М. Наука. 2003. 420 с.

Старший научный сотрудник Центра истории исторической науки Института российской истории РАН А. Н. Шаханов - создал солидную монографию, посвященную деятельности кафедр русской истории двух столичных университетов за более чем шесть десятилетий, их вкладу - теоретическому, тематическому, источниковому и методологическому. Проблема смены поколений и преемственности решается автором на основе сравнительного анализа научного наследия ученых и личных связей - как между сотрудниками кафедр русской истории, так и межкафедральных контактов "москвичей и петербуржцев".

Говоря о С. М. Соловьеве и его роли в отечественной историографии, автор пишет об использовании им источников, философских основах его мировоззрения, уделив при этом особое внимание в первой главе своей книги, излагающей теоретико-методологические основы труда. Представляется, что Шаханову стоило бы разделить эту главу на две части: в первой - изложить соловьевскую концепцию русского исторического процесса, а во второй - методологию своего капитального труда. Это позволило бы сосредоточиться на источниковой базе Соловьева, показать, насколько она была им расширена в сравнении с его предшественниками; определить то новое, что внес Соловьев в теорию истории и саму историческую науку и показать, какие концептуальные компоненты, идеи, оценки и выводы этого ученого стали достоянием отечественной историографии. Досадно, что Шаханов не уделил внимания книге 23 сочинений Соловьева, в которой наиболее полно собраны материалы современников, опубликованные в русской периодике¹ . Огорчает и то, что книга П. В. Безобразова "С. М. Соловьев", вышедшая в Павленковской серии и переизданная с тех пор дважды, не стала предметом штудий Шаханова.

В главе "С. М. Соловьев и В. О. Ключевский: учитель и ученик" (с. 110 - 147) автор попытался - и сделал это удачно - "проследить развитие личных, административных и творческих отношений между двумя учеными в 1860 - 1870 гг., сопоставить концепцию русской истории С. М. Соловьева с работами В. О. Ключевского рубежа XIX-XX вв." (с. 111 - 112). Шаханов напоминает читателю, что оба историка являлись "центральными фигурами отечественной пореформенной историографии, чье творчество вобрало в себя основное ее содержание" (с. 110). Автор отмечает наличие двух точек зрения на их отношения. Сторонники первой (М. К. Любавский, А. Е. Пресняков, П. П. Смирнов и др.) утверждают, что Ключевский развил основополагающие выводы "Истории России с древнейших времен" (с. 111), а приверженцы второй полагают, что на формирование мировоззрения Ключевского большее влияние оказали Ф. И. Буслаев, А. П. Щапов, нежели Соловьев (с. 111). К этому можно было бы добавить мнение Н. И. Цимбаева, который считал, что "Курс русской истории" В. О. Ключевского - это "сокращенная, приглаженная, олитературенная "История России с древнейших времен" Соловьева"² . Несколько позже этим же вопросом задавался и американский профессор Р. Берне³ .

Соловьев оказал огромное влияние на Ключевского - и в теории истории, и в проблематике его конкретно-исторических штудий, и в технике исследования, и в педагогическом мастерстве, и в формировании личных качеств. Вместе с тем Ключевский - это не "второе издание" Соловьева, не только его "продолже-

стр. 166

ние" и "совершенствование", но и самостоятельный труд мощного и самобытного ученого. Это не только учитель и ученик, но и соратники, поднявшие науку русской истории на европейский уровень второй половины XIX - первого десятилетия XX века. Разумеется, читателя в этой связи особенно заинтересовала бы эволюция Ключевского как историка.

Автор подвергает критике малоизвестное свидетельство М. Н. Покровского, утверждавшего, что Соловьев-де из зависти к лекторским дарованиям своего ученика якобы упорно не допускал его на кафедру русской истории Московского университета (с. 113). Шаханов убедительно доказывает, что этот факт выдуманный. Соловьев, пишет Шаханов, "сделал для начинающего ученого никак не меньше, если не больше, чем для кого-либо из своих учеников" (с. 114), тем более, что никакой зависти к лекторскому мастерству Ключевского Соловьев не испытывал, поскольку сам читал лекционный курс превосходно, хотя и в иной манере.

Шаханов повествует о тех, кто трудился на кафедре русской истории бок о бок с Соловьевым и Ключевским: А. А. Кизеветтере, М. К. Любавском, М. М. Богословском, Ю. В. Готье, отчасти П. Н. Милюкове. Упоминаются многие историки того времени - Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин, М. Н. Покровский, Н. А. Рожков и др. Думается, третья глава выглядела бы убедительнее, если бы автор положил бы в основу изложения принцип "портретной историографии", а в заключении сформулировал общее и особенное в научном творчестве учеников В. О. Ключевского. К сожалению, здесь не обошлось без повторения уже давно отвергнутых наукой утверждений. Так, Шаханов под очень сильным влиянием П. Н. Милюкова пишет, что этот будущий амбициозный историк и политический деятель признавал "полную бесплодность философии истории" Н. И. Кареева, связанную с отрицанием им внутреннего единства исторического процесса и, как следствие, общеисторических законов (с. 185 - 186). На самом же деле в научном творчестве одного из "пионеров русской социологии" (так называл Кареева М. М. Ковалевский) дело обстояло совсем не так, как об этом думал и писал Милюков. Можно привести и другие примеры, об этом свидетельствующие.

Главу об исторической науке в Петербургском университете автор построил по методу "портретной историографии". К сожалению, К. Н. Бестужеву-Рюмину посвящено всего три неполных страницы (с. 268 - 271), хотя научное творчество этого историка изучено основательно⁴ . В главе представлены "портреты" С. Ф. Платонова, А. С. Лаппо-Данилевского, А. С. Преснякова, а заканчивается она параграфом "Неформальные сообщества ученых Петербурга второй половины XIX - начала XX в.", где речь идет о "вторниках" К. Н. Бестужева-Рюмина, Студенческом научно-литературном обществе проф. О. Ф. Миллера при С. -Петербургском университете (основано в конце 1881 г.), "научном кружке" С. Ф. Платонова, Историческом обществе при С. -Петербургском университете, созданном Н. И. Кареевым в 1889 г., "кружке и семинарии" А. И. Заозерского и, наконец, "семинарии повышенного типа" Н. И. Кареева.

Данный параграф мог бы быть подкреплен неиспользованным материалом. К примеру, об Историческом обществе при С. -Петербургском университете имеется мемуарная и исследовательская литература⁵ , в том числе и о скандале в Историческом обществе после ухода В. Г. Васильевского с поста председателя Общества сразу же по его избрании. Васильевский, весьма талантливый и вдобавок умудренный жизненным и научным опытом человек, хорошо понимал, что усилия Н. И. Кареева по организации Исторического общества ни в какой степени не сопоставимы с тем, что может сделать он, и поэтому добровольно сложил с себя полномочия председателя в пользу Кареева. Не мало нового о "повышенном семинарии" Кареева можно узнать из его мемуаров и последних по времени публикаций о созданной им научной школе⁶ .

Неформальным сообществам историков посвящена значительная часть заключительной главы - "Периодизация истории исторической науки в России второй половины XIX - начала XX в. и проблема научных школ". В ее начале Шаханов воспроизвел "портреты" русских историков 40 - 50-х годов XIX в. (западники и славянофилы, отметив при этом "межеумочное" положение С. М. Соловьева), в 1860-е годы (либералы и консерваторы), позже марксисты, которые пошли по пути еще большей "партийности" исторической науки, разделив историков на представителей революционно-демократического, либерально-буржуазного и официально-охранительного направлений (с. 373). Подобная периодизация (30 - 50-е гг. XIX в.; 60 - 70-е гг. XIX в.; 80-е гг. XIX - 20-е гг. XX в.) и соответствующая группировка историков оправдывает себя и дает реальные историографические результаты.

Представляется, что историографическую современную периодизацию и классификацию следует соотнести с "научными школами". Автор суммирует взгляды современных ученых Е. В. Гутновой, Б. Г. Могильницкого, Г. П. Мягкова на научные школы, перечисляет их признаки: "своеобразие в формулировке текущих задач науки, методологии и методики изысканий, оригинальность проблематики, хронологии и в значительной степени источниковой базы" (с. 393), избе-

стр. 167

гая при этом строгой дефиниции - "научная школа". Между тем, о признаках последней еще много лет тому назад и со знанием дела писал Н. И. Кареев, убежденный в том, что для любой "научной школы" характерны: 1) более или менее единая теоретико-методологическая основа, 2) актуальная и довольно широкая проблематика и 3) современная и эффективная исследовательская технология⁷ .

Создается впечатление, что Шаханов не учел взгляды профессора Казанского университета Г. П. Мягкова, который ввел в обиход исследователей термины "схоларный, схоларная проблематика", а также убедительно обосновал, что в гуманитарных науках "научная школа" является базовым понятием, в то время как "направление", "течение" фиксирует не иерархические уровни (о чем пишет Шаханов. - В. З. ), а лишь ориентации самих школ в коммуникационной, политической, философской и тематической сферах.

В литературе о "научных школах" вопрос об их взаимодействии - широком и всестороннем - почему-то превратился в tabula rasa и не только в европейской, мировой (что можно объяснить недостаточной компетенцией пишущих на эту тему), но и в национальной (в нашем случае - русской) исторической науке XIX - начале XX вв., что понять и объяснить весьма затруднительно. В рассматриваемых хронологических рамках существовали (иногда последовательно, а иногда одновременно) такие школы, как "скептическая" (М. Т. Каченовский и др.), "государственная" (К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин, С. М. Соловьев и др.), "ecole russe" (В. И. Герье, Н. И. Кареев, И. В. Лучицкий, Е. В. Тарле и их многочисленные ученики), марксистская (М. Н. Покровский, Н. М. Лукин, В. П. Волгин и целая плеяда советских историков). Если первые из названных школ были сосредоточены в основном на русской истории, то третья занималась всеобщей историей, представители же четвертой на протяжении почти века штудировали и ту и другую.

Вряд ли можно в связи со сказанным согласиться с утверждением Шаханова, что в дореволюционной России о завершении процесса складывания исследовательских школ говорить преждевременно (с. 402). А ведь об этом весьма уверенно еще в начале прошлого века говорили и писали - к примеру, об "Ecole russe" Ж. Жорес (1902 г.), А. Сэ (1914 г.), А. Матьез (1925 г.), А. Олар (1926 г.), Ж. Лефевр (1959 г.) и др. К сожалению, свой ответ на вопрос, почему в настоящее время говорить о завершении процесса формирования научных школ в дореволюционной русской историографии преждевременно, автор не аргументирует. Следовало бы мобилизовать опытных историографов на определение солидных научно-объективных, беспристрастных критериев в отборе источников, оценках и конечных выводах об отечественных научных школах.

На такой солидной исследовательской базе возможно будет всесторонне осветить проблему "работы" научных сообществ в русской историографии и их связи с подобными им школами в европейской исторической науке, к чему призывал Н. И. Кареев в своем "Отчете о русской исторической науке за 50 лет (1876 - 1926 гг.)", написанном по просьбе французского исторического журнала и опубликованном во Франции в 1927 году. Между прочим, в этом "Отчете" Кареев очень верно уловил и выразил одну из очень существенных черт русской исторической науки, выделяющей ее из европейских национальных историографии. Русские историки, писал Кареев, изучают не только более чем тысячелетнюю историю России, но и прошлое западноевропейских народов, достигнув в этом впечатляющих успехов.

Название монографии намного шире ее содержания: столь многообещающий заголовок автору удалось реализовать, не более чем на половину. Заголовок предполагает освещение не только процесса развития во второй половине XIX - начале XX в. собственно русской (национальной) истории, предметом которой было прошлое России, но и того, как зародилась и развивалась в указанное время русская наука всеобщей истории.

Монография изобилует многочисленными повторами (см., например, с. 158, 170, 169, 193 и т. д.). Нередки и фактические ошибки. Так, на с. 272 утверждается, что учениками В. Г. Васильевского, оказывается, были И. М. Гревс, Н. И. Кареев, Е. В. Тарле. На с. 170 перечислены более двух десятков участников "домашнего семинария" П. Г. Виноградова. У всех, кроме одного (некто Иванов), перед фамилиями стоят инициалы, но кто такой Иванов, для читателя загадка. А на с. 357 фамилия известного советского историка, ученика Н. И. Кареева, П. П. Щеголева набрана неверно. Перечень подобных недочетов можно было продолжить.

Примечания

1. См.: СОЛОВЬЕВ С. М. Соч. Кн. 23. М. 2000, с. 287 - 397.

2. ЦИМБАЕВ Н.[И]. Сергей Соловьев. М. 1990, с. 276.

3. BYRNES R.F. V.O. Kliuchevskij, Historian of Russia. Bloomington and Indianopolis. 1995.

4. ШМУРЛО Е. Ф. Очерк жизни и научной деятельности Константина Николаевича Бестужева-Рюмина, 1829 - 1897. Юрьев. 1899; КИРЕЕВАР. А. К. Н. Бес-

стр. 168

тужев-Рюмин в исторической науке второй половины XIX в. М. 1990; ее же. Константин Николаевич Бестужев-Рюмин. - Историки России. Биографии. М. 2001.

5. КАРЕЕВ Н. И. Прожитое и пережитое. Л. 1990, с. 191 и далее; его же. Краткий обзор деятельности Исторического общества за двадцатипятилетие (1889 - 1914). - Историческое обозрение. Т. 20. СПб. 1915, с. 188 - 200 и др.

6. КАРЕЕВ Н. И. Прожитое и пережитое, с. 191, 259, 284 - 285; Николай Иванович Кареев: человек, ученый, общественный деятель. Материалы Первой Всероссийской научно-теоретической конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Н. И. Кареева. Сыктывкар. 2002.

7. КАРЕЕВ Н. И. В. И. Герье. - Анналы. 1922. N 1, с. 160; его же. Изучение Французской революции вне Франции. Т. 3. Л. 1925 (на обложке - 1924) с. 146 - 150.

8. МЯГКОВ Г. П. Научное сообщество в исторической науке: опыт "русской исторической школы". Казань. 2000.

Постоянный адрес данной публикации: