В советской историографии отвергнуты унаследованные от дворянско-буржуазной науки представления о том, что горцы Кавказа вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции находились на доклассовой, патриархально-родовой ступени развития¹ . Не получил в ней признания и тезис о рабовладельческом характере их древнейших классовых обществ² . В противовес названным версиям сложилась и стала фактически общепризнанной концепция развития классового общества у населения горного Кавказа по пути разложения общинного быта и формирования раннефеодальных отношений. Однако среди большинства ее сторонников нет единомыслия: они либо принижают уровень социальной организации горцев, акцентируя внимание на пережитках первобытно-родового строя в ущерб оценке феодализирующегося характера местных обществ³ , либо допускают преувеличение степени развития у них феодальных отношений⁴ , либо уклоняются от конкретизации своих взглядов, ограничиваясь нечеткими суждениями общего плана⁵ . В целом в изучении социально-экономических проблем у

¹ Библиографию и критику работ см.: В. К. Гарданов. Обычное право как источник для изучения социальных отношений у народов Северного Кавказа в XVIII - начале XIX в. "Советская этнография" (СЭ), 1960, N 5; А. М. Лодыженский. Формы переходе от первобытнообщинного строя к классовому обществу (по материалам Северного Кавказа). "Научные доклады высшей школы". Исторические науки, 1961, N 2; В. Б. Виноградов, И. К. Лосев, А. А. Саламов. Чечено-Ингушетия в советской исторической науке. Грозный. 1963; Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Характер сословных отношений в горной Ингушетии. "Кавказский этнографический сборник". Т. II. Тбилиси. 1968.

² Библиографию и критику работ см.: А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин. Пути развития феодализма. М. 1972; А. П. Новосельцев. Пути развития и особенности феодальной формации в странах Закавказья. Автореф. докт. дисс. М. 1973; Г. А. Меликишвили. К вопросу о характере древних закавказских и средневековых горских северокавказских классовых обществ. "История СССР", 1975, N 6; Л. И. Лавров. Назревшие вопросы изучения социальных отношений на докапиталистическом Кавказе. "Социальная история народов Азии". М., 1975, и др.

³ См., например: "Очерки истории балкарского народа". Нальчик. 1961; Е. И. Крупнов. Средневековая Ингушетия. М. 1972; А. Ф. Гольдштейн. Планировка и фортификация горных селений Северной Осетии и Чечено-Ингушетии в XV-XVIII вв. "Архитектурное наследство". 25. М. 1976; М. Б. Мужухоев. Средневековая культура горной Ингушетии. Грозный. 1977, и др.

⁴ См., например: Б. В. Скитский. К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа. "Известия" Чечено-Ингушского НИИ, Грозный, 1959, т. 1, вып. 1; его же. Очерки истории горских народов. Орджоникидзе. 1972; С. Ц. Умаров. К политической и социально-экономической истории Чечни XVI-XVII вв. "Археолого- этнографический сборник". 4. Грозный. 1976; Т. А. Исаева. Феодальные владения на территории Чечено-Ингушетии в XVIII в. "Вопросы истории Чечено-Ингушетии", Грозный, 1977, N 9, и др.

⁵ См., например: В. И. Марковин. К вопросу о язычестве и христианстве в верованиях горцев Кавказа. "Вестник" Кабардино-Балкарского НИИ, Нальчик, 1972, N 6; его же. К изучению средневековой истории народов Северного Кавказа. "Известия" Северо-Кавказского научного центра высшей школы (СКНЦВШ), Ростов/Д, 1976, N 4.

стр. 35

горских народов Кавказа преобладают локальные исследования, связанные или с отдельными этносами или современными административными образованиями, а также работы, в которых более широкий этнотерриториальный подход ограничен хронологическими рамками⁶ .

В последнее время средневековое общественное развитие горцев Кавказа оказалось в центре внимания специалистов (А. И. Робакидзе, Г. А. Меликишвили, З. В. Анчабадзе, Л. И. Лавров). В их докладах и статьях достаточно четко поставлены вопросы о своеобразии местного экономического базиса и форм эксплуатации, частью не связанных с землепользованием и владением пахотными угодьями; о роли военно- аристократического уклада в формировании феодальной прослойки и военно- управленческих функциях горской знати; о специфике местного рабовладельческого уклада, который посредством захвата пленных и последующего их прикрепления к земле служил постоянному пополнению рядов феодально зависимого населения; о значении естественноисторической среды и хозяйственного фактора в оформлении соответствующих институтов у различных групп горского населения⁷ . Большим достижением явилась попытка выделить и охарактеризовать три ступени (стадии) в уровне развития так называемого кавказского горского феодализма, понятие о котором утвердилось в современной науке. Названные авторы определили программу исследований. Но и сами их работы не лишены существенных недостатков. "Кавказский горский феодализм" трактуется в них схематично, через посредство отдельных (хотя и весьма важных) элементов, как некая - в любой из своих ступеней - хронологически неопределенная и нерасчленимая статическая данность вне целостной историко-временной концепции. А. И. Робакидзе признает, что сегодня модель "кавказского горского феодализма" "рассматривается не в хронологическом, а в стадиально-типологическом аспекте"⁸ . Такой подход, естественно, не исчерпывает проблемы, а в чем-то и формализирует ее.

К тому же в историографии сложилась и резкая диспропорция. Общественный строй средневековых адыгов (кабардинцев, черкесов и адыгейцев) и народов Дагестана, в котором "горский феодализм" выступает в своей наиболее развитой форме, проанализирован достаточно полно и убедительно⁹ . Успешно исследуется социально-экономическая история горцев южного склона Главного Кавказского хребта (сванов, хевсуров, тушин и пр.), входивших органически (хотя и сохранявших изрядную долю специфики) в феодальную систему Грузии¹⁰ . Но до сих пор край-

⁶ В. К. Гарданов. Указ. соч.; его же. Социально-экономический строй народов Северного Кавказа в XVIII - начале XIX в. "Народы Кавказа". Т. I. М. 1960; Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в XVI-XVII вв. М. 1963; ее же. О некоторых особенностях генезиса феодализма у народов Северного Кавказа. "Проблемы возникновения феодализма у народов СССР". М. 1969; М. Я. Попов. Народы Северного Кавказа в эпоху феодализма. "Вопросы истории", 1966, N 7; В. Б. Виноградов. О некоторых критериях датировки позднесредневековых комплексов Северного Кавказа. "Известия" СКНЦВШ, 1977, N 1.

⁷ З. В. Анчабадзе, А. И. Робакидзе. К вопросу о природе кавказского горского феодализма. "Тезисы докладов Всесоюзной сессии, посвященной итогам исследований в 1970 г.". Тбилиси. 1971; Л. И. Лавров. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л. 1978; Г. А. Меликишвили. Указ. соч.; А. И. Робакидзе. Некоторые черты горского феодализма на Кавказе. СЭ, 1978, N 2.

⁸ А. И. Робакидзе. Указ. соч., с. 15.

⁹ См., например: В. К. Гарданов. Общественный строй адыгских народов. М. 1967; "Феодальные отношения в Дагестане". Архивные материалы. М. 1969; Б. Алиев, Ш. Ахмедов, М. -С. Умаханов. Из истории средневекового Дагестана. Махачкала. 1970; И. Х. Калмыков. Черкесы. Черкесск. 1974, с. 181 - 218; А. Р. Шихсаидов. Дагестан в X- XIV вв. Махачкала. 1975.

¹⁰ См., например: А. А. Богверадзе. Проблема генезиса феодализма в Грузии. "Проблемы генезиса феодализма у народов СССР". М. 1969, с. 200 сл.; "Очерки истории горских народов Кавказа". Тбилиси. 1969; А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин. Указ. соч., с. 27; Г. А. Гасвиани. Из истории горцев Западной Грузии. Автореф. докт. дисс. Тбилиси. 1974, с. 10 сл.

стр. 36

не слабо раскрыто конкретное содержание процесса генезиса феодализма у горских народов центральной части Северного Кавказа (карачаевцы, балкарцы, осетины, ингуши, чеченцы). Например, в недавно вышедшей работе Л. П. Лашука, рассматривающего актуальные задачи исторической социологии, проблемы классообразования и становления феодализма на Северном Кавказе решаются только на материалах истории адыгов и дагестанцев¹¹ . Другие народы даже не упоминаются, хотя процесс их общественного развития дает ценные факты для толкования самобытных исходных форм феодализации горского общества. Это объясняется отсутствием специальных обобщающих исследований, которые базировались бы не на источниках одного вида или одного хронологического отрезка, а на сумме исторических, географических, энтографических, археологических, архитектурных, фольклорных, лингвистических и прочих данных, на синтезе нынешних знаний об общем и специфическом в долгом историческом пути названных народов.

Настоящая статья является попыткой комплексного подхода к изучению разнообразных источников, проливающих свет на региональные закономерности и локальные особенности генезисиа феодализма у населения горных районов Карачаево- Черкесии, Кабардино-Балкарии, Осетии и Чечено-Ингушетии, которые условно можно именовать Центральным Кавказом.

Природные условия в значительной мере объясняют особенности экономики Центрального Кавказа в целом и его отдельных ландшафтных зон¹² . Наиболее благоприятными для комплексного ведения сельского хозяйства являются равнинные и предгорные районы. Чем выше в горы, тем роль земледелия и полеводства (по причине недостатка удобной земли) резко ослабевает, а скотоводства (главным образом содержание овец и коз) растет, полностью доминируя в высокогорной зоне альпийских лугов (где пашня занимала около 0,5%, а пастбища и сенокосы не менее 38% общего земельного фонда). По данным XIX в., доля доходов, связанных с полеводством, в семейном бюджете жителя высокогорной зоны составляла менее 1/5 части животноводческих доходов. Средние наделы пахотной земли колебались здесь от 0,8 до 1 десятины на мужскую душу¹³ . Техника земледелия оставалась весьма примитивной, и отдельные мероприятия (элементы искусственного орошения, сооружение террас) не меняли этого положения. Скотоводство основывалось преимущественно на подножном корму и сезонных перекочевках скота¹⁴ .

Обрабатывающая "промышленность" не пошла здесь дальше домашних промыслов, обеспечивавших натуральное хозяйство горцев, и развития отдельных ремесел в некоторых районах. Это, в свою очередь, тормозило торговлю внутри и между племенами, носившую обменный характер; обусловило отсутствие городов и крайне слабую связь с торгово-ремесленными центрами городского типа, расположенными в Прикаспии, на берегах Черного моря и в Закавказье.

Чтобы как-то компенсировать скудость жизненных ресурсов, горцы либо нанимались на военную службу (главным образом в Грузию), охраняли перевальные дороги, либо совершали набеги в соседние земледельческие районы. За службу они получали скот, различные изделия (особенно ткани), из набегов приводили военнопленных, труд которых

¹¹ Л. П. Лашук. Введение в историческую социологию (в двух выпусках). М. 1977.

¹² Подробнее см. "Народы Кавказа". Т. I-II. М. 1960 - 1962.

¹³ См.: А. И. Робакидзе. Жилища и поселения горных ингушей. "Кавказский этнографический сборник". Т. II, с. 94 сл.; Б. А. Калоев. Осетины. М. 1971; Е. И. Крупнов. Указ. соч., с. 116 - 117.

¹⁴ Подробнее см. А. И. Робакидзе. Некоторые черты, с. 18.

стр. 37

использовался в хозяйстве или за них брали выкуп. Все это стимулировало развитие общественного неравенства среди горцев.

Этнический состав жителей Центрального Кавказа пестр. Исконным населением, засвидетельствованным письменными источниками рубежа н. э., были здесь вайнахи (общее название чеченцев и ингушей)¹⁵ , относящиеся к носителям иберийско- кавказских языков. Осетины, обитающие ныне на обоих склонах Главного Кавказского хребта, произошли от смешения пришлых ираноязычных алан¹⁶ и аборигенных кавказских племен, вероятно, вайнахского круга¹⁷ . Они сохранили иранскую основу своего языка, создав синтетическую культуру¹⁸ . В происхождении тюркоязычных карачаевцев и балкарцев огромную роль сыграли кочевническо- тюркские компоненты¹⁹ .

Местные демографические тенденции (никем специально не исследовавшиеся и почти не отраженные в письменных источниках до XVIII-XIX вв.) находятся в прямой зависимости от степени интенсивности использования высокогорной зоны края. До середины XIII в. она была населена сравнительно слабо в отличие от равнинных и предгорных районов²⁰ . Затем на несколько веков она оказалась под контролем враждебных этно-политических сил. Предгорья стали местом упорного противоборства, следствием чего явилась концентрация населения в высокогорье в условиях все растущей скученности при наименьших экономических возможностях. Это подтверждается скоплением архитектурно-археологических памятников XIII-XVIII вв. в зоне так называемых абсолютных пастбищ.

Во время похода 1563 г. русского воеводы Г. Плещеева в район Дарьяла за 11 дней военных действий в высокогорье было взято "кабаков (селений. - В. В. ) Мишанских и Сонских 164"²¹ . В приведенной фразе речь идет о небольших башенных поселках, скопление которых совершенно очевидно. Источник 1650 - 1652 гг. сообщает данные о количестве селений и численности осетин-дигорцев в верховьях Уруха; здесь количество жителей оказывается близким к 30 тыс. человек²² , чем и объясняется вопиющее безземелье дигорцев, вынуждавшее их к переселениям²³ . В 50 - 60-е годы XVII в. в нескольких источниках упоминается чеченская "Шибутская землица"; она, хотя и являлась "небольшой", однако выставляла ратных людей с "тысячу человек", что указывает на значительное количество населения²⁴ . Эти и многочисленные подобные им факты создают удручающую картину чрезвычайной тесноты и земельной необеспеченности горского населения, искавшего выхода в дальних и ближних переселениях.

¹⁵ Г. А. Меликишвили. К истории древней Грузии. Тбилиси. 1959; Е. И. Крупнов. Древняя история Северного Кавказа. М. 1960.

¹⁶ Ю. С. Гаглойти. Аланы и вопросы этногенеза Осетии. Тбилиси. 1967; В. Б. Виноградов. Аланы в Европе. "Вопросы истории", 1974, N 8.

¹⁷ В. Н. Гамрекели. Двалы и Двалети в I-XV вв. Тбилиси. 1961.

¹⁸ Б. А. Калоев. Указ. соч.; "Происхождение осетинского народа". Орджоникидзе. 1967.

¹⁹ См., например: "Очерки истории балкарского народа". Нальчик. 1961; Л. И. Лавров. Карачай и Балкария до 30-х годов XIX в. "Кавказский этнографический сборник". Т. IV. М. 1969, с. 60 сл.; "Карачаевцы". Черкесск, 1978.

²⁰ Е. П. Алексеева. О чем рассказывают археологические памятники Карачаево- Черкесии. Черкесск. 1960; В. Б. Виноградов, В. И. Марковин. Археологические памятники Чечено-Ингушской АССР. Грозный. 1966; В. А. Кузнецов. О чем рассказывают археологические памятники Северной Осетии. Орджоникидзе. 1968; И. М. Чеченов. Древности Кабардино-Балкарии. Нальчик. 1969.

²¹ Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 240 - 241.

²² Н. Г. Волкова. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII - начале XX в. М. 1974, с. 112.

²³ Б. А. Калоев. Указ. соч., с. 26 - 36; Н. Г. Волкова. Указ. соч., с. 113 сл.

²⁴ Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 72 - 73.

стр. 38

Среди факторов, существенно влиявших на местную социально-экономическую реальность, были и внешнеполитические, в частности воздействие на местные общества соседних феодальных структур, что приводило к "синтезу элементов различных укладов" в процессе классо-образования²⁵ . Горцы Центральнокавказского высокогорья оказывались в составе или сфере влияния Грузинского государства. Большую и сложную роль в их развитии сыграли средневековая Алания²⁶и тюрко-язычные кочевники с их специфическими чертами феодализирующегося социально-экономического строя²⁷ . Политика Ирана и Турции в XV-XVIII вв. оказывала воздействие на многие стороны истории Северного Кавказа. Определяющим элементом на завершающей стадии генезиса местного феодализма стали установившиеся в середине XVI в. и постоянно крепнущие связи с Россией.

Степень зависимости от отмеченных выше обстоятельств обусловила конкретные этапы и особенности генезиса кавказского горского феодализма в целом и в его локальных проявлениях. Это согласуется с указанием К. Маркса о том, что "один и тот же экономический базис - один и тот же со стороны основных условий - благодаря бесконечно разнообразным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям,.. действующим извне историческим влияниям и т. д. - может обнаруживать в своем проявлении бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств"²⁸ .

Исследования показали, что уже в I тыс. до н. э. у населения Центрального Кавказа происходил интенсивный распад патриархально-родовых отношений к общественный строй характеризовался чертами военной демократии²⁹ . Процесс классообразования продолжался в I тыс. нашей эры. К X в. обитатели равнин и части предгорий оказались в составе раннефеодального государственного образования - Алании. В ее этнической, социально-экономической и политической характеристике еще много неясного³⁰ , но так называемое царство алан не могло не оказать воздействия на многие горские племена. Почти одновременно (и особенно активно в XI - начале XIII в.) на зону высокогорья оказывает влияние грузинская феодальная монархия, развивавшаяся "по собственному пути, близкому к европейским формам феодализма"³¹ .

Знаменательным в этой связи было положение в верховьях Терека и прилегающей округе. Уже сама близость к Дарьяльскому проходу и историческая ориентация на него служили причиной регулярных связей и с Аланией³² и с Грузией. Эти связи достигли апогея в IX - первой половине XIII в., что повлекло за собою христианизацию части горского населения, строительство нескольких храмов (в том числе и крупнейшего из грузинских на Северном Кавказе - Тхаба-Ерда), учреждение монастырей и епископств, вассально-даннические отношения горцев к

²⁵ А. И. Робакидзе. Некоторые черты, с. 18.

²⁶ В. А. Кузнецов. Алания в X-XIII вв. Орджоникидзе. 1971; его же. Феодальное зодчество Алании. Орджоникидзе. 1977.

²⁷ С. А. Плетнева. Печенеги, тюрки, половцы в южнорусских степях. М. 1958, с. 187 - 196; Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй Золотой Орды. М. 1973; "Итоги и задачи изучения истории древнейших государств нашей страны". "История СССР". 1974, N 2. с. 86 - 87.

²⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 25, ч. II, с. 354.

²⁹ Е. И. Крупное. Древняя история, с. 339.

³⁰ "Итоги и задачи...", с. 87.

³¹ А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин. Указ. соч., с. 125.

³² В. Б. Виноградов. Вайнахо-аланские взаимоотношения в истории горной Ингушетии. СЭ, 1979, N 2.

стр. 39

Грузии ³³ . Грузинские источники упоминают "князей дурдзуков (горных вайнахов. - В. В. ) со своими войсками", которые участвовали в походах грузинских царей, свидетельствуют о династических связях между царским домом Картли и дурдзуками, вхождении территории горной Ингушетии в одно из эриставств Кахетии. Эти сведения позволяют предполагать, что в то время значительную роль играла племенная верхушка (старейшины, вожди), более всего заинтересованная в контактах с Грузией. Раскопки могильников подтверждают имущественное неравенство и заметную социальную дифференциацию внутри местного общества, стоявшего на грани зарождения классов³⁴ .

Из-за отсутствия источников трудно сказать что-либо уверенно о населении более изолированных от внешнего мира районов высокогорья, таких, как верховья Аргуна, ущелья центральной Осетии, Дигории, Балкарии. Скорее всего их модель общественного строя была близка хорошо исследованным двалам и горным племенам восточной Грузии, то есть характеризовалась доминантой общинных традиций, подвергавшихся влиянию со стороны развитого феодализма Грузии. Обитатели же большинства лесистых предгорий находились в тесных двусторонних связях с плоскостными районами Алании, подпадая, очевидно, под статут этого раннефеодального образования, но сохраняя черты доклассовой структуры на стадии дробления общины на отдельные семьи, имевшие еще общность экономической базы и относительное равенство достатка³⁵ . Вполне возможно, что феодальные отношения определялись тут более всего зависимостью от плоскости, принимая вид данничества или иных обязательств, диктуемых особенностями хозяйства и племенной разобщенностью перед лицом аланской государственности.

Густая населенность археологически фиксируется в просторных, удобных для земледельческо-скотоводческого быта предгорных долинах юго-восточной Чечни (Ичкерии) - важном очаге формирования культуры вайнахов³⁶ . Здесь налицо теснейшие связи с Хазарией, Аланией и горным Дагестаном, а облик общественной структуры, предстающий на основе анализа многочисленных могильников, отмечен в целом имущественной состоятельностью и всеобщей вооруженностью мужчин. Но есть уже и весьма богатые погребальные комплексы, в составе которых, в частности, встречаются серебряные и бронзовые шейные гривны - атрибут властвующих сородичей. Изредка фиксируются случаи ритуального убийства раба или военнопленного; такие захоронения, очевидно, принадлежат жреческой прослойке или родо-племенной верхушке, что соответствует наиболее универсальному пути классообразования на его начальных стадиях.

Таким образом, в центральной части Северного Кавказа до середины XIII в. наблюдается заметная общность социального строя, находящегося в стадии перехода к формированию раннеклассовых структур.

Вторжение татаро-монгольских орд, военное поражение и ликвидация Алании, распад единой грузинской феодальной монархии, крах всей раннесредневековой системы взаимных связей населения региона, вклю-

³³ "Очерки истории Чечено-Ингушской АССР". Т. I. Грозный. 1967, с. 36 сл.; В. А. Кузнецов. Феодальное зодчество Алании, с. 76 сл.; Г. Гамбашидзе. К вопросу о культурно-исторических связях средневековой Грузии с народами Северного Кавказа. Тбилиси. 1977.

³⁴ Остается актуальной мысль Е. Шиллинга о том, что одним из гнезд зарождения феодальных отношений были верховья Ассы (см. Е. Шиллинг. Ингуши и чеченцы. "Религиозные верования народов СССР". Т. 2. М. -Л. 1931, с. 7).

³⁵ См. С. Ц. Умаров. Средневековая материальная культура горной Чечни. Автореф. канд. дисс. М. 1970, с. 6 - 10.

³⁶ М. Х. Батнев, В. Б. Виноградов. Раскопки раннесредневекового могильника у селения Харачой. "Советская археология" (СА), 1972, N 1, с. 80 - 86; Х. М. Мамаев. Из истории связей раннесредневековой Ичкерии с Дагестаном. "Тезисы докладов V Крупновских чтений". Махачкала. 1975.

стр. 40

чение плоскостной территории Северного Кавказа во владения Золотой Орды, а затем расселение на ее большей части кабардинцев, острое противоборство (начиная с XVI в.) Турции, Ирана, а затем и России, почти полная изоляция большинства исследуемых этнических групп в горах - таковы приметы следующего периода генезиса феодализма на Центральном Кавказе (середина XIII-XVII вв.) Он отмечен и резкой активизацией этнических процессов: в зону высокогорья отхлынуло значительное количество обитателей плоскости (аланы, половцы-кипчаки) и предгорий³⁷ . Важно подчеркнуть, что эти беглецы являлись носителями заметно более развитых феодальных отношений, сложившихся в рамках аланской и нарождающейся кипчакской государственности³⁸ .

О попытке в эти века интенсифицировать земледелие и расширить земельный фонд для полеводства свидетельствует расцвет террасного земледелия, истоки которого уходят в предшествующие эпохи³⁹ . Труд, необходимый для обработки разбросанных клочков земли, устройства и постоянного поддержания искусственных террас, диктовал дробление рабочих сил и способствовал утверждению сначала обособленной семейной, а затем и частной собственности на возделанную землю. То, что на раннем этапе становления частного владения фонд пахотных земель был более чем скромным, является существенной особенностью генезиса местного феодализма, стесненного прочными традициями парцеллярного землевладения общинников в обстановке подлинного земельного голода и постоянного истощения почв. Но и невозделанные земли (покосы, пастбища), прежде, безусловно, принадлежавшие всей общине, при сложившейся ситуации должны были испытать тенденцию к превращению в частную собственность или по крайней мере подпаданию под контроль отдельных семей или патронимии. Маркс указывал, что у кочевых народов даже тогда, когда существует общее владение землей, "собственность на естественные продукты земли - например, на овец, это одновременно и собственность на луга, на которых они пасутся"⁴⁰ .

Общепризнан преимущественно животноводческий характер экономики горных обществ Центрального Кавказа. В конкретных же условиях второй половины XIII и последующих веков роль так называемого альпийского скотоводства возросла в результате своеобразного демографического взрыва при полной нехватке продуктов земледелия и органического внедрения в местную среду части кочевников - переселенцев с плоскости. Не случайно, вероятно, наиболее откровенно господство скотоводства (в том числе отгонного) присуще хозяйству балкарцев и карачаевцев, в этногенезе которых тюркоязычные кочевники сыграли решающую роль. Частносемейное владение поголовьем скота (при жестко регламентированной кормовой базе) неизбежно влекло за собой стремление (вопреки противодействию общинных традиций) к установлению более ограниченных, чем прежде, форм собственности на животноводческие угодья. Причем эта сфера землевладения была более подверже-

³⁷ В. А. Кузнецов. Аланская культура Центрального Кавказа. СА, 1973. N 2, с. 30; Л. И. Лавров. Карачай, с. 74 - 77; Я. А. Федоров. Половецкое наследство в Приэльбрусье. "Кавказ и Восточная Европа в древности". М. 1973; Р. А. Даутова, Х. М. Мамаев. Аланская катакомба XIV в. у селения Ушкалой. СА, 1974, N 3, с. 266 - 269.

³⁸ См. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй кочевников в средневековую эпоху. "Вопросы истории", 1976, N 8, с. 39 - 48.

³⁹ М. Агларов. Техника сооружения террасных полей и вопросы эволюции форм собственности. "Ученые записки" Дагестанского филиала АН СССР. Махачкала, 1964, т. 13, с. 185 сл.; С. Ц. Умаров. О поселениях и некоторых особенностях социально-экономического развития горной Чечено-Ингушетии. "Археолого- этнографический сборник", Грозный, 1969, N 3, с. 168 сл.; Е. И. Крупное. Средневековая Ингушетия, с. 134, сл.; В. А. Кузнецов. Алания в X-XIII вв., с. 71.

⁴⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 46, ч. I. с. 480.

стр. 41

на переменам, нежели сфера пахотных земель, в которой стабильность диктовалась самим характером труда, затраченного на устройство и поддержание пашни.

Перемены в общественном быте населения высокогорья подтверждаются массовыми археолого-архитектурными и отрывочными письменными свидетельствами. Не позднее второй половины XIII в. повсеместно в высокогорной зоне складывается тип жилой башни (дома-крепости), в которой как минимум 2/3 полезной площади предназначено для хозяйственных нужд (главным образом содержания скота и хранения продуктов), а под жилье отводится, как правило, только один этаж (из трех - пяти) с полезной площадью 40 - 45 кв. метров. В возникновении жилых башен решающую роль сыграли схожие географические, политические, но более всего социально-экономические условия. Дома-крепости, сменившие многокамерные каменные постройки или скученные деревянные жилища, иллюстрируют дальнейшее существенное экономическое обособление отдельных семей⁴¹ . А топография их размещений - удаленные друг от друга поселения, состоящие из одного или двух-трех дворов (башен), - определенно указывает на семейный или патронимический характер нового расселения горцев, сориентированного на максимальную целесообразность использования близлежащих угодий и собственную обороноспособность перед лицом нараставших взаимных претензий и междоусобиц. Отражением этого же процесса является возникновение рядом с поселками склепов семейных усыпальниц и семейно- фамильных святилищ⁴² . Грузинские и русские сообщения XIV-XVI вв. поражают количеством "крепостей и сел", "кабаков", отмеченных в узколокальных зонах действий⁴³ . Ясно, что это были небольшие семейные или фамильные башенные поселки, типа вышеописанных.

В зависимости от указанных явлений находились и местные процессы феодализации. Критериями их оценки служат здесь (как и везде) показатели степени развития института частной собственности и раскола общества на антагонистические классы. В этом смысле эволюция местного социального строя в XIII-XVII вв. имеет немало специфического.

Экономическая самостоятельность семьи внутри родственного объединения (родо- племенного общества) порождала социальную динамичность в условиях распадающегося единства. Давно и справедливо замечено, что многие кавказские термины, обозначающие феодальную знать (кабардинское "пши", осетинское "алдар", грузинское "мама-сахлиси" и др.), связаны с родо-племенной ситуацией, восходя к наименованиям старейшин⁴⁴ . Это существенный довод в пользу того, что нарождавшийся класс феодалов формировался, в частности, путем трансформации племенной верхушки (включая жречество). Феодальная знать могла пополняться иноэтничными пришельцами, стоявшими на более высоком уровне общественного развития и обладавшими реальной силой (прежде всего военной) для утверждения своей власти. Однако возможности названных путей формирования раннефеодальных верхов не могли перекрыть еще один и, вероятно, самый действенный источник попол-

⁴¹ Суть этих важных изменений продемонстрирована на материалах Цеча- Ахкинского поселения (С. Ц. Умаров. Средневековая материальная культура, с. 6 - 12).

⁴² И. М. Мизиев. Средневековые башни и склепы Балкарцы и Карачая. Нальчик. 1970; А. Ф. Гольдштейн. Средневековое зодчество Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. М. 1975.

⁴³ В. Н. Гамрекели. Указ. соч., с. 109; Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 240 сл.

⁴⁴ А. М. Лодыженский. Указ. соч., с. 107; В. К. Гарданов. Общественный строй, с. 156.

стр. 42

нения элиты - лично свободных земледельцев на стадии распада общины. Именно разбогатевшие общинники становились наиболее типичной фигурой среди представителей нарождающегося класса феодалов.

В литературе особое внимание уделено осмыслению того, что представляло собой сословие, которое вышло из массы свободных общинников, но не достигло еще статута полноправного феодального владетеля, хотя и приобрело ясные социальные прерогативы в русле раннефеодальных тенденций ("варги" - в Сванетии, "каикъма" - у хевсур, "сыйлы-уздени" и "батыры" - у карачаевцев и балкарцев, "эзди" и "бяччи"- у вайнахов, некоторые разновидности "узденей" - у горнодагестанских народов). Одновременно сконцентрировано внимание на роли рабовладельческого (а точнее сказать, пленновладельческого) уклада в общественном быту горцев, способствовавшего утверждению типично феодальной зависимости (поэтапное превращение военнопленного-ясыря в работника крепостного типа). Прослеживается явная (и справедливая в конкретных условиям Центрального Кавказа) тенденция к отказу от абсолютизации земельной собственности и земельной ренты как единственной или главной причины роста экономической мощи и общественного авторитета ранних горнокавказских феодалов⁴⁵ .

Отсутствие свободного земельного фонда, скудость горской экономики, не имевшей благоприятных возможностей для производства прибавочного продукта и углубления эксплуатации непосредственных производителей, господство подворной (семейной) собственности лично свободных крестьян на пахотные, а затем и основные сенокосные "угодья и преобладание общинной - на пастбища, леса и пустоши - решающим образом стесняли развитие феодального землевладения и резко ограничивали формы эксплуатации, связанные с землепользованием и землевладением, хотя и не аннулировали их полностью. Важную роль играло животноводство. Скот - главное богатство в горах; уход за ним требует меньше рабочих рук, чем пашня. Следовательно, многочисленное поголовье скота в значительной степени определяло общественную состоятельность владельца. Но и тут пределы инициативы были жестко регламентированы природными ресурсами и противодействием общинных интересов. Источником накопления богатств в руках отдельных семей могло стать и ремесло (каменное зодчество, оружейное и ювелирное дело и пр.).

И все же совершенно особое значение в специфических условиях горного Кавказа приобретали военные и управленческие функции тех, кто прокладывал себе путь в высшие слои общества. Оборона от внешних нападений и ответные набеги, вооруженный разбой, служба по найму, собирание пошлин на важнейших путях сообщения, покровительство отдельным семьям и фамилиям в обстановке разгоравшихся междоусобиц, дань с земледельцев и ремесленников - вот далеко не полный перечень действий, в которых энергично проявляла себя общественная верхушка, все более отрывавшаяся от производительного труда и превращавшая названные функции в своего рода ремесло, а параллельно - в источник постоянного давления на общество и приобретения новых прав, привилегий и богатств ( в том числе и земельных).

В прямой связи с образованием привилегированного сословия находилась эволюция башенной культуры Центрального Кавказа. В XIV-XV вв. повсеместно в высокогорье появляются каменные боевые башни, которые становятся основой монументальных сооружений зам-

⁴⁵ Кроме указанных работ А. И. Робакидзе, Л. И. Лаврова, Г. А. Меликишвили, см.: М. Мамакаев. Чеченский тайп (род) в период его разложения. Грозный. 1974; Н. П. Гриценко. Рабство и рабовладение в Чечено-Ингушетии (XV - первая половина XIX в.). "Вопросы истории Чечено-Ингушетии". Вып. X. Грозный. 1976, с. 276.

стр. 43

кового типа⁴⁶ . Возведение таких комплексов требовало значительных средств (подготовка материалов, содержание в течение всего времени строительства на полном обеспечении зодчего и каменщиков, уплата 50 - 70 коров и одного быка за сооружение боевой башни ⁴⁷ ) и было под силу только наиболее состоятельным семьям "тоьлла цIа" - победивший дом - у вайнахов). В свою очередь, обладание боевой башней и замком значительно усиливало общественные позиции владельца; давало ему новые возможности осуществлять диктат над другими слоями общества. Не случайно подобные укрепления либо контролировали горные дороги, еще более обогащая своих хозяев налагаемой на путников пошлиной, либо располагались вблизи удобных пахотных угодий или на горных пастбищах, подпадавших под владение нарождавшейся знати. Крепкие стены замков гарантировали в известной мере безнаказанность их обитателей⁴⁸ .

Обособление владетелей от остальной массы общинников продолжалось и после смерти: представителей верхушки стали хоронить с XIV-XV вв. в просторных склепах- кешене (Балкария), внутри и близ христианско-языческих часовен (Осетия), в индивидуальных мавзолеях (Балкария, Чечено-Ингушетия), резко выделявшихся среди окрестных захоронений рядовых общинников и зависимых прослоек населения (ординарные склепы, каменные ящики, грунтовые могилы)⁴⁹ . В усыпальницах владетелей нередко находят дорогостоящие оборонительные доспехи, которые в средневековье, как считают специалисты, "появляются там, где создается феодальная власть и строятся ее замки"⁵⁰ . Существенно, что горский фольклор, связанный с названными архитектурно-археологическими памятниками, недвусмысленно сопоставляет их владельцев с "князьями", под которыми подразумеваются высшие слои местной сословной иерархии, и полон сюжетов о хищничестве и жестокости таковых⁵¹ . В письменных источниках XVI-XVII вв. у большинства народов Центрального Кавказа часто упоминаются всевозможные "князья", "мурзы", "владельцы"⁵² . Титулы эти носят, разумеется, весьма условный характер.

Можно полагать, что во второй половине XIII-XV вв. у горцев Центрального Кавказа процесс классообразования протекал достаточно единообразно (на неширокой и очень дробной социально-политической базе) и без больших локальных различий в темпе и способах. Необоснованны попытки провозгласить существование в те века единого этноса и государства, покрывавшего якобы всю горную зону Чечено-Ингушетии,

⁴⁶ А. И. Робакидзе. Жилища и поселения горных ингушей; И. М. Чеченов. Указ. соч., с. 118 - 119; С. Ц. Умаров. Средневековая материальная культура, с. 12 - 16; его же. Исторические предания о чеченских средневековых боевых башнях и замках. "Тезисы докладов IV Крупновских чтений". Орджоникидзе. 1974, с. 61 - 63: И. М. Мизиев. Указ. соч.; А. И. Робакидзе, Г. Г. Гегечкори. Формы жилища и структура поселения горной Осетии. "Кавказский этнографический сборник". Т. V. Вып. I. Тбилиси. 1975, и др.

⁴⁷ Для сравнения стоит указать, что даже в середине XIX в. зажиточная ингушская семья в горах имела 10 - 12 коров, 2 пары быков, а преобладающая часть - 1 быка и 2 коров (Е. И. Крупнов. Средневековая Ингушетия, с. 113).

⁴⁸ Б. В. Гамркелидзе. Из истории скотоводства в горной Ингушетии. "Кавказский этнографический сборник". Т. II, с. 248; В. Н. Басилов, В. П. Кобычев. Галгай - страна башен. СЭ, 1971, N 1, с. 122.

⁴⁹ И. М. Мизиев. Указ. соч.; В. А. Кузнецов. Путешествие в древний Иристон. М. 1974, с. 74 - 76; С. Ц. Умаров. Новое о позднесредневекозых мавзолеях горной Чечни. "Тезисы докладов III Крупновских чтений". Грозный. 1973, с. 18 - 19; его же. Средневековая материальная культура, с. 17 - 22.

⁵⁰ А. И. Кирпичников. Древнерусское оружие. М. 1971, с. 7.

⁵¹ См. названные работы С. Ц. Умарова, И. М. Мизиева, Б. В. Скитского, а также И. М. Саидов. Этнографический и фольклорный материал о классовых отношениях у чеченцев и ингушей. "Археолого-этнографический сборник", Грозный, 1968, N 2, с. 261 - 289.

⁵² Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 59 - 178.

стр. 44

в отличие от анархии мелкофеодальной и племенной разобщенности иных районов изучаемого края⁵³ . На самом деле в горах Чечено-Ингушетии, как и всего Центрального Кавказа, нет даже следов укреплений феодальных владетелей, "господствовавших над целой округой, или, наоборот, незащищенных поселений зависевшего от них крестьянства"⁵⁴ . Именно эта внутренняя слабость социально-политической базы привела к тому, что многие из местных обществ стали объектом активной политики Кахетии, дагестанских государственных образований, Золотой Орды.

В XVI в. значительная часть горского населения Карачая, Балкарии, Северной Осетии и Чечено-Ингушетии находилась в вассальной зависимости от кабардинцев, уже переступивших порог создания своей государственности; юго-восточная Чечня была в зависимости от дагестанских феодалов (особенно от правителей кумыкского шамхальства и аварского нуцальства); примыкающие к Главному Кавказскому хребту районы высокогорья Чечено-Ингушетии испытывали новую волну грузинской феодальной экспансии. Положение усугублялось кабардино-дагестанскими феодальными междоусобицами, приобретавшими религиозный характер (прежде всего со стороны полностью уже исламизированного Дагестана)⁵⁵ , в которые неизбежно втягивались и горские общества Центрального Кавказа. Все это включало последние в орбиту сложных международных отношений и намечало перспективу ликвидации их вынужденной замкнутости в горах.

Постоянные грабительские набеги соседних феодалов с целью захвата пленных (продажа последних местными верхами активно поощрялась Турцией и Ираном) и скота, признание их сюзеренитета со стороны горских владельцев контактных зон и ответная поддержка социальных претензий горской знати со стороны более развитых социальных обществ; регулярные (хотя и не всегда обременительные) подати окрестным феодалам в виде скота, продуктов охоты, ремесленных изделий; установление различных уз родства, аталычества и известной классовой солидарности между горской, с одной стороны, и кабардинской, дагестанской, грузинской знатью - с другой; знакомство горских верхов с феодальными правопорядками России (посольства в Москву, Терки, пребывание аманатов и пр.); всесторонние связи в рамках восстанавливающейся системы отгонного (на плоскость и обратно) скотоводства; начавшийся отток части населения из высокогорья в лесистые порубежья плоскости; исламизация и христианизация верхов некоторых горских обществ и этнических групп - таковы факторы, оживлявшие общественную жизнь горцев Центрального Кавказа и придававшие ей больший динамизм, а параллельно и локальные отличия. Последние более всего заметны в юго-восточной Чечне, западной округе Дарьяла, Дигории и прилегающих районах Балкарии. Именно тут процессы феодализации ускорились за счет нарастания экономической мощи и социальных прерогатив знати в ущерб рядовому населению⁵⁶ .

Феодализирующейся знати принадлежала небольшая часть совокупности пахотных участков, возделываемых лично зависимыми земледельцами (посаженными на землю пленными-ясырями) и зависимыми общинниками. Но возрастала доля ее пастбищных владений, отчужденных от общины и используемых как средство извлечения различных по-

⁵³ Х. А. Хизриев. Из истории борьбы народов Чечено-Ингушетии и Ставрополья против Тимура. "Вопросы истории Чечено-Ингушетии". Вып. XI. Грозный. 1977, с. 156 сл.

⁵⁴ В. Н. Басилов, В. П. Кобычев. Указ. соч., с. 123.

⁵⁵ А. Р. Шахсаидов. Ислам в средневековом Дагестане. Махачкала. 1969.

⁵⁶ З. В. Анчабадзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., с. 56 - 59; см. также Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 167 - 178.

стр. 45

винностей от обнищавших, хотя лично и свободных горцев. Некоторое представление о поляризации общества названных районов дают цифры, связанные с кровной местью, "получившей особое распространение с XV по XVIII век"⁵⁷ . "Кровь" феодала- алдара в Осетии оценивалась более чем в 5,5 раза выше, нежели "кровь" рядового земледельца, и более чем в 10 раз, нежели ясыря. Астрономическое для горской бедноты количество коров в качестве выкупа (324) и унизительная процедура примирения чаще всего превращали родственников обидчика из рядовых слоев в неоплатных данников потерпевшей феодальной фамилии, тогда как последняя в своем преследовании за убийство одного своего члена нередко грозила противной стороне полным истреблением. По источникам XVII в. известен дигорский мурза Карабгоев, владевший 4 селениями, жители которых давали "ясак" его сюзеренам - кабардинским князьям в размере: "с кабака по 10 коров или быков, да по ясырю, да по лошади доброй, да со двора по овце суягной, да по четверику пшеницы, да по четверику проса"⁵⁸ . Все это штрихи впечатляющей картины общественного неравенства⁵⁹ .

В других районах судьбы местного феодализма оказались заметно иными. Активизация процесса феодализации неизбежно суживала рамки и без того стесненного частнокрестьянского и общинного землевладения и правового статута. Это вызывало протест сельских общин, постоянное противодействие и, наконец, открытое возмущение. Оно, разумеется, было повсеместным, но не везде одинаково результативным. Для внутренних районов горной Чечено-Ингушетии, Осетии, западных районов Балкарии стали характерны массовые перемещения населения с насиженных мест туда, где ожидались меньшая земельная теснота и меньший феодальный гнет (переселения аккинцев, бацбийцев, иронцев, карачаевцев и др.). Здесь же фольклор свидетельствует о непризнании обществом претензий, заявленных знатью, и самозахватов ею земель, а также об изгнании и прямой расправе над властолюбивыми и жадными "князьями" - владельцами замков. Устная традиция нередко связывает свержение "своих" владельцев замков с помощью или противодействием феодалов соседних стран (Кабарды, Грузии, Дагестана), что согласуется с обстановкой борьбы за сферы влияния в горах в XVI-XVII веках.

Датировка взрыва классовой борьбы XVII в. подтверждается и археологически: в горной зоне начинается процесс объединения небольших семейно-патронимических поселков в селения, вмещающие целую группу таковых, то есть в сельскую общину. Социальный смысл этого явления состоит в дальнейшем разрыве с остатками прежнего деления по кровному родству, унаследованного от доклассового общества, и одновременно в стихийной попытке вернуться к системе независимых крестьянских общин⁶⁰ . Но вновь образованные общины сами несли в себе неизбежные черты феодализации. И, ознаменовав гибель и упадок многих лиц и семей нарождавшегося феодального сословия, они создали новые формы проявления феодальных отношений. Л. П. Лашук по аналогичному пово-

⁵⁷ А. Х. Магометов. Общественный строй и быт осетин (XVII-XIX вв.). Орджоникидзе. 1974, с. 263 - 286.

⁵⁸ Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа, с. 167.

⁵⁹ Важным показателем имущественного и общественного приоритета служило огнестрельное оружие. По данным горского фольклора, им располагала лишь знать, владевшая боевыми башнями, а стоимость его приравнивалась к оплате строительства такой башни (см. У. Б. Далгат. Героический эпос чеченцев и ингушей. М. 1972, с. 370). Оружием этим были сперва (с XVI в.) ружья, а затем и пистолеты, но никогда не "орудия" (т. е. пушки), о размещении которых на верхнем этаже башен необоснованно пишет В. И. Марковин (см. В. И. Марковин. Некоторые особенности осетинской башенной архитектуры. ("Кавказский этнографический сборник". Т. VI. М. 1976, с. 226).

⁶⁰ Аналогичный, но хронологически предшествующий процесс в Дагестане хорошо исследован (Р. М. Магомедов. Дагестан. Ч. II. Махачкала. 1975).

стр. 46

ду справедливо замечает: "Такого рода метаморфозы, пожалуй, не исключение, а довольно распространенное явление в общественных системах ацентрического типа", при котором утрата того или иного рода оформления феодальной структуры отнюдь не приводила "к прежним родо-племенным институтам, а развивала новые соотношения отдельных социальных организмов,., что повышало связность и устойчивость ацентрической системы сложившихся ранее общественных отношений"⁶¹ .

С XVII в. в высокогорье увеличивается число случаев, когда в роли феодала выступает более сильная община по отношению к более слабой, зависимой от нее (галгаи - к вяппинцам, тушины - к шибутам и т. п.). И внутри самих общин нет равенства, хотя поляризация и не так заметна. Например, адат (кровной мести тут предусматривал, что "кровь" "старшего" в 2 раза дороже "крови" "обыкновенного" внутри общины или при кровомщении между "сильным" и так называемым пришлым (то есть социально неполноправным) обществом⁶² . Ликвидация прежней прерогативы феодализировавшихся владетелей замков привела к росту количества наиболее совершенных боевых башен внутри одного селения или компактной местности, что явилось признаком имущественно-правовой состоятельности семей внутри общины, воздвигших их. Наблюдаются случаи, когда ранние замковые комплексы берутся под прямой обстрел воздвигаемых рядом новых боевых башен, символизируя потерю прежней неуязвимости их владельцев⁶³ . Строятся и общесельские сигнально- сторожевые башни, чтобы препятствовать набегам соседних феодалов и их дружин. Вновь возрастает роль так называемых советов страны⁶⁴ - верховной общественной организации (первоначально - совет старейшин), в которых преобладание феодализировавшейся знати прикрывалось соблюдением многих общинных традиций; в письменных источниках часто фигурирует термин "джамаат", передающий идею общинного устройства власти в горных "землях". Вообще в этих "бесфеодальных", "вольных" обществах социальный климат мягче, а классовые противоречия завуалированы.

Остается упомянуть о горских владельцах, которые уже во второй половине XVI-XVII в. выселились (вместе с признававшими их сюзеренитет горцами) на плоскость. Оказавшись в центре политических и социально-экономических конъюнктур, они пытались форсировать свой все еще очень зыбкий феодальный статут, но не выдерживали конкуренции более зрелых феодальных владетелей Кабарды, Кумыкии и пр. Такой была трагическая судьба вайнахских мурз Шиха, Султана, Батая⁶⁵ , появление которых в сложных условиях предгорий и плоскости также связано, вероятно, с обострением классовой ситуации в горах.

Такой видится социальная жизнь горцев Центрального Кавказа накануне и в начале важнейшего поворота в их истории - вхождения в состав России. Она показывает специфику генезиса местного феодализма, его стадиально низкую ступень, догосударственный характер, расплывчатость и подвижность границ социальной стратификации, ломаный и импульсивный ход развития. Ж. Д. Демюзиль заметил по поводу черкесов до их присоединения к России: "Нельзя еще говорить о феодализме,

⁶¹ Л. П. Лащук. Указ. соч. Ч. 2, с. 133 - 134.

⁶² Р. Л. Харадзе. Некоторые стороны сельскообщинного быта горных ингушей. "Кавказский этнографический сборник". Т. II, с. 165; М. Мамакаев. Указ. соч., с. 29 - 30.

⁶³ В. Н. Басилов, В. П. Кобычев. Указ. соч., с. 122.

⁶⁴ Они лучше всего изучены у вайнахов: И. М. Саидов. Мехк кхел (Совет страны) у нахов в прошлом. "Кавказский этнографический сборник". Т. II, с. 199 сл.

⁶⁵ В. Б. Виноградов, Т. С. Магомадова. Один из северокавказских союзников Руси. "Вопросы истории", 1971, N 10, с. 215 сл.; Т. С. Магомадова. Султан-мурза - владелец Ларсова кабака. "Тезисы научной конференции университета". Грозный. 1976.

стр. 47

но "кадры" кажутся уже готовыми"⁶⁶ . Полагаем, что к концу рассматриваемого периода "кадры" горских владетелей Центрального Кавказа отвечали уровню собственно горских общественных отношений, не идущих в сравнение с эталонами сколько-нибудь развитого феодализма своей эпохи.

Следующий период в генезисе горского феодализма (XVIII - середина XIX в.) сравнительно хорошо исследован⁶⁷ . Массовое выселение с гор на плоскость, вхождение в состав России большинства населения региона, активизация горско- равнинных связей, в том числе возрождение отгонного скотоводства, ведут к расширению земледельческого хозяйства, развитию торговли, с новой силой подтачивают и разрывают изоляцию горских народов. Это привело к полной победе сельских общин на плоскости и дальнейшему изживанию территориально-родственных традиций в горах. Сельские общины, сложившиеся на равнинах, были жизнеустойчивы. Они поддерживались совместным трудом по расчистке угодий для землепашества, борьбой с наводнениями, строительством ирригационных систем, противодействием внешним опасностям и др. В известной мере эти общины на последнем этапе их существования стимулировались и политикой царского правительства, руководствовавшегося фискальными соображениями и с 70-х годов XVIII в. по 1862 г. не разрешавшего (за редчайшим исключением) горской верхушке владеть землей по праву наследства⁶⁸ .

Отток значительного количества населения из большей части высокогорья стал очередным побудителем феодализации. Рост возможностей для земледелия усиливает у феодальной верхушки тенденцию к захвату земель. Более всего на этом поприще усердствовали, кроме кабардинских, горские наследственные "князья" и "дворяне". В горных Тагаурии, Дигории, Балкарии, Карачае в XVIII в. расширяется сфера феодального землевладения, включавшего пахоту, покосы, пастбища. Параллельно растут зависимость, закрепощение крестьян, хотя без юридического оформления личных прав феодала и без его судебно-административной власти над крестьянами. В горных общинах Чечено-Ингушетии и Центральной Осетии, близких типологически "вольным обществам" Дагестана, та же линия развития охватывает "сильные общины", "фамилии", а институт старшин (выборных должностных лиц) эволюционирует в русле феодализации, используя во многом традиционные формы экономического обогащения и приобретения общественного авторитета. Не случайно термин "старшины", популярный в русских источниках XVIII-XIX вв., звучит порой полным эквивалентом употреблявшемуся прежде и синхронно (часто для тех же мест) феодальному термину "владелец", а нередко (в Осетии и Балкарии, например) и "князь".

На плоскости обе эти тенденции переплетались. Традиционная общественная верхушка и тут захватывала и получала лучшие и обширные земли, постоянно их расширяя. Старшины же новых соседских общин стремительно эволюционировали по пути превращения в наследственное феодальное сословие, приспосабливая нормы старинных общественных институтов для своих личных целей⁶⁹ . Многие плоскостные аулы Чечни, Ингушетии, Осетии считались подвластными князьям Кабарды и Дагестана, что порождало естественное соперничество различных феодаль-

⁶⁶ G. Dumezil. La societe scythique avait-elle classes fonctionnelles? "Indo-Iranian Journal", 1962, vol. 5, N 3, pp. 198 - 199.

⁶⁷ См.: Л. И. Лавров. Карачай и Балкария, с. 60 сл.; А. Х. Магометов. Указ. соч., с. 180 сл.; Н. П. Гриценко. Экономическое развитие Притеречных районов в XVIII - первой половине XIX в. Грозный. 1961.

⁶⁸ Н. П. Гриценко. К вопросу о феодальных отношениях в Чечено-Ингушетии. "Известия" СКНЦВШ, 1976, N 4, с. 23.

⁶⁹ С. Ц. Умаров. О позиции старшин в первой трети XIX в. "Вопросы истории Чечено-Ингушетии". Вып. X, с. 299 сл.

стр. 48

ных сил и обостряло классовую борьбу. С постепенным проникновением в местную среду российских правовых взглядов и понятий о поместном владении (особенно после 1785 г., когда было учреждено Кавказское наместничество, что ознаменовало завершение процесса вхождения в Россию большинства северокавказских территорий) росли претензии горских верхов на оформление их частнофеодальных наследственных прав, что породило поток соответствующих прошений, направленных царской администрации края.

Ускорение темпов и увеличение возможностей феодализации в связи с названными процессами отразились и на дальнейшей исламизации абсолютного большинства горских народов⁷⁰ , и на попытках христианизации части из них (осетин, ингушей и др.) при помощи русско-грузинского альянса⁷¹ , на зафиксированном источниками "приспособлении древних народных обычаев к потребностям развивающегося строя"⁷² , охватившем весь Северный Кавказ. Но эти же источники свидетельствуют об устойчивости крестьянской общины, борьбе ее за свои права, цепкости патриархально-родовых адатов. Ожесточенность сопротивления и его перспективность в условиях далеко не завершенных и юридически не оформленных феодальных отношений проявились в мощных антифеодальных выступлениях, которые произошли на Северном Кавказе во второй половине XVIII века.

Восстания в равнинной Чечне 1757 и 1770 гг. против кабардинских, кумыкских и других феодалов, борьба кабардинских крестьян-общинников в 60-х годах XVIII в., длительные волнения дигорского "простого народа" в 80-х годах того же столетия, крупное вооруженное выступление конца XVIII в. против бжедухских феодалов, затяжная антифеодальная борьба в Сванетии и антифеодальные тенденции в разгоравшемся национально-освободительном движении - все это звенья цепи противодействия крестьян-общинников растущей феодальной эксплуатации⁷³ . Последствия этих разрозненных и разнохарактерных выступлений были различны. Они не способствовали нивелировке местного феодализма, по-прежнему проявлявшегося в значительном локальном многообразии, но исчерпавшего уже исторические перспективы своего развития. Вхождение горцев Северного Кавказа в состав России означало перестройку всей социально-экономической структуры этого региона и повлекло за собой девальвацию феодальной иерархии местного общества, вынужденного приспосабливаться к общероссийскому строю⁷⁴ .

Подводя итоги, можно сделать следующие выводы. Переход к раннефеодальным отношениям у горцев Центрального Кавказа произошел, минуя рабовладельческую формацию. Генезис феодализма протекал здесь позднее (относительно "мировых стандартов" и окрестного фона) как чрезвычайно длительный процесс, так и не получивший завершения.

Скотоводческий (при подчиненном характере земледелия) облик хозяйства большинства местных обществ отразился на генезисе феодальных отношений. Отсутствие (вплоть до выселения на плоскость) условий для расширенного воспроизводства замедляло социально-экономическое

⁷⁰ Исследование роли и места мусульманского духовенства в генезисе феодальных отношений у народов Центрального Кавказа является актуальным вопросом, не получившим еще освещения.

⁷¹ М. М. Блиев, Введение к 1-му тому сборника документов "Русско-осетинские отношения в XVIII веке" (Орджоникидзе. 1976) и материалы этого тома.

⁷² В. К. Гарданов. Обычное право, с. 29; Е. Н. Кушева. О некоторых особенностях, с. 186.

⁷³ Б. В. Скитский. К вопросу о крестьянских движениях на Северном Кавказе во второй половине XVIII в. "Известия" Северо-Осетинского НИИ, Орджоникидзе, 1956, вып. 17, с. 43; В. К. Гарданов. Общественный строй, с. 246; "Очерки истории Чечено-Ингушской АССР". Т. I, с. 64.

⁷⁴ Г. А. Меликишвили. Указ. соч., с. 50 - 51; Л. И. Лавров. Назревшие вопросы, с. 16.

стр. 49

развитие, порождая специфические свойства военно-аристократического, рабовладельческого и ремесленного укладов в процессе классообразования. Большое значение приобретали политико-военные функции феодальных кадров, нарождавшихся из родо-племенной верхушки и вольных общинников и внеземлепользовательская эксплуатация в пору становления местной социальной структуры.

Прочность общинных и личнокрестьянских позиций, догосударственный характер местных обществ являлись тормозом фактического и юридического оформления феодальной земельной собственности, четкой сословной иерархии и соответствующих форм зависимости вопреки развитой феодальной терминологии, используемой в источниках. Преобладание сравнительно мелкого феодального люда и текучесть состава знати в большинстве районов - специфика местных обществ, развивавшихся в раннефеодальном русле.

Скудость горской экономики, острая нехватка земли и перенаселенность территорий, где проживали преимущественно свободные общинники, влияние внешних и местных феодальных факторов периодически обостряли классовую борьбу, что определяло "переменно-восходящий" (ломаный) генезис местных феодальных отношений, придавая им завуалированный во многих случаях характер, а часто вызывая и временный регресс. Многообразие локальных воплощений единой тенденции становления феодализма было следствием синтеза местной замедленно и изменчиво развивавшейся раннеклассовой структуры и внешних этнических, политических, экономических и идеологических факторов.

Темпы и особенности генезиса местного феодализма, обусловленные конкретными условиями, не позволяют сводить проблему к "отсталости" предков современных карачаевцев, балкарцев, осетин, чеченцев и ингушей, "о указывают на специфический (и единственно рациональный) уровень форм культуры и быта, к которым вынужденно приспосабливались новые функции на различных этапах общественного развития. Эти темпы и особенности требуют дальнейшего углубленного изучения "а основании расширения источниковой базы и пристального внимания к социально-экономическим процессам окружающего мира. Это важно не только для исследования общественного строя всех племен и народов Кавказа (которые существенно отличались по уровню социального развития), но и для понимания генезиса феодализма в других регионах и странах.

Постоянный адрес данной публикации: