры. На ста сорока с лишним печатных листах всего в пределах неполных трех букв - от П до С - здесь даны справки о четырехстах двадцати литераторах (а всего их будет более трех тысяч). И везде - внятная биографическая канва, сжатая, но четкая характеристика творческого пути, тщательно подобранная иконография, выборочная, но ценностно ориентированная библиография. Предмет особой гордости - архивные указатели. По сути дела, любому диссертанту тут указана прямая адресная дорожка.

От предшествующих опытов литературных энциклопедий в нашей стране (довоенная "Литературная энциклопедия" под редакцией Луначарского, девятитомная "Краткая литературная энциклопедия" шестидесятых годов и др.) это издание выгодно отличает его идеологическая невинность. Никакие политические установки здесь не корежат текст, не вмешиваются в оценки. Единственная претензия, которую можно предъявить редакции, - это не всегда четко соблюденные пропорции в объемах отдельных статей. Так, например, поэту Случевскому отведено целых двадцать шесть столбцов (то есть больше, чем Блоку или Ахматовой вместе с Анненским - в первом томе). Хотя понять редакторов можно: не со всеми авторами статей удается в этом отношении справиться, а в иных случаях и не хочется это делать. Вот и статью о Случевском И. Роднянская исполнила столь блистательно, что редакторская рука, понятное дело, в данном случае онемела. Думается, что это вообще одно из лучших сочинений тома, представляющего собой настоящий парад ведущих наших литературоведческих сил.

Образцовой получилась и главная статья пятого тома - о Пушкине. И. Сурат и С. Бочаров создали настоящую маленькую монографию, которой будет очарован и ученый-филолог, и пушкинист-любитель. Вполне удались в этом томе и статьи о таких глыбах, как Владимир Соловьев, Василий Розанов, Пришвин, Потебня.

стр. 38
В словаре представлены не только профессиональные литераторы, но и дипломаты, государственные деятели, путешественники, художники, музыканты, сказавшие свое слово в литературе, мемуарной или документальной. Победоносцев, Пржевальский, Репин, Петров-Водкин - все это авторы, которые переиздаются и находят своих читателей до сих пор. Значительное место в словаре занимают так называемые духовные писатели - в основном, иерархи Церкви, оставившие труды с совершенно особенными риторическими отличиями. Их немало и в пятом томе - от Порфирия Успенского до Валентина Свенцицкого, успевшего отличиться и на литературном поприще, прежде чем стать выдающимся священником.

Тот факт, что словарь, как сказано в подзаголовке к изданию, биографический, придает ему особую привлекательность. По сути, это сборник огромного числа минибиографий, которые в развернутом виде могли бы обогатить популярную серию "ЖЗЛ".

Юрий Архипов

Александр Сергеевич Пушкин.

Документы к биографии. 1799 - 1829.

СПб.: Искусство - СПБ, 2007

Считается, что для полноценного издания сочинений классика нужны, как основа, всеобъемлющая библиография его публикаций и летопись жизни и творчества. Упомянутая летопись не может состояться без свода документальных свидетельств: о родословной писателя, местах проживания, учебе, знакомых и друзьях, перемещениях по службе, общественных связях, семейном статусе, материальном положении... У Пушкина это Ганнибал и Пётр Великий, московская старина "у Харитонья в переулке", "моё селенье, моё Захарове" под Звенигородом; лицей в Царском Селе; это содружество писателей "Арзамас" и политические дела вокруг дерзких эпиграмм и оды "Вольность"; служба в Кишинёве и Одессе ("Цыганы", начало "Евгения Онегина"); это ссылка в Михайлове кое ("Буря мглою небо кроет", "Я помню чудное мгновенье", "Годунов"). Это разбирательства властей в связях поэта с декабристами, высочайшее разрешение вернуться в столицу к ликованию друзей и общественности, беседа с пристрастием об авторстве "Гаврилиады"; поездка в Арзрум... Здесь мы ставим многоточие. Последние годы жизни поэта, после 1829, будут отражены при завершении проекта - причем отражение это не в мемуарах, а именно и только в документах, составивших вместе с комментариями и иным справочным сопровождением около тысячи страниц. Среди печатаемых, порою в первый раз за двести с лишним лет, источников такого рода - выдержки из церковных метрик, купчие на приобретение имений, лицейские ведомости об успеваемости: Александр Пушкин больше имеет понятливости, нежели памяти, больше имеет вкуса, нежели прилежания; посему малое затруднение может остановить его, но не удержит: ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами. Успехи его в Латинском хороши; в Русском не столько тверды, сколько блистательны... Державин, который счел Пушкина за своего преемника, понимал дело несколько иначе; но что же - перед нами как раз документ, принадлежащий руке профессора Н. Ф. Кошанского, и он тоже знаменателен.

стр. 39
Двигаясь далее, находим свидетельства о поведении-прилежании поэта уже в плане гражданском: Несколько поэтических пьес, в особенности же одна, ода на вольность, обратили на Пушкина внимание правительства. При величайших красотах концепции и слога, это последнее произведение запечатлено... той анархической доктриной, которую по недобросовестности называют системою человеческих прав, свободы и независимости народов. Так статс-секретарь Коллегии иностранных дел И. А. Каподистрия пишет генералу Инзову на юг об удалении Пушкина из Петербурга в 1820 году.

Большинство собранных в первом томе документов сугубо официально: от земельных размежеваний, школьных ведомостей, препровождении по такому-то маршруту до препровождения на высочайшее либо "ценсурное" рассмотрение. Вся эта череда не всегда радостных житейских треволнений давно уже воспринимается нашим сознанием как необходимый фон пушкинского творчества, ибо так или иначе опоэтизировано его гением.

Сергей Небольсин

Постоянный адрес данной публикации: