Иллюстрации:
Libmonster ID: RU-6678
Автор(ы) публикации: Историк-марксист, № 21, 1931, C. 44-86

БУРЖУАЗНЫЕ ИСТОРИКИ ЗАПАДА В СССР (ТАРЛЕ, ПЕТРУШЕВСКИЙ, КАРЕЕВ, БУЗЕСКУЛ И ДР.) 1

М. Зоркий. (Председательствующий). Сегодняшнее заседание является первым в ряду открытых заседаний нашей секции, посвященных современной буржуазной исторической науке в Советском Союзе. Что касается исторической науки дореволюционной, то она - во всяком случае в отношении так называемых "русских" историков - уже подверглась довольно основательной критике со стороны марксистов. Труды М. Н. Покровского и руководимых им семинаров выполнили в этом отношении огромную работу. Гораздо меньше сделано в отношении так называемых "всеобщих" историков. Эта задача еще впереди.

Сегодняшнее заседание будет посвящено главным образом послеоктябрьскому периоду русской историографии Запада. Этот период конечно имеет для нас особый и далеко не только академический интерес. Общество историков- марксистов уже неоднократно выступало против отдельных представителей современной буржуазной исторической науки в Советском Союзе. Имена академиков Тарле, Петрушевского и др. не в первый раз прозвучат в этих стенах, но эта критика теперь вступает очевидно в новый этап, непосредственно связанный с новым этапом развития классовой борьбы и соцстроительства в нашей стране.

Борьба эта требует от нас известных обобщений, требует, чтобы по всему фронту была, вскрыта связь между буржуазной исторической наукой и буржуазной контрреволюцией, связь до самых глубоких идейных ее истоков. Разумеется эта связь не только идейная, разумеется под маской беспартийности здесь в буржуазной исторической науке скрывались, существовали и развивались контрреволюционные тенденции. Эта маска беспартийности могла вводить в заблуждение только наиболее наивных и доверчивых в нашей среде, лишенных в той или иной мере классового чутья. Теперь всем ясно, что эта маска беспартийности часто скрывала за собой всего-на-всего промпартийца.

На данном собрании мы займемся главным образом выяснением идейной связи между буржуазной исторической наукой и интересами того класса, который она представляла. С этой точки зрения мы и подойдем к Тарле, Петрушевскому и др.

Вводное слово скажет Н. М. Лукин.

* * *

Н. Лукин. Процесс социалистической реконструкции нашего народного хозяйства, сопровождающийся невиданным обострением классовой борьбы, не мог не получить соответствующего отражения и в области идеологии. Вот почему борьба на идеологическом фронте приобретает сейчас особо важное значение для нашей партии. "Роль передового борца, - говорил Ленин, - может выполнить только партия, руководимая передовой теорией". В этой борьбе за чистоту революционной марксистско-ленинской теории наше общество историков-марксистов должно принять самое активное участие.

Как и везде, на; историческом участке идеологического фронта мы наблюдаем за последние годы значительное оживление антимарксистских течений, усиленный напор со стороны враждебных марксизму сил. Этого мало. В пределах нашего Союза ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации встретила активное сопротивление со стороны части наших буржуазных


1 Открытое заседание Методологической секции от 18 декабря 1930 г.

стр. 44

историков. Некоторые из вчерашних наших идейных противников стали деятельными участниками антисоветских организаций, вроде академиков Тарле или Платонова.

Таким образом грань между идеологией и политикой здесь совершенно стерлась. В сущности говоря, оправдался прогноз, сделанный нашим Обществом еще в марте этого года. В резолюции, принятой тогда, между прочим говорилось, что "каждого антимарксиста приходится рассматривать как потенциального вредителя". Особенно верным этот прогноз оказался в отношении Тарле.

Напор на советскую науку по линии идеологической борьбы идет сейчас и со стороны западноевропейских историков. Но здесь социальная обстановка, в которой выявляется этот напор, несколько иная. Рост мирового экономического кризиса, обострение классовой борьбы во всех странах, успехи нашего социалистического строительства, - вот что дало толчок к дальнейшей дифференциации среди западноевропейских историков, вот что толкнуло значительные ряды этих историков к тому антисоветскому блоку, который сейчас сколачивается на Западе буржуазией и ее правительствами в целях организации интервенции.

В качестве иллюстрации можно привести например известный протест против расстрела 48 вредителей, помещенный не так давно в "Фоссише Цейтунг" и подписанный несколькими десятками виднейших деятелей искусства, литературы, науки и техники, среди которых можно встретить и имена виднейших немецких историков.

Мы уже не говорим о реакционно настроенных историках, всегда относившихся враждебно к стране Советов. В антисоветский лагерь переходят сейчас даже историки, примыкающие к мелкобуржуазному радикализму. Эти историки, еще недавно считавшие себя "друзьями Советского Союза" и "советского народа", еще недавно разделявшие во многих отношениях нашу научную платформу, солидаризировавшихся с нами по целому ряду отдельных научных проблем, теперь под видом защиты исторической науки от политики, солидаризируются с тем; общим антисоветским хором, которым дирижируют заправилы европейской империалистической политики.

Наиболее яркий образчик такого превращения дает известный историк Великой революции Альбер Матьез, демонстративно выступивший на страницах своего журнала "Annales historiques." против советских историков-марксистов, якобы превративших марксизм в догму, подчинивших свои научные выводы задачам текущей политики и ищущих классовую борьбу даже там, где нет никаких следов ее существования. Так буржуазная историография все теснее сплачивается в единый антимарксистский и антисоветский фронт. При этом невольно вспоминаются слова Ленина: "Учение Маркса вызывает к себе во всем цивилизованном мире величайшую вражду и ненависть всей буржуазной (и казенной, и либеральной) науки, которая видит в марксизме нечто вроде "вредной секты". Иного отношения нельзя и ждать, ибо "беспристрастной" социальной науки не может быть, в обществе, построенном на классовой борьбе. Так или иначе, но вся казенная и либеральная наука защищает наемное рабство, а марксизм объявил беспощадную войну этому рабству. Ожидать беспристрастной науки в обществе наемного рабства такая же глупенькая наивность, как ожидать беспристрастия фабрикантов в вопросе о том, не следует ли увеличить плату рабочим, уменьшив прибыль капитала" 2 .

В этих условиях борьбы как на "внутреннем", так и на "внешнем" фронте задачи, стоящие перед историками-марксистами, становятся особенно ответственными.

Я не буду сейчас подробно останавливаться на этих задачах, ибо этот вопрос мог бы послужить темой для специального доклада. Я только укажу, что наряду с чрезвычайно важной задачей массовой подготовки и марксистски-ленинского воспитания новых кадров перед нами стоят такие задачи как систематическое изучение ленинского


2 Ленин, Собр. соч., изд. 1-е, т. XII, с. 54, "Три источника и три составных части марксизма".

стр. 45

наследства, как научное исследование в духе Маркса и Ленина новых исторических областей, еще недостаточно подвергшихся марксистскому анализу и в первую очередь - изучение истории народов СССР, послевоенного империализма, истории Коминтерна, выяснение классовой подоплеки как правого уклона, так и так называемых "левых загибов" в нашей партии, изучение с этой же точки зрения различных уклонов в национальном вопросе и т. д. и т. п.

Разрешение этих важнейших задач нашего исторического фронта предполагает консолидацию наших марксистских сил. Эти силы за 13 лет существования советской власти значительно выросли и окрепли, мы завоевали целый ряд новых отраслей исторического знания, но тем не менее в эпоху реконструктивного периода остро чувствуется вся недостаточность достигнутых нами успехов. Консолидация эта предполагает беспощадную борьбу с чуждыми марксизму историческими концепциями и их пережитками как в нашей собственной среде путем большевистской самокритики, так в особенности в трудах буржуазных историков.

Первую из этих задач я сейчас оставляю в стороне и обращаю ваше внимание на вторую, поскольку наше сегодняшнее собрание имеет вполне определенную цель - разоблачение антимарксистских концепций буржуазных историков. Одной из важнейших задач, стоящих сейчас перед нами, является разоблачение целого ряда буржуазно-исторических концепций, особенно концепций тех историков, которые оказались связанными с контрреволюционными и вредительскими организациями. Мы должны беспощадно разоблачать не только явно антимарксистские, но и полумарксистские или псевдомарксистские исторические работы, вышедшие из-под пера этой группы буржуазных историков Запада.

Такое разоблачение приобретает особо актуальный характер в наши дни, когда процесс Промпартии вскрыл перед нами истинные настроения и действия большой группы ученых-специалистов. В сущности один из уроков, который мы можем извлечь из этого процесса, сводится к тому, что по отношению к целому ряду буржуазных ученых мы переоценивали степень их лойяльности к советской власти. Повторяю, этот процесс должен послужить нам предостерегающим уроком. Мы должны будем теперь гораздо осмотрительнее и строже подходить к тем беспартийным ученым-специалистам, с которыми так или иначе приходится работать, которых нам так или иначе приходится использовать.

Эта оценка, это вскрытие классовой сущности буржуазно-исторических концепций, разумеется, возможны лишь в известной исторической перспективе. Для того, чтобы правильно оценить новейшие исторические работы, нам необходимо проследить развитие историографии в рамках нашего Союза за известный длительный период, по крайней мере за весь послеоктябрьский период.

Анализ исторических работ отдельных деятелей буржуазной историографии в нашем Союзе будет дан теми товарищами, которые выступят здесь сегодня вслед за мной.

В мою задачу входит наметить лишь самые общие линии, по которым развивалась работа буржуазных историков Запада в СССР.

Октябрьская революция, последовавшая за ней гражданская война, восстановительный, а затем реконструктивный период сопровождались весьма сложным процессом диференциации среди тех историков-специалистов, которых мы унаследовали от времен царской или буржуазно-помещичьей России. В процессе этой дифференциации откристаллизовались две больших группы. Одна из них, несомненно, отразила на себе процесс разложения тех классов, идеологическим представителем которых эта группа буржуазных ученых была еще до революции. В своих исторических концепциях, возникших уже после Октября, эта группа не могла не отразить тех настроений и стремлений, которые создались внутри этих классов, разбитых или уничтоженных в процессе революции и гражданской войны, так же, как не могла не отразить на себе настроений кулацких элементов города и деревни, как они сложились в послеоктябрьский период.

стр. 46

Такова одна группа буржуазных специалистов.

От нее следует резко отличать другую группу наших беспартийных историков, которые искренно связали свою судьбу с судьбами пролетарского государства, которые действительно работали и работают с нами не за страх, а за совесть и которые в той или иной степени тяготеют и тяготели к марксизму, в какой степени - это вопрос другой.

Позвольте сначала остановиться на первой группе буржуазных историков, на той группе, которая находилась в тесной связи со старыми классами царской России и которая не могла не отразить в своих исторических концепциях разложения этих старых классов.

Внутри этой группы, в свою очередь, можно наметить несколько подгрупп. Первая подгруппа - это историки Запада, занявшие с самого начала резко враждебную позицию по отношению к Октябрьской революции, советской власти и марксизму. Наиболее видным представителем этой группы можно считать бывшего профессора Московского университета Виппера. На примере Виппера мы видим с чрезвычайной наглядностью, как резкий поворот в политических установках производит иногда полную метаморфозу во всей научной физиономии ученого, во всем его историческом миросозерцании. В самом деле кто такой Виппер? Это - крупный ученый, в свое время чрезвычайно радикально настроенный, в значительной мере тяготевший к марксизму, в особенности во время и после революции 1905 года, профессор, который оставил при своей кафедре целый ряд социал-демократов, профессор, которому принадлежат такие работы, как "Общественные учения и исторические теории в связи с общественным движением на Западе", или "История Римской империи" и т. д., человек, который на кафедре Московского университета всегда вел беспощадную борьбу с историками-идеалистами. И вот этот самый человек после Октябрьской революции радикальным образом меняет свою политическую позицию. Он становится ярым противником советской власти, явным врагом большевизма, а вместе с тем меняется все его историческое миросозерцание. Прочтите его брошюру - "Кризис исторической науки" или сборник его статей, объединенных под названием: "Гибель европейской культуры", или его "Ивана Грозного" и вы почувствуете всю разительность этой метаморфозы. В этих работах проф. Виппер откровенно признает, что если раньше он призывал своих слушателей к усиленному изучению социальной истории и социальной борьбы, то это было ошибкой: нужно изучать не историю масс, а историю отдельных личностей; нужно от культа масс перейти к культу героев. Но этого мало. Он считает, что в своих прежних работах, он недооценивал роли идей, и он готов принять формулу XVIII века "Мнения правят миром". Он кается в своем пацифизме и провозглашает самый зоологический национализм; утверждает, что война есть одна из величайших культурных ценностей, что война является важнейшим воспитательным, облагораживающим фактором во всей мировой истории. В области этнологии Виппер переходит от историзма к самому наивному рационализму XVIII века. Проф. Виппер, как известно, не удержался в Советской России, он эмигрировал и благополучно скрылся с нашего научного горизонта. Такова одна подгруппа в этой большой группе буржуазных историков.

Вторая подгруппа - это историки, также принадлежавшие когда-то к радикальному лагерю, также, хотя и в гораздо меньшей степени, чем проф. Виппер, тяготевшие к марксизму, но в противоположность ему оставшиеся в Советской России, примирившиеся с советской властью и честно работавшие с нею. И все же с дальнейшим развитием пролетарской революции их историческое миросозерцание претерпело весьма значительную эволюцию в том смысле, что представители этой подгруппы пошли вспять по пути от так называемого социологизма к идеализму. Так случилось например с академиком Петрушевским, который, правда, еще в начале 1900 г. отмежевался от марксизма, но который все же даже в 1915 г. (в брошюре "К вопросу о ложном стиле исторической науки") воевал с Риккертом. Теперь в предисловии к последнему (1928 г.) изданию

стр. 47

своих "Очерков") Д. М. Петрушевский отказался даже от так называемой "социологической" точки зрения, сдал свои позиции перед Риккертом и солидаризировался с антимарксистской концепцией Допша. Нынешнее издание "Очерков" является по сути дела совершенно определенным, хотя и замаскированным нападением на марксизм.

Среди группы буржуазных историков, можно наметить еще одну категорию, это - буржуазные историки-идеалисты, которые никогда не грешили не только марксизмом, но и симпатиями к оному, это историки, связанные в свое время не с радикальными течениями в нашей дореволюционной общественности, а с довоенным буржуазным либерализмом. Этих историков Октябрьская революция только укрепила в их идеалистических позициях. С другой стороны, эти историки, оставаясь в той или иной мере хранителями, традиций царской России в области внешней политики, и после Октября продолжали свою борьбу с марксизмом в тех или иных формах. Сюда я отношу таких историков Запада, как Кареев, Егоров, академик Бузескул и т. д. Проф. Карееву здесь будет посвящен особый доклад, поэтому я сейчас могу ограничиться только указанием на то, что его антимарксистская работа протекала главным образом на страницах иностранной печати. Перечитайте его рецензии, помещенные в "La Revolution" francaise", в "Revue historique", или написанную им главу, посвященную русской исторической науке советского периода в "L'histoire et les historiens depuis cinquante ans", и вы увидете, что все его последние работы проникнуты определенной тенденцией, которая сводится главным образом к игнорированию значения марксистских работ, вышедших за последнее время, и затем к целому ряду антимарксистских вылазок. Эта тенденция еще ярче сказывается в большой работе, вышедшей из-под пера Кареева в последние годы. Я имею в виду его трехтомник "Историки французской революции". Там очень многие историки французской революции - марксисты не упоминаются вовсе; работы других недооцениваются. Или к историкам-марксистам причисляются такие люди, которые как например Блос не имели никогда никакого отношения к марксизму в области теории.

Наконец четвертая подгруппа, самая по-моему зловредная, это-группа буржуазных историков, сознательно маскировавшихся под марксизм, проталкивавших под видом марксизма абсолютно чуждые и враждебные марксизму концепции. Наиболее видным представителем этой группы является академик Тарле, которому, как вы знаете по процессу Промпартии, предназначалась видная роль в будущем правительстве, имевшем возникнуть, как предполагалось, на развалинах советской власти. Именно академику Тарле намеревались вручить портфель министра иностранных дел.

После Октябрьской революции одно время Тарле как-будто занимал тоже довольно откровенную антибольшевистскую, антисоветскую позицию. Если вы сейчас возьмете его работу "Революционный трибунал во время французской революции", то вам бросится в глаза, до какой степени тенденциозный характер носит эта работа. Весь подбор документов в этой книге сделан с таким расчетом, чтобы у читателя создалось впечатление, что революционный трибунал эпохи Великой французской революции, по существу говоря, карал без всякого разбора и, отправляя на гильотину главным образом всякую мелкоту, оказывался совершенно беспомощным в отношении действительно крупных противников революционной власти.

Но затем началась маскировка под марксизм. Надо признаться, что академику Тарле эта маскировка одно время удавалась блестяще. Известно, что его работы печатались в "Историке-марксисте" и "Архиве Института Маркса и Энгельса", что другие его работы попадали на страницы "Revue marxiste", где печатались Раппопортом. Только его последняя работа "История Западной Европы в эпоху империализма" сыграла роль той лакмусовой бумажки, которая обнаружила его истинное лицо, и Тарле был разоблачен на страницах "Историка-марксиста". Здесь, с одной стороны, было совершенно определенно выяснено, в какой степени Тарле подменяет марксизм

стр. 48

фатализмом, до какой степени его работы проникнуты антантофильскими тенденциями. Теперь в свете политической биографии Тарле становится понятно, куда тянулись нити его антантофильской ориентации.

В чем выразилась эта ориентация? Коротко говоря, она выразилась главным образом в изображении германского империализма особо зловредным, в попытке взвалить на германскую социал-демократию всю ответственность за мировую войну, в недооценке роли России и Великобритании в деле подготовки мировой войны, в оценке сараевского убийства, Брестского мира и т. д.

Его антимарксизм сказался в анализе социальных сил накануне мировой войны, в его утверждении, что накануне ее рабочий класс во всех важнейших капиталистических государствах уже переходил на рельсы классового сотрудничества с буржуазией и т. д.

На Тарле я и закончу характеристику этой группы буржуазных историков, которая, как я повторяю, уходит своими корнями в прошлое, которая была связана с господствующими классами царской России, разбитыми в процессе революции, и которая не могла поэтому не отразить в своих позднейших работах реставрационных стремлений этих классов...

Я снова возвращаюсь ко второй группе беспартийных историков, которые в той или иной степени вполне искренно тяготели и тяготеют к марксизму. Среди таких историков можно указать имена проф. Косминского, Преображенского, Сергеева, Сказкина и др. Это та группа, которую можно назвать нашими попутчиками. Анализируя работы этих историков, мы должны со всей суровостью беспощадно разоблачать имеющиеся у них искажения марксизма, вскрывать псевдомарксизм некоторых из этих товарищей, которые иногда вполне искренно считают себя марксистами, но на деле таковыми не являются.

Нужно твердо помнить, что еще недостаточно проявить особый интерес к изучению экономической истории, чтобы быть зачисленным в марксисты. Недостаточно проводить и классовую точку зрения в своих исторических работах, чтобы получить право на это звание. Успехи марксизма в области социальных наук настолько велики, что не испытать на себе влияния марксизма в настоящее время часто чрезвычайно трудно, особенно в пределах Советской России. Я укажу на такой разительный пример, как академик Бузескул. Правда, я имею в виду не его историографическую работу, а еще ненапечатанный им доклад, сделанный в стенах Академии наук на тему об отношении либеральных историков эпохи реставрации к Июльской революции. В этом докладе академик Бузескул, правда чрезвычайно примитивно, неуклюже, но все-таки старался связать исторические концепции с различными политическими группировками, с настроениями определенных общественных групп накануне Июльской революции. Еще Ленин сказал, что недостаточно признавать, что история есть борьба классов. Недостаточно повторять эту формулу, выдвинутую еще историком реставрации Гизо. Марксист лишь тот, кто не только признает факт борьбы классов, но и приемлет социалистическую революцию как ее неизбежный результат. Но такой последовательный историк-марксист, действительно сознавший неизбежность социальной революции как конечного результата классовой борьбы, не может не перейти в ряды нашей партии. Для этого конечно недостаточно тех робких шагов по части сближения с марксистской теорией, которые наблюдаются в построениях этой группы наших историков, которых я назвал попутчиками. Нужно сознаться, что не только в среде наших тяготеющих к марксизму попутчиков, но и в нашей собственной среде порой все еще злоупотребляют термином "марксист", толкуют его чересчур "либерально", что несомненно является отголоском традиций II Интернационала; забывают например, что всякий, претендующий на звание историка-марксиста, должен целиком разделять марксистско-ленинскую теорию, что признание диалектического материализма как единственно правильной философской теории и умение применять диалектический метод в своей специальной области является обязательным для всякого историка,

стр. 49

претендующего называться марксистом. Несомненно, что у наших попутчиков, у этих тяготеющих к марксизму историков, оставшихся нам в наследство от буржуазной России, очень часто наблюдаются не марксистские, а псевдомарксистские построения, которые мы должны беспощадно разоблачать. Но я совершенно определенно и решительно должен подчеркнуть, что эту группу беспартийных историков мы должны резко отличать от первой группы, которую я ранее охарактеризовал. Мы должны помочь своей товарищеской критикой этим попутчикам осознать свои ошибки. Мы должны помнить, что и в этой группе в дальнейшем весьма возможна диференциация, мы должны помнить, что именно в наш период обостренной социальной борьбы очень многие из тех, которые сейчас идут с нами и считают себя марксистами или почти марксистами, отойдут от нас и может быть перейдут в лагерь первой группы. Но во всяком случае было бы большой политической ошибкой огульно зачислять и эту группу наших попутчиков в ту большую группу представителей буржуазной исторической науки, о которой я говорил выше.

* * *

С. Кривцов. Когда приходится задумываться над тем, нет ли чего- нибудь общего у буржуазных представителей так называемой всеобщей истории у нас после Октябрьской революции, когда ищешь этого общего, всем им присущего признака (я главным образом имею в виду ту наиболее ярко выраженную антимарксистскую группу, о которой говорил т. Лукин), то стараешься найти некоторое общее классовое содержание, которое имеется во всех их выступлениях. Обдумывая свое сегодняшнее выступление, я вспомнил одну цитату из одной очень интересной книжки. Я сначала ее зачитаю, а потом скажу - кто это писал, когда, и какое это имеет отношение к интересующему нас вопросу: "Раз сидели мы, тоскуя, в редакции уже закрытой большевиками социалистической газеты "Власть народа". И было уже время расходиться. И один из членов редакции, стоя уже со шляпой в руках у двери, вдруг обратился к нам:

- А помните ли вы, господа, городового?

Все удивились немножко.

- Помните ли вы, - продолжал тот, - этого скромного труженика, который за какие-то сорок рублей в месяц и днем и ночью охранял наш с вами покой?.. И с семьей ухитрялся жить на эти гроши... Когда нужно - обмерзал на посту, когда нужно - погибал от пули... Помните ли вы его?

- Помним... - отозвались голоса смущенно.

- А помните ли вы, как звали мы его за все это?

- Помним. Фараоном...

- А как, господа, по совести: ведь стыдно?

- Немножко стыдно... - сознался кто-то.

- Ну, слава богу, хоть "немножко...".

В чем здесь суть? Я привел вам цитату из книжки Ивана Наживина "Что же нам делать?", вышедшей в Ростове-на-Дону в 1919 г. при Деникине. Наживин пережил очень интересную эволюцию. В свое время он был учеником Толстого, проповедывал непротивление злу, а затем, после социалистического переворота, пришел к идее о том, что "они" обижали "городового". Городовой здесь является, очевидно, каким-то символом, т. е. он является представителем класса, представителем государства, который охраняет спокойствие семьи и т. д.

Если с этой точки зрения подойти к тому, что писалось после Октября в нашей исторической литературе буржуазного толка, то мы увидим везде эту реабилитацию городового, реабилитацию государства. В самом деле характерно, что по существу на всем протяжении этой послеоктябрьской историографии мы имеем стремление к изучению общественных отношений именно с этой точки зрения. Прежде ряд историков пытался изучать экономические отношения, и уже как отображение этих отношений - государственное управление. Теперь, после Октября, мы имеем у тех же лиц как раз обратное. Конечно это не случайное явление, и это можно совершенно четко сопоставить с тем падением демократической буржуазной государственности, которое мы сейчас воочию

стр. 50

наблюдаем на Западе. Яркое выявление фашизма является по существу оборонительной реакцией буржуазного общества против надвигающейся социальной революции. Эта фашизация, с одной стороны, приводит к колоссальной власти государства, которое формально делается независимым от общества и которое оберегает это общество, а с другой стороны, появляется стремление до известной степени возвеличить личность. Характерно отношение итальянских фашистов к Муссолини как к вождю. Вождь пишется с большой буквы и т. д., и т. п.

Если мы с этой точки зрения подойдем к русским западноевропейским историкам, то увидим, что эта реабилитация государственности, реабилитация определенной государственной деятельности, - я позволил себе в частной беседе выразиться "реабилитация мерзавца", - получает в высокой мере видное место. Если вы вспомните пренебрежение, которое на заре русской радикальной общественности вызывала фигура околоточного и человека в гороховом пальто у Салтыкова-Щедрина (хотя он сам был крупным бюрократом) и сравните с приведенным выше восторженным отношением Наживина к городовому, то тут, как вы видите, мы имеем полную переоценку ценностей.

Возьмем Виппера. Я хотел бы вам напомнить ряд его статей, которые начали появляться со времени мировой войны и печатались в известном органе воинствующего русского империализма, в органе Рябушинского "Утро России". Там в одной очень любопытной статье он солидаризировался со взглядами, высказанными итальянским историком Ферреро, и указывал, что буржуазное общество качественно ниже, чем феодальное, потому что качество продукции тогда являлось делом первой важности, а в буржуазном обществе мы имеем только господство сплошного количества.

Это стремление реабилитировать прошлое проскальзывает у него и дальше. Возьмем его работу об Иване Грозном. Это был выдающийся государственный деятель, который мог остановить намечавшуюся боярскую реакцию (Ивана Грозного конечно только относительно можно назвать мерзавцем).

Затем возьмем его отношение к Парижской Коммуне, его статью, о которой говорил т. Лукин. Здесь мы имеем как раз обратное тому, что у него было раньше, о чем он говорил в своих радикальных лекциях, которые мы с т. Лукиным слушали в Московском университете даже после 1905 г.

Перейдем к другим историкам; возьмем хотя бы западноевропейского историка Гревса. Он за последнее время выпустил ряд книг, в частности, очень любопытную "Историю одной любви". Эта история любви Виардо-Гарсиа и Тургенева. В нашей литературе установилась на отношения этих двух лиц определенная точка зрения; о ней еще мамаша Тургенева говорила, что вся беда Ив. Сергеевича в том, что он влюбился в цыганку, а он однолюб. Мать Тургенева относилась отрицательно, к цыганке Виардо, так как та его определенно обирала. Теперь посмотрите, что получается у Гревса. Полная перестановка! Оказывается, что не Тургенев всего себя отдавал Виардо-Гарсиа, а наоборот он получал от нее все, он обязан ей расцветом своего творчества и т. д.

Возьмем Тарле и его марксистообразность. Он в 1905 г. пострадал в Петербурге, он был ранен. Но любопытно, что общественная классовая значимость его деятельности и его антантофильства приобретает только теперь определенный смысл. В самом деле, он должен был быть министром иностранных дел антантовского правительства в нашем, не знаю каком, государстве, если бы Промпартия победила. Он доказывал, что все зло от немцев, что союзники, Пуанкаре и др. совершенно чисты, как агнцы непорочные. Мы видим у него определенную установку (которая нам теперь вполне понятна) вплоть до явной фальсификации фактов.

Возьмем Кареева. Он характерен тем, что всегда выступал против марксизма, и эту самую линию он продолжает вести и теперь 3 .

Тов. Лукин говорил относительно Бузескула. Очень характерна его книжка о


3 Во время дискуссии Н. И. Кареев был еще жив (Ред.).

стр. 51

русской и западноевропейской историографии. Любопытно исследовать его установку.

Наконец, чтобы не утомлять вашего внимания, я хотел бы сказать несколько слов еще только о двух историках: о Петрушевском (о нем речь будет вестись особо) и о Ростовцеве, о котором зря забывают.

Весною 1928 г. мы в Обществе историков-марксистов дали резкую критику методологических воззрений Петрушевского. В апреле 1929 г. начата набором и окончена печатанием в марте 1930 г. работа Петрушевского о Виноградове как социальном историке. За слабые места он хвалит Виноградова, а за сильные - осуждает.

"Воспитанный в немецкой, германистической вере в свободную сельскую общину, подкрепленной русскими народническими влияниями, видя в. "открытой" романтически настроенной фантазией немецких ученых конца XVIII и, начала XIX столетий общегерманской марке точку отправления в социальной эволюции всех германских племен и вместе со всей школой общинников представляя себе эту эволюцию как постепенное перерождение свободной общины в крепостную вотчину, Виноградов естественно должен был решительно выступить против утверждения (Сибома)..." (с. 11 - 12). Классовый, общественный смысл этого утверждения более чем ясен. Или еще более четкая формулировка этой же точки зрения: "И прежде не для всех приемлемая вера Виноградова в коллективный характер права собственности на землю, которой владела сельская община в ранний период англосаксонской истории, разделяемая им с другими приверженцами теории первобытного земельного коммунизма, за это время стала еще менее приемлемой..." (с. 26). Тут ведь именно корень зла - коммунизм; вот зло наших дней!.. Он не указывает даже того, о чем говорят немецкие и английские исследователи, а именно, что в работах Виноградова есть известные моменты диалектики, которые ему, как историку, свойственны. Этот момент у Петрушевского совершенно выпадает.

В заключение я хочу остановиться на Ростовцеве. Его основные работы, вышедшие во время революции, напечатаны еще в "Вестнике Европы", в этом "красном гробу", как характерно был назван этот журнал Михайловским. Статьи были посвящены рождению римской империи. Статьи были напечатаны в 1918 г., в том году, когда этот "красный гроб" исчез навеки. Характерно то, что Ростовцев всячески прославляет Октавиана Августа за то, что он после годов "bellum civile" - гражданской войны - дал гражданский мир, умиротворил Рим. Здесь вы прямо читаете сквозь строчки, что мы, дескать, надеемся, и у нас в России явится такой же успокоитель, этот самый Октавиан Август, который уничтожит гражданскую войну и принесет с собой своеобразный золотой век.

Вот мне кажется, та общая линия, которая прослеживается в установке ряда буржуазных историков Запада, полученных нами в наследие от прежнего строя. Под этим углом зрения, под углом зрения неизживаемого стремления этих источников к буржуазному реставраторству, мы и должны рассматривать те или иные их выступления. Нам нужно помнить то, чему учил Ленин, подходя к вопросам философии. Он говорил, что основная задача наша - вскрывать классово-общественный смысл, который имеет та или иная философия, то или иное философское выступление.

В связи с раскрытием контрреволюционной работы Промпартии и др. организаций, "чисто научные" выступления" многих историков приобретают своеобразный специфический характер. Этот момент и дает, по-моему, общую линию, которую мы должны разоблачать. Затем существует ряд "молодых" историков, которые колеблются между марксизмом и буржуазным реставраторством. Сюда я включаю ту группу историков, о которой говорил т. Лукин, которых он считал марксистообразными, но по существу они колеблются между ортодоксальным диалектическим материализмом и вульгарным экономическим материализмом типа, скажем, Роджерса, а отсюда легко перерастают в простое буржуазное реставраторство.

стр. 52

В отношении этих историков наша задача заключается в том, чтобы произвести диференциацию, что мы политически и проводим. Таким образом мы заставим эти колеблющиеся элементы встать либо на сторону экономического материализма, струвизма, либо на сторону диалектического материализма Маркса - Ленина - Энгельса. Третьего среднего решения нет.

Я считаю, что основной задачей Общества историков-марксистов и ряда других организаций, которые занимаются или ведают делом истории, является вопрос о кадрах. Мы видим, что и Рамзин составлял себе кадр преемников, и Тарле, и другие пытались создать себе преемников, которые должны были с честью нести их знамя. Нам нужно будет обратить самое пристальное внимание на этих преемников, которые проходили свою аспирантуру под влиянием буржуазных реставраторов.

* * *

Ф. Потемкин. Я скажу несколько слов о последней работе Тарле. Хотя мне и трудно сказать сегодня что-либо существенно новое по сравнению с тем, что мне уже приходилось писать за последние два года, но то обстоятельство, что нас от Тарле отделяют теперь не только теоретические разногласия, но - говоря без метафоры - отделяет толстая стена с крепкой решоткой, заставляет нас снова и более заостренно высказаться о его псевдомарксистских взглядах и псевдонаучных приемах исследования. Неслучайно самое название последней работы Тарле: "Рабочий класс в первые времена машинного производства" (разрядка моя - Ф. П.). Останавливаясь в своем исследовании на замечательнейшем периоде в истории французского капитализма, на том периоде, который должен быть назван эпохой промышленной революции, Тарле совершенно "позабывает" о марксистской терминологии. Во всей книге вы не найдете сколько-нибудь близкой к марксизму методологической установки в важнейших проблемах промышленной революции. Нигде нет твердых, категорических высказываний о том, что Франция данного хронологического отрезка, т. е. первой трети XIX в. переживает такой период, который является периодом тягчайших страданий рабочего класса. Это первое замечание относительно общей установки работы Тарле.

Что касается отдельных глав книги, то в первую очередь наше внимание привлекает глава о "Лионском рабочем восстании 1831 г.". Присмотримся внимательно к тому, как Тарле изображает причины восстания 1831 г., и мы увидим, как проделывается фокус "подражания" Марксу, как Тарле гримируется под марксиста. В этой главе можно найти очень много "сочувствия" рабочему классу. Положение рабочих шелкоткачей в Лионе перед восстанием; изображается как очень тяжкое. Тарле не только не скрывает, но даже резко подчеркивает, что зарплата была чрезвычайно низкой, что потребление продуктов было весьма скудным, между тем как продолжительность рабочего дня была непомерной. Затем Тарле переходит к вопросу о причинах восстания, и тут он утверждает что накануне восстания был тяжелый экономический кризис, что лионская шелковая промышленность переживала очень тяжелые дни. Эти затруднительные обстоятельства "фатально" предопределяют поведение капиталистов. Фабриканты, видя, что нет заказов и что в городе имеется множество безработных, решили понизить сдельную плату. "Это и было толчком, приведшим в движение десятки тысяч раздраженных и полуголодных людей", как пишет Тарле. Таким образом получается, что, с одной стороны, автор как будто сочувствует рабочему классу, а с другой стороны, выходит, что и капиталисты по-своему правы. Бедные рабочие, они тяжко страдают! Бедные капиталисты, они, может быть, и хотят повысить зарплату, но при создавшейся конъюнктуре не могут этого сделать! Так сочиняется "марксистская" история восстания 1831 г. При этом Тарле с ловкостью самого заправского фокусника выдергивает нужные ему цитаты и посредством своего подстрочного "ученого аппарата" создает впечатление, что все его утверждения отлично аргументированы материалом первоисточников. Лишь в результате самостоятельного и тщательного

стр. 53

исследования убеждаешься в совершенно неверном изображении Тарле роли капиталистов. Рабочий класс действительно страдал в 1830 и в 1831 гг., но шелкоткацкая промышленность после кризиса 1830 г. как раз оживляется к осени 1831 г. Все станки работали, в городе не было безработных, и капиталисты находились в прекрасном положении. Рабочие шелкоткачи, видя, что все станки заняты, и зная, что имеются большие заказы, выступают с требованиями о повышении расценок, требуют подписания тарифа. Как известно, тариф был подписан. Небольшая часть капиталистов охотно согласилась на подписание тарифа, так как по некоторым видам изделий новые ставки мало отличались от старых. Большинство же "фабрикантов" было против каких бы то ни было уступок. После революции 1830 г. они возомнили себя "солью земли", они помнили о лозунге "обогащайтесь". Поэтому, заручившись поддержкой в Париже, они нагло отказываются выполнять требования единого тарифа, а некоторые даже прямо провоцируют восстание, угрожая оружием в ответ на справедливые требования обманутых рабочих. Таким образом получается совсем иная картина.

Другой стример. Посмотрим, как Тарле обходит острый вопрос о резком ухудшении положения фабричных рабочих, все время оставляя у читателя впечатление, будто бы он добросовестно изучает факты и изучает их с точки зрения сочувствия рабочему классу. Что происходит с рабочим классам в годы реставрации? Понижается или повышается зарплата? Тарле пишет, что вопрос о материальном положении французского рабочего класса (в первой трети XIX столетия) "не разрешим одними лишь арифметическими вычислениями". "В 1924 г. в Париже средняя заработная плата взрослого рабочего приближается к 25 франкам в день, а цена килограмма хлеба - 1 фр. 45 сант., в 1824 г. в Париже средняя зарплата тяготела к 1 фр. 50 сант. в день, а цена одного килограмма хлеба была равна 22 - 23 сант. Следовательно плата за 100 лет увеличилась в 17 раз, а цена хлеба в 7 раз"... "Значит ли это, - спрашивает Тарле, - что участь рабочего улучшилась за истекшие 100 лет в 21 /2 раза? " И сейчас же отвечает на свой вопрос: "Соотношение между заработной платою и ценою на хлеб есть лишь один из элементов для решения вопроса, но не полное решение его". Как видим, на свой "абстрактный" вопрос Тарле дает правильный ответ. Но ведь этот ответ отнюдь не оправдывает его отказа пользоваться "арифметическими вычислениями" для исследования вопроса о заработной плате. Отношение между зарплатой и ценой на хлеб конечно есть всего лишь один из элементов для разрешения вопроса, но почему же надо отказаться от изучения других элементов; И почему понадобилось сравнивать эпоху промышленной революции с эпохой послевоенного империализма, вместо того, чтобы остановить внимание читателя на вопросе падения реальной заработной платы по сравнению с мануфактурным периодом?

Ответ на этот вопрос, как видно, можно искать лишь в своеобразии "сочувствия" рабочему классу у Тарле.

Отказавшись от самостоятельного исследования вопроса о материальном положении рабочего класса, Тарле заполняет вторую главу своей книги изложением хорошо известной работы Виллермэ: "Картина физического и морального положения рабочего класса во Франции". Читателю, который совершенно не знаком с этим периодом из истории Франции, может показаться, что это очень хороший источник.

Что за человек был доктор Виллермэ? Он был членом "Академии моральных и политических наук". Эта Академия ставила перед собой задачу разрешения социальных вопросов в том духе, как это желательно было передовым представителям промышленного капитализма той эпохи. Виллермэ поручили обследовать положение рабочего класса. Это было сделано потому, что в глазах некоторых промышленников уже совершенно назрела потребность перехода от простой хищнической эксплоатации рабочего класса к более совершенной форме эксплоатации, к той форме, какая уже появилась в Англии в те же годы.

стр. 54

И вот поскольку сама крупная промышленная буржуазия высказывалась за то, что нужно провести кое-какие реформы, Академия тоже пошла навстречу движению и поручила Виллермэ произвести его "анкету". Виллермэ прекрасно справился со своей задачей. Он "приоткрывает покрывало" ровно настолько, насколько это были готовы сделать и сами крупные фабриканты. Но обнаруженные факты для большинства публики той эпохи были совершенно неизвестны, и книга произвела большое впечатление. Оптимист Виллермэ везде в своей "анкете" постарался смягчить тон своих красок. Вы чувствуете это, читая уже его I том, а когда читаете II том, то твердо убеждаетесь, что он написан для того, чтобы окончательно стереть остроту впечатления, произведенного I томом.

Тарле все это прекрасно знает и не скрывает от читателя, что Виллермэ - оптимист. Но он подчеркивает "беспристрастие" Виллермэ и позволяет себе утверждать, что факты, собранные этим прекраснодушным оптимистом, "гармонически дополняют французскими иллюстрациями тот английский материал, который был несколько позже обработан в знаменитой книге Энгельса "О положении рабочего класса в Англии". Так Тарле разрешает для себя задачу исследования вопроса о положении рабочего класса.

В заключение еще один характерный штрих. Как оценивают за границей ту статью Тарле, которая была, как правильно отметил Николай Михайлович, напечатана в "Архиве К. Маркса и Ф. Энгельса" (хотя между прочим я должен оговорить, что "Архив К. Маркса и Ф. Энгельса" печатал не только статьи Тарле, но и статьи, направленные против Тарле, т. е. редакция журнала "Архив К. Маркса и Ф. Энгельса" поступала по отношению к Тарле совершенно так же, как и редакция журнала "Историк-марксист"). Итак интересно установить, как расценивается французскими учеными последняя работа Тарле. Нужно сказать, что в своей статье о лионском восстании Тарле не упомянул целого ряда французских работ, так или иначе близких к этой теме. Такой поступок конечно чрезвычайно неприличен. Если бы статья была написана истинным марксистом и был бы совершен такой грех, то вообразите, какова была бы отповедь по адресу нашего брата - марксиста.

Что же мы видим во французской буржуазной печати? В "Revue historique" в одной из книжек этого года дается оценка статьи Тарле. Статья эта стала известна во Франции потому, что была переведена и напечатана в "Revue marxiste" (отмечу кстати, что автор заметки в "Revue historique" - историк Леви Шнейдер - тоже писал о Лионе, но и его имени Тарле не назвал в своей статье). Леви Шнейдер нисколько не удивлен тем обстоятельством, что "давно оцененный" русский усторик Тарле выступает в "Revue marxiste" Это первое, что надо отметить. А как критикует его статью буржуазный ученый? Он мягко указывает, в первую очередь, что автор не упомянул ряда работ, затем высказывает несколько критических замечаний, весьма второстепенного характера. Леви Шнейдер указывает например, что автором допущены некоторые неправильные названия имен, что Тарле дает неверную характеристику генерала Рогэ, начальника лионского гарнизона; что некоторые факты противоречат представлению об абсолютно локальном характере восстания 1831 г., что попытка придать движению политический характер все же имела место... Вот и все, что смогла сказать буржуазная критика по поводу статьи, напечатанной во французском марксистском журнале! Поистине "рыбак рыбака видит издалека": розовая оболочка марксистообразной фразеологии Тарле не может обмануть французского критика. В "Revue historique" отлично понимают, что Тарле, хотя и печатается на страницах марксистского журнала, но неизменно останется "давно оцененным" буржуазным историком, с которым классовые враги французского и мирового пролетариата - "свои други".

* * *

В. Далин. Я хочу коснуться характеристики работ Тарле. Я хочу показать, что во всей деятельности Тарле, во всех основных исторических работах, как бы они формально далеко ни отстояли от

стр. 55

политики, в основном проводились и защищались определенные политические тенденции.

Я начну с работ Тарле, посвященных рабочему классу в Великой французской революции. Казалось бы, сама тематика этих работ чрезвычайно левая, отнюдь не типичная для буржуазного историка. Тарле, первый из русских историков, взял в качестве темы для своих работ рабочий класс. Характеризуя рабочий класс во время Великой французской революции, Тарле подчеркивает, что совершенно неправильно недооценивать степень сознательного участия рабочего класса в событиях революции. "У рабочей массы было довольно отчетливое понятие об экономических нуждах, было и понятие (несравненно менее распространенное) о несправедливости лишения избирательных прав, проявляется иногда раздражительно высказываемое убеждение - "богатство создается руками рабочих", намечается стремление к профессиональной организации, нашлось умение планомерно вести экономическую борьбу в течение двух месяцев; словом, с точки зрения интеллектуального уровня рабочие рисуются гораздо выше, чем по шаблону принято о них судить" 4 .

Как будто бы очень высокая, несвойственная буржуазному историку, опенка рабочего класса. Однако она у Тарле проводится именно для того, чтобы подчеркнуть, что эта высокая степень сознательности рабочего класса, его способности к экономической борьбе, была связана с отказом рабочих от самостоятельных требований и выступлений в вопросах политических. Рабочий класс сознательно решил себя самоограничить. "Все это явления порядка волевого... Не столько в недостатке понимания своего положения, сколько в недостатке реальной силы для борьбы - разгадка психологии рабочего класса в эти годы..." Во всех политических вопросах рабочий класс следует за буржуазией. Тарле пишет, что рабочие чувствовали себя непреодолимыми, когда буржуазия шла вместе с ними (14 июля), еще сильными тогда, когда она им только не мешала (5-6 октября), и слабыми, когда она враждебно поворачивалась против них. "Не имея возможности выступить самостоятельно, они и старались приспособиться к правящим кругам, перевести их на свою сторону". Таким образом по Тарле тактика рабочего класса была именно в том, что он сознательно пошел на поддержку буржуазии, "стихийная сила, громившая Ревелъона, всецело стала на сторону буржуазии, пошла за этим гегемоном".

Эта тенденция абсолютно естественна. Не забудьте, что эта первая работа Тарле примыкает к годам первой революции. Это был период, когда Тарле был левым кадетом и когда в своей книге о "Падении абсолютизма в Западной Европе", говоря о России, он подчеркивал, что относительно русской буржуазии сомневаться не приходится, русская буржуазия столковаться с царизмом не может, "совершенно лишена возможности, не совершая классового самоубийства, мириться хотя бы временно с нынешним царизмом" 5 . Отсюда ясно, что рабочий класс в России должен поддерживать крупную буржуазию и что сила рабочего класса сейчас именно в блоке с буржуазией. "Капиталистическая буржуазия быть может и много рабочей крови прольет, но не в союзе с нынешним абсолютизмом". Только при этих условиях политическая революция может победить.

Вот, как видите, совершенно четкая политическая тенденция, которую проводил в своей работе Тарле. Отсюда вытекает у Тарле положительная "оценка в тот период роли якобинизма. Тарле писал: "Часто грустят по поводу "вандализма якобинцев", сжегших такие-то произведения Гобеленов, разбивших такие-то севрские вазы. История рабочего класса во всяком случае скажет, что относительно рабочих якобинцы "вандалами" отнюдь не были... Ни одно правительство не проявило такой широты во взглядах и такой гуманности к рабочим, как именно якобинцы 1793/1794 гг." 6 . Этот вывод - подчеркивал тогда


4 Е. Тарле, Рабочий класс во Франции, т. I, с. 149.

5 Е. Тарле, Падение абсолютизма в Западной Европе, с. 131 - 132.

6 Е. Тарле, Рабочие национальных мануфактур, с. 98 и 197 - 198.

стр. 56

историк - относится не только к рабочим национальных мануфактур; якобинский период был "вдовой, эфемерной и счастливой конъюнктурой" для рабочей массы.

Выгодность для рабочих господства революционной буржуазии еще наглядней доказывает, что на примере политического самоограничения рабочего класса, которое он проявил во время Великой французской революции, должен учиться русский пролетариат. Когда вы читаете первые два выпуска работы Тарле, вы видите, как в них проходит основная политическая тенденция, что рабочий класс должен себя самоограничить. Отсюда вытекает, что Тарле отрицает какое бы то ни было значение за самостоятельными политическими выступлениями рабочего класса. Когда он выступает самостоятельно - он слаб.

Надо сказать, что Тарле эволюционировал. Когда "левый фланг демократии" из союзников слева превратился в соседей слева и в противников слева, когда буржуазия пошла на примирение с царизмом, Тарле в своем втором томе о рабочем классе проводил совершенно другую точку зрения. В книге о "Рабочих национальных мануфактур" он пытался доказать, что положение рабочего класса в эпоху якобинизма резко улучшилось, и отметил, что этот вывод относится не только к отдельным отраслям, но и ко всему рабочему классу всех отраслей промышленности. Тарле заявил, что в следующих томах он это покажет, но следующий том вышел в 1912 году, т. е. тогда, когда Тарле вместе с русской буржуазной интеллигенцией резко эволюционировал направо: иллюзии о возможности "якобинского" периода в России, союза буржуазии с рабочим классом отпали. В новой книге нет уже ни слова об улучшении положения рабочего класса. Зато там подчеркивается, что рабочий класс в высшей степени несознателен что он борется только за хлеб и что он идет за Наполеоном, если Наполеон дает ему хлеб; и идет за якобинцами, если якобинцы дают ему хлеб.

Вместо прежнего противопоставления активности в экономической борьбе и своеобразного "аполитизма", волевого сознательного признания политической гегемонии буржуазии Тарле сводит теперь все массовое движение к одной определенной мысли... им нужен был хлеб, которого они ждали теперь от республики, как прежде от короля, а потом от Бонапарта"... "массы переходили из под одной власти под другую и вечно молили своих новых господ о помощи" 7 .

Положение рабочего класса в эпоху якобинцев нисколько не улучшилось. Тарле подчеркивает, что вся рабочая политика Конвента "производит впечатление совершенно определенной, крутой и решительной борьбы против рабочих" 8 . А всего лишь несколько лет назад тот же самый автор формулировал абсолютно противоположный вывод: "Время господства монтаньяров оказалось единственным за все десятилетие, когда правительственная власть, нисколько не боясь рабочих, относилась к ним вместе с тем вполне искренне, благосклонным образом наиболее последовательно демократически" 9 .

В этих работах, которые являются основным вкладом Тарле в историческую науку, ясно видно, как резко варьировались политические тенденции Тарле, а в непосредственной зависимости от политических взглядов коренным образом изменялись и оценки по основным вопросам его исследования.

Ни в одной из своих работ Тарле не мог показать самостоятельную роль рабочего класса. Вот почему работы Тарле являются для нас в лучшем случае сборником материалов об экономическом положении рабочего класса и ни в коем случае не могут характеризовать роли рабочего класса в эпоху Великой французской революции.

Тарле чрезвычайно гибко приспособляется к изменению политической обстановки: в 1905 г. он сдвинулся влево (и получил даже сабельный удар в голову),


7 Е. Тарле. Рабочий класс, т. II, с. 276.

8 Там же, с. 234 и 415.

9 Е. Тарле, Рабочие национальных мануфактур, с. 201: "Это один из тех выводов, которые подтверждаются также данными, относящимися к рабочим частных промышленных предприятий".

стр. 57

в 1911/1912 г. он сдвинулся вправо. Тогда якобинцы получили у него совершенно другое освещение, и роль рабочего класса в революции также получила совершенно иное освещение.

Если вы всмотритесь в изображение тех же фактов Великой французской революции у Тарле в 1917 г., вы увидите, как опять оценка тех же исторических событий изменяется по соображениям политической целесообразности.

Возьмем вопрос о роли террора. Тарле, который в своем втором томе бичевал якобинцев за применение террора, в 1917 г. вдруг вспомнил, что террор необходим. Это было в июльские дни 1917 г., Тарле выступил с рядом статей в "Дне", где он доказывал, что положение чрезвычайно тяжелое, и спастись можно только при одном условии, а именно если мы вспомним опыт Великой французской революции. Тарле горячо приветствует восстановление смертной казни Керенским и ссылается на то, что Робеспьер тоже сперва был противником смертной казни, но опыт революции доказал ему необходимость гильотины. При этом гильотина направлена была отнюдь не только против аристократов, но и против рабочих, крестьян и т. д. Вслед за головой Марии- Антуанетты покатилась голова башмачника. Тарле доказывает, что если мы не сумеем воспринять этого опыта Великой французской революции, русская революция погибнет. Он требовал, он писал так: "Суровейшая, беспощаднейшая судебная репрессия по отношению ко всем мародерам, в каком бы виде они ни являлись, чем бы ни прикрывались, во фраке ли, в рабочей ли куртке, крестьянском зипуне". "Честь и историческая репутация нашего поколения" зависят от того, насколько правительство окажется способным на "разумное, логическое, единственно целесообразное следование примерам Великой революции" 10 .

В июльские дни 1917 г. Тарле делает другой вывод из опыта Великой французской революции, чем в 1912 г., и пусть г. Тарле не сетует на нас, если мы сейчас вспомним его формулировку и приложим ее к нему самому.

Однако достаточно было притти 1918 г. и достаточно было гильотине заработать не по отношению к рабочим курткам, а по отношению к людям во фраке, как появляется работа Тарле о "Революционном трибунале", о которой здесь говорил Н. М. Лукин. Тут он доказывает, что террор - это безобразное уничтожение людей. Он пишет, что "процесс жирондистов явился в полном смысле слова юридическим убийством, открывшим собой длинный ряд последующих деяний того же рода", он говорил о "губительнейшей роли, сыгранной темными и определенно преступными элементами..." "Настроение голодных, озлобленных, подозрительных городских масс... толкало якобинцев на путь кровавых эксцессов и репрессий".

В 1918 г. террор - это кровавые репрессии, безобразное уничтожение людей и т. д., а в 1917 г. это, видите ли, спасительная гильотина, и, если мы ее не используем, то погубим честь и славу данного поколения русского общества. Вот вам пример, как в глазах буржуазного историка Тарле опыт Великой французской революции в разные периоды приобретал совершенно разное значение.

Я перейду теперь к группе работ Тарле после 1918 г. Совершенно очевидно, что эти работы представляли собой только маскировку под марксизм, и очень печально, что были товарищи, которые называли себя марксистами и защищали эти работы.

Для выяснения "марксизма" Тарле достаточно привести данную в "Европе в эпоху империализма" характеристику американского империализма с 1914 по 1925 г. Произошло резкое изменение в экономике Америки: "Анонимные общества, являющиеся типичными организационными ячейками среднего и мелкого капитала", чрезвычайно умножились. Число акционеров в Америке возросло до 5 миллионов: "Прежние владельцы в Standard Oil очень сильно ограничены в своих правах и былом всевластии... Долго ли продлится это внезапно проявившееся упорное противодействие мелкого и среднего капитала всепоглощающему


10 "День" за 1917 г., ст. Е. Тарле, О спасении армии (18 июля); "Двенадцатый час" (26 июля).

стр. 58

крупному капиталу? Во всяком случае, эта быть может кратковременная "демократизация" капитала служит пока почвой для укрепления и агрессивности того социального консерватизма, который проявляется в политике Гардинга и Кулиджа" 11 .

Развитие и экспансия американского империализма является результатом "демократизации капитала". Вот рассуждения человека, который называл себя марксистом.

Антантофильские симпатии - очень определенного политического характера, как показал М. Н. Покровский, - совершенно очевидны и образуют стержень книге. А Тарле еще полемизировал по этому поводу! Что основные установки историка - империалиста, ярого шовиниста в годы войны, нисколько не уменьшились и в послевоенные годы, видно кроме книги и из статьи в "Былом" (1922 г.) "Германская ориентация и Дурново в 1914 г.". "Нелепые стремления Вильгельма II и его друзей, - писал Тарле, - доказать, будто Антанта и в частности Россия начала войну, осуждены были на безнадежную неудачу".

В политике России было два течения: одно, основанное на инстинкте самосохранения (Витте, Дурново), другое - империалистическое (!!), попиравшее этот инстинкт. Вы думаете, что это империалистическое течение хотело войны. Нет, в этой статье Тарле подчеркивает, что никто даже из сторонников этого течения войны не хотел. "Ни Антанта вообще, ни особенно Россия в 1914 г. не желали войны ни в каком случае, вследствие явно сознаваемой несовершенной боевой подготовленности. Германия же была в полной боевой готовности... Немедленно в 1912, 1913, 1914 гг. никто из сторонников этого русско-империалистического течения также войны не желал; максимума боевой готовности можно было достигнуть лишь через несколько лет".

В 1922 г., как и во время войны, Тарле защищал и реабилитировал даже царскую Россию, боролся за антантофильский тезис о виновности одной Германии. В этом не может быть никакого сомнения. Этот свой тезис Тарле протаскивал через всю свою книгу.

Как нужно понимать стремление явно буржуазного историка-империалиста Тарле подделаться под марксиста? Я думаю, что это нужно понимать так, что он искал легальных возможностей.

В 1917 г,. Тарле поставил вопрос о том, что, так как Россия вышла "сепаратно" из войны, значит Антанта победить не может. Отсюда он делал вывод, что предстоит целая серия новых войн. "После Тильзита был Лейпциг. Брестом не кончается всемирная история. Одолеть Вильгельма Англия может лишь серией войн". Эта война вами проиграна. Фикция, будто нас оставят в покое. Стране не позволят удерживать для себя свои природные богатства. Россия неминуемо очутится и очень скоро между двумя борющимися гигантами, "Обе группы держав будут иметь могучие средства воздействия на Россию вплоть до непосредственного занятия новых частей руской территории" 12 .

Отсюда вывод, что Россия была, есть и будет. Порядок как-нибудь образуется. "Надо будет восстанавливать боевую мощь страны, надо будет восстановить армию, надо будет зорко вести внешнюю политику". Отсюда тогда, в 1917 г., у Тарле и установилась политика выжидания, определенное понимание вещей. Тарле в своей статье об Англии и Турции (в "Анналах") доказывал, что советская Россия ведет правильную политику по отношению к Кемаль-паше, что другой политики ни стратегически, ни политически вести нельзя, что России безопаснее и выгоднее иметь соседями по Кавказу турок, чем англичан. "Конечно, Севастополь, Одесса и Николаев находятся в более надежном положении, когда в Босфоре стоит турецкий флот, а не английский". Нашу восточную политику Тарле пытался толковать как традиционную русскую политику. "Все равно, если бы даже Россия не вышла из войны до 1913 г., если бы она приняла деятельное участие в Версальском, С. - Жерменском, Севрском договорах -


11 Е. Тарле, Европа в эпоху империализма.

12 "День", 21 декабря 1917 года, "Перспективы".

стр. 59

возобновление (пока дипломатическое) англо-русской борьбы было бы очевидным и неминуемым" 13 .

Неслучайно, что все работы Тарле после 1917 г. в огромной части посвящены проблемам внешней политики. Тарле - политик исходил из определенной перспективы. Брестом история не закончена - страна будет втянута в международную борьбу, которая и решит внутренние вопросы. Кафедру Ленинградского университета Тарле и использовал для подготовки к функциям министра иностранных дел.

М. Н. Покровский как-то иронизировал над Тарле: не слишком ли много вы напустили на себя марксизма, пожалуй вас не узнают за границей. Но за границей - мы касаемся только Тарле-ученого - его выступления носили более яркий характер. 9 ноября 1929 г. Бриан выступил в палате с предложением о создании Пан-Европы, а меньше чем через месяц Тарле выступил в качестве кандидата на пост министра иностранных дел с кафедры-трибуны Сорбоннского университета на тему о "Континентальной блокаде как попытке создания пан-европейского союза". "Континентальная блокада" это как будто самая отвлеченная, совсем не политическая работа Тарле. Однако этот политик- историк использует такую "нейтральную" тему для того, чтобы салютовать с кафедры Сорбонны Аристиду Бриану. Когда он докладывал, что неверно думать, будто Наполеон осуществлял только идеал деспотизма, что была предварительная попытка создания единства экономических интересов, начало организации экономического единства континента, Тарле также грубо искажал смысл и цель блокады, как Бриан - цель Пан-Европы. Но в амфитеатре Мишле, который был наполнен лысыми и седыми головами историков и дипломатов, смысл выступления был ясен. Неслучайно, что по окончании доклада Тарле ректор подчеркнул, что над идеей наполеоновской Франции работает Лига наций. Дело в том, что Тарле делал доклад, который является салютом политика, остающегося пока вынужденно на почве истории, Лиге наций под французским руководством.

Когда мы рассматриваем исторические работы Тарле, нам необходимо подчеркнуть и во всеуслышание сказать, что мы имеем здесь во всех случаях дело с буржуазным политиком. Все его работы в области международной политики - это защита Антанты для подготовки капиталистической реставрации.

* * *

А. Нифонтов. В своем выступлении я хочу остановиться на выяснении общих методологических установок крупнейшего из упоминавшихся сегодня историков - Д. М. Петрушевского; в частности на выяснении того, насколько близок был Д. М. Петрушевский к марксизму, и как и когда менялось его отношение к марксизму. Несмотря на то, что этот вопрос ставился в дискуссии 1928 г., четкого освещения он тогда не получил. А за этим вопросом нельзя не признать значительного интереса.

Работы Д. М. Петрушевского всегда отличались принципиальностью установок - основные методологические проблемы всегда были в центре его внимания. Его вступительные лекции и "введения" к крупным работам обычно содержали ясное указание на отношение автора к этим проблемам на их разрешение им. Это обстоятельство в значительной степени облегчает мою задачу тем более, что такого рода очерки довольно многочисленны и охватывают тридцатилетний период, т. е. время достаточное для суждения о той основной тенденции, которая свойственна развитию методологического credo Д. М. Петрушевского.

Прежде чем приступить к рассмотрению этих очерков, необходимо сделать два замечания. Во-первых, "введения" надо рассматривать как органическую часть очередной работы или ее нового издания (в этом отношении введение к "Очеркам" 1928 г. не является исключением), и я полагаю, что обратная точка зрения категорически была бы отвергнута самим автором, все труды которого отличаются большой тщательностью и точностью и структуры, и формулировок. Во-вторых, мы можем констатировать,


13 Е. Тарле, "Анналы" N 4, ст. "Англия и Турция".

стр. 60

что с 1928 г. в интересующем нас вопросе позиция. Д. М. Петрушевского не изменилась: 3-е изд. "Очерков по истории английского государства и общества в средние века" (1930) имеет в качестве введения статью 1923 г., и в этой работе, как и в статье о П. Г. Виноградове ("Труды Академии наук", 1930), читатель отсылается к введению "Очерков" 1928 г." 14 .

Первая из использованных мною работ - вступительная лекция Д. М. Петрушевского в Варшавском университете "О задачах всеобщей истории как науки" - относится к 1897 г. Напомню, что в этом году вышел уже I т. "Восстания Уота Тайлора", автор уже вполне сложившийся ученый. Лекция эта начинается с указания на кризис в исторической науке (тезис, повторяемый почти во всех аналогичных очерках, до 1928 г. включительно) и на необходимость научной точки зрении в общественных дисциплинах. Затем следует совершенно верно отмеченный факт "тесной связи между исторической наукой и современной ей жизнью", и далее мы находим любопытную фразу о том, "что история не переставала служить чисто практическим целям, как подчас ни далеки были эти цели от сознания деятелей науки". Логически отсюда следует то, что общие методологические установки исторически обусловлены, и в качестве примера этому Д. М. Петрушевский берет исторический материализм, пришедший "на смену историческому идеализму". Однако по мнению Д. М. Петрушевского общим слабым местом и исторического идеализма и исторического материализма является их претензия на "безусловное и абсолютное значение". По мнению автора "строгая наука" должна преодолеть эту однородность: подъем науки на Западе создал социологию, которая при ряде уязвимых мест имеет бесспорное достижение - эволюционную точку зрения, чуждую односторонности. Однако социологическая точка зрения приводит к сознанию крайней сложности общественных явлений, к необходимости начать изучение с простейшего и таким простейшим указываются: явления экономические, затем социальные и наконец политические. Придя к такому заключению, проф. Петрушевский спешит добавить, что, приняв эту установку, "...историк... совершенно далек от экономического материализма" и что предпочтение экономическим явлениям, а затем социальным и политическим вызывается соображениями исследовательской практики. Социология, имеющая целью установление законов развития общества - дело будущего. И наконец в лекции мы находим твердую уверенность в том, что строго научному сравнительному методу принадлежит будущее.

В этой лекции наряду с верным положением о связи науки с жизнью и неизбежной исторической обусловленностью научного мировоззрения мы имеем очевидную попытку преодоления этой исторической обусловленности на основе "достижений" европейской науки (социология, эволюционная точка зрения). Вывод несколько неожиданный. Затем при признании заслуг исторического материализма (в следующей статье, как увидим, это сказано вполне ясно), мы видим совершенно четкое отграничение "строгой" науки от "одностороннего марксизма" путем признания необходимости первоначального изучения простейших явлений лишь как приема исследования наиболее целесообразного.

Получается совершенно определенное положение: Д. М. Петрушевский 30 с лишним лет тому назад вполне признает положительное значение исторического материализма, в своих исследованиях идет в сущности его же путем, но в то же самое время, отрицая марксизм как одностороннюю точку зрения, явно пытается преодолеть его, считает, что возможна "строгая наука", которой европейская научная мысль указывает путь.

Вторая работа - очерк о "Задачах и методах науки всеобщей истории" - относится к 1904 - 1905 гг. и содержит развернутые формулировки тезисов лекции 1897 г., хотя в этой работе можно уже


14 Этот очерк является введением к "Очеркам по истории средневекового общества и государства", напечатанным в книгах "Научное слово" за 1904/05 гг. и вышедшим в 1-м изд. отдельной книгой в 1907 г.

стр. 61

усмотреть корни следующих этапов мировоззрения Д. М. Петрушевского. Это введение начинается с указания на начавшуюся "энергичную работу философско-критического пересмотра основных исторических (социологических) понятий... уже и теперь оказывающую свое освежающее и оздоровляющее влияние на научную атмосферу..." Любопытна затем фраза о том, что эта работа показала "в лучшем случае, поверхностность и наивную (в философском смысле) субъективность" утвердившихся в исторической науке рубрик, схем и классификаций. Отмечая затем, что "общественная наука должна быть чужда всякого догматизма", автор более детально останавливается на оценке исторического идеализма и исторического материализма. Слабым их местом является не предвзятость установок (свободной от всяких предвзятых идей науки "не существует и никогда не существовало"). Минус обоих этих направлений - в искусственном упрощении, в "стремлении свести к одному началу все разнообразие общественных явлений". Но наряду с этим Д. М. Петрушевский полагает, что "исторический материализм является значительным шагом вперед сравнительно с идеализмом...". Мало этого, особое внимание к материальной стороне исторического процесса и "попытку перевести идеи на язык хозяйственных и социальных отношений" автор считает "здоровой, неумирающей стороной марксистского движения..." "Это была настоящая социалистическая программа... и как общую методологическую программу ее следует и понимать, и в этом смысле материалистическая доктрина еще долго будет служить богатым источником плодотворных импульсов для исследователей общественной эволюции..."

Как видим, и в этот период Д. М. Петрушевский признает заслуги марксизма, но лишь как "общей методологической программы". В своих практических работах он в общем исходит из тех же начал, но наряду с этим пытается опереться на "новейшие достижения европейской философской мысли", основывающиеся на возрождении кантианства (тезис о "наивной субъективности" утвердившихся рубрик, схем и классификаций). В этом очерке по сравнению с лекцией 1897 г. мы имеем более твердый и определенный тон в попытке преодоления марксизма.

Принципиально иную установку Д. М. Петрушевского мы имеем в статьях и работах 1915 - 1917 гг. - я имею в виду статью "О логическом стиле исторической науки вообще и средневековой истории в частности" 15 .

В кратком предисловии к 4-му изданию "Очерков" мы находим совершенно ясное указание на то, что то мнению автора "феодализационный процесс и феодализм не предполагают какой-нибудь определенной хозяйственной структуры общества, которая бы являлась их экономическим базисом". Автор указывает, что он внес в книгу "весьма существенные изменения", "в соответствии с его основными точками зрения на ход средневекового общества и политического развития". И мы действительно видим, что и в введении, и в тексте работы внесены крупные изменения, ясно сигнализирующие сдвиг в мировоззрении Д. М. Петрушевского. Я не буду останавливаться на весьма известном введении к "Очеркам" 4-го издания. Отмечу лишь, что, полемизируя с Риккертом, Д. М. Петрушевский стоит на той точке зрения, что логическое существо истории то же, что в любой науке, и именует метод "отнесения к ценности" чисто "психологическим моментом", играющим, впрочем, крупную роль в выборе объектов исследования и направлении научного интереса.

Однако уже в этом введении мы встречаем мысль о переработке конкретной исторической действительности в "идеально-типические чистые понятия", и среди книг, указанных для более обстоятельного ознакомления с проблемами, затронутыми в введении, указана работа М. Веберя - "Objektiwitat". Введение, по словам автора, написано заново, и мы напрасно стали бы в нем искать


15 Напечатана в "Известиях Политехн. института" за 1915 г. и в качестве введения к 4-му изд. "Очерков" 1917 г.

стр. 62

какого-нибудь упоминания об историческом материализме. Этого мало, в текст этого введения включены целиком страницы введения к 1 изданию "Очерков", посвященные изложению философии Гегеля, и из этих страниц как раз выброшен абзац, упоминающий о том, что "для своего времени это идеалистическое движение было едва ли менее плодотворно и в общественном, и в научном отношениях, чем современное нам материалистическое (в скобках автор отмечает "марксистское" - А. Н.) движение..."

В этом введении 1917 г. мы имеем заметный отход Д. М. Петрушевского от марксизма в сфере и конкретного исторического анализа. В этом очерке нет и упоминания о "заслугах" марксизма, и в противоположность этому имеются признаки влияния М. Вебера. Весьма характерно, что, сохранив в конце введения старый тезис о преимуществе исторического изучения с простейших явлений действительности, Д. М. Петрушевский перечень "простейших явлений" дает в обратном порядке: политические явления, социальные и наконец - экономические. И в таком порядке на протяжении одного абзаца эти явления указаны трижды. Учтя оказанное, счесть это простой случайностью, мне кажется, нет никаких оснований.

За отсутствием времени я не буду особо останавливаться на очерке Д. М. Петрушевского "Феодализм и современная историческая наука" (сборник в честь Кареева, 1923 г.), в котором мы имеем в зачаточном виде многие положения введения к "Очеркам" 1928 г. Укажем лишь, что в этой статье есть ссылка на "Очерки" 1917 г. с указанием, что уже тогда автор пришел к заключению, что "феодализм не может быть ориентирован не только на натуральное хозяйство (которого не существовало в средние века), но и на хозяйство вообще".

Логическим завершением статей 1915 - 1923 гг. является введение к "Очеркам из экономической истории средневековой Европы", вышедшее в 1928 г. В этой работе Д. М. Петрушевский открыто и ясно становится на точку зрения Макса Вебера и Риккерта, пытаясь заключить в одну цельную систему их подчас исключающие друг другу взгляды. Вопреки своим утверждениям в рассмотренных уже нами статьях более ранних лет Д. М. Петрушевский в этом введении полностью принимает метод отнесения к "культурным ценностям", с явной иронией говорит об "увлечениях" эволюционной идеей и сравнительным методом и совершенно открыто становится на плюралистическую точку зрения "современной" идеалистической теории познания, восходящей к Канту. В полном согласии с такого рода установкой стоят неоднократные выпады автора против "методологического натурализма": речь идет об ограничении в своей компетенции "безраздельно господствовавшего до тех пор во всех областях научного знания методологического натурализма", ставится вопрос о "философском преодолении" его и прямо указывается, что методологический натурализм "тормозит их (социальных наук - А. Н.) нормальное развитие, направляя научный интерес по ложным путям и к призрачным целям..." Достаточно сопоставить эту фразу с признанием заслуг марксизма в статье 1907 г., чтобы стали ясны те изменения, которые произошли в научном мировоззрении Д. М. Петрушевского.

Подведу краткие итоги. На основании рассмотрения специальных методологических очерков Д. М. Петрушевского за тридцатилетний период мы можем утверждать, что автор их никогда не принимал марксизм как законченную систему, и его попытки преодоления марксизма относятся еще к девяностым годам. Однако наряду с этим Д. М. Петрушевский, начиная исследования с "простейших явлений", практически шел в своих работах путем, близким к марксизму. Отсюда и возникло мнение о близости проф. Петрушевского к марксизму и о воспитании под его влиянием ряда историков- марксистов. С течением времени ориентация Д. М. Петрушевского на "достижения" новейшей западноевропейской научной мысли крепнет, и "преодоление" марксизма принимает более четкие формы. Уже в очерках 1915 - 1917 гг. мы имеем явный отход его от марксизма и в практических

стр. 63

исследовательских работах, логически развившийся в принятие идеалистической по существу концепции. М. Вебера, Риккерта и Виндельбанда в последующие годы.

* * *

Ц. Фридлянд. Мы сегодня конечно не сможем исчерпать нашей темы. Остается целый ряд контрреволюционных фигур, роль которых в последнее время достаточно ясно и отчетливо выявлена и которых мы к сожалению сегодня как историков подробно разобрать не сможем, хотя это и следует сделать.

Например совершенно очевидно, что нам необходимо было бы, говоря о писателях-контрреволюционерах, которые писали на исторические темы, внимательно проанализировать работы Троцкого. Он немало писал по вопросам, связанным с историей рабочего движения на Западе (Англия, Франция и т. д.). Внимательный анализ высказываний Троцкого в этих книжках представляет большой политический интерес. Я надеюсь, что это будет тема одной из наших ближайших бесед.

Несколько замечаний о группе попутчиков. Мы прекрасно помним то, чему учил нас Ленин. Мы знаем прекрасно, что пролетариат и компартия должны уметь привлекать тех специалистов, которые вместе с ними ведут работу по строительству социализма. "Ура-коммунизм", ультра-"левое" комчванство, которое свелось бы к тому, чтобы отбросить всех, кто хочет работать с нами, было бы совершенно неправильной, политически вредной линией поведения. Поэтому, когда мы подходим к вопросу о попутчиках, а это и есть тема моего краткого выступления, мы должны взять этот вопрос конкретно; мы должны знать, о каких попутчиках идет речь в нашей области, даже более точно - о каком попутчике идет речь. Попутчик попутчику рознь. Мы должны уметь отделить того беспартийного историка, который работает с нами, искренно хочет помочь нам при изучении истории, внимательно изучает нашу политическую жизнь, строит с нами социалистическое общество, от тех попутчиков, которые хотя и прикрываются марксизмом, но служат нашим врагам. Если в отношении первой группы попутчиков мы имеем одно решение, то по отношению к другой группе попутчиков у нас позиция другая, ясная и политически отчетливая.

Общество историков-марксистов, проведя за время своего существования большую кампанию по разоблачению буржуазной историографии, смогло показать, как часто теоретический анализ дает нам возможность вскрыть политическое существо самых абстрактных исторических исследований. Мы оказывались правы в нашем анализе, потому что мы смотрим на историю как на политическую науку и увязываем историю не вообще с задачами пролетариата, а с конкретными политическими задачами сегодняшнего дня, стоящими перед партией и соцстроительством.

Нужно твердо запомнить мысль, которую высказал недавно М. Н. Покровский, что дело идет не "вообще" о марксистской исторической науке, а необходимо добиться увязки нашего исследования с конкретными политическими задачами сегодняшнего дня. История должна в нашей стране стать политической наукой в полном смысле этого слова. Это как раз возмущает мелкобуржуазного радикала Матьеза. Но с точки зрения коммунистов именно эти совершенно конкретные политические задачи исторического исследования должны стать для нас руководящими.

Вот передо мной историк П. Ф. Преображенский. Он читает курс в наших университетах, он пишет книги об империализме и т. п. Мы в его книгах найдем не только ссылки на Маркса и Ленина, но и прямое утверждение с его стороны, что он выполняет ленинскую задачу в области изучения истории, скажем, Европы эпохи империализма.

Присмотримся несколько ближе к этому конкретному попутчику и посмотрим, к какой группе этот попутчик принадлежит. Предо мной книга Преображенского "Тертуллиан и Рим". Из этой книги-монографии мы узнаем что Преображенский посвящает свой труд своему учителю, проф. Випперу. В этом нет ничего зазорного. Много историков прошло семинарий историка проф. Виппера, но это разно повлияло на политическое

стр. 64

и социальное мировоззрение историков. Мы знаем, что семинар проф. Виппера дал людей, которые являются коммунистами и марксистами, и дал П. Преображенского.

Нужно прямо сказать, что тот учитель, которому преподносит свою книгу проф. Преображенский, наложил очень серьезный отпечаток на все мировоззрение последнего. Проф. Преображенский утверждает, что условия русской революции не создали благоприятных условий для спокойной работы исследователя, но вместе с тем это событие имеет тот плюс, что способствует смелости синтетических построений. Он напоминает: "Истинная мудрость приходит с годами, а мудрые пишут только для себя". Проф. Преображенский не достиг еще этой ступени мудрости. Он свои истины преподает с университетской кафедры и излагает в книгах. Он анализирует историю христианства под "ахристианским" углом зрения и повторяет во многом зады Б. Бауера (не мешало бы нашим атеистам уделить внимание книге проф. Преображенского!). Он критикует теорию первобытного коммунистического строя, но приемами своего соратника - Неусыхина. У допшианца Неусыхина есть одна только марксистская мысль во всей книге, гласящая, что "Маркс стоял на точке зрения не догматического, а критического рассмотрения вопросов". Примерно такое же пользование Марксом мы видим у Преображенского. Преображенский говорит, что теория первобытного коммунизма "является посторонним ингредиентом в системе Маркса".

Правда, в этой книге есть довольно замечательное послесловие. Автор выражает в нем сожаление, что эти страницы были напечатаны и не были во-время выброшены.

Мы ведем борьбу с Допшем и русскими допшианцами, мы ведем борьбу с М. Вебером, но посмотрим, что говорят об этом некоторые специалисты с кафедры Московского университета.

"По существу чистого натурального хозяйства мы почти не знаем, и существование такого хозяйства... является просто экономическим мифом... Мы имеем здесь дело не с реальным явлением, а с некоторым идеальным типом хозяйства, которого на самом деле в природе не существует...". И дальше - "вместо единой линии развития мы имеем перед собой чрезвычайно пеструю картину хозяйственных форм, тяготеющих к известного рода идеальным типическим понятиям..."

После того, как мы; в продолжение нескольких лет ведем упорную борьбу за марксистскую методологию истории против допшианства, против веберианства и т. д., с кафедры Московского университета под видом марксизма преподносятся подобные перлы исторического исследования.

Свою мысль Преображенский продолжает и дальше. Мы находим на 102 странице книги открытую солидаризацию с теориями Допша по вопросу о падении Римской империи, о средневековом хозяйстве и т. д. Но самое возмутительное в этой книге это то, что, говоря такие заведомо антимарксистские вещи, проф. Преображенский умудряется апеллировать к Марксу и марксистам и ими защищать свою точку зрения. Как правильно говорил т. Лукин, самой злостной группой среди наших врагов являются лица, подобные Тарле, которые, прикрываясь Марксом, пропагандируют контрреволюционные задачи и цели. Задачей коммунистов-марксистов является не сваливать всех буржуа-историков в одну сплошную кучу, особенно при оценке тех или иных попутчиков, но разоблачать попутчиков, которые прикрываются марксистской идеологией.

Я приведу два образца подобного прикрытия марксизмом у П. Преображенского, очень характерные для подобного типа попутчиков. Трактуя вопрос о приручении животных и доказывая, что все дело в тотемизме, Преображенский прямо говорит: "Любопытно, что на этой точке зрения стоял и Плеханов, утверждавший, что "надстройка" может влиять на "базис".

Итак Плеханов "однажды признал", "что надстройка влияет на базис, и потому проф. Преображенский утверждает, что домашние животные появились благодаря стремлению человека "проводить свой досуг в обществе животных". Эта точка; зрения, этот прием чрезвычайно

стр. 65

характерны для подобных попутчиков. Меня здесь интересует и другое. В книге дано замечательное послесловие, где автор исправляет корректурные ошибки (в частности Госиздат написал не "австрийский ученый Альфонс Допш", а " австралийский ученый"). Преображенский говорит здесь, что в определении культуры он стоит на точке зрения М. Н. Покровского. По Покровскому - говорит он - "культура есть своего рода конкретная материализация общества в труде последнего, и вряд ли можно без термина "культурное единство" обойтись".

Другая "солидаризация" - более существенная: я имею в виду понятие общества. Общество понимается "как реальная система людей в их взаимодействии и трудовых связях". Это Преображенский выдвигает, как последнее слово марксизма, прикрываясь... Покровским.

Я не буду давать субъективной характеристики этим приемам, но объективно мы должны сказать, что мы здесь имеем дело с попутчиком, который ничего общего с нами не имеет и который "тонко" или "не тонко" маскируется марксизмом и с кафедр наших университетов дает установки, с которыми мы ведем упорную борьбу.

Я не могу дольше задерживаться. Я обращаю ваше внимание еще на книгу П. Преображенского "Очерки истории западноевропейского империализма". Книга до сих пор не получила надлежащей рецензии и разбора. Вопросы империализма чрезвычайно сложные вопросы. Эти вопросы требуют внимательной разработки. Мы прекрасно знаем, что, работая над этой темой, мы сами даем нередко ту или иную неправильную формулировку и что нам в работе над историей империализма следует внимательно и упорно изучать Ленина и исправить ряд своих формулировок. Но вместе с тем, ставя перед собой эти задачи, мы должны обратить внимание на то, что по этому поводу говорят наши классовые враги. В названной книге немало... "социально- политической наивности" что ли. Но для меня понятие социально-политической наивности есть классовое понятие, а не биологическое, оно сочетается нередко с определенной политической установкой.

Не буду говорить о том, о чем нам пришлось говорить на Всесоюзной конференции историков-марксистов. Давая определение империализма "по Ленину", Преображенский умудряется, цитируя Ленина, утверждать, что империализм - это есть главным образом "сдвиг в строе капиталистических предприятий". С этой точки зрения любопытно его утверждение о классовых силах, поддерживающих империализм. Мы имеем в нашей среде (в моей книге) неточную и неправильную формулировку вопроса об единстве реакционной буржуазной собственнической массы, недостаточный учет социальных противоречии в этой среде. Этой формулировкой коммунисты желали нанести удар по Тарле и др., которые противопоставляют демократическую буржуазию недемократической. Наша формулировка благодаря своей неточности может вызвать ряд недоразумений. И вот, критикуя это положение об единстве реакционной, буржуазной массы и правильно критикуя, мы нередко забываем обратить внимание на другое: буржуазные историографы, как Тарле и П. Преображенский, считают необходимым провести принципиальное различие между манчестерской буржуазией и протекционистской буржуазией в эпоху империализма. Они изображают это как различие социальных и политических интересов в рядах буржуазии между демократами и реакционерами.

Нельзя писать об империализме и не писать о конкретных политических вопросах. Империализм связан с проблемой революции. Мы читаем у проф. Преображенского следующее правильное утверждение: "Именно поэтому империализм есть не только монополистическая стадия капитализма, но и последняя капиталистическая стадия общества". Это бесспорно. Затем он говорит: "Его предел - революция". И это правильно. И дальше "от себя": "И, по всей вероятности, эта революция будет результатом только новой мировой войны". (Смех).

Отсюда следует конечно, что проф. Преображенскому не мешало бы пройти

стр. 66

кружок политграмоты. Вообще, это значит, что целому ряду наших попутчиков не мешает втянуться в нашу политическую жизнь для того, чтобы они занялись не только историей, но прошли бы необходимую школу политической мысли. Но конечно одно дело попутчики, которые смогут пройти эту школу коммунистической политической жизни и поучиться тому, чего у них нехватает, а другое дело попутчики, которые уже прошли свою школу политической мысли у проф. Виппера.

Я хочу процитировать еще одно положение нашего попутчика. Речь идет о Лиге наций. Что Лига наций представляет инструмент империалистической политики, это проф. Преображенский раз'ясняет, но прослушайте следующий его перл: "Империалистическая война будущего заставит империализм повиснуть на волоске от революции социальной и национальной. Отсюда и боязнь наиболее просвещенных и дальновидных политиков буржуазной Европы. Мировая война так поколебала все устои буржуазного государства и общества, что боязнь грядущих потрясений заставляет европейских политиков хвататься за Лигу наций, как за последнее средство для обеспечения длительного мира, но деятельность этого учреждения не дает никаких оснований для радужных надежд. Повидимому на долю Лиги остается лишь одно назначение - служить средством для политической агитации и прикрытия империалистических целей различными благовидными предлогами". Мудрый проф. Преображенский говорит, повидимому, - слишком "осторожная" формулировка о целях Лиги наций для нашего учебника... Ленин "однажды сказал", что подобные попутчики могут быть хуже врагов. Такова эта книга об империализме.

Перед нами, научными работниками, в настоящее время стоят огромной важности политические задачи. Вот прошла недавно дискуссия на философском фронте. Эта дискуссия на философском фронте должна нас, историков, научить многому, научить тому, чтобы мы не допустили у себя тех ошибок, которые допустило старое руководство на философском фронте. Ошибки там были совершенно определенные. Это было неумение поставить изучение философских вопросов на службу партии и задачам пролетариата и соцстроительства в стране. Эта ошибка заключалась в недостаточном изучении ленинизма, ленинского литературного наследства; эти грубейшие ошибки привели к отрыву теории от практики; к недостаточной борьбе на два фронта и недостаточно развернутой работе по подготовке значительных кадров из рядов рабочего класса, этой действительно настоятельнейшей для нас задаче широкого развития нашей научно-исследовательской работы.

Нам - историкам - придется внимательнейшим образом изучить результаты философской дискуссии, понять те огромные политические задачи, которые выдвинуты этой дискуссией и перед нами, исправить имеющиеся и у нас ошибки в этой области. Поняв эти ошибки и исправив их в нашей работе, мы пойдем, товарищи, по пути выполнения заветов Ленина. История должна быть не "вообще" пролетарской наукой, она должна быть поставлена на службу партии. Мы как коммунисты не отбрасываем специалистов. Только наши враги и те в нашей собственной среде, которые к сожалению не понимают той политической кампании, которую мы вели в свое время и ведем теперь против буржуазной историографии, изображают дело так, будто мы - Общество историков-марксистов - объявляем бойкот всякому историку, если он не коммунист. Это неправда. Мы умеем различить между попутчиками друзей и врагов. Мы сумеем вскрыть политический смысл выступления наших классовых врагов, чем бы они не прикрывались, мы сумеем отделить тех попутчиков, которые являются нашими врагами, от тех, кто является нашими друзьями и под руководством партии будут разрабатывать историческую ленинскую науку.

* * *

Б. Дубинский. То, что Петрушевский очень резко изменил свои взгляды, этого не отрицают ни он сам, ни его ученики. Я хотел бы сделать только одно замечание в связи с выступлением т. Нифонтова, который указал, что уже в

стр. 67

90-х годах Петрушевский делал попытки к преодолению марксизма. Это неправильно. В статье, вышедшей в 1892 г., посвященной книге Виноградова "Villainage in England", Петрушевский писал: "Экономический материализм" - вот та формула, которая стала бранным словом в устах культурных историков, позабывших на этот раз все то, что они обыкновенно говорят о развитии идей по схеме тез и; антитез. Заметив несколько примеров крайностей в увлечении материальной историей, вполне естественных во всяком живом и новом деле, культурные историки ударили в набат, призывая всех на защиту науки от вторжения материалистов. Эти историки "в пылу полемики" не поняли смысла нового направления и совершающейся в области исторической науки перемены" 16 .

Петрушевский в то время несомненно приветствовал перемену, которая происходила в области исторических наук благодаря широкому распространению марксизма. Понятно, нельзя преувеличивать марксизм Петрушевского того времени. Несомненно, что у него всегда было много эклектизма, но говорить о том, что он ставил уже тогда своей задачей преодоление марксизма, было бы неправильно.

С другой стороны, те, которые говорят о перемене взглядов Петрушевского по сравнению, скажем, с довоенным временем, не хотят признать, что Петрушевский в послевоенное время, сделался явно враждебным марксизму; между тем все труды Петрушевского последнего времени красноречиво говорят об этом.

В своей книжке "Очерки по экономической истории средневековой Европы" Петрушевский подвергает резкой критике книгу Виноградова "Английское общество в XI веке". Между тем эту же самую книгу он очень расхваливал в 1909 г. и писал: "Мы не можем не согласиться с ее основными заключениями" 17 . Почему же он так резко ее критикует теперь? Петрушевский пишет следующее: "Любопытно и характерно, что приведенные утверждения взяты из книги, стоящей на очень далеком расстоянии от ныне господствующего у нас философско-исторического течения, а между тем автор ее говорит, как видим, языком, близким и понятным именно этому течению. Совершенно независимо от этого течения, складывавшаяся общая концепция средневекового строя и средневекового развития подошла и не подозревая того совсем близко к чистейшему экономизму" 18 .

Под ныне господствующим у нас философско-историческим течением Петрушевский имел в виду действительно господствующий у нас марксизм.

Таким образом мы видим, что Петрушевский после революции спохватился, что средневековая историческая наука в лице ее основного представителя в России Виноградова говорит языком, близким марксизму, марксизм же сделался для послевоенного Петрушевского ненавистной теорией, так как марксизм явился идеологическим оружием пролетарской революции. Вот отсюда и резкая критика Виноградова и пересмотр своей собственной старой концепции.

Как я уже указал, ни Петрушевский, ни его ученики, которые принадлежат к тем попутчикам, о которых здесь довольно подробно говорили, не отрицают резкой перемены во взглядах Петрушевского, но когда подходят к об'яснению этой коренной перемены, происшедшей в мировоззрении Петрушевского, то объясняют ее чисто научными причинами. Говорят, что появились-де новые исторические исследования, которые привели к тому, что необходимо было в корне изменить все старые взгляды. Конечно такие факты бывают, мы знаем, что многие историки-марксисты тоже меняют свои взгляды именно в результате новых исторических исследований и появления вновь открытых источников. Но при внимательном изучении всех последних трудов Петрушевского, мы приходим к выводу, что причина такой резкой перемены не коренится в новых исторических исследованиях. Я пытался это проследить по основной теме которой занимался и занимается Петрушевский


16 "ЖМНП", 1892, г., XII, с. 310 - 311.

17 Там же, 1909, VI, с. 436.

18 "Очерки экономической истории средневековой Европы", с. 65.

стр. 68

а именно по теории феодализма. Какие новые исторические исследования приводит Петрушевский в доказательство того, что его старая теория феодализма является неправильной? В статье "Феодализм и современная историческая наука" он пишет следующее: "Ближе были к пониманию существа феодализма старые историки, сосредотачивавшие свое внимание на рассеянии суверенитета, видевшие в феодализме явление политического государственно- правового порядка. Не в этом ли направлении и нам следует двигаться, отправляясь на поиски типических черт феодального строя и феодального процесса Не следует ли, скрепя сердце, убрать все те историко-хозяйственные сооружения, которыми почти совершенно застроена вся территория феодализма, и вернуть феодализму то государственно-правовое значение, которое ему по праву принадлежит, восстановить его в его правах как категорию по основному своему существу политическую".

Итак, "новыми" историческими исследованиями, которые толкают к пересмотру старых взглядов на феодализм, оказываются труды старых историков. Петрушевский возвращается к взглядам историков юридической школы Чичерина и предлагает в таком же направлении пересмотреть схему исторического процесса в России.

Импортированная Петрушевским теория "вотчинного капитализма" и широкое применение этой теории к Англии тоже не опирается ни на какие новые исторические исследования.

Единственное историческое исследование, на которое ссылается Петрушевский - это работа американского историка Граса, который якобы доказал существование крупного и регулярного обмена между манорами и городом в средневековой Англии 19 . Между тем именно Грас пишет, что эта торговля была весьма незначительной и стала регулярной только с XII в., а Петрушевский пытается ссылкой на этот труд доказать существование "вотчинного капитализма" во все "периоды средневековья, ибо согласно его теории "идеальных типов" капитализм всегда существовал. Мы уже не будем говорить о той умышленной фальсификации понятия "капитализм", которой занимается Петрушевский, но даже в защиту нового фальсифицированного понятия Петрушевский не приводит никакого конкретно исторического обоснования.

Следовательно ссылка на то, что Петрушевский переменил свои взгляды в результате новых исторических исследований не выдерживает никакой критики, и несомненно правильны те об'яснения, которые здесь давал Н. М. Лукин.

Говоря о теории феодализма Петрушевского, прежде всего нужно указать, что он видит в феодализме категорию государственно-правового порядка. Но как Петрушевский характеризует государственный строй феодализма и какие он из этого делает выводы? Он не только признает феодализм государственно- правовой категорией, но он старается в своей концепции феодализма протащить теорию надклассового государства. Это основное, что хочет доказать Петрушевский. Какие задачи, по его мнению, стояли перед государственной властью в период феодализма? Эти задачи он видит в "обеспечении внутреннего и внешнего мира" и установлении "социальной гармонии" между всеми классами феодального общества. "Законы и право, - пишет он, - иначе были организованы в средневековой Европе, чем в современном цивилизованном мире; но они с такой же несомненностью существовали и регулировали жизнь тогда, как и теперь, разграничивая и охраняя интересы всех общественных групп и не делая при этом исключения и для тех, кто занимал самые низшие ступени общественной лестницы" 20 .

Теория надклассового государства проводится Петрушевским со всей последовательностью, которая в других вопросах ему совершенно не свойственна


19 "Очерки экономической истории средневековой Европы", с. 213 - 214.

20 Там же, с. 219.

стр. 69

И не только в своих общих методологических установках, но и в своей конкретно-исторической схеме он последовательно проводит эту антимарксистскую теорию надклассового государства.

Я коротко покажу конкретно-историческую схему средневековой Англии у Петрушевского. Во-первых, Петрушевский характеризует взаимоотношения между феодалами и крестьянами как "гармонию хозяйственных интересов". Он так и пишет: "Между барским двором и крестьянской общиной существовала гармония хозяйственных интересов". Далее он пытается доказать, что крестьянство в юридическом отношении было совершенно равноправно, что "гражданский оборот совершался под сенью правового порядка". Изображение взаимоотношений между крестьянством и помещиком как "гармонии хозяйственных интересов" дает возможность Петрушевскому доказывать отсутствие классовой борьбы".

Во время дискуссии 1928 г. о книге Петрушевского задавался вопрос: как вы можете говорить, что Петрушевский отрицает классовую борьбу, если он пишет о восстании Уота Тайлора и о жестокой классовой борьбе в середине XIV в.? Но как объясняет он эти факты классовой борьбы? Не внутренними законами, как объясняют марксисты, а исключительно таким стихийным явлением, как черная смерть, которая к концу первой половины XIV г. нагрянула на Англию. Вот именно в недостатке рабочих рук, который появился в результате этой черной смерти, и в стремлении помещиков и городских капиталистов привлечь эту рабочую силу он видит причину начавшейся жестокой классовой борьбы.

Какова, по Петрушевскому, роль государства в это время? Английское государство издавало ряд жестоких законов. Петрушевский довольно ярко описывает эти законы, которые стремились к тому, чтобы заставить крестьян работать у помещиков, а рабочих у капиталистов. Но объясняя те мотивы, которыми руководствовалась центральная власть при издании этих законов, Петрушевский писал: - "Авторы рабочего ордонанса и статута были воодушевлены идеями социальной справедливости и боролись за ее восстановление, направляя свои жестокие удары на тех, кого они считали ее нарушителями, не делая при этом различия между рабочими и нанимателями, не щадя при этом и законнейших прав высших классов, если они стояли на пути к достижению поставленной цели, и налагая на них более тяжелые денежные взыскания, чем на других, когда они были повинны в нарушении закона.

В начавшейся после чумы ожесточенной социальной борьбе государственная власть несомненно взяла на себя роль восстановителя социального мира и всей тяжестью своих административных ресурсов обрушилась на всех тех, кто в ее глазах был ее виновником" 21 .

При этом, если мы учтем, что Петрушевский прямо говорит, что нельзя найти никакой разницы между средневековым миром и современным цивилизованным миром, что речь идет здесь только о развитии форм, то мы должны заключить, что изображенные им отношения он полностью переносит на современные капиталистические государства. Классовая сущность этой теории совершенно ясна.

Перехожу к заключительной части своего выступления. Если в 1917 г., накануне Октябрьской революции, т. Ленин считал необходимым в одной из своих основных книг, "Государство и революция", сосредоточить внимание на классовом характере государства и вытекающих отсюда последствиях, если мы видим, что дальнейшая полемика между Лениным и врагами Октябрьской революции главным образом сосредоточивалась вокруг оценки классовой сущности государства, то это совершенно ясно показывает, что по этой линии, по линии оценки сущности государства и тех задач, которые ставит перед собой государство, идут основные разногласия. Поэтому, если Петрушевский пытается сейчас доказать, что всякое государство есть орган, который стремится к сглаживанию социальных противоречий и к


21 "Очерки Экономической истории средневековой Европы", с. 257 - 258.

стр. 70

созданию социальной гармонии, это показывает только чисто буржуазную сущность этой теории, которая в современных условиях означает не что иное, как историческую апологию современного фашистского государства капиталистических стран.

Вот почему нужно считать недопустимым то положение, когда произведения Петрушевского чрезвычайно широко распространяются и против этого не принимается никаких мер. В самом деле из всех писателей-антимарксистов, которые "пишут по общественным дисциплинам, наиболее посчастливилось именно Петрушевскому. Его книги находят очень широкое распространение, по Петрушевскому все наше студенчество учится истории средневековой Европы и т. д. Я думаю, что это происходит потому, что прочно укоренился предрассудок, который выразил т. Косминский, что Петрушевский не марксист в

общеметодологической установке, но он приближается к марксизму в своей конкретно исторической схеме. Это не правильно. Петрушевский во всей своей конкретно исторической схеме проводит те основные методологические установки, которые он дает во всех своих "введениях". Поэтому нужно считать не марксистскими не только его общеметодологические установки, но также и всю конкретно историческую схему. Вот почему нам следует обратить внимание на эту сторону дела и не проявлять больше того либерализма по отношению к Петрушевскому, которым мы грешили до сего времени.

Несколько слов насчет последователей Петрушевского. Нельзя недооценивать того влияния, которое имеет Петрушевский, нельзя недооценивать того, что у Петрушевского была целая школа, и представители этой школы имеются еще в достаточном количестве сейчас. Эта школа сейчас не выступает достаточно открыто, она выступает замаскированно, но в своих конкретных исследованиях она несомненно старается проводить точку зрения Петрушевского.

Таким образом нельзя забывать, что у Петрушевского имеется школа, которая от своих взглядов не отказалась, и что с нею нужно вести решительную борьбу.

* * *

Р. Авербух. Владислав Петрович Бузескул, один из старейших представителей русской буржуазной исторической науки. Он историк греческой древности, специализировавшийся главным образом на истории Афин V века. В 900-х гг. он издал ряд больших работ, из которых главные: "Перикл", "Афинская полития Аристотеля как источник для государственного строя Афин до конца V века", "Введение в историю Греции" и "История афинской демократии". В настоящий момент Бузескул пишет трехтомную работу "Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX вв.", первый том уже вышел в 1929 г. и будет подвергнут здесь разбору, второй и третий выходят в ближайшее время.

Многочисленные труды Бузескула, написанные в конце XIX и начале XX вв., достаточно выявляют политическую физиономию автора. В сборнике в честь Бузескула (по поводу 30-летия его научной и преподавательской деятельности), изданном в 1914 г., он характеризуется как "тип идеалиста-ученого, стоящего далеко от злобы дня и политической борьбы, чуждого национальной ненависти, всецело преданного столь любимой им классической древности". Но более детальное ознакомление с его работами дает основание считать, что Бузескул является типичным представителем промышленной буржуазии, которая в 80 - 90-х гг. своим идеалом считала создание "правового государства". Свои политические симпатии Бузескул переносит в древность. Афинский демос, по мнению Бузескула, есть не что иное как торговая и промышленная буржуазия, добивающаяся власти, ведущая борьбу с аристократией, борьбу, сопровождающуюся переворотами, изгнаниями и т. д.

Афины при Перикле - это святая святых Бузескула - "правовое государство". Последнее чрезвычайно далеко от демократических крайностей. "Перикл, - по словам Бузескула, - не думал итти по пути крайней демократии, он старался совладать с демократическим движением, упорядочить, направить его в известные определенные границы. Свободу и

стр. 71

равенство он стремился соединить с господством закона и порядка. Бузескул видит в афинской демократии все черты современного ему правового государства. Афинская демократия осуществляет народный суд или суд присяжных, где уничтожается возможность подкупа и какого бы то ни было запугивания. Афинская демократия осуществляет свободу слова, обеспечивает свободу личности: "Вместо полного господства случая и произвола толпы, - пишет Бузескул, - мы видим стройную систему самоограничения демоса, порядок, созданный по плану, глубоко обдуманному, проникнутому идеей законности, сознанием того, что свобода была в то же время царством закона". "Не даром афинское государство, - продолжает далее Бузескул, - называют иногда "правовым". Над волею народного собрания, над самим державным демосом там поставлен был закон" 22 . По мнению Бузескула, древняя Греция и в особенности афинская демократия создала учреждения, осуществила многие из тех начал, которые знакомы и дороги современному человечеству, которые служат основами и современного государства. Значительная модернизация афинского строя здесь очевидна.

Известная оппозиция царскому режиму, свойственная промышленной буржуазии той эпохи, когда писались эти работы, была не чужда и самому Бузескулу. Самый выбор темы изучения (афинская демократия) в 80-е годы - годы глухой реакции - был вызван известным оппозиционным настроением.

Работа "Перикл" была вызвана стремлением дать отпор той реакции, которая господствовала в европейской литературе и стремилась дискредитировать как афинскую, демократию в целом, так и одного из виднейших ее деятелей - Перикла. Об этом же говорят его любопытные статьи, написанные в годы, когда свирепствовали столыпинские военно-полевые суды. В эти годы Бузескул печатает например небольшую статью по поводу "прений о смертной казни назад тому 2 300 с лишним лет". Но эта оппозиция была чрезвычайно умеренной. Это была оппозиция умеренной либеральной буржуазии, которая боялась открытой борьбы и свою оппозицию пыталась провести в самом завуалированном виде. Не даром один из рецензентов на книгу "История афинской демократии" с особой похвалой отозвался об авторе, который спрятал свои современные политические симпатии, что, по мнению рецензента, "счастливо отличает его солидный труд от полупамфлетов на исторические темы профессоров Кареева и Виппера, совершающих последнее время наезд в область древней истории" 23 .

Бузескул в 1909 году был правее Кареева и Виппера.

В методологическом отношении работы Бузескула чрезвычайно слабы и эклектичны.

Современная буржуазия, предельно обострившая идеологическое оружие в борьбе с пролетариатом, нередко берет своим исходным пунктом в этой борьбе теорию пролетариата - марксизм: "У него она заимствует и затем искажает... экономическое объяснение истории, учение о классовой борьбе" 22 и т. д. Буржуазия 80 - 90-х гг. в лице Бузескула совершенно невинна по части методологии. Его работы методологически отражают состояние науки 40-х гг. с ее поверхностным эмпиризмом, они еще не пережили реформы 1861 г.

90-е и 900-е гг. вносят существенно новое освещение исторических событий. В истории начинает господствовать социологический метод, появляется "теория факторов" исторической эволюции.

В основе работ Бузескула лежит эмпиризм, но эмпиризм не в чистом виде, а в механическом сочетании с принципами теории факторов исторической эволюции. Его общие точки зрения на задачи исторической науки можно проследить в различных работах, и помимо того свое profession de foi он кратко изложил в одной из своих статей 24 , в "Речи в ответ


32 "История афинской демократии", изд. 1920 г., с. 95.

23 "Исторический вестник", апрель 1909.

24 Фридлянд, "Историк-марксист" т. XIV, с. 38.

25 Науковi записки i працi науково-дослiдчоi катедрi iсторii европейськоi культури присвячуеться почесному головi катедри В. П. Бузескулу в нагодi 70 рччяйого народження "Речь в ответ на приветствия в заседании научно-исследовательской кафедры истории европейской культуры", с. 7 - 9.

стр. 72

на приветствия" в день своего 70-летия. Задача историка, по мнению Бузескула, есть искание истины, восстановление событий прошлого так, как они происходили. Бузескул, начиная с 80-х гг. и вплоть до сегодняшнего дня, цитирует выражения Ранке, что задачи истории показать wie es eigentlieh gewesen. Отсюда другое требование, пред'являемое историку, это его об'ективность. Историк, берясь за исследование, должен отрешиться от своих симпатий и антипатий, стать выше своих политических воззрений. Примером может быть Ранке, который, будучи монархистам, отдал должное республиканцу Кромвелю и, будучи протестантом, дал лучшую историю пап нового времени. Историк должен бояться соединения истории и политики, ибо последняя "может повести к крайней субъективности и тенденциозности, к извращению и подтасовке фактов, к суждению о далеком прошлом с точки зрения нынешнего времени" 26 .

Еще более четко формулирует Бузескул свои требования к историку в вышеупомянутой речи, произнесенной в 1929 г. на двенадцатом году Октябрьской революции. "Я считаю, - пишет Бузескул, - науку мировой силой, которая должна возвышаться над разного рода перегородками, разделяющими человечество, которая должна объединять его; она представляется мне как нечто самодовлеющее. Но спрашивается, разве не должна наука служить жизненным интересам, благу человечества? Да, должна служить, служить, но не прислуживаться. Была пора, то были средние века, когда наука являлась служанкой богословия - ancilla theologiae, когда от нее требовалось лишь приводить доказательства для заранее уже установленных учений и догматов. Будем надеяться, что подобные времена миновали. Наука лучше всего служит, когда остается верна себе, своему основному назначению; а это назначение - познание мира и человека, служение истине и правде. Изменяя своему назначению, наука становится бесполезной и даже приносит иногда вред". Отыскание истины в истории затруднено, по мнению Бузескула, прежде всего сложностью исторического процесса. Повторяя Фюстель де Кулиджа, он считает, что "целые годы анализа нужны для одного дня синтеза". Трудность отыскания истины в истории происходит также от того, что "ни в одной научной области быть может не сказывается так влияние общественных настроений, воззрений, интересов, симпатий и антипатий политических, национально-классовых, религиозных, личных, как в области истории. И возникает вопрос - возможна ли объективная история? Мало того, должна ли история быть объективной? По-моему, должна, по крайней мере к ней надо стремиться" 27 .

Все то, что пишет здесь Бузескул, является пережитком далекого прошлого, отражением того состояния науки, которое она переживала в 40 - 50-е гг., в годы Ранке. Теперь любой буржуазный европейский ученый уже не станет утверждать о существовании: надклассовой, объективной, самодовлеющей науки, которая должна объединять человечество.

Примером может служить хотя бы Белов, который говорит, что "в настоящий момент мы должны самым решительным образом отбросить утверждение, построенное на применении формального метода тех кругов, которые претендуют на представительство вполне "беспартийной" истории, чистой науки. Далее он утверждает, что за всем этим чаще всего скрывается заостренная партийность" 28 .

Принцип беспристрастной и объективной истории есть вместе с тем оборонительное оружие в борьбе с пролетариатом. Это прекрасно обнаруживается в прозрачных намеках Бузескула на прислуживающуюся науку, а также на науку, которая приводит доказательство для заранее установленных учений и догматов.

Как мы уже указывали, Бузескул не оставался чистым эмпириком, его работы свидетельствуют о том, что он был под влиянием учения о различных факторах исторического процесса. Чисто


26 "Исторические этюды 1911 г.", статья "Генрих Зибель как историк- политик", с. 222.

27 "Науковi записки", с. 7 - 9.

28 Цитирую по статье Фридлянда, Марксизм и западноевропейская историография, "Историк-марксист" т. XIV, с. 13.

стр. 73

дипломатическая и политическая история не удовлетворяет Бузескула, он говорит о необходимости введения в поле исторического изучения фактов экономической и социальной истории. "Социально-экономическое направление можно считать теперь господствующим в исторической науке" 29 , пишет Бузескул. Признав господство социально-экономического направления, Бузескул отрицает всякую возможность диалектического развития. В статье о Сореле 30 в качестве достоинства последнего он указывает, что Сорель сумел французскую революцию трактовать как эволюционный процесс. Для Бузескула является совершенно неприемлемым монистическое объяснение истории. Поэтому экономический материализм есть, по мнению Бузескула, упрощение сложного исторического процесса. Отрицая монистическое объяснение истории, Бузескул должен был ввести другие факторы исторического процесса, действующие наряду с экономическим и социальным. По мнению Бузескула, личность и идеи оказывают могучее влияние на исторический процесс. В книге "Перикл" Бузескул явно преувеличивает роль самого Перикла, делая его личность определяющим моментом в создании афинской демократии. То же можно сказать о портретах Солона, Сократа и Алавиадки. Таким образом типичным для Бузескула является вульгарный плюрализм. Бузескул с большой похвалой отзывается о методах тех историков, которые, как например Визигин, не считают возможным "все богатство и разнообразие явлений исторической жизни" объяснить "исключительно могущественным воздействием или мира идей, или экономических условий". "Все эти факторы сказываются одновременно, и их взаимодействие объясняет исторический процесс" 31 .

Всем вышеуказанным определяется отношение Бузескула к марксизму. Уже в своей книге "Введение в историю Греции" Бузескул говорит, что так называемый "экономический или исторический материализм" явился протестом против идеалистического понимания и попытался свести весь сложный исторический процесс к одному началу - "экономическому фактору". "Но это есть грубое искажение истории", пишет Бузескул.

Любопытно, какие книги Бузескул упоминает как источник своих знаний о марксизме. Здесь нет ни одной работы Маркса. Он упоминает работу Бернштейна "Исторический материализм", Штаммлера "Хозяйство и право", Массарика и т. д. Методологическая беспомощность Бузескула приводила к тому, что в одной из главных работ его - "Введение в историю Греции" - проявилось полное отсутствие какой-либо концепции, какой-либо определенной точки зрения автора на основные направления греческой историографии. Этой своей стороной "Введение в историю Греции" поразило даже современников, не слишком избалованных обобщениями. Н. М Никольский в марксистском журнале "Правда" уже в 1904 г. отмечал, что требование Бузескула, чтобы историк обладал широкой точкой зрения, формулировано в такой общей, если не сказать более, форме, что открывает поле для самых разнообразных толкований в зависимости от исторического миросозерцания комментатора. В этой же рецензии Никольский отмечал, что, обозревая различные направления греческой историографии, Бузескул относится ко всем более или менее одинаково.

После революции, по собственному признанию Бузескула, он все более и более отходит от греческой истории. Он начинает заниматься вопросами историографии, пишет очерк об "Истории пангерманизма и стремлении немцев на Восток", а также трехтомный труд "Всеобщая история и ее представители в России".

В статье об "Истории пангерманизма и стремлении немцев на Восток" он ставит себе задачу дать очерк публицистики и историографии немцев, задачу, вполне академическую, тем не менее статья написана в явно шовинистическом духе.

"С самого возникновения мировой войны, - пишет Бузескул, - ставился вопрос, кто ее виновник. Многие указывали на Вильгельма. Но причины


29 "Введение в историю Греции", с. 461.

30 "Исторические этюды", "Альберт Сорель как историк французской революции", с. 232.

31 "Исторические этюды", "К истории папства в XI веке", с. 84.

стр. 74

мировой катастрофы; глубоко сложны, и как бы ни были виновны Вильгельм и его советники, большую роль в этой катастрофе сыграла также германская идеология, для большинства в начале войны столь неожиданная, и, казалось бы, так несовместимая с былым космополитизмом и гуманитетом немцев". Начало этой идеологии лежит глубоко. Она обнаружилась даже не в годы Бисмарка и Трейчке, а гораздо раньше, еще в начале и в первой половине прошлого века 32 .

Итак, виновник войны найден. Это не империалистическая политика главных участников войны, это даже не империалистическая Германия, это германский ученый и политический писатель с конца XVIII века, творец германской идеологии.

"При свете прошлого, - пишет Бузескул, - понятны события недавно, пережитого времени и настоящего. Австрийский ультиматум Сербии в 1914 г., удививший мир содержанием и формой, союз Германии с Турцией и Болгарией во время мировой войны, самый Брестский договор с его границами, так напоминающими границы, о которых мечтал Франц и другие, все это только последние звенья длинной цепи фактов, одно из проявлений того пангерманизма и немецкого стремления на Восток, начало которому надо искать в более далеком прошлом" 33 . Здесь особенно любопытно упоминание о Брестском договоре с точки зрения осуществления надежд и чаяний Германии. Здесь ведь не что иное, как обычная в то время, весьма распространенная среди русской буржуазии инсинуация. Большевики, заключая Брестский мир, лили воду на мельницу Германии, осуществляли и осуществили самые широкие замыслы Германии. Националистическая тенденция Бузескула в этой статье проявляется очень ярко.

Общая методологическая установка Бузескула, его отношение к марксизму очень выпукло выступали в большой работе: "Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX вв.", изданной в 1929 г. Всесоюзной академией наук. Сама идея дать очерк историографии всеобщей истории - мысль чрезвычайно ценная. В этом отношении у нас сделано очень немного, и серьезный научный обзор историографии был бы чрезвычайно полезен. Но автор совершенно не выполняет этой задачи. В книге Бузескула читатель найдет только отдельные характеристики отдельных трудов и ученых, объединенных большей частью лишь общей темой или изучаемой эпохой.

Гранью для моего обзора, - пишет Бузескул, - служит 1914 г. - начало мировой войны, когда последовало разобщение с западной наукой. Получается очень пикантно. Бузескул совершенно отказывается описывать все, что происходит в научной разработке после наступления лихолетья, после Октябрьской революции, благое есть хороший повод - разобщение с Западом. Он знать не знает, ведать не ведает о господстве марксистского направления.

Далее идут еще более пикантные вещи. Почтенный профессор заранее обязуется расхваливать все, что написано до 1914 г.: "Если я выдвигаю преимущественно положительные стороны, говорю больше о значении и достоинствах, чем о недостатках рассматриваемых трудов, то это вызывалось самой задачей книги - показать наши достижения до 1914 г. в области всеобщей истории".

Тем более, что достижения были большие, так как условия для разработки западной истории у нас в России особо благоприятны: "Здесь более обеспечена наибольшая объективность, всеобщие историки в России стояли все же дальше от той борьбы политической, классовой, национальной, вероисповедной. Они находились на положении зрителей. Они стояли несколько в стороне, и со стороны, как известно, бывает виднее". Итак, в момент кризиса, когда все старые традиции рушатся, хорошо вспомнить добрым словом те времена, когда эти традиции были живы и когда были наиболее благоприятны условия для научной работы, когда историки стояли в стороне от классовой и политической борьбы. Какое здесь глубокое неприятие русской


32 Сб. "Из далекого и близкого прошлого", 1923.

33 Там же.

стр. 75

революции и новых условий, в которых работает историк!

Обратимся к самой книге. Первые главы - это собрание весьма поучительных "дней минувших анекдотов". Огромный недостаток книги Бузескула - это необычайная бесцветность отдельных характеристик писателей-историков. Все историки действуют у Бузескула под каким-то стеклянным колпаком. Они оторваны от общественной среды, от политической обстановки, от классовой борьбы этой эпохи. За примерами ходить недалеко. Он останавливается на деятельности Грановского, указывает на небольшое по объему научное наследие Грановского и объясняет это недостаточной усидчивостью последнего, забывая об элементарной вещи, что Грановский не мог касаться в печати многого из того, чем он усиленно занимался, что ни с кафедры, ни в печати он не мог заикнуться например о Великой французской революции, относительно которой у него было собрано немало материалов.

Выполняя свое обещание оттенить достижения русской науки, он в главе, посвященной Герье, Карееву, Виноградову, Лучицкому, хвалит всех без разбора.

Бузескул ни слова не говорит о том, что Герье, будучи поклонником Тэна, борясь за реабилитацию Тэна, выступал против Олара и тем самым примыкал к тому черносотенному направлению в изображении революции, к которому принадлежал Тэн.

При изображении научной деятельности Виноградова Бузескулу приходится трудновато. С одной стороны, крупный ученый и европейское имя имеет, а с другой стороны, имя Виноградова смешивают с марксизмом. Выход из этого положения был найден. Бузескул берется реабилитировать Виноградова от злостного на него навета. "Виноградов, - пишет Бузескул, - исследовал преимущественно явления социально-экономической жизни и правовые. Он отдавал предпочтение исследованию истории социального строя, но интересоваться социально-экономической стороной социального процесса конечно еще не значит быть сторонником теории "исторического" или иначе "экономического" материализма. Можно изучить идеи, в то же время быть приверженцем только что названного направления - дело в объяснении явления, сведении всего исторического процесса к единому началу, к единой базе, к экономике и, наоборот, можно изучать социально-экономические явления и не принадлежать к этому направлению. Так было с Виноградовым. Правда, некоторые отдельные замечания, фразы его могли подать повод к отнесению его к числу сторонников теории исторического материализма, но он не был им, и в своих автобиографических сообщениях он заявляет, что хотя он и не примкнул к новому течению исторической мысли, которое началось с середины XVIII века, тем не менее никогда не считал изучение правовых и экономических явлений единственно руководящей нитью".

Широкая историческая точка зрения здесь себя обнаружила полностью и окончательно. Совершенно ясно, что под этой точкой зрения скрывается прежде всего враждебность марксизму. Это подчеркивается тем, что в плане двухтомной работы совершенно не отводится места марксистскому направлению. Разбор этой книги, вообще всего творчества академика Бузескула, обнаруживает в то же время полный разброд и полное бессилие внешнего фронта исторической науки. Борясь с марксизмом, они ничего не могут противопоставить ему, кроме большого, накопленного фактического материала и "широкой исторической точки зрения", под которой можно разуметь все, что угодно.

* * *

Н. Фрейберг. С первого взгляда вопрос о Карееве представляется несколько менее актуальным, чем вопрос о других историках, доклады о которых стоят на повестке сегодняшнего заседания. Действительно, Н. И. Кареев родился в 1850 г., сейчас ему 80 лет, и его основные работы относятся к 80 - 90-м гг. прошлого века. Это, во-первых. Во-вторых, Кареева никогда нельзя было ни в какой мере заподозрить в марксизме. Он никогда не был не только марксистом, но и не принадлежал к числу тех марксистообразных писателей, о которых мы сегодня слышали. Таким образом Кареев никого не может "ввести в заблуждение"

стр. 76

своими работами. Его отрицательное, если не сказать, враждебное отношение к марксизму совершению ясно, несмотря на кажущуюся "объективность" кареевских работ, посвященных конкретно историческим вопросам.

Но с другой стороны, до сих пор книги Кареева являются необходимым пособием для историков Запада. Громадная начитанность автора, его непрерывное наблюдение за новейшей литературой по основным вопросам новой историй Запада, точность в хронологических датах и библиографических указаниях (чем, к сожалению, далеко не всегда отличается наша марксистская литература), наконец почти полное отсутствие марксистских работ по западноевропейской историографии, делают книги Кареева подчас совершенно незаменимым пособием. Вдобавок не забудем, что долгое время известный семитомник Кареева был единственным общим университетским пособием по "Истории Западной Европы в новое время". Не даром ведь именно Кареевым пользовался Ленин, восстанавливая в памяти эпоху наполеоновских войн 34 . Кроме того для историков, интересующихся специально эпохой Великой французской революции, чрезвычайно важным остается тот факт, что Н. И. Кареев был первым историком, взявшимся за разработку одного из важнейших социально-экономических вопросов предреволюционной Франции на основании архивных документов. Как известно, магистерская диссертация Кареева "Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века", говорящая о классовом расслоении французского крестьянства накануне Великой французской революции, заслужила одобрительный отзыв К. Маркса 35 .

Все это, думается, заставляет отнестись к вопросу о Карееве с достаточной серьезностью и прежде всего выяснить его общие методологические взгляды на основании анализа его важнейших работ.

Общеметодологическими вопросами Н. И. Кареев интересовался на протяжении всей своей научной деятельности, и целый ряд работ написан им как раз для выяснения его собственных взглядов на теорию исторического процесса 36 . "Даже простое занятие историей нуждается в известной теории этого дела", справедливо пишет Кареев 37 .

Однако составить себе определенную, целостную систему социологических взглядов Карееву так и не удалось. Эклектизм, теоретическая мешанина являются наиболее характерной чертой всех исторических трудов Кареева, начиная от его докторской диссертации (1883 г.) "Основные вопросы философии истории" и кончая "Общими основами социологии" (1919 г.), где Кареев пытается, как он пишет сам, подвести "общие итоги над (!) своими взглядами, вырабатывавшимися в течение десятилетий".

В самом деле, с одной стороны, Михайловский, "формула прогресса", "герой и толпа", субъективный метод, с другой, Конт и "позитивная социология", Герберт Спенсер, органическая школа, интеграция целого и диференциация частей, Виндельбанд и Риккерт, деление наук на "идеографические" и "типологические", наконец теория взаимодействия различных факторов - все это переплетается в книгах Кареева в такую густо сдобренную идеалистической философией мешанину, в которой чрезвычайно трудно разобраться. Да вряд ли и стоит анализировать ее серьезно она типична для той русской мелкобуржуазной интеллигенции 80 - 90-х гг., в среде которой еще были живы народнические тенденции и отголоски "великих реформ" 60-х гг. Надо только добавить, что с самых первых выступлений Кареева его эклектизм все время заострен против марксизма, против "экономического материализма", как его называет Кареев. И это также чрезвычайно характерно для мелкобуржуазного историка, которому "народнические тенденции" не


34 См. "Ленинский сборник", с. 49 - 51.

35 См. "Былое" N 22, 1920.

36 Общий перечень работ Н. И. Кареева, вышедших до 1923г., см. в сб. "Из далекого и близкого прошлого", изданном группой историков в честь пятидесятилетия его научной работы.

37 Н. И. Кареев, Основные вопросы философии истории, т. I.

стр. 77

помешали впоследствии стать активным и видным членом кадетской партии.

Посмотрим, как сам Кареев устанавливает корни своего миросозерцания, вырастающие из столь известной "русской школы в социологии".

"Я пристально следил за движением русской социологической мысли"... - пишет Кареев, 38 - под ее влиянием складывались и мои собственные социологические взгляды.

Особенно важными принципами русской социологии являются: признание ею психической основы общественных явлений, ее взгляд назначение личности и защита ею так называемого субъективного отношения к общественным явлениям. С точки зрения этих принципов ведется в настоящей книге и критика разных социологических направлений" 39 .

Как видим, влияние "русской школы в социологии" устанавливается здесь самим Кареевым достаточно четко.

Однако здесь же Кареев со свойственной всякому эклектику боязнью высказаться "чересчур определенно" спешит оговориться: "Вместе с тем я убежден, - пишет он, - что каждое из существующих направлений заключает в себе долю истины и что социология будущего явится синтезом (!) тех частных истин, какие содержатся в отдельных направлениях науки".

В стремлении здесь же показать не зараженному марксизмом читателю, что таковым искомым "синтезом частных истин" никоим образом не может сделаться "экономический материализм", Кареев тут же делает и другую оговорку: "Синтез этот, - пишет он, - может произойти лишь на почве наименее исключительного (!) направления, а таковым следует признать то, которое отводит свое место и Конту, и Спенсеру, и Дарвину, и Марксу, не предполагая, что кто-либо из них сказал всю истину, наоборот, исходя из той мысли, что каждый из них пролил свет (да и то не весь, какой можно пролить), лишь на ту или другую сторону предмета!".

При чтении этого места в книге Кареева мне невольно вспомнилась та интеллигентка, о которой говорит в одной из своих работ М. Н. Покровский. Во время революции 1905 года она пыталась составить "свою" программу, взяв у каждой политической партии то "хорошее", что у той имелось.

Марксизм как цельное учение остается для Кареева во всяком случае совершенно неприемлемым. "Строго говоря, - уверяет он, - экономическому материализму можно даже отказать в праве называться социологической теорией... Экономический материализм отражает на себе состояние социологической мысли, предшествовавшее Конту (!)" 40 . "Теоретическая неразработанность экономического материализма" - так называется целый особый параграф в книге Кареева.

Какие же стороны марксова учения являются для Кареева особенно неприемлемыми?

Если рассмотреть этот вопрос, то мы увидим, что борьба Кареева с марксизмом идет по тем же самым основным линиям, что и у современных нам западноевропейских буржуазных историков. И это конечно следует особо отметить. Прежде всего Кареев обрушивается на диалектику. Выражение "диалектический материализм", по мнению Кареева, "придает всему учению (Маркса - Н. Ф.) характер научной отсталости". "Понимать развитие общественных форм диалектически в то самое время, как биология, психология и разные направления социологического исследования создают новые формулы эволюции, имеющие свою основу в положительном знании, значит закрывать глаза на то, что наиболее интересного было сделано в понимании эволюции соединенными усилиями мыслителей, работавших над изучением реального мира, а не над произвольными построениями вселенной, которыми занимался Гегель". Именно "взятый на прокат у гегелианцев диалектический метод" особенно раздражает Кареева;


38 "Введение в изучение социологии", т. I, с. 6 введения, изд. 1913.

39 Разрядка везде моя - Н. Ф.

40 "Введение в изучение социологии", т. I, с. 91 и след.

стр. 78

чтобы обнаружить "свою долю истины;", марксизм должен, по мнению Кареева, прежде всего отказаться от гегельянской метафизики", т. е. от "сведения всего содержания общественной жизни к одному абстрактному началу экономики (!) и от понимания социальной эволюции как чисто диалектического процесса (!) 41 . Что в таком случае остается от марксизма, предоставляется очевидно решать самим его сторонникам, ибо Кареев благоразумно об этом умалчивает.

"Еще большой вопрос (чтобы не сказать более решительно), - повторяет Кареев в "Общих основах социологии" (1919 г.), - можно ли свести всю общественную структуру и духовную культуру общества к значению простых надстроек над чисто хозяйственным "материальным" базисом" 42 .

За "экономическим фактором" оставляется таким образом значение лишь "одного из многих" факторов исторического процесса, он действует лишь наряду с другими, нисколько не менее важными, факторами, отнюдь не являясь определяющим.

Но ведь признание "важности" экономического фактора является не только вполне приемлемым, но и весьма характерным для мелкобуржуазных историков. Об этом достаточно убедительно говорил М. Н. Покровский на конференции историков-марксистов.

Собственная же теория "исторического процесса", которую пытается сформулировать Кареев, сводится лишь к "признанию взаимодействия личности и надорганической среды" 43 .

"Объединяется же исторический процесс общей идеей прогресса" (!), явно взятой напрокат у Михайловского 44 .

"Прогресс и есть то единое, которое мы должны рассмотреть во многом, сделав из него объединяющую идею философии истории". "И конечно, - продолжает Кареев 45 , - философия истории не может быть не идеалистичной..." Однако и как сторонник идеалистической философии, Кареев отнюдь не является последовательным. Как типичный эклектик, он и здесь должен оговориться: "Идеализм идеализму рознь... Вредна всякая односторонность". "Мы согласны, что идеи управляют ходом истории (!); но именно те идеи, которые наиболее оказывают на него влияние, сами находятся в зависимости от его хода... Не все идеи, другими словами, управляют историей, равно как не одними идеями направляется ее ход... вот необходимая поправка формулы: "Идеи управляют историей" 46 .

"...Для общественной перестройки, - пишет Кареев, - необходимо прежде всего изменение идеи в обществе, хотя, с другой стороны (!), изменение идеи немыслимо при неизменности общественного строя. Таким образом жизнь и идеи находятся в вечном взаимодействии" 47 .

Этот кареевский дуализм, как известно, вызвал в свое время очень едкую, но справедливую оценку Плеханова (см. его "К вопросу о монистическом взгляде на историю", работу, которая была написана как ответ "гг. Михайловскому, Карееву и др.").

Перейдем теперь к взглядам Кареева на отдельные важнейшие вопросы исторической науки. Здесь я буду базироваться в первую очередь на книге Кареева "Общие основы социологии", вышедшей в 1919 г. Писал ее Кареев, по собственному указанию, летом 1918 г. (!) в деревенской тиши, "не отвлекаясь ничем другим, даже чтением газет, получавшихся чуть ли не раз в неделю". Таким образом гражданская война и революция, охватившая всю страну, казалось, не должна была бы достигать почетного члена Академии наук, мирно предававшегося "научной работе". Однако это оказалось далеко не так. Ведь даже и "в сельской тиши" история остается самой политической из всех наук. Именно в этой книге взгляды


41 "Введение в изучение социологии", с. 100.

42 "Общие основы социологии", с. 12.

43 "Основные вопросы философии истории", с. 263.

44 Там же, с. 96.

45 Там же, с. 190.

46 "Основные вопросы философии истории", ч. 2, с. 162 - 3.

47 Там же, с. 271.

стр. 79

Кареева на государство, и в особенности на революцию, выражены чрезвычайно выпукло. Надклассовый характер государства, его творческая, "организующая" роль не подвергаются здесь ни малейшему сомнению (см. § 146, 169). Для Кареева государство - это "высшая социальная организация, в основе коей необходимо лежит кооперация" 48 .

"Исторический процесс зарождается с образования государства", ибо "только в государстве возможно появление людей, которые дают широкое применение новым идеям". "Государство, которое на первых порах было почти исключительно только организацией общественных сил для защиты извне и охраны внутреннего мира (!), мало-помалу перестало ограничиваться этими чисто отрицательными функциями и начало играть творческую роль в области и экономики, и права" 49 .

Теория классового происхождения государства конечно Кареевым отрицается. "Общественная власть и обычное право зародились еще до классовой диференциации общества, зародились при удовлетворении общего интереса в безопасности и спокойствии, что осталось целью и позднейших эпох бытия государства и права", пишет Кареев (§ 169).

Строки, посвященные Кареевым вопросу о происхождении государства, в достаточной степени любопытны. "Властвование присуще самым ранним ступеням общественной эволюции человека - пишет Кареев, - в благоустроенных обществах насекомых (!), напр., у пчел, нет элементов власти... Общественность позвоночных уже заключает в себе элемент властвования. В приемах пестования самкою своих детенышей (напр. курицею ее цыплят) мы уже наблюдаем присутствие властвования с ответными актами повиновения детей повелительным зовам матери. То же (!) изначала происходило и в человеческих материнских группах, состоявших из женщины и ее малых детей" 50 .

Думается, раз дело дошло до курицы с цыплятами, то комментарии становятся излишни - отрывок говорит сам за себя.

Любопытен и взгляд Кареева на революцию. Для него это не диалектический процесс разрушения старого и созидания нового общественного строя, нет, "революции в общественной жизни это то же самое, что в природе - грозы и бури, в организмах - острые заболевания... В душевной жизни индивидуумов, в организмах им соответствуют психозы, да и на самом деле... они (т. е. революции - Н. Ф.) имеют характер коллективных психозов, настоящих психических эпидемий, в которых происходит заражение одних другими" 51 .

Успокаивает Кареева, созерцающего "коллективный психоз", только то соображение, что в конце концов "хаос должен уступить место порядку, произвол - праву, война всех против всех - социальному миру".

Напрасно мы стали бы искать у Кареева классового анализа революционного процесса с точки зрения его движущих сил или с точки зрения его объективного содержания. Кареев ограничивается делением революций на "большие" и "малые". Энгельсовское деление революций на пролетарские и буржуазные Кареева конечно не устраивает.

Таким образом кажущаяся "объективность" и "беспристрастие" Кареева не могут скрыть от нас политической подоплеки его научных построений. Тем более интересно в связи с этим бросить взгляд на его политическую карьеру.

Политическая эволюция, проделанная на своем веку Кареевым, тоже очень типична для тех либерально-народнических кругов русской интеллигенции, которые, начав с увлечения Лавровым, кончили свою политическую карьеру в лагере кадетской партии.

"Прилежный читатель "Отечественных записок" 52 , Кареев, окончив Петербургский


48 "Старые и новые этюды об экономическом "материализме".

49 "Общие основы социологии", с. 146.

50 Там же, § 113.

51 Там же, § 278, с. 175.

52 "Анналы" N 1, статья Кареева, Памяти двух историков.

стр. 80

университет в 1873 г., вступил на научное поприще с ярко выраженными "народническими тенденциями", столь свойственными русской интеллигенции 70-х гг., когда судьба русской общины и "крестьянский вопрос в сознании русского общества был центральным социальным вопросом" 53 . Этими интересами и был обусловлен выбор Кареевым темы для его магистерской диссертации, где он специально останавливается на классовом расслоении французского крестьянства накануне Великой революции. К тем же 70 - 80-м гг. относится и личное знакомство Кареева с Лавровым, прервавшееся в последующие годы: "Не все в этих мыслях (Лаврова - Н. Ф.) было для меня приемлемо, - пишет Кареев в статье о Лаврове, - но в общем мы шли одной дорогой" 54 .

"По многим вопросам философии истории, социологии, мы были единомышленниками". "Вспоминая теперь впечатление, которое они (статьи Лаврова - Н. Ф.) на меня тогда произвели, я не удивляюсь тому, что люди менее теоретического, чем у меня, склада ума и наоборот более активного темперамента вступали на путь, указывавшийся Лавровым".

Однако дальнейшее "развитие капитализма в России" неминуемо вызывало и дальнейшее расслоение в рядах российской интеллигенции. "Теоретический склад ума" и "недостаточно активный темперамент", помешавшие Карееву, по его словам, пойти по революционному пути, намеченному Лавровым, не помешали ему в XX веке стать видным и деятельным членом кадетской партии. "Народнические тенденции" остались лишь благодушными воспоминаниями о далекой юности. В 1905 г. Кареев, деятельно работает в академической комиссии по вопросу об автономии высших учебных заведений, состоит гласным Петербургской городской думы и председателем петербургского комитета конституционно-демократической партии 55 , а в январе за участие в известной депутации 8 января к министрам Кареев был даже подвергнут заключению в Петропавловской крепости.

Исторические работы Кареева в этот период получают определенную политическую устремленность. "Исторический очерк представительных учреждений Западной Европы" в сборнике "Конституционное государство", "Исторические справки о введении конституций в западноевропейских государствах" написаны целиком в духе кадетских представлений о том "правовом государстве", которое фигурировало в их программе. Статьи по польскому вопросу 56 и ряд работ по университетскому уставу лишь дополняют и конкретизируют общий облик либерально-буржуазной профессуры, как он отлился в Н. И. Карееве.

Высшим достижением Кареева в политической области было его избрание весной 1906 г. членом Первой государственной думы от г. Петербурга. Его кандидатура была выдвинута той же кадетской партией вместе с Набоковым, Петражицким, Винавером, Петрункевичем и другими.

Даже много лет спустя Кареев с удовольствием вспоминает то "моральное удовлетворение, которое получилось от выборов 20 марта и 14 апреля", давших победу в руки кадетской партии 57 .

Действительно, установленный царским правительством избирательный ценз сделал свое дело: ни один представитель от питерских рабочих в Думу не попал. И даже обед у Донона, устроенный выборщиками-кадетами в упоении одержанной победой, не смог загладить, как пишет Кареев, того мрачного впечатления, которое было вызвано отказом рабочих "сняться вместе с остальными выборщиками в общей фотографической группе" 58 .


53 "Анналы" N 1, ст. Кареева, Памяти двух историков.

54 "Из воспоминаний о П. П. Лаврове", "Былое", N 9, 1918.

55 "Краткие биографии членов Государственной думы", 1906.

56 С 1879 по 1884 г. Кареев вел занятия в Варшавском университете, см. сборник "Члены государственной думы", изд. 1906.

57 См. статью Кареева, Выборы в Петербурге в Первую государственную думу, помещенную в сборнике "К 10-летию Первой государственной думы", вышедшем в 1916 г.

58 Выборы в Первую государственную думу от Петербурга, как известно, были двухстепенными.

стр. 81

Этот маленький инцидент был лишь небольшим предвестником грядущих грозных событий.

Весна 1906 года была повидимому кульминационным пунктом политической деятельности Кареева. Начавшаяся реакция заставила его даже в самой Думе занять весьма умеренную позицию. Его выступления с думской трибуны ограничиваются речами 2 - 5 мая по общим основаниям ответного адреса, где он защищает равноправие "народов, населяющих Россию, и принцип ответственного министерства" 59 , да еще речью 6 июня о необходимости гражданского равенства. Но и в этих речах видна вся умеренность тогдашних взглядов Кареева. Защищая принцип ответственного министерства, он вместе с тем признает, что образование его - "дело еще не данной минуты", хотя самый принцип "парламентарного министерства... должен быть заявлен теперь же... для дальнейшего реформирования России без всяких внутренних столкновений... во избежание тех опасных конфликтов и тех ужасных последствий, которые в этих конфликтах заключаются".

По мнению Кареева, в этот момент "только полное единение монарха и нации может вывести страну из исторического тупика", и Кареев не даром здесь же с думской трибуны в эпоху первой русской революции превозносит не Марата или Робеспьера, даже не Дантона и Демулена, а Мирабо (!), "который яснее других понимал положение дела и вместе с тем яснее других указывал ту дорогу, на которую должна была выйти Франция".

По вопросу о гражданском равенстве дело тоже не обходится без оговорок. Если, по мнению Кареева, необходимо просто отменить все ограничения в вопросах национальности, вероисповедания и пола, то вопрос об уничтожении сословных привилегий уже связан для Кареева "с некоторыми затруднениями". Специальная комиссия должна быть создана для решения вопроса о том, какие из сословных привилегий могут быть отменены немедленно и в каких случаях "потребуется создание нового закона".

Характерно, что подписи Кареева нет и под Выборгским воззванием, этой бессильной попыткой бессильного протеста либеральной буржуазии против укрепляющего свои позиции царизма.

Наступившая реакция повидимому вынудила Кареева отойти от политической деятельности. Только революция 1917 г. заставила вновь откровенно зазвучать политические злободневные нотки в его многочисленных произведениях, казалось бы посвященных "давно прошедшим" временам и событиям. По ним можно судить, как далеко вправо отброшен Кареев нарастающей волной пролетарской революции. "Отчего кончилась неудачей европейская революция 1848 года?" - вот характерное название кареевской брошюры, вышедшей в 1917 г. в издании партии Народной свободы. И здесь, при перечислении причин, погубивших революцию, наряду с указанием на разделение, происшедшее "между средним классом (во Франции - буржуазия, в Германии - бюргерство) и народом в более тесном смысле трудящихся классов (особенно рабочие, пролетариат)", Кареев обрушивается на "непонимание, что завоеванная свобода должна быть упроченной", на "любовь к пышным и пустым фразам, самомнение и фантазерство".

Желание, чтобы "трудящиеся классы, особенно рабочие, пролетариат" шли за буржуазией (вспомним тогдашнюю широко развернутую проповедь Burgfrieedena (характерный для кадетской партии призыв "упрочить" сделанные завоевания, прежде чем двигаться дальше, "упрек в самомнении и фантазерстве" брошенный по адресу "левых", - все эта достаточно характеризует позицию Кареева в 1917 г.

Дальнейшая "эволюция" Кареева не вызывает никаких сомнений. "Учредительное собрание в историко-философском освещении" - вот его статья, помещенная в N 1 "Вестника культуры и политики" за 1917 г.; в эпоху заключения Брестского мира из-под его пера выходит статья о "Патриотизме


59 См. Стенографический отчет Первой Государственной думы.

стр. 82

французской революции", объединившем все классы населения Франции для защиты отечества (см. кадетскую газету "На швек" 1918 г.). А "густо союзническая ериентация" Кареева ясно видна не только в его статьях. "В недавнем германском плену" 60 и "О происхождении и значении теперешней войны" 61 но и в его общем курсе "История Западной Европы в новое время", где он определенно указывает, что "ни во Франции, ни в России не было воинственного настроения. Не было его и в Англии", тогда как "вся политика Германии получила агрессивный характер" 62 . Здесь "в населении, даже в социал-демократии, все усиливалась воля к господству, в то время как в других странах брали верх пацифистские стремления" (!). Наконец, в N 3 того же "Вестника культуры и политики" за 1918 г. имеется статья Кареева "Франц. революционный трибунал 1793 - 1795 г.", где под видом Франции, жившей без всякой конституции, с погубленным местным самоуправлением, с комиссарами, напоминавшими даже не "интендантов старого порядка", а "римских проконсулов", без труда можно распознать попытку набросать злостную карикатуру на революционную Россию после Октябрьского переворота.

Учреждение революционного трибунала является с точки зрения Кареева лишь возвращением к чрезвычайным судам старого порядка, отмеченным в первый период революции. "Для того, чтобы понять, чем был "революционный трибунал во Франции 1793 - 1795 гг.", Кареев настойчиво рекомендует "проникнуть в самую суть якобинской (сиречь большевистской - Н. Ф.) диктатуры, которая в основе своей была тем же неуважением к достоинству и правам человеческой личности, которое характеризует старый абсолютизм". "В своей политической борьбе - пишет Кареев, - деятели 1793 - 1795 гг. шли по дороге, проторенной еще старой монархией, и в утрированном, виде возобновляли ее главные грехи против человечности и культуры" - вот относящееся к 1918 г. заключение о "якобинцах того самого Кареева, который в 1879 г. начал с работы о классовом расслоении французских крестьян. Как видим, попытки классового анализа нет и в помине. Между методами якобинской диктатуры и "старым порядком" (сиречь советской властью и самодержавием) историк, заслуживший своей работой 70-х гг. лестный отзыв Маркса, не видит теперь никакой разницы. Классовый анализ с избытком заменен дешево стоящим негодованием по поводу "неуважения к достоинству и правам человеческой личности".

Даже казалось бы приемлемый для либерального профессора декрет советской власти об отделении церкви от государства вызывает в Карееве негодование. В N 6 того же "Вестника" сразу после статьи Иванова "Отделение или умерщвление церкви" идет и статья Кареева, настаивающая на том, чтобы "при отделении не пострадали религиозные интересы населения" и "чтоб государство сохранило свой нейтральный характер, а не выступало с той враждебностью к данной религии, какая проявлялась во Франции в эпоху революционной дехристианизации". Политический, сугубо антисоветский характер этой статьи станет особенно ясным, если мы вспомним о вышедшем в это же время "Заявлении партии народной свободы по поводу начавшихся гонений на церковные общества", где она призывает своих членов "обращать внимание местных партийных органов на необходимость принять активное участие в защите церкви"63 .

Брошюры Кареева "Чем была Парижская Коммуна 1871 г.", вышедшей в 1917 в 1917 г. в издании кадетской партии, нам, к большому сожалению, достать не удалось.

Политические и социологические взгляды Кареева, очерк которых мы пытались дать выше, конечно не могли не отразиться на его работах" 64 .


60 "Русские записки", 1918.

61 "Газета "Речь", 1916.

62 "История Западной Европы", т. VII, ч. V, с. 711.

63 См. "Наш век", N III, 7 июля 1918.

64 Мы остановимся здесь лишь на более поздних работах Кареева, из числа вышедших после Октябрьской революции.

стр. 83

Возьмем ли мы работу Кареева о "Двух английских революциях", мы увидим, что "главным (!) в них была борьба между королевским самодержавием и ограничивавшим эту власть парламентом"  , заглянем ли в "Очерки социально-экономической истории Зап. Европы в новое время" (Гиз, 1923), мы увидим, что из 268 страниц всего 3 (с. 145 - 148) посвящены Парижской Коммуне - почти столько же, сколько и энциклике папы Льва XIII (с. 250 - 252). Оценка значения Парижской Коммуны, данная Марксом и Энгельсом, занимает всего 8 строк; оценка Ленина не приведена вовсе, взглядов самого Кареева на значение Коммуны в истории рабочего движения установить невозможно 66 .

Не менее любопытны 10 и 22 главы этой работы 67 , где I и II Интернационалу уделено всего по 3 - 4 страницы (с. 128 - 131 и с. 247 - 250). Напрасно стали бы мы искать четкого анализа борьбы марксизма и бакунизма в I Интернационале или освещения роли Ленина во II; зато имеется отдельная рубрика "Участие протестанских пасторов в социальном движении". То же мы видим в заключительной главе, посвященной вопросу об империализме. Даже простой ссылки на ленинское определение империализма не имеется; нет ничего и о новой роли, которую в эпоху империализма начинают играть колонии не только как рынок сырья и место сбыта фабрикатов, но и как место вывоза капиталов.

По вопросу о происхождении войны проводится та же, хотя и несколько завуалированная антантофильская точка зрения. Общее впечатление от книги - невыгодное для автора даже по сравнению с его собственными прежними работами; недостатки изложения (расплывчатость, отсутствие зачастую своей определенной точки зрения, отсутствие или недостаточность классового анализа и т. д.) значительно возросли в ущерб тому "добросовестному изложению фактов", стремление к которому еще видно например в отдельных томах кареевской "Истории Западной Европы в новое время". Что касается до историографических работ Кареева в послереволюционные годы, то все они отличаются упорным замалчиванием марксистских исследований 68 .

Пожалуй, наиболее любопытным именно с точки зрения чрезвычайно одностороннего освещения "положения дел на историческом фронте" является историографический обзор Кареева, помещенный в сборнике "Historie et historiens depuis cinquante ans", изданном "Revue historique" в 1927 г. по случаю пятидесятилетнего существования этого журнала. В этом двухтомном сборнике дается краткий очерк развития исторической науки в различных странах за последние 50 лет: положение науки в нашей стране и должен был осветить Кареев в разделе, озаглавленном "Russie"69 .

Любопытно самое начало. Оказывается, исторические науки обязаны у нас своими "значительными успехами" не революции 1917 г., открывшей двери высших учебных заведений широким рабочим слоям, даже не революции 1905 г. с ее пресловутой автономией "высшей


65 "Две английских революции", 1924, с. 258.

66 Этой оценки Кареев не дает и в т. IV "Истории Западной Европы в новое время". Приведя мнение Маркса и Энгельса, Кареев сейчас же противопоставляет им мнение "самого основательного и авторитетного историка Третьей республики Ганото" и переходит затем к изложению взглядов Дюбрейля, счастливо избегнув таким образом необходимости выявить свою точку зрения.

67 "Возрождение социального движения в 60-х годах" и "Международность социального движения конца XIX века".

68 О трехтомнике Кареева "Истории французской революции" имеется краткий, но содержательный отзыв Н. М. Лукина в его обзоре "Великая французская революция в работах советских историков" ("Историк-марксист N 5, 1927). Другая историографическая, тоже трехтомная работа Кареева ("Революция и наполеоновская эпоха". "Девятнадцатый век". "Период от 1814 до 1859 г." изд. "Наука и школа", Петроград 1923) в общем страдает теми же недостатками. Даже казалось бы в совершенно безобразном полубеллетристическом обзоре "Французская революция в историческом романе" (1923 г.) мы встречаем утверждение, что противоположение монтаньяров, стоявших за равенство, жирондистам, выше всего ставившим свободу, - "очень близко к тому, что было на самом деле" (с. 75).

69 Характерно, что о существовании Союза советских социалистических республик, возникшего на месте царской России, даже и не упоминается.

стр. 84

школы", за которую в свое время так усердно ратовал Кареев, а... "реформам 60- х годов". О революции 1917 г. (притом, повидимому, Февральской, а не Октябрьской) говорится только то, что она открыла доступ в архивы, в частности в архив департамента полиции, да повысила еще интерес к истории: революционного движения. Других, сколько-нибудь заметных для Кареева перемен в дело изучения истории революции 1917 г. очевидно не внесла. Если так, то немудрено, что из поля зрения Кареева ускользнул целый ряд организаций и учреждений, созданных именно Октябрьской революцией. Действительно, в разделе о научных журналах и обществах вы найдете Археографическую комиссию Академии наук, Общество истории и древностей российских. Киевское общество им. летописца Нестора, найдете указания даже на Духовную академию, но зато в кареевском обзоре вы не встретите даже названия Общества историков-марксистов, Коммунистической академии, Института Маркса и Энгельса и всех их многочисленных изданий. Неожиданное исключение сделано лишь для Большой советской энциклопедии, повидимому "замолчать" ее издание было уже чересчур неудобно.

Та же тактика замалчивания проводится и по отношению к историкам- марксистам. Так например, среди "русских" историков имя Ленина конечно не названо. Упоминаются Туган-Барановский, Струве, Кулишер, не забыты ни Иловайский, ни Победоносцев, но нет Плеханова. Из марксистов указаны только М. Н. Покровский и Рожков, да и те фигурируют только как ученики Ключевского, отказавшиеся "от его метода (a sa maniere), чтоб примкнуть к экономическому материализму Маркса".

Останавливаясь несколько дальше на отдельных проблемах, интересовавших русских историков, Кареев особливое внимание уделяет конечно реформам 60-х гг., однако вопрос о судьбах русской общины и о развитии капитализма в России, который так интересовал когда-то юношу Кареева, не включен им теперь в круг затронутых русскими историками проблем.

Если еще в т. VI "Истории Западной Европы в новое время", вышедшем в 1909 г., Кареев считал нужным указать, что "русскими о коммуне было написано немного, но зато такими людьми, как Лавров, Бакунин, Крапоткин", то теперь, в 1927 г. самый вопрос о Парижской Коммуне каким-то образом совершенно исчез из поля зрения почтенного историографа, хотя именно по истории Парижской Коммуны еще в 1922 г. вышла монография Н. М. Лукина. Ничего не сказано и о вышедших у нас многочисленных работах, трактующих эпоху империализма. Ненароком можно даже подумать, не обрывается ли вообще вся история на Великой французской революции, так заботливо освещенной в трудах "русской школы"?

Является ли это умолчание злостным или нет, - так ли уже это важно? Ведь все равно широкие круги "читающей" западноевропейской публики составят себе суждение о советской науке по этой статье Кареева и им подобным. Вот почему нам важно заниматься не только критикой тех или иных буржуазных теорий (давно ведь известно - "критика легка - искусство трудно"), а противопоставить им собственные марксистские исследования. Только тогда задачи нашего общества будут достигнуты, только тогда, добавлю, книги Кареева со всеми их недостатками перестанут быть необходимым пособием каждого "западного " историка.

* * *

Н. Лукин (заключительное слово).

Мы заслушали сейчас несколько очень обстоятельных докладов. Здесь перед нами прошел целый ряд буржуазных историков, но было бы ошибочно думать, что сегодняшним собранием мы исчерпали свою задачу, задачу социального анализа буржуазно-исторических концепций. Прежде всего конечно мы не могли в один день исчерпать этой темы. Целый ряд буржуазных историков Запада у нас остался не рассмотренным. Мы не только не коснулись здесь работ по истории Запада - Троцкого, но мы оставили вне поля нашего зрения целый ряд например украинских историков, если не считать академика Бузескула, который является одним из представителей

стр. 85

украинской школы. К целому ряду историков, о которых шла сегодня речь, нам несомненно придется вернуться, ибо очень трудно на протяжении 15 - 20 минут дать всестороннюю, исчерпывающую оценку трудов, писавшихся на протяжении десятилетий.

Более того. Мы сегодня только приступили к анализу работ тех историков, которых мы зачислили под рубрику наших попутчиков. В лице т. Фридланда имели только одного докладчика по этой группе историков. Тов. Фридланд остановился на проф. Преображенском, но ведь с таким же основанием можно говорить о проф. Косминском, и о целом ряде других историков с тем, чтобы показать, в какой мере можно считать их действительными попутчиками, говорить о приближении их к марксизму и т. д.

Несомненно, что дискуссии в собственном смысле этого слова не было. Был ряд докладов. Между тем чрезвычайно интересно было бы обменяться мнениями по поводу оценки того или иного буржуазного историка.

И наконец, что самое важное, мы почти не приступили к той задаче, которую я наметил в своем докладе: а именно, к задаче разоблачения классовой сущности тех или иных представителей буржуазной исторической науки. Из всех докладчиков, которые здесь прошли, в сущности вплотную к этому вопросу подошел только т. Далин, который в своем конкретном докладе показал, каким образом политические проблемы, выдвигаемые западноевропейскими империалистами и теми классами, которые надеются на реставрацию буржуазного строя в России, нашли свое отражение в тех или других работах академика Тарле.

Совершенно очевидно, что вся эта группа буржуазных историков так или иначе, в той или иной мере выполняла социальный заказ тех общественных групп, которые были разбиты, как я говорил, ходом революции и гражданской войны, которые сейчас отсиживаются и по ту сторону границы, и здесь в СССР.

В тех докладах, которые прошли перед нами, по крайней мере в большинстве из ник, вопрос, в сущности говоря, сводился к выявлению антимарксистской позиции того или другого историка. Но этого еще, разумеется, мало. Нужно здесь поставить вопрос более конкретно и углубленно, только тогда мы будем иметь право говорить, что мы по-марксистски исследуем соответствующие продукты идеологической работы.

Однако каковы бы ни были совершенно неизбежные недостатки нашего заседания, мне кажется, что оно имело много положительных сторон. Прежде всего оно ввело нашу молодежь в круг больших и сложных вопросов, которые до сих пор нами или совсем не ставились, или ставились отрывочно и неполно. Мне кажется, что один из существеннейших плюсов нашего сегодняшнего заседания заключается в том, что присутствующие здесь молодые товарищи не только воспримут общие наметки и установки, которые были здесь сделаны, но, я полагаю, проникнутся сознанием чрезвычайной сложности тех вопросов, которые нам предстоит разрешить в процессе этой критики.

Затем, мне кажется, что наша сегодняшняя дискуссия имела большое политическое значение, поскольку мы здесь подчеркнули необходимость более тщательного, более щепетильного марксистского анализа в отношении тех работ, тех историков, к которым мы подходили до сих пор недостаточно критически. Я имею в виду как раз ту группу попутчиков, о которой здесь шла речь.

С другой стороны, такая дискуссия должна будет дать известный положительный результат в том смысле, что она заставит отчетливее самоопределиться те группы попутчиков, которые тяготеют сейчас к марксизму. Мне кажется, что в результате подобной дискуссии одни из наших попутчиков действительно ближе подойдут к нам, другие разойдутся с нами окончательно, не это совершенно законная и необходимая диференциация, и чем скорее она завершится, тем лучше.

Таким образом я считаю, что наше сегодняшнее заседание наметило некоторые вехи нашей работы. Мы произвели известную марксистскую разведку в этот чуждый, враждебный нам стан, но наша работа в этом на правлении еще только начинается.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/БУРЖУАЗНЫЕ-ИСТОРИКИ-ЗАПАДА-В-СССР-ТАРЛЕ-ПЕТРУШЕВСКИЙ-КАРЕЕВ-БУЗЕСКУЛ-И-ДР

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Vladislav KorolevКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Korolev

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Историк-марксист, № 21, 1931, C. 44-86, БУРЖУАЗНЫЕ ИСТОРИКИ ЗАПАДА В СССР (ТАРЛЕ, ПЕТРУШЕВСКИЙ, КАРЕЕВ, БУЗЕСКУЛ И ДР.) // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 14.08.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/БУРЖУАЗНЫЕ-ИСТОРИКИ-ЗАПАДА-В-СССР-ТАРЛЕ-ПЕТРУШЕВСКИЙ-КАРЕЕВ-БУЗЕСКУЛ-И-ДР (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - Историк-марксист, № 21, 1931, C. 44-86:

Историк-марксист, № 21, 1931, C. 44-86 → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Vladislav Korolev
Moscow, Россия
2087 просмотров рейтинг
14.08.2015 (3149 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
7 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
БУРЖУАЗНЫЕ ИСТОРИКИ ЗАПАДА В СССР (ТАРЛЕ, ПЕТРУШЕВСКИЙ, КАРЕЕВ, БУЗЕСКУЛ И ДР.)
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android