Глава VII. Происхождение и начало войны

Год молчания

Мировая война, которая вызревала в сердце Европы в течение нескольких лет, обрушилась на Россию подобно урагану. Ни одна великая держава в Европе так не нуждалась в мире, так не жаждала его, как Россия после своей войны с Японией. Объективно - в 1914 г. Россия не была готова к войне с Германией, субъективно - русский народ и не помышлял о войне. Он целиком и полностью был занят разрешением внутренних политических, культурных и экономических проблем. Стоявшая в 1914 г. на пороге нового и решающего внутреннего кризиса Россия едва ли замечала, как вокруг нее стремительно нарастала внешняя угроза.

Трагическое положение России накануне первой мировой войны получило очень отчетливое отражение в двух письмах из частной переписки между премьером П. А. Столыпиным и А. П. Извольским, покинувшим пост министра иностранных дел, чтобы стать послом в Париже. Две краткие нижеприведенные выдержки в полной мере подкрепляют мое убеждение в том, что Великая война абсолютно не соответствовала национальным интересам и целям России в 1914 году.

21 июля 1911 г. Извольский писал Столыпину: "Вы знаете, что все пять лет, которые я провел на посту министра, меня беспрерывно мучил кошмар внезапной войны. Какой- либо возможности изменить сложившуюся систему союзов не существовало; ее ослабление неминуемо вызвало бы либо общеевропейскую войну, либо безусловное и полное порабощение России Германией. В любом случае это означало бы finis Rossiae [конец России] как великой и независимой державы".

На это П. А. Столыпин отвечал: "Колноберже, 28 июля. Я в высшей степени благодарен Вам за Ваше интересное письмо. Не могу не признать, что тоже был весьма обеспокоен происходившим. Мою точку зрения Вы знаете. Нам необходим мир; война в следующем году, особенно во имя целей, непонятных народу, стала бы фатальной для России и династии. И напротив, каждый мирный год укрепляет Россию не только с военной и военно-морской, но и с экономической и финансовой точек зрения. Кроме того, и это еще важнее, Россия растет год от года, развивается самосознание народа и общественное мнение. Нельзя сбрасывать со счетов и наши парламентские установления. Как бы они ни были несовершенны, их влияние тем не менее вызвало радикальные изменения в России, и когда придет время, страна встретит врага с полным осознанием своей ответственности. Россия выстоит и одержит победу только в народной войне. Я делюсь с Вами этими мыслями, потому что понять Россию только по газетам невозможно".

Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, NN 6 - 8.

стр. 123

Извольского мучили кошмары внезапной войны отнюдь не из-за игры воображения или потому, что он был нерешительным государственным деятелем, как отозвался о нем лорд Грей. Если он и был осторожным, возможно, чрезмерно осторожным дипломатом, то лишь потому, что России становилось все труднее следовать тропой мира в Европе, балансировавшей на грани войны. Сам лорд Грей в своих мемуарах пишет, что Европа, неуклонно и стремительно вооружаясь, с фатальной неизбежностью приближалась к войне, что все правительства не доверяли друг другу и видели ловушку в любом, даже самом невинном дипломатическом шаге.

Не будучи способной создать новый международный баланс сил, а также сдержать мирными средствами чудовищный динамизм германской экономической и военной машины, Антанта все больше концентрировала свои усилия на производстве и совершенствовании вооружений. Увеличение же армий и военных флотов неизбежно подталкивало Европу все ближе к вооруженному столкновению, ибо в ходе всякой гонки вооружений в конце концов наступает психологический момент, когда война кажется единственным средством освобождения от невыносимого ожидания катастрофы. После 1909 г. война стала лишь вопросом времени. Начала исчезать разграничительная линия между работой дипломата и штабного офицера.

В канун первой мировой войны в Европе существовали три основные проблемы. Это, во- первых, англо-германское военно-морское соперничество; во-вторых, австро-германо- российские разногласия в отношении Балкан и Турции; и, в-третьих, борьба между Францией и Германией из-за Эльзаса и Лотарингии и африканских колоний. Разрешение этих проблем было предоставлено дипломатам. Как известно из опубликованных ныне документов, большинство из них отнеслось к этому делу вполне добросовестно. Однако, несмотря на добрые намерения тех, кто осуществлял "секретную дипломатию", эти три проблемы становились все более запутанными и трудноразрешимыми. Приближалось время, когда задача распутать эти узлы должна была перейти от дипломатов к военным. Нет сомнений в том, что международную обстановку определяло англо-германское соперничество. Когда же германское правительство окончательно решило ускорить начало войны в Европе? Еще в России, да и некоторое время после отъезда оттуда, я придерживался общепринятой точки зрения, что Германия приняла решение о превентивной войне сразу же после того, как в 1914 г. на тайной конференции лидеров большинства Думы (Прогрессивного блока) в самом конце весенней сессии была одобрена широкая военная программа, предусматривавшая радикальную реорганизацию оборонительной системы России вдоль западной границы. Теперь же, заново проанализировав германскую политику в период Балканских войн, я пришел к выводу, - и это мое глубокое убеждение, - что германское командование утвердило план превентивной войны еще летом 1912 года. Подготовка к ней последовательно и спешно велась как во время, так и после Балканской конференции.

В феврале 1912 г. британское правительство предприняло последнюю попытку достичь соглашения с Германией о прекращении строительства военных кораблей в обеих странах. Для переговоров по этому вопросу в Берлин был направлен влиятельный член кабинета министров и сторонник дружественных отношений с Германией лорд Холдейн, который провел там ряд важных встреч с представителями политических и официальных кругов. Как и следовало ожидать, миссия лорда Холдейн а завершилась полным провалом и он вернулся в Лондон с пустыми руками. Берлинское правительство не было склонно заключать какое-либо соглашение о военно-морских силах до тех пор, пока не

стр. 124

произойдет определенных изменений во внешней политике Англии, на которых настаивала Германия. Великобритания, со своей стороны, вообще никогда не была склонна идти на уступки в своей внешней политике, тем более она не могла себе этого позволить в 1912 году. За отъездом лорда Холдейна из Берлина почти немедленно последовало решение о дополнительных ассигнованиях на усиление германских военно- морских сил. 8 марта рейхстаг утвердил второй законопроект о развитии военно-морских сил, внесенный адмиралом Тирпицем.

Миссия Холдейна была последней попыткой Англии предотвратить вооруженное столкновение с Германией. Когда она потерпела провал, то, как мне рассказывал в Лондоне в 1918 г. сам Холдейн, неизбежность войны стала очевидной. И с лета 1912 г. к ней стали лихорадочно готовиться все европейские державы. По инициативе британского адмиралтейства между правительствами Англии и Франции было достигнуто сверхсекретное соглашение, о котором не было никаких упоминаний в официальных документах, касавшееся дислокации их военно-морских сил. Весь британский военный флот предполагалось сконцентрировать в проливе Ла-Манш и в Северном море - Великобритания тем самым брала на себя защиту северного побережья Франции; французский же флот предполагалось сосредоточить в районе Средиземного моря.

Приняв на себя обязанность на случай войны с Германией охранять северное побережье Франции, кабинет Асквита и Грея признал, что Великобритания обязательно будет участвовать в войне, в которую в силу союза с Францией неизбежно оказалась бы вовлеченной и Россия. Это англо-французское соглашение о сферах действий флотов двух стран стало известно германской разведке; оно положило конец последним надеждам Германии на подрыв по дипломатическим каналам англо-франко-русского согласия. Французский кабинет, в свою очередь, уверенный в поддержке Великобритании, полностью пересмотрел свои отношения с Россией по вопросу о положении на Балканах. 25 октября 1912 г. русский посол в Париже А. П. Извольский информировал министра иностранных дел С. Д. Сазонова о следующем политическом заявлении французского кабинета: "Отныне Франция считает, что территориальные притязания Австрии нарушают общий баланс сил в Европе и, соответственно, интересы самой Франции". Иными словами, Франция поощряла Россию занять более жесткую позицию на Балканах. Одновременно она стала оказывать давление на Россию с целью заставить ее как можно скорее реорганизовать и укрепить вооруженные силы и без промедления закончить строительство важных в стратегическом отношении железных дорог.

Сама же Франция осуществила, начиная с 1911 г., ряд мер по усовершенствованию своей артиллерии и теперь располагала достаточным числом тяжелых полевых орудий. В августе 1913 г. была завершена модернизация армии и введен трехлетний срок воинской службы, хотя закон об этом был принят после долгого и упорного сопротивления со стороны профсоюзов, Социалистической партии и левых радикалов. Все законы об ассигнованиях на перевооружение и увеличение вооруженных сил вызывали сильнейшее противодействие в парламенте, но тем не менее в конечном счете утверждались.

Общественное мнение в странах Антанты - Англии, Франции и России - в целом не было подвержено тем милитаристским и шовинистическим настроениям, которые господствовали во всех слоях германской общественности. Все европейские социалистические партии (включая германскую) на своих съездах, как и организации рабочих, голосовали против войны и за всеобщую забастовку, если "капиталисты" ее развяжут. Против любой войны была настроена в основном

стр. 125

и вся общественность России. Страна в эти предвоенные годы была чрезмерно занята борьбой с "режимом Распутина".

Изучив информацию о военном, политическом и психологическом положении в странах своих потенциальных противников, немцы посчитали, что она говорит в пользу более чем вероятной победы Австрии и Германии. Но эта вероятность будет уменьшаться с каждым годом затягивания конфликта, поскольку время работает на укрепление военной и психологической готовности держав Антанты.

К концу 1913 г. все было готово для нанесения первого удара. Требовалось лишь выбрать удобный момент. Он наступил 15(28) июня 1914 года. В этот день прибывший с визитом в Боснию эрцгерцог Франц-Фердинанд ехал в открытой карете вместе со своей морганатической супругой без всякой полицейской охраны по улицам Сараєва. Когда на одной из улиц карета завернула за угол, к ней подбежал молодой человек и несколькими выстрелами из револьвера убил обоих. Убийца, Гаврила Принцип, принадлежал к сербской ультранационалистической террористической организации "Черная рука"*.

Это трагическое событие потрясло всю Европу, вызвав волну возмущения. В правительственных и политических кругах возникла серьезная тревога в связи с тем, что пожар на Балканах, только что потушенный объединенными усилиями великих держав в ходе Лондонской конференции, может легко возгореться снова и снова возобновится напряженность между ними. Тревога вскоре улеглась. Австрийское правительство поспешило заверить Санкт-Петербург в том, что не намерено предпринимать каких-либо акций военного характера. А через неделю после убийства эрцгерцога кайзер Вильгельм II отправился на летний "отдых" в норвежские фиорды. Отъезд германского императора окончательно убедил Европу в том, что мир будет сохранен.

Наступило политическое затишье, обычное для летнего сезона. Уезжали в отпуск министры, члены парламента, высокопоставленные правительственные и военные чиновники. Трагедия в Сараеве никого особенно не встревожила и в России; большинство политических деятелей с головой ушли в проблемы внутренней жизни. Даже в свете того, что известно нам сегодня, трудно представить, как случилось, что никто из европейских правителей, за исключением германских и австрийских заговорщиков, не чувствовал, что покой благословенного лета - всего лишь затишье перед надвигающейся ужасной бурей.

В июле, воспользовавшись парламентскими каникулами, президент Французской республики Раймон Пуанкаре и премьер-министр и министр иностранных дел Рене Вивиани нанесли официальный визит Николаю II, прибыв на борту французского линейного корабля. На обратном пути из России они намеревались совершить визит в Скандинавские страны. Встреча состоялась 7 - 10(20 - 23) июля в летней резиденции царя, Петергофе. Ранним утром 7(20) июля французские гости перешли с линкора, ставшего на якорь в Кронштадте, на царскую яхту, которая доставила их в Петергоф. После трех дней переговоров, банкетов и приемов, перемежавшихся посещением традиционных летних маневров гвардейских полков и частей Санкт-Петербургского военного округа, французские визитеры возвратились на свой линкор и отбыли в Скандинавию.

Несколько позднее, в один и тот же день - 10(23) июля, в Париже, Санкт-Петербурге и Лондоне были получены сообщения о том, что правительство Австрии вручило правительству Сербии ультиматум, ус-

* Босния была славянской провинцией Австрии, которую она официально аннексировала только в 1908 г., хотя была оккупирована и управлялась Австрией еще с 1878 г. в соответствии с секретным договором, подписанным на Берлинской конференции императорами Австро-Венгрии, Германии и России.

стр. 126

ловия которого подлежали исполнению в течение 48 часов. Очевидно, что предъявление ультиматума в день отплытия Пуанкаре из России не было случайностью. В течение нескольких дней Франция оставалась без президента, главы кабинета и министра иностранных дел; всеми делами занимался один из заместителей министра, мало сведущий в международной политике. В столь ответственный момент Франция и Россия оказались лишенными возможности безотлагательно принять совместные меры.

Требования, содержащиеся в ультиматуме, были несомненно неприемлемы для любого правительства. Ни одна уважающая себя страна не могла согласиться уволить своих должностных лиц в отставку по требованию иностранной державы; ни одно правительство не могло разрешить иностранцам вмешиваться в свои административные и юридические функции под угрозой применения военной силы; никакое правительство не согласится приносить извинения за преступления, которых оно не совершало: в противном случае оно бы признало справедливость лживых обвинений в своем соучастии и покровительстве. Даже австрийский барон фон Визнер, направленный в Сараево для расследования обстоятельств убийства, информировал 2(15) июля австрийское правительство, что не обнаружил никаких данных, свидетельствующих о причастности правительства Сербии к убийству.

Как только правительство России узнало об ультиматуме, оно предложило, чтобы Сербия приняла все требования, кроме тех, которые нарушали основные права суверенного государства. Именно такую позицию и заняло правительство Сербии, изложив ее в ноте от 10(23) июля. Венское правительство расценило ноту Белграда как неудовлетворительную, и с этого момента Австрия и Сербия оказались в состоянии войны. 15(28) июля австрийцы подвергли Белград артиллерийскому обстрелу.

В тот же день лорд Грей предложил немедленно созвать конференцию великих держав, однако австрийцы отклонили предложение Грея обсудить вопрос об австро-сербских отношениях, как затрагивавший их национальное достоинство. Берлин поддержал Вену. Все попытки русского правительства посредством прямых переговоров с австрийцами убедить их в необходимости найти мирное решение и внести изменения в условия ультиматума были категорически отвергнуты. А тем временем германские агенты в Западной Европе всеми силами пытались убедить общественность, будто правительство Сербии отклонило справедливые требования Австрии под давлением агрессивного Санкт- Петербурга. Эти утверждения были с готовностью подхвачены пацифистскими и прогерманскими кругами в Англии и Франции, которые считали, что именно Россия является главным виновником всех международных интриг, ставящих под угрозу мир в Европе.

Сегодня нет смысла опровергать эти абсурдные утверждения или доказывать, что не "преждевременная мобилизация" в русской армии стала причиной первой мировой войны. Даже летом 1917 г., в разгар боев на русском фронте, независимый левый социал- демократ Гаазе сделал в рейхстаге официальное заявление, за которое, окажись оно ложным, его бы судили по обвинению в измене. Гаазе сказал, что через неделю после убийства эрцгерцога, 22 июня (5 июля) 1914 г., кайзер Вильгельм созвал секретное совещание высокопоставленных лиц из австрийского и германского правительств, а также из вооруженных сил. На этой встрече было решено использовать сараевскую трагедию как предлог для начала превентивной войны против стран Тройственного согласия и в соответствии с этим был разработан генеральный план действий. По понятным соображениям, чтобы не вызывать подозрений у Англии или России, первую часть плана следовало осуществить одной

стр. 127

лишь Австрии без какого-либо участия Германии. Следует добавить, что такая стратегическая уловка - отъезд кайзера "на отдых" - сработала великолепно. Развеяв подозрения своих будущих противников, Германия получила трехнедельную фору для подготовки неожиданного нападения.

Зная о том, что общеевропейская война между двумя группировками держав неизбежна; что Великобритания, имея флот, не располагает - на тот момент - сухопутной армией; что континентальные союзники Великобритании ведут ускоренную реорганизацию и перевооружение своих армий, но пока еще не готовы к войне; что Россия 1914 г. - это не Россия 1904 г., что она стала страной с высокоразвитой промышленностью, включая военную; и что через два или три года Франция и Россия завершат подготовку к войне и тогда их военный потенциал превысит военную мощь Германии, немцы считали, что избрали единственно возможный путь - застать врасплох плохо подготовленного врага.

Могла ли Россия, которая была абсолютно не готова к столкновению с Германией и которая по опыту 1908 г. знала, что Германия поддерживает Австрию, действительно спровоцировать кайзера начать войну? Конечно, нет. Документы о причинах войны, опубликованные в Белой книге санкт-петербургского правительства от 1915 г., полностью исключают такую возможность. На первом военном совете по вопросу об австро-сербском конфликте, который царь провел за день до артиллерийского обстрела Белграда, было решено объявить на следующий день, а именно 13(26) июля, о принятии мер предосторожности, а если положение ухудшится, провести частичную мобилизацию; она должна была охватить 13 корпусов в четырех военных округах, не граничащих с Германией. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов немедленно сообщил об этом решении германскому послу в Санкт-Петербурге графу Пурталесу, указав, что эти меры никоим образом не направлены против Германии и что не будет предпринято никаких действий против Австрии.

Кризис в Европе развивался с такой головокружительной быстротой, что проводить лишь частичную мобилизацию как меру, направленную против Австрии, было бессмысленно и по техническим, и по политическим соображениям. Частичная мобилизация не являлась стадией программы всеобщей мобилизации в России на случай войны. Поэтому проведение частичной мобилизации могло бы лишь осложнить положение России в случае критических обстоятельств. Спешно прибывший с Кавказа в Санкт-Петербург генеральный квартирмейстер Генерального штаба генерал В. Н. Данилов предложил генералу Янушкевичу, только что назначенному на пост начальника Генерального штаба и не располагавшему временем для того, чтобы ознакомиться с мобилизационными планами, пересмотреть отданный приказ. Царю для окончательного решения были направлены проекты двух отдельных приказов - один о частичной, другой о всеобщей мобилизации.

Утром 16(29) июля из Царского Села поступил приказ о всеобщей мобилизации, уже подписанный царем; он должен был вступить в силу в полночь. К этому времени военные власти располагали надежной и точной информацией о концентрации германских вооруженных сил на границах с Францией и Россией. Тем же утром 16 июля граф Пурталес посетил С. Д. Сазонова и в резких выражениях заявил ему, что продолжение мобилизации, угрожающей Австрии, вынудит Германию принять соответствующие меры. Тем не менее в течение того дня, 16 июля, Николай II поддерживал постоянную связь по телеграфу с кайзером, который к тому времени возвратился из "туристической поездки" к норвежским фиордам. Ошибочно полагая - после получения одного из посланий кайзера, - что тот искренне заинтересован в мире, царь в тот

стр. 128

же вечер направил ему ответную телеграмму, в которой выражал благодарность за полученное послание и отмечал, что оно резко отличается от тона, в котором этот вопрос обсуждал германский посол 16 июля на встрече с С. Д. Сазоновым. Вечером того же дня царь отменил свой приказ о всеобщей мобилизации и вместо него отдал приказ о частичной мобилизации, который вступал в силу в тот же срок-17(30) июля.

На следующий день, когда уже стало известно, что 18 июля Австрия собирается объявить состояние боевой готовности и что Германия абсолютно открыто проводит военные приготовления, царь получил от кайзера еще одну телеграмму, составленную на этот раз в более резких выражениях. Германский император дал ясно понять, что Пурталес сделал заявление в полном соответствии с его инструкциями и что, если Россия не отменит мобилизации, на царя ляжет вся ответственность за последствия. В ответ на это царь после мучительных колебаний в конце концов отменил во второй раз частичную мобилизацию и отдал приказ о всеобщей мобилизации, установив срок его вступления в силу ровно в полночь 18(31) июля.

Более того, стремясь не раздражать Германию, царь запретил военным кораблям без его предварительного разрешения минировать воды Балтийского моря. 17 июля Адмиралтейство получило донесение, что германский флот покинул Киль и направился в сторону Данцига. В ожидании распоряжения царя командующий Балтийским флотом адмирал А. М. Эссен направил начальнику штаба военно-морских сил адмиралу А. И. Русину телеграмму с просьбой, чтобы царь разрешил немедленное минирование. Телеграмма была получена около полуночи 17 июля. Несмотря на поздний час, начальник штаба в сопровождении ближайших помощников отправился к военно-морскому министру и попросил разбудить царя, чтобы получить его разрешение на минирование. Военно-морской министр решительно отказался выполнить эту просьбу. Попытки прибегнуть к помощи великого князя Николая Николаевича также потерпели неудачу. Лишь в 4 часа утра, когда офицеры, посланные Русиным к однополчанину царя генералу Янушкевичу, не вернулись обратно, адмирал принял решение нарушить императорское распоряжение и отдал приказ о начале минирования. Через несколько минут после этого было получено согласие от генерала Янушкевича. Утром 18 июля в 11.30 Эссен по радиотелеграфу сообщил начальникам штабов о том, что минные заграждения поставлены.

Вечером того же дня граф Пурталес посетил министра иностранных дел С. Д. Сазонова и со слезами на глазах сообщил ему, что начиная с полуночи 18 июля Германия находится в состоянии войны с Россией.

Глава VIII. Монархия на пути к краху

28 мая 1914 г. завершилась весенняя сессия IV Думы. Заседания происходили крайне остро, приобретая порой даже бурный характер. Члены всех фракций, от социал- демократов до октябристов, подвергли резкой критике гибельную политику Горемыкина, настаивая на отставке трех министров, проявивших наиболее фанатическое неприятие народного представительства - Маклакова (министра внутренних дел), Щегловитова (министра юстиции) и Сухомлинова (военного министра). Что касается наиболее умеренных депутатов, то их стремление устранить кабинет Горемыкина было продиктовано не столько отношением к внутренней политике правительства, сколько крайне тревожным положением в Европе.

Русская армия находилась в тот период в критической стадии: пол-

стр. 129

ным ходом претворялась в жизнь широкая военная программа, разработанная французским и русским генеральными штабами в ответ на наращивание военного потенциала в Германии и Австрии. В самом конце весенней сессии правительство решило кратко информировать наиболее влиятельных членов комиссии Думы по военным делам о прогрессе, достигнутом в оборонительных мероприятиях. Для этого Родзянко провел совершенно секретное заседание, на котором, как и предполагалось, военный министр изложил цели и задачи коренной реорганизации оборонительной системы вдоль западных границ России.

Я, как представитель левого крыла оппозиции, на это крайне важное заседание не был приглашен, поэтому я могу лишь процитировать выдержку из показаний лидера кадетской партии П. Н. Милюкова, данных им в ходе специального расследования деятельности бывших царских министров и чиновников, проведенного в августе 1917 г.: "На закрытом заседании по вопросам, связанным с военной программой, Сухомлинов проявил полное невежество в военных делах. Мы и сами были не большими знатоками, но могли понять, что он не имел ни малейшего представления о проводимых в армии мероприятиях и о "реформе", суть которой должен был нам изложить, он знал не больше человека, свалившегося с Луны. Но так или иначе, мы поняли, что план предусматривал не "реформу" вооруженных сил, а лишь перегруппировку и реорганизацию на случай большой войны, которая, как ожидалось, разразится в 1916 году".

Какие меры следовало принять? У меня на это не было ответа, но одно я знал: война с Германией не будет каким-либо побочным конфликтом вроде русско-японской войны, но будет схваткой, в которую, как в 1812 г., будет вовлечена вся нация. Конечно, далеко не все, что обсуждалось и совершалось за непроницаемыми стенами правительственных учреждений, доходило до сведения даже наиболее сведущих в политике представителей общественности. Но теперь, когда я понял, что всякие теоретические дискуссии и обсуждения, будет или не будет войны, абсолютно беспредметны и что схватка неизбежна, я в полной мере осознал, что не могу - не имею права - скрыть то, что знаю, от некоторых видных представителей левых и радикальных группировок. Я также считал важным уяснить для себя мнение этих людей перед тем, как отправиться в ежегодную поездку по стране.

Мне даже удалось организовать встречу, в которой, к сожалению, приняло участие не так уж много людей, поскольку большинство успело разъехаться в летние отпуска. На ней разгорелись жаркие споры - отнюдь не все верили, что война не за горами, однако в одном были согласны все до единого: если война все же разразится, каждый из нас выполнит свой долг по защите страны.

В конце концов после многодневных утомительных дискуссий мне удалось покинуть Санкт-Петербург и вдохнуть свежий воздух бесхитростной русской провинции. Я взял себе за правило во время летних каникул совершать поездки по стране, рассказывая о работе Думы и помогая в организации политической работы на местах. На этот раз путь мой пролегал через Урал к Волге. Обращаясь сегодня в прошлое, осознаешь, что политические свободы в России того времени напоминали волшебную сказку. Россия стала совсем другой страной, чем была до русско-японской войны. К лету 1914 г. Россия уже превратилась в политически организованную страну и потребовалось бы от силы еще два или три года, чтобы вытравить все следы самодержавия и распутинщины и создать новую, демократическую Россию.

В начале июля я покинул Екатеринбург*, где участвовал в работе съезда учителей начальных школ, и приехал на несколько дней в Са-

* Переименованный в 1924 г. в Свердловск.

стр. 130

мару. Город проявлял огромный интерес к политическим событиям. Во время моего выступления городской театр был переполнен, и толпы людей вынуждены были стоять на площади перед зданием. Вечер прошел весьма оживленно, хотя, как и обычно, не было задано ни одного вопроса о международных делах; все были поглощены лишь текущими проблемами внутренней жизни. После выступления был устроен прием, на котором присутствовали, помимо меня, товарищ председателя Думы Н. В. Некрасов и небольшая группа местных политических деятелей. Но тут главной темой разговора была напряженность международной обстановки.

На следующий день, 10(23) июля, мы в сопровождении друзей отправились на пристань. Некрасов ехал к Черному морю навестить семью, я отправлялся в Саратов, где у меня 'было назначено очередное выступление. Когда мы стояли на пристани, неожиданно появился мальчишка-газетчик, который истошно выкрикивал: "Последние новости! Австрия направила ультиматум Сербии!" Было чудесное летнее утро, в лучах солнца ослепительно сверкала гладь Волги, на палубах огромного парохода, стоявшего у пристани, толпились радостные, возбужденные люди. Мало кто из них обратил внимание на мальчишку-газетчика, но в нашей маленькой компании все разговоры сразу же оборвались. Радужного настроения, порожденного столь успешным пребыванием в Самаре, как не бывало. Мы слишком хорошо понимали, что этот ультиматум означал общеевропейскую войну. После краткого обмена мнениями было решено, что я немедленно возвращаюсь в Санкт-Петербург, а Некрасов до предела сократит поездку к Черному морю.

В жизни человека случаются мгновения, когда всякие размышления и раздумья становятся бессмысленными: взамен им приходит внезапное осознание важности происходящих событий. В тот момент я ясно понял, что в грядущую войну будет вовлечен весь русский народ и что он выполнит свой долг.

В конце июня 1914 г. в столице начались беспорядки среди рабочих (в которых приняло участие около 200 тыс. человек), а в рабочих кварталах на Выборгской стороне появились баррикады. За несколько дней до начала войны Пурталес направил в Берлин донесение, в котором говорилось, что внутренние раздоры в России создали благоприятные психологические предпосылки для объявления ей войны. Его превосходительство в своих суждениях допустил фатальную ошибку. В день объявления войны тысячи рабочих, которые еще накануне вечером участвовали в революционных забастовках, направились в знак солидарности к посольствам союзных стран. И на площади перед Зимним дворцом, той самой площади, которая была свидетелем трагедии января 1905 г., огромные толпы людей из всех слоев общества с воодушевлением приветствовали самодержца и пели "Боже, царя храни".

Вся нация, жители больших и малых городов, как и сельской местности, инстинктивно почувствовали, что война с Германией на многие годы вперед определит политическую судьбу России. Доказательством тому было отношение людей к мобилизации. Учитывая огромные просторы страны, ее результаты произвели внушительное впечатление: лишь 4% военнообязанных не прибыли в срок к месту приписки. Другим доказательством явилась внезапная перемена в умонастроениях промышленного пролетариата. К удивлению и возмущению марксистов и других книжных социалистов, русский рабочий, так же, как французский и германский, проявил себя в той же степени патриотом, как и его "классовые враги". "В начальный период войны, - писал впоследствии один из коммунистических историков, - численно малые силы партии, очутившись в атмосфере равнодушия и даже враждебности, встали на единственно возможный для них путь - путь медленного, но неуклон-

стр. 131

ного привлечения на свою сторону союзников. Эта болезненная работа привела к постепенному преодолению и устранению этого субъективного заблуждения*, проявившегося в партийных рядах в начале войны. По мере возрождения и идеологического укрепления это партийное ядро повело неустанную борьбу против патриотических настроений революционных масс"**.

Я понимал, что борьбу, которую мы вели с остатками абсолютизма, можно теперь на время отложить. Мы вступили в сражение с могущественным врагом, который в техническом отношении значительно превосходил нас. В этих условиях надо было сконцентрировать все наши усилия, всю волю народа ради достижения одной цели. Единство страны определялось не только патриотизмом народа; оно также в большой степени определялось внутренней политикой правительства. Массы были готовы проявить добрую волю и не вспоминать о старом. Такое же желание оставалось проявить и монархии.

По пути в Санкт-Петербург я работал над планом действий на период войны, основанным на примирении царя и народа. Быть может, это была безнадежная мечта, но бывают времена, как в истории страны, так и в жизни отдельных людей, когда их спасение определяется вовсе не логикой и не разумом. Эта вторая война за национальное выживание (первая была в 1812 г.) предоставила царю уникальную возможность протянуть руку дружбы народу, обеспечив тем самым победу и упрочение монархии на многие годы. В манифесте царя по случаю войны с Германией не было недостатка в благородных, патриотических и гуманных эмоциях, но мы нуждались в примирении не на словах, а на деле.

Открытие чрезвычайной сессии Думы было назначено на 26 июля (8 августа). В период, непосредственно предшествовавший этой исторической сессии, в служебном кабинете Родзянко ежедневно проводились заседания Совета старейшин, куда входили представители различных партий. Никто не сомневался, что Дума единодушно подтвердит решимость всех классов и национальных групп защитить отечество и обеспечить победу в войне. Решающим был вопрос: пойдет или не пойдет на уступки народу царь. Предполагалось, что в канун открытия Думы, 26 июля, Родзянко отправится с докладом к царю.

На одном из заседаний я обратился к Родзянко с настоятельной просьбой от имени Совета старейшин сообщить царю, что, по мнению Думы, ради успешного исхода войны ему совершенно необходимо предпринять следующие шаги: 1) изменить внутреннюю политику; 2) провозгласить всеобщую амнистию для политических заключенных; 3) восстановить конституцию Финляндии; 4) объявить автономию Польши; 5) предоставить нерусским меньшинствам самостоятельность в области культуры; 6) отменить ограничения в отношении евреев; 7) покончить с религиозной нетерпимостью и 8) прекратить преследования законных организаций рабочего класса и профессиональных союзов. Все эти пункты содержались в конституционном манифесте от 17 октября 1905 г., однако власти упорно не желали осуществлять ни одного из них. Я посоветовал старейшинам не настаивать на том, чтобы царь провел какие-либо реформы, а лишь подтвердить свое требование об осуществлении ранее обещанных. Мою просьбу поддержали прогрессисты, меньшевики и левые кадеты.

Затем предстояло переговорить с Милюковым. Он был компетентным историком и считался специалистом в области международных отношений. Ссылаясь на пример Англии, он считал, что Дума должна, не

* То есть патриотизма.

** Очерки по истории Октябрьской революции. Под ред. М. Н. Покровского (М. 1927), с. 203.

стр. 132

ставя никаких условий, проявить полное доверие к правительству независимо от совершенных им ошибок. Ссылки на пример Англии казались мне абсолютно беспочвенными, поскольку любое британское правительство находится под жестким контролем общественного мнения и, более того, выражает волю партии, одержавшей победу на выборах. В России же никогда не существовало подлинно демократической парламентской системы. Фактически кабинет Горемыкина просто-напросто подчинялся диктату Распутина и его клики и не обращал абсолютно никакого внимания на общественное мнение. Кроме того, неуместность примера Англии особенно ярко проявлялась в том, что английская консервативная оппозиция отказывала в поддержке либералам до тех пор, пока руководители обеих партий не достигли личного соглашения относительно политики на период войны.

И тем не менее мое предложение забаллотировали. Да и будь все мои пункты приняты, я сильно сомневаюсь, что требования Совета старейшин оказали бы на умонастроения царя воздействие большее, чем энтузиазм народа. Перед самым отъездом Родзянко в Царское Село у нас с ним состоялся продолжительный разговор. Он записал мои соображения на листке бумаги и обещал упомянуть о них при встрече с царем. По возвращении он сказал мне, что выполнил мою просьбу, но царь, мельком проглядев листок, положил его на стол без каких-либо замечаний.

В последнем докладе царю, датированном 10(23) февраля 1917 г., Родзянко напомнил ему о тех первых месяцах войны, когда все еще было возможно, но ничего не было сделано. В докладе говорилось: "Мы были свидетелями того, как в соответствии с требованиями момента действовали правительства наших союзников и каких замечательных результатов они достигли. А что делали мы в то время? Вся нация стремилась к единению, а наше правительство не осуществляло никакой политики, более всего боясь единения народа. Правительство не только отказывается внести какие-либо изменения в методы управления, но даже пытается всячески оправдать их ссылками на когда-то почитаемый, но давно отброшенный опыт. Волна арестов, ссылок, преследований печати достигла наивысшей точки. И даже те люди, на поддержку которых одно время могло рассчитывать правительство, ныне вызывают подозрения. Вся страна находится под подозрением".

Но время уже ушло, и какой теперь был толк в напоминаниях Родзянко о том, что следовало бы сделать в начале войны? Ему бы поддержать меня тогда, в 1914 г., в моих попытках убедить Совет старейшин выполнить свой долг представителей народа, доказав царю, что единственный путь объединения страны - объединение верховной власти с народом во имя совместной борьбы за Россию. Можно возразить, что наказ этот все равно не был бы услышан. Вероятно, так. Но тогда большинство Думы по крайней мере не подверглось бы всенародному осуждению за молчаливое послушание в первый год войны и согласие с жестокими и неконтролируемыми действиями министров царя.

Возможность победы теперь зависела только от непреклонной решимости народа защищать свою страну до последнего человека. На это я и возлагал свои надежды: я был уверен, что все преграды, созданные монархией на пути к победе, будут преодолены. Именно об этом я и сказал в своей речи на историческом заседании Думы 26 июля. Перед открытием заседания мне довелось пережить несколько неприятных минут. Дело в том, что трудовики и социал-демократы договорились выступить с заявлением, в котором обе партии выражали решимость народа, несмотря на антинародную и обструкционистскую политику правительства, защищать страну (что было согласовано на конференции).

Совместное заявление было в общих чертах сформулировано нака-

стр. 133

нуне вечером, и мне поручили написать окончательный текст и привезти его на следующий день в Думу. Однако, когда я приехал, меня ждало горькое разочарование. В Екатерининском зале ко мне подошел председатель социал-демократов Чхеидзе и весьма смущенно заявил о невозможности выступления с совместным заявлением. Я потерял дар речи. На мой вопрос о причине, он ответил, что накануне ночью из какого-то агентства была получена телеграмма, в которой сообщалось о состоявшейся в Германии антивоенной демонстрации социал-демократов, а раз так, он обязан их поддержать. Я выразил сомнение в достоверности сообщения, отметив, что германские социал- демократы - прежде всего немцы, а немцы не настолько тупы, чтобы пойти на такой шаг. Чхеидзе лишь развел руками. Я попросил разрешения ознакомиться с текстом заявления его партии, а прочитав его, возвратил со словами: "Поступайте, как знаете, но вот этот абзац надо выкинуть при любых условиях, иначе вы потом тяжко за него поплатитесь..."*.

Зачитать заявление от имени всей фракции социал-демократов на вскоре открывшемся заседании Думы было поручено большевику по фамилии Хаустов**. Составленное в типичном стиле марксистского жаргона, оно просто-напросто утверждало, что "пролетариат, неизменно стоящий на страже свободы и интересов народа, всегда будет защищать культурное богатство народа от всяких посягательств, откуда бы они ни исходили", и выражало надежду, что нынешняя волна варварства*** будет последней. Вечером того же дня поступило официальное сообщение, что никаких акций со стороны германских социал-демократов предпринято не было. Опасных последствий такого трюка частично удалось избежать, поскольку самый рискованный пассаж из заявления Чхеидзе все же был выброшен.

После выступления министров, изложивших политику правительства, председатель Думы предоставил слово мне. В заключительных словах сделанного мною от имени трудовиков короткого заявления я сказал: "Мы абсолютно уверены, что внутренняя изначальная сила русской демократии вкупе с другими движущими силами русского народа дадут отпор агрессорам и защитят отечество и культурное наследие, созданное потом и кровью предшествующих поколений. Мы верим, что страдания на полях сражений укрепят братство русского народа и приведут к общей цели-освобождению страны от чудовищных оков. Однако даже в этот трудный час власти не желают положить конец внутренним разногласиям; они не хотят даровать амнистию тем, кто боролся за свободу и счастье нашей страны, как не хотят пойти навстречу нерусским меньшинствам, которые, забыв о прошлых обидах, сражаются бок о бок с нами за Россию. Вместо того чтобы облегчить тяготы трудящихся, власти вынуждают их нести главное бремя военных расходов, увеличив размеры косвенного налогообложения. Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и процветания родины, будьте готовы к тяжким испытаниям, которые нас ожидают впереди, соберитесь с силами, ибо, защитив свою страну, вы освободите ее". Эти несколько строк выражали суть политической программы на время войны той группы, с которой я был связан, чьей воле я подчинялся и чьи цели я стремился выразить. Целиком и полностью поддерживая консервативные и правые партии, составлявшие большинство в Думе, Милюков выразил их чувства, вполне определенно заявив: "Мы не выдвигаем никаких требований и не ставим никаких условий; Мы лишь выражаем несокрушимую решимость сделать все ради победы на полях сраже-

* В абзаце содержался призыв саботировать отправку эшелонов с военными грузами.

** Так у автора. Хаустов не был большевиком (прим. ред.).

*** То есть война.

стр. 134

ний". Тем самым большинство Думы отдавало Россию на весь период войны на милость деспотичного и эгоистичного правительства, обрекая себя на бездействие и молчание в то особо критическое для судеб страны время.

Как же истолковали монархия и реакционные министры этот неожиданный взрыв патриотизма и еще более неожиданный вотум доверия, который вынесла правительству Дума? Именно так, как и следовало ожидать от людей, мечтавших о возвращении России к системе абсолютной власти. Они сочли, что претендующие на роль политиков члены Думы, которые занимаются играми, изображая себя представителями народа, и пытаются вмешиваться в государственные дела, оказались вынуждены пойти на капитуляцию под натиском могучей волны чувств, охвативших преданных трону людей, объединившихся вокруг царя и помогавших ему, как не раз в прошлом, спасти страну от вражеского нашествия. И теперь, когда народ взял сторону царя, министрам, верным защитникам традиционного абсолютизма, Дума больше не нужна и нечего больше бояться ее критики. Приблизительно такие выводы сделали они из сложившейся ситуации!

Хотела ли в действительности Дума ликвидации монархии? Нет. В России, как и во всех других странах Европы, за исключением Франции, правила монархия. И в момент, когда на карту была поставлена судьба России, даже сторонники республиканского строя, к коим относился и я, готовы были предать забвению прошлое во имя единения нации. И разве в конце концов не объявил царь в своем манифесте от 17 октября 1905 г., что отныне и во веки веков ни один закон не будет приниматься без утверждения Думой? И разве уже это не свидетельствует о провозглашении конституционной монархии, хотя бы такой неполной и несовершенной?

А тем временем по двум направлениям шло разрушение патриотических чувств рабочих, которые всеми силами стремились защитить родину. С одной стороны, правительственные власти всячески подрывали деятельность больничных касс и других социальных организаций, отправляя на фронт наиболее опытных и влиятельных рабочих и профсоюзных деятелей. И хотя большинство их составляли социал-демократы и меньшевики*, им была абсолютно чужда пораженческая пропаганда Ленина. Оказавшись в полном меньшинстве, сторонники Ленина использовали создавшееся положение в своих собственных целях. Вместе с тем с началом войны среди рабочих окрепла надежда на объединение многочисленных партий и прекращение межфракционной грызни. Осуществись эта надежда, и патриотические настроения рабочих получили бы дальнейшее развитие. Ленин со всей очевидностью понимал это и всеми силами поэтому противился любому сближению с меньшевиками.

16 декабря 1914 г. директор Департамента полиции направил всем отделениям тайной полиции следующий циркуляр (за N 190791): "В связи с чрезвычайной опасностью настоящего плана (объединения партий) и крайней желательностью сорвать его, Департамент полиции считает необходимым просить всех руководителей отделений тайной полиции спушить находящимся в их распоряжении агентам, что они должны настойчиво проводить в жизнь во время посещения партийных собраний и всячески отстаивать идею о полной невозможности какого-либо организационного слияния существующих течений, особенно большевиков и меньшевиков". Чем глубже будут разногласия среди рабочих, чем безжалостнее будут подавлять власти деятельность общественных организаций рабочих, тем легче будет большевистскому меньшинству охладить патриотические настроения пролетариата.

* Так у автора (прим. ред.).

стр. 135

В начале декабря из Швейцарии до России дошли ленинские тезисы, позднее получившие известность как "пораженческие". На тайном заседании Центрального Комитета большевистской партии, которое было проведено на окраине Петрограда*, для обсуждения этих тезисов, естественно, присутствовала "пятерка" - полный состав большевистской фракции в Думе. В заседании принял также участие известный деятель партии Каменев (Розенфельд), который, незадолго перед тем вернувшись из эмиграции, жил на легальном положении. Через своих агентов, один из которых был редактором "Правды", охранка получила точную информацию о месте и времени заседания и о числе его участников. Едва заседание открылось, как явилась полиция, арестовала и отправила в тюрьму "пятерку", а с ними и Каменева. Их немедленно судили и 14(27) февраля сослали в Сибирь.

Немногие из рабочих знали содержание ленинских тезисов. Они знали только одно - их представителей изъяли из Думы. Большевикам же заполучить пять мучеников было только на руку, и судьба "пятерки" стала для сторонников Ленина главной темой в их подрывной деятельности среди рабочих. Как ни странно, но это ничуть не обеспокоило Маклакова и Щегловитова.

Мучительно было наблюдать, как люди, стоявшие у власти, стремились подавить в народе любое проявление патриотических чувств, сорвать всякую попытку помочь правительству и русским солдатам, которые в необычайно трудных условиях героически сражались с хорошо вооруженным врагом. Все одиночные попытки, включая и мои, помешать процессу распада были безрезультатны. Некогда свободная пресса, ныне поставленная под жесткий контроль цензуры и использовавшаяся Горемыкиным как орудие в борьбе с общественным мнением, не могла быть источником правды. А Дума, которая могла и должна была им стать, по своей собственной воле обрекла себя на долгое молчание. В феврале 1915 г. была созвана сессия Думы для рассмотрения бюджета. Она длилась всего два дня. Оба дня Прогрессивный блок сохранял верность своему обещанию и хранил молчание; не прозвучало ни одного критического слова по поводу деятельности министров. Последствия этого "патриотического" молчания были фатальными.

Глава IX. Разрыв с троном

Заговоры и контрзаговоры

Тяжкие испытания, выпавшие на долю русских армий во время великого отступления весной и летом 1915 г., наконец-то пробудили от спячки либеральных и консервативных лидеров Думы. Потребовался целый год бесконтрольного правления реакционных министров для того, чтобы наиболее видные представители разных сфер общественной жизни осознали свою непростительную ошибку. В конце концов поддержанные общественным мнением всей страны, они потребовали реорганизации правительства и немедленного созыва Думы; кроме того, они высказались за то, чтобы независимые организации были допущены к работе по снабжению армии.

В мае без заблаговременного уведомления правительства по инициативе крупных московских промышленников и предпринимателей был созван Всероссийский съезд представителей промышленности и торговли. Его главная задача заключалась в создании Центрального военно-промышленного комитета и многочисленных его подразделений. Отныне вся промышленность была мобилизована на немедленную отправку на фронт обмундирования, снаряжения и боевой техники. Каждый, кто

* В августе 1914 г. Санкт-Петербург был переименован в Петроград.

стр. 136

имел хоть какой-нибудь вес в экономике, принял активное участие в решении этой задачи. В комитет вошла также группа рабочих-"оборонцев"*, которые с конца 1916 г. вплоть до революции решительно противодействовали пораженческой пропаганде, распространяемой агентами Протопопова, Ленина и Людендорфа.

Комитет работал рука об руку с двумя могущественными общественными организациями - Союзом земств и Союзом городов. Его возглавил председатель Союза земств князь Г. Е. Львов, впоследствии первый председатель Временного правительства. Сотрудничал с комитетом и Союз кооперативов. Все эти организации пользовались полной поддержкой как всех политических партий (за исключением большевиков и крайне правых), так и верховного командования на фронте, Думы и всех подлинно патриотически настроенных министров.

Позднее, живя в эмиграции, князь Львов писал: "Пожалуй, ни одна страна, кроме России, не столкнулась во время войны со столь важной проблемой. Она была вынуждена не только вести борьбу с противником, который значительно превосходил ее в области вооружений и военной подготовки, но и создать новые мощные оборонные организации. Они возникли вопреки противодействию правительства и опирались на поддержку сил, потенциал которых доселе был неведом. Только природный талант и врожденные организаторские способности, в основе которых лежала предприимчивость русского народа, спасли в то время Россию"**.

В июне из правительства были выведены наиболее ненавистные в стране министры - В. А. Сухомлинов, И. Г. Щегловитов, Н. А. Маклаков и В. К. Саблер, - и их посты заняли генерал А. А. Поливанов, А. Д. Самарин (предводитель московского дворянства), князь Н. Б. Щербатов и сенатор А. Н. Хвостов. Это были честные люди, пользовавшиеся доверием Думы.

Первым вопросом, который встал перед "новым" правительством (все еще возглавлявшимся дряхлеющим дворцовым угодником Горемыкиным), была проблема крайне напряженных отношений между правительством и Верховным главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем. Сложность заключалась в том, что статут прав и обязанностей Верховного главнокомандующего, утвержденный буквально накануне войны, наделял его неограниченными полномочиями как на фронте, так и в тылу, а также во всех делах, связанных с непосредственным ведением войны. Произошло это потому, что царь намеревался в случае войны с Германией принять на себя функции Верховного главнокомандующего. И лишь в последнюю минуту, уступив просьбе Горемыкина, изменил свои намерения.

Вместо царя на этот пост был назначен великий князь Николай Николаевич, пользовавшийся, никогда не мог понять - почему, большим авторитетом как в светских, так и в военных кругах. Однако сами права, которыми официально наделялся Верховный командующий, изменений не претерпели. Возникла парадоксальная ситуация. Верховный главнокомандующий, не являясь правителем страны, приобрел, по сути дела, неограниченную полноту власти, за которую не нес никакой ответственности даже перед правительством.

В самом начале войны Горемыкин заявил председателю Думы: "Правительство будет заниматься только внутренними вопросами. Проблемы войны меня не касаются"***. Таким образом, реально в стране в то время действовали две власти. Ни чрезмерно деятельный вели-

* Тех, кто выступал в противовес "пораженцам" за защиту страны от Германии.

** Russian Local Governmentes during the War and the Union of Zemstvos. - Yale University Press. 1930.

*** Падение царского режима, т. 7, с. 119.

стр. 137

кий князь Николай Николаевич, ни глава его штаба генерал Янушкевич ничего не смыслили в вопросах внутренней политики и экономики. И тем не менее они действовали в пределах своих полномочий, когда, полностью игнорируя правительство в Санкт- Петербурге, направляли свои распоряжения непосредственно местным властям, не ставя об этом в известность столицу. Получая приказы из двух источников, провинциальные чиновники были в полной растерянности, не зная, кому им следует подчиняться.

Во время великого отступления 1915 г. верховное командование вызвало в стране настоящий хаос насильственной высылкой из прифронтовых районов всех без исключения евреев, без всяких колебаний присоединив к ним и некоторых других местных жителей.

Из состава штаба Верховного главнокомандующего лишь генерал Данилов был настоящим военным стратегом, получившим военную подготовку. В письмах военному министру Янушкевич откровенно признавался, что не подготовлен для выполнения обязанностей на занимаемом им посту.

Легко понять, что обстановка на фронте и внутри страны настоятельно требовала коренных изменений во взаимоотношениях между верховным командованием и правительством. Вновь созданный Совет министров высказал почти единодушное мнение, что не видит возможности управлять страной, пока существует столь ненормальное разделение власти. Тщательно избегая вопросов, касающихся действий Главнокомандующего на фронте, большинство министров, как новых, так и старых, решительно критиковало создавшуюся ситуацию. Горемыкин упрашивал министров не обострять обстановку, поскольку их критика могла вынудить царя принять на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Так оно и произошло в действительности. Царь стал Верховным главнокомандующим, отослав популярного великого князя Николая Николаевича своим наместником на Кавказ. Естественно, такое решение почти повсеместно рассматривалось как великое бедствие, предвещавшее новые катастрофы на фронте. Однако эти страхи оказались беспочвенными.

Все, кто следил за развитием событий на фронте в период наступления немцев весной и летом 1915 г., понимали, что, несмотря на огромное превосходство в вооружениях и блестящие тактические успехи, даже несмотря на растерянность, царившую среди генералов великого князя Николая Николаевича, верховное командование Германии потерпело стратегическое поражение. Планировавшаяся им операция "двойного охвата", призванная взять в клещи целую русскую армию, уничтожив ее тем самым как военную силу, полностью провалилась. Оправившись от нанесенных ей ударов, русская армия заняла позиции вдоль новой оборонительной линии, которые она удерживала вплоть до Октябрьской революции. По мнению наблюдателей, такую замечательную стратегию удалось успешно осуществить главным образом благодаря усилиям генерала М. В. Алексеева, которого царь назначил начальником Генерального штаба, передав тем самым руководство русской армией в руки лучшего в Европе стратега. И действительно, поскольку новый Верховный главнокомандующий счел за благо не вмешиваться в оперативные планы генерала Алексеева, к осени положение на фронте значительно улучшилось.

И все же решение царя взять на себя функции Верховного главнокомандующего имело для России фатальные последствия. Царь стал все чаще посещать Ставку и проводить там больше времени, тем самым пренебрегая внутренними проблемами страны. Став Верховным главнокомандующим, он предоставил царице функции соправителя, хоть и посоветовал ей как можно чаще консультироваться с министрами

стр. 138

и действовать через их посредство, а также распорядился, чтобы те, в свою очередь, держали царицу на время его отсутствия в курсе всех дел и событий. Не потребовалось много времени, чтобы результаты столь странного нового двоевластия в стране проявились в полную силу.

Дума была созвана 19 июля (1 августа). Постепенно в ней стало формироваться новое большинство, состоявшее из либералов и умеренных консерваторов. К середине августа это большинство оформилось в так называемый Прогрессивный блок, программа которого была созвучна моим идеям о будущем России. Своей целью блок поставил создание правительства из лиц, "пользующихся доверием" страны и "согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы", в которое вошли бы члены Государственного совета, а также Думы.

Руководимый П. Н. Милюковым, С. И. Шидловским и В. В. Шульгиным блок надеялся, не выдвигая требований о создании правительства, непосредственно ответственного перед представителями народа, убедить царя назначить председателем Совета министров человека, который, будучи консерватором, не занимал бы при этом, подобно Горемыкину, столь враждебной позиции по отношению к самому существованию Думы. Царь согласился на учреждение в составе всех министерств, связанных с ведением войны, "Особых совещаний" по вопросам обороны, транспорта, топлива и продовольствия. В них предполагалось включить представителей большинства Думы, Государственного совета, союзов земств и городов и Союза кооперативов. Тот факт, что такие комитеты были созданы по инициативе Думы, свидетельствовал о вновь возникшем намерении царя управлять страной в соответствии с пожеланиями Думы.

23 августа (5 сентября) царь как Верховный главнокомандующий отправился в Ставку. Тремя днями позже, 26 августа (8 сентября), на заседании Думы Прогрессивный блок изложил свою программу. Вечером 27 августа (9 сентября) министры, наиболее расположенные к сотрудничеству с Думой, - П. А. Харитонов, князь Н. Б. Щербатов, А. Н. Хвостов и марионетка в руках Распутина князь Шаховской - встретились с представителями блока для обсуждения этой программы.

Попытка убедить царя сотрудничать с Думой и создать правительство, независимое от влияния Распутина, имела крайне важное значение для судеб российской монархии. Вот почему я считаю более предпочтительным вместо изложения своих воспоминаний, связанных с этим эпизодом, привести несколько относящихся к нему отрывков из записей, сделанных Милюковым во время заседаний президиума блока и других совещаний. Они были опубликованы много лет спустя в "Красном архиве", и их достоверность была письменно подтверждена Милюковым *.

"Вечером 27 августа Совет министров поручил четырем министрам П. А. Харитонову (государственный контролер), кн. Н. Б. Щербатову (исполняющий обязанности министра внутренних дел), А. Н. Хвостову (министр юстиции), кн. Шаховскому (министр торговли и промышленности) переговорить со следующими представителями Прогрессивного блока по поводу программы блока - В. В. Шульгиным (фракция центра), В. Н. Львовым (та же партия), П. Н. Крупенским (националисты), И. И. Дмитрюковым (октябрист), С. И. Шидловским (левый октябрист и председатель блока), Т. Н. Ефремовым (председатель партии прогрессистов), П. Н. Милюковым (лидер кадетов), Д. Д. Гриммом (академическая группа) ( бар. В. В. Меллером-Закомельским (октябрист - два последних также члены Государственного совета).

* Miljukov P. N. Memoires. Vol. II. N. Y. 1955, p. 217 (ниже выдержки из стенограммы заседаний даются по: Красный архив, 1932, N 1 - 2, 3. - Прим. ред.).

стр. 139

Совещание проходило следующим образом:

И. Н. Ефремов отметил, что в программе блока, видимо, по ошибке выпала часть этого отдела, говорившая о помиловании 5 депутатов с. -д. и восстановлении их в правах депутатов.

П. Н. Милюков подтвердил, что пункт этот был и оказался выпущенным по ошибке.

А. Н. Хвостов сообщил, что у него был А. Ф. Керенский и грозил ему скандалом с кафедры Гос. Думы, если в три дня он не решит дела в пользу депутатов. Он рассмотрел вместе с Керенским его черновые заметки и подробно ознакомился с подлинным делом. Его впечатление после всего этого, что суд не совершил ошибки... Однако он готов был ходатайствовать о помиловании и просил лишь Керенского, чтобы осужденные прислали телеграфное заявление, что в самом деле осуждают "пораженчество", Керенский от этого отказался.

П. Н. Милюков обращает внимание на трудное моральное положение, в которое министр поставил депутатов своим требованием. Купить помилование путем формальной ретрактации хотя бы таких взглядов, которых осужденные не разделяют, - политически невозможно: это равнялось бы для депутатов с. -д. политическому самоубийству, которого нельзя от них требовать. Притом амнистия по существу не есть пересмотр приговора по каким-нибудь новым обстоятельствам, а прощение вины.

П. Н. Крупенский высказался по пункту 5-му об "отмене ограничительных законов для евреев". Я - прирожденный антисемит, но пришел к заключению, что теперь необходимо для блага родины сделать уступки для евреев. Наше государство нуждается в настоящее время в поддержке союзников. Нельзя отрицать, что евреи - большая международная сила и что враждебная политика относительно евреев ослабляет кредит государства за границей. Теперь в особенности, когда Барк (министр финансов) поехал за границу для заключения займа, необходимо обеспечить успех его поездки. Наши отношения с Америкой также улучшатся с переменой политики относительно евреев. Таким образом, я сознательно отказался от своих прежних взглядов и согласился с требованием к. -д., от которых они не могут отступиться.

Кн. Щербатов. Собственно правительство уже вступило на почву отмены черты оседлости. Но на этом примере я вижу, как трудно для правительства идти дальше.

П. А. Харитонов по поводу 4-го пункта замечает, что об автономии Царства Польского уже заявлено Горемыкиным, и отмена ограничений в правах (служба, дворянские организации) возможна. Но что разумеет блок под "пересмотром узаконений о польском землевладении"? Собственно, переход земли уже облегчен. Он стал читать текст программы, пояснив, что текст этот сообщен ему уже ранее (очевидно, Крупенским). При словах: "создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны", он остановился.

П. Н. Милюков обратил внимание Харитонова на то, что блок считает этот пункт основным и полагает, что от исполнения его зависит все остальное, упоминаемое в программе. Таким образом и вопрос о "соглашении с законодательными учреждениями относительно выполнения программы" должен быть обсужден с правительством, пользующимся народным доверием.

П. А. Харитонов ответил, что выполнение этого пункта выходит за пределы компетенции кабинета. Очевидно, блок имеет в виду, что об этом его желании должно быть доведено до сведения верховной власти.

П. Н. Милюков и И. Н. Ефремов подтвердили, что именно так они и смотрят.

стр. 140

П. А. Харитонов заявил, что он доложит Совету министров об этом желании блока и продолжал читать программу".

Это была первая и последняя встреча представителей Прогрессивного блока с членами правительства. Для блока она имела самые неожиданные последствия.

3(16) сентября дальнейшие заседания Думы были отложены до ноября. Из кабинета Горемыкина один за другим стали исчезать министры, вошедшие в правительство после летнего поражения на фронте (за исключением военного министра А. А. Поливанова), а за ними - и министры прежнего состава, такие, как А. В. Кривошеий, тот самый, который убеждал царя не брать на себя обязанностей Верховного главнокомандующего. В начале октября с поста исполняющего обязанности министра внутренних дел был снят Н. Б. Щербатов и заменен крайне правым А. Н. Хвостовым. Этого умного и амбициозного молодого человека еще в 1911 г., до убийства Столыпина, заприметил Распутин, предложив его кандидатуру в качестве возможного заместителя министра или даже министра внутренних дел. Тем самым соправительница царя, царица, дала понять всей нации, что отныне положен конец каким-либо колебаниям при защите многовековых принципов русского самодержавия.

Руководители Прогрессивного блока поняли, что все надежды на соглашение с короной рухнули. Что же предпринять дальше? Этот вопрос и был поднят на следующем заседании блока 25 октября (7 ноября) 1915 года. На нем, кроме членов блока, присутствовали князь Львов и М. В. Челноков, представлявшие союзы земств и городов, а также А. И. Гучков от Военно-промышленного комитета. Заседание состоялось сразу же после назначения Хвостова на пост министра внутренних дел.

Чтобы наиболее точно передать драматическую атмосферу этого крайне важного заседания, я снова процитирую заметки Милюкова. Первым выступил не входящий ни в одну партию либерал М. М. Федоров.

"М. М. Федоров. - Упадок настроения несомненен, но естествен. В широких кругах связывалась с депутацией* надежда, что это даст такой же результат, как предшествовавшие шаги. Неудача должна была вызвать реакцию. У большинства связывается с необходимостью действия... Уже пытались создать общественные течения, которые бы шли вразрез с большинством съездов. Выдвинули в торгово-промышленный комитет Татищева - лицо, близкое к жене Мих. Ал-ча**, вели беседу о современном положении... Он говорил с государем: там готовы итти до несозыва Думы: И. Л. Горемыкин и Распутин. "Опасность династии грозит из армии". "Армия теперь народ". (На вопрос, готов ли он стать наследником трона, М. А. ответил: "Да минует меня чаша сия! Конечно, если бы, к несчастью, это свершилось, я сочувствую английским порядкам. Не понимаю, почему царь не хочет быть спокоен".)

Шингарев. - Отказ в приеме депутации произвел впечатление, которое я предсказывал (в Москве я считал, что это средство - последнее). Разговоры кончены, должны начаться действия.

Меллер-Закомельский. - Нельзя так легко относиться к настроению всей России. Это настроение не упадка, а политического маразма, потеря всякой надежды. Лучшие элементы сказали: для победы нужно то-то, монарх сделал обратное. Все заключают: значит, теперь не смена Горемыкина, а революция. Неужели теперь, когда 15 губерний заняты неприятелем? Допустить, чтобы Горемыкин заключил мир, нельзя.

* Царь отказался встретиться с делегацией Прогрессивного блока для обсуждения вопроса о реорганизации правительства.

** Великий князь Михаил Александрович, брат Николая II.

стр. 141

Как выступать? Все общественные элементы сделали последний выстрел. На том же пути дальше итти некуда. Нужно быть уверенными в успехе, чтобы решиться на выступление. Конфликт со всей Россией - надо делать в иной плоскости. Созывы съездов - уже испытанный путь: тут наша артиллерия расстреляна. Возможность явиться, когда будет созвана Госуд. дума. Новое слово может явиться в наших палатах, съезды будут резервом для поддержания парламента. Надо оставить вопрос о дальнейшей тактике открытым до этого времени.

Милюков. - Не бояться левых: нас уважают, пока мы действенны. Надо созвать до Думы, остаться на месте, не спуститься ниже, подготовить материал для самооправдания. Менажировать* социальный элемент.

Гучков. - В каждой борьбе есть риск. Но его преувеличивают. Прострация есть, но есть и выигрыш - в выяснении положения. Все иллюзии исчезли и все разногласия отпали. Разногласия в диагнозе нет. Почему кажется, что общественное мнение апатично. Оно достигло пределов отчаяния. Пациент признан moribundus**. Тут замерли, потому что предстоит акт великой важности. В выставленных лозунгах мы найдем небывалое единодушие и в тылу и в армии. Я выставил бы боевой лозунг и шел бы на прямой конфликт с властью. Все равно обстоятельства к тому приведут. Молчание будет истолковано в смысле примирения. Мы никогда не присутствовали при кучке безответственных людей. Режим фаворитов, кудесников, шутов. Это новая нота, которая должна быть сказана. А это-разрыв мирных сношений с властью. Я готов бы ждать конца войны, если бы он был обеспечен - благоприятный. Но нас ведут к полному внешнему поражению и к внутреннему краху. Правительство - "пораженческое". Возымеют ли слова влияние? Может быть. Власть дряблая и гнилая. Там нет железных, сильных, убежденных людей, которые сознают свою слабость.

Маклаков (один из лидеров кадетов). - Съезд*** не может быть деловым. Он должен будет реагировать на вопросы высшей политики, и деловая часть пропадет. Съезды первые заговорят от имени страны. Единственный лозунг - выявление конфликта с короной. Мы не сможем выдерживать прежней фикции. Желательно ли эту фикцию передать съездам, а не Думе, которая обязательно должна это сделать? Милюков требует, чтобы подтвердить прежнее. У него есть оптимизм и нет нервности. Телеграммы государю вызовут оскомину. Нельзя удержаться на позиции лояльности. Съезды, может быть, не пойдут на это. Судьба этих съездов на этом прекратится, и вы испортите музыку Госуд. думе. Города недостаточно авторитетны для поднятия этого вопроса. Позиция левых ждет капитуляции перед ними. Обращение к государю провалилось. С того момента, как идете на это, мы отказались от нашей позиции, тогда я не боюсь левых. Приготовлены ли мы к этому конфликту? Скажем ли, что нужно хранить спокойствие? Поднять забастовки, заставить страну итти путем, которого боимся. Если бы я был убежден, - что не можем победить- я надеюсь на deus ex machina - на 11 марта****. Я понимаю П. Н. Милюкова и Шингарева, но считаю, что созванные первые должны объявить конфликт с властью. Итти на это съездом - нас распустят - невозможно. Додумаем до конца: 11 марта, забастовка? Мы тогда не додумали: П. Н. был уверен, что отказать в депутации не посмеют... Не знаю, сделает ли Дума, но придется сделать.

* Направлять, руководить (прим. в "Красном архиве").

** Тот, кто должен умереть (прим. в "Красном архиве").

*** Союзов земств и городов.

**** Бог из машины (лат.). 11 марта 1801 г. заговорщики - гвардейские офицеры и придворные совершили убийство Павла I.

стр. 142

Шингарев. - На чем держится власть, спрашивает Гучков. На многом. На инерции, на заинтересованных кругах, на государственной машине. На отсутствии мужества и даже понимания. Для 11 марта нужен не съезд. Я считаю сомнительным готовность к удару в лоб. Особенно у земцев. Я предпочитаю конфликт на съездах конфликту в Гос. думе, так как исчезновение Думы превращает общество в пыль.

Гучков. - Конфликт с короной не нужно создавать, а надо зафиксировать. Каждая группа найдет формулу для выражения этого конфликта. Даже правые..."*.

Не все записавшиеся для выступления смогли получить слово на этом заседании и обсуждение было продолжено 28 октября. Первым в тот день взял слово член Государственного совета граф Олсуфьев.

"Олсуфьев. - ...Вначале страна отнеслась с громадным сочувствием [к Прогрессивному блоку], но с тех пор большие перемены... Мы относились трагически к перемене командования. Катастрофа. Все мы ошиблись; государь видел дальше. Перемена повела к лучшему. Идол** оказался пустым идолом. Блок - и общество - в самом коренном вопросе ошибся и потерпел крушение. Затем мы предлагали для войны сместить министров. Самый нежелательный остался, и война пошла лучше. Прекратился поток беженцев, не будет взята Москва. Нужно изменить тактику. Воинственность блока теперь не будет отвечать положению, а некоторая сдержанность, "вооруженный нейтралитет"... Произошло лучше потому, что убрали Янушкевича, но это наше дело: Алексеев - думский кандидат.

Князь Львов. - Критикуйте, но будьте справедливы. То, что случилось, это - сумасшедший дом... Блок ни в чем не ошибся. Вся Россия висит на воздухе. Смена Совета министров, непосредственное вмешательство короны поставило всю Россию в конфликт с короной.

Бобринский (член Думы от националистов). - Правительство стало хуже. Что будет при встрече? Не речи Керенского, а что мы скажем?.. Мы говорили 3 сентября: Думу нельзя будет собрать с Горемыкиным. Как будем теперь? Нельзя сказать: это не наше дело. Я ответа не нахожу и меня созыв Думы страшит.

Ковалевский (Академическая группа). - Стоустая молва говорит, что председатель Совета министров говорит: вешают собак, я руководствуюсь высшими соображениями, когда я уйду, будет заключен мир.

Гурко (член Государственного совета и бывший товарищ министра внутренних дел). - Основное положение не в вопросе об "ошибках", а достигнута ли основная цель. Цель была - обеспечить победу. Мы решили, что при современном правительстве победа немыслима. Изменилось ли это?.. Другого ответа, кроме отрицательного, не может быть... Если будем молчать, сам Гришка будет премьером"***.

Но Гришка был крестьянином с огромным запасом здравого смысла. Он прекрасно понимал, что лучше обладать властью в Царском Селе, чем быть премьер-министром в Петрограде и нести ответственность перед Царским Селом.

Встречи лидеров блока продолжались. Однако ирония происходившего заключалась в том, что пока они спорили и обсуждали, как вести себя в отношении Горемыкина, если он появится на ноябрьской сессии Думы, в Царском Селе уже было принято решение, что никакой осенней сессии Думы не состоится вовсе, как не состоятся и иные заседания законодательных органов, пока кресло Горемыкина не займет человек, готовый безоговорочно осуществить планы решительной борьбы с народом.

* Красный архив, 1932, N 1 - 2 (Прим. ред.).

** Великий князь Николай Николаевич.

*** Красный архив, 1932, N 3.

стр. 143

Интриги и заговоры

В 1905 г. были разорваны духовные связи между троном и городскими рабочими, промышленным пролетариатом. 8 июля 1906 г. была разрушена вера крестьянства в царя как "носителя народной правды" в результате роспуска и разгона первой Думы, обсуждавшей вопрос о земельной реформе. Теперь же, после разрыва с консервативно- либеральным большинством в законодательных органах, трон оказался в полной изоляции от народа и пользовался поддержкой лишь крайних реакционеров и беззастенчивых карьеристов, находившихся под контролем Распутина.

Для всех стало ясно, что корень зла не в правительстве, не в министрах, не в случайных ошибках, а в нежелании самого царя отказаться от своей idee fixe, будто только самодержавие способно обеспечить существование и могущество России. Осознание этого факта лежало в основе всех частных разговоров и планов, сформулированных Прогрессивным блоком, глубоко проникло оно и в армию и во все слои народа. Перед каждым патриотом встал неизбежный и роковой вопрос: во имя кого живет он - во имя России или во имя царя? Первым ответил на этот вопрос монархист и умеренный либерал Н. Н. Львов. Его ответ был: "Во имя России". Таким же был отклик, прокатившийся по всей стране - и на фронте, и в тылу.

В 1915 г. армейские офицеры организовали серию абсолютно бесперспективных заговоров с целью избавить Россию от царя. В одном из них, например, принимал участие известный военный летчик капитан Костенко, который намеревался спикировать на своем самолете на автомобиль императора, когда тот прибудет на фронт, лишив тем самым жизни и его, и себя. Два других офицера (один из них - капитан инженерных войск Муравьев, впоследствии - "герой" гражданской войны) явились ко мне, чтобы заручиться согласием на их план организовать засаду и взять царя в плен, когда тот прибудет с инспекцией на фронт. Даже генерал Деникин пишет в своих мемуарах, что и солдаты были за падение монархии, ибо считали виновницей всех своих бед "немку" из Царского Села.

Осенью того же 1915 г. меня посетил старый друг, сын одного из царских шталмейстеров граф Павел Толстой. Он был близким другом брата царя, великого князя Михаила Александровича, знал его с детства. Он сказал, что пришел ко мне по просьбе великого князя, который, зная о моих тесных связях с рабочим классом и левыми партиями, хотел бы знать, как отнесутся рабочие к тому, что он возьмет власть у брата и станет царем.

Все эти эпизоды были весьма симптоматичны для тех глубоких изменений в мышлении, которые происходили в стране. Народ потерял терпение. Более того, все большее число людей приходило к выводу, что все беды России исходят от Распутина и что политика правительства станет другой, если от него избавиться. Даже А. Н. Хвостов, воинствующий лидер "Союза русского народа" в Думе, развивал план убийства Распутина*. В конце концов миссию спасения династии и монархии посредством убийства Распутина взял на себя любимый кузен царя, великий князь Дмитрий Павлович, который действовал совместно с графом Юсуповым и правым депутатом Думы Пуришкевичем.

Я пишу обо всем этом с тем, чтобы дать читателю возможность

* План провалился. Товарищ министра и глава полиции Белецкий намеренно сорвал его. Хвостов получил отставку и, возвратившись в Думу в качестве депутата, подробно изложил детали заговора. Он заявил, что решил покончить с Распутиным не только потому, что тот имел такое огромное влияние на Царское Село, но и потому, что Распутин поддерживал постоянные контакты с германскими агентами, о чем он, Хвостов, как министр внутренних дел имел достоверные сведения.

стр. 144

лучше понять господствовавшие тогда в России настроения и душевные страдания, через которые прошли люди прежде, чем решиться на тот курс, которым пошел Прогрессивный блок. Оглядываясь в прошлое, я решительно отвергаю как несостоятельные утверждения тех, кто считает, будто оппозиция Прогрессивного блока трону диктовалась эгоистическими и корыстными устремлениями, которые и привели Россию к краху. Стоит лишь вспомнить о происхождении и общественном положении большинства депутатов III и IV Дум. Это были люди, традициями, социальным статутом и личными интересами тесно связанные с режимом и правительством, верные подданные царя. Это же большинство в IV Думе оказалось перед лицом великой трагедии, ибо вынуждено было отказаться от своей традиционной концепции монархии и ее места в России. Все это было тщательно выверено и продумано; и в конце концов уже не горстка людей, а большинство в Думе задавало себе вслед за Львовым вопрос: "Во имя царя или во имя России?" И ответ был: "Во имя России".

В конце 1915 г. я тяжело заболел и провел несколько месяцев в санатории в Финляндии, где мне сделали весьма серьезную операцию. В результате я смог возвратиться в Петроград лишь через семь месяцев. Однако в столице я пробыл недолго, поскольку мне сразу же пришлось отправиться в Туркестан для расследования обстоятельств первого крупного восстания местного населения. Искрой, вызвавшей волнения, явился абсурдный приказ Б. В. Штюрмера* о призыве в армию 200 тыс. местных жителей для рытья окопов на фронте. Мусульманское население не подлежало даже призыву на военную службу, тем паче использованию на принудительных работах. Более того, приказ вступил в силу в самый разгар сбора хлопка. Последней каплей стали злоупотребления мелких чиновников, за взятки освобождавших от набора сыновей богатеев. Германские и турецкие агенты, центром активности которых была Бухара, в полной мере использовали возмущение местного населения для подстрекательств к беспорядкам.

В Петроград я возвратился на исходе третьей недели сентября. Только что был назначен новый министр внутренних дел, на этот раз выбор пал на бывшего товарища председателя Думы Александра Протопопова. Всего за несколько месяцев этот человек, которому суждено было стать последним министром внутренних дел Российской империи, умудрился навлечь на себя гнев и возмущение всей нации.

Вскоре после моего возвращения состоялась тайная встреча лидеров Прогрессивного блока, на которой было решено сместить с помощью дворцового переворота правящего монарха и заменить его 12-летним наследником престола Алексеем, назначив при нем регента в лице великого князя Михаила Александровича. Подробности этого малоизвестного заговора были изложены в мемуарах его организатора Александра Гучкова, опубликованных вскоре после его смерти в 1936 году**. О существовании этого плана я знал с самого начала и, на мой взгляд, рассказ о нем Гучкова явно несколько сглажен.

В сентябре Гучков был приглашен на тайную встречу некоторых руководителей Прогрессивного блока, которая состоялась на квартире видного либерала Михаила Федорова. Среди присутствовавших были Родзянко, Некрасов и Милюков. Целью встречи было обсуждение вопроса о том, какие меры следует принять перед лицом того очевидного факта, что Россия стоит перед угрозой общенационального восстания. Все они согласились с тем, что Прогрессивный блок должен принять немедленные меры для предотвращения революции снизу. Наибольший

* В январе 1916 г. назначен на пост председателя Совета министров (Прим. ред.).

** Последние новости, 9, 13.IX.1936. Другие участники заговора: Шидловский, Шингарев, Годнев, Львов (брат Н. Львова) и Терещенко.

стр. 145

интерес представляют замечания, сделанные Милюковым, который заявил, что долг блока - не участвовать в восстании, а ожидать его результатов. Он предвидел два возможных варианта: либо верховная власть вовремя одумается и обратится к блоку с просьбой сформировать правительство; либо победит революция, и победители, не обладающие опытом правления, попросят блок сформировать правительство уже от их имени. В поддержку своих доводов он сослался на Французскую революцию 1848 года.

По поводу этого сугубо теоретического тезиса Гучков выразил сомнение в том, что народ, совершивший революцию, согласится затем передать власть в чужие руки. По его мнению, ни один революционер и не помыслит об этом. А посему блоку следует самому сделать первый шаг, сместив нынешнего правителя. Согласно Гучкову именно этим и завершилась встреча. Милюков добавляет, что после этой встречи стало очевидным, что Гучков намеревается организовать переворот, и из-за этого среди руководителей блока пошли споры о том, кому следует войти в новое правительство.

Далее в своих мемуарах А. И. Гучков сообщает, что вскоре у него начались сердечные боли и он оказался вынужден проводить все время в постели. Во время болезни его посетил товарищ председателя Думы Некрасов, спросивший, действительно ли Гучков готовит переворот. Тот ответил, что обдумывал такую идею, и они тут же решили создать "ячейку", включив в нее тогдашнего вице-председателя Центрального военно- промышленного комитета Терещенко, а также князя Вяземского. Всю ответственность за разработку и выполнение этого плана Гучков взял на себя, чтобы не подвергать риску других руководителей блока, присутствовавших на встрече, особенно Родзянко. Однако, согласно моей информации, решение об осуществлении переворота Гучков принял не в одиночку, а вместе с другими руководителями блока.

А тем временем вызревал другой заговор, осуществление которого было намечено провести в ставке царя 15 - 16 ноября. Его разработали князь Львов и генерал Алексеев. Они пришли к твердому выводу, что необходимо покончить с влиянием царицы на государя, положив тем самым конец давлению, которое через нее оказывала на царя клика Распутина. В заранее намеченное ими время Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию. На мой взгляд, это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царем в Ставке, отмечали, что он вел себя гораздо более раскованно и разумно, когда рядом не было императрицы. Если бы план удалось осуществить и если бы царь остался в Ставке под благодатным влиянием генерала Алексеева, он бы, весьма вероятно, стал совсем другим. К сожалению, в первой половине ноября Алексеев внезапно заболел и отбыл в Крым для лечения. Вернулся он оттуда всего за несколько дней до свержения монархии.

Всю эту историю рассказал мне мой друг В. Вырубов, родственник и сподвижник Львова, который в начале ноября посетил Алексеева, чтобы утвердить дату проведения операции. Генерал Алексеев, которого я тоже хорошо знал, был человек очень осторожный, в чем я и сам убедился позднее. Не произнеся ни слова, он встал из-за стола, подошел к висевшему на стене календарю и стал отрывать один листок за другим, пока не дошел до 16 ноября. Но к этому дню он уже лечился в Крыму. Во время пребывания там его посетили некоторые из участников заговора Гучкова, пытавшиеся заручиться поддержкой Алексеева, но тот решительно отказал им.

Естественно, детали подготовки заговора были известны лишь тем, кто в нем непосредственно участвовал, в конце концов главное правило любого заговора заключается в том, что ни один из заговорщиков

стр. 146

не должен знать больше того, что ему лично положено знать по плану заговора. Лидеры Прогрессивного блока знали лишь, что подготовка к осуществлению заговора идет своим чередом, и соответственно готовились к нему со своей стороны. Знали о заговоре и мы, руководители масонской организации, хоть и не были в курсе всех деталей, и тоже готовились к решающему моменту. Эта подготовка завершилась учреждением информационного центра левых партий с тем, чтобы иметь возможность шаг за шагом сообщать народу о результатах переворота, добиваясь либо его поддержки, либо, на худой конец, отказа от противодействия.

Чтобы лучше понять атмосферу, царившую на последней сессии Думы, которая длилась с 1 ноября 1916 г. по 26 февраля 1917 г., надо иметь в виду, что мысли всех депутатов были заняты ожиданием дворцовой революции. Конечно, рядовые члены политических партий не располагали точными данными о готовящемся перевороте, но зато не было недостатка в скрытых намеках на него в речах тех, кто знал о заговоре и кто видел, куда ведет страну политика царского правительства, в коем Протопопов играл не последнюю роль.

В начале января в Петроград прибыл вместе с группой офицеров хорошо известный генерал А. М. Крымов, командующий 3-го кавалерийского корпуса на Юго-Западном фронте. Родзянко договорился с ними о встрече на своей квартире, на которую были приглашены и лидеры Прогрессивного блока. На этой встрече генерал Крымов от имени армии призвал Думу без всякого промедления совершить переворот, заявив, что в противном случае у России нет шансов на победу в войне. Все присутствовавшие поддержали точку зрения Крымова, а некоторые позволили себе говорить о государе в таких выражениях, что Родзянко вынужден был попросить их не прибегать к подобному языку в доме председателя Думы.

Реальное осуществление планируемого переворота все время откладывалось, поскольку в том его виде, в каком он был задуман, его выполнение было задачей чрезвычайно трудной. Прежде всего организаторы заговора поставили перед собой задачу привлечь к нему как можно меньше людей - и лишь офицеров, чтобы не подвергать риску рядовых солдат. Во-вторых, они решили, дабы не вызывать кровопролития, осуществить его не в Ставке и уж тем более не в Царском Селе. Заговорщики остановились на идее задержать царский поезд где-нибудь между Ставкой и Петроградом, в том месте, где охрану железной дороги несли кавалерийские части императорской гвардии, офицеры которой и войдут в вагон царя, потребовав от него отречения от престола.

В своих мемуарах Гучков писал, что заговорщики не намеревались прибегать к физической силе или убивать царя. "Мы не собирались совершать переворот, в котором брату и сыну уготовано бы было переступить через тело брата и отца". Тем временем подготовка к перевороту, хоть и ужасающе медленно, но близилась к завершению. Он был намечен на середину марта. Но конец наступил 27 февраля (12 марта) и совсем по- другому.

-----

4(17) мая на частной встрече членов Думы Маклаков в самых резких выражениях подверг критике Временное правительство: "Господа, хочу сказать вам полную правду. Нет, мы не хотели революции во время войны. Мы опасались, что ни одной нации не под силу вынести одновременно смену государственной системы и связанной с ней общественной системы, совершить переворот и одновременно довести до победного конца войну. Но наступил момент, когда всем стало ясно, что добиться победы в войне при сохранении старой системы невозможно.

стр. 147

И те, кто понимал, что революция будет равнозначна катастрофе, сочли своим долгом, своей миссией спасти Россию от революции посредством переворота сверху. Такова была миссия, которую мы призваны были возложить на себя и которую мы не выполнили. И если наши потомки проклянут революцию, они проклянут и тех, кто вовремя не прибег к средствам, что могли бы ее предотвратить"*.

2 (15) августа Гучков подтвердил справедливость сказанных Маклаковым слов, не упомянув при этом о той руководящей роли, которую играл в заговоре, направленном на свержение царя. На заседании Чрезвычайной следственной комиссии он сказал: "Развитие событий требовало переворота. Ошибка, если можно говорить об исторической ошибке русского общества, заключается в том, что это общество, представленное своими ведущими кругами, не осознало в полной мере необходимости такого переворота и не осуществило его, предоставив тем самым проведение этой болезненной операции слепым, стихийным силам"**.

* Речь, 5.V.1917.

** Падение царского режима, 1926.

(Продолжение следует)

Постоянный адрес данной публикации: