В историографии, насчитывающей сотни наименований, центром начального летописания и главным очагом культуры Киевской Руси принято считать Печерский монастырь. Согласно схеме А. А. Шахматова- М. Д. Приселкова, первое историческое сочинение на Руси было создано в 1039 г. при греке митрополите (в связи с освящением Софийского собора)¹ . Все же последующее летописание в представлении этих ученых - это цепь печерских сводов: 1073 г. - Никон, 1095 г. - игумен Иоанн ("Начальный свод") и около 1113 г. - основная редакция Повести временных лет монаха Нестора. Таким образом, все летописание XI - начала XII "в. связывается, по существу, с одной-единственной непрерывной традицией, а весь летописный материал рассматривается в значительной мере сквозь призму интересов Печерского монастыря. В работах ряда авторов (в особенности филологов) эта схема еще более упрощена за счет ликвидации первого этапа² . Крайней степенью упрощения истории начального летописания является схема М. Х. Алешковского³ . За рубежом наблюдаются попытки вообще вернуться к тем временам, когда на летопись (Повесть временных лет) смотрели как на сочинение одного автора⁴ .

Представление о сводном характере русских летописей, в том числе и древнейших, является, безусловно, важнейшим достижением отечественного летописеведения от П. М. Строева до А. А. Шахматова. Но, например, уже К. Н. Бестужев-Рюмин, более других акцентировавший внимание на многосоставном содержании летописей, понимал, что выделяемые им элементы приобретут самостоятельное значение лишь на фоне идеологической жизни эпохи. "Помять, какими идеями жило известное время, - подчеркивал он, - первая обязанность историка; без того все века смешаются"⁵ . На необходимости изучения идеологии определенного времени настаивал и Н. К. Никольский. Оце-

¹ Ср. А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПБ. 1908, стр. 416 - 417, и др.; М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X - XII вв. СПБ. 1913, стр. 82 и ел.

² Ср. Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. -Л. 1947, стр. 77 и сл.; Я. С. Лурье. Изучение русского летописания. "Вспомогательные исторические дисциплины". Вып. 1 Л. 1968, стр. 26 - 30, и др.

³ М. Х. Алешковский. Первая редакция Повести временных лет. "Археографический ежегодник за 1967 год". М. 1969. Автор делит начальную летопись между ее составителем (1115 г.) и "редактором" (1119 г.). Все предшествующее летописание ограничивается у него летописью 70-х годов XI в., основанной на устных источниках и еще не разбитой на годы.

⁴ Ср. A. Vaillant. La chronique de Kiev et son autor. "Прилози за книжевност, jезик, историjу и фолклор", кн. 20, свеска 3 - 4. Београд. 1954.

⁵ К. Н. Бестужев-Рюмин. "История русского самосознания... М. О. Кояловича". СПБ. 1884. "Журнал министерства народного просвещения". Ч. 237, 1885, январь, стр. 98.

стр. 55

нивая, в частности, работу А. А. Шахматова, он замечал, что "в родословии утраченных летописей XI в., построенном на одном только текстуально-литературном анализе и на сличении сохранившихся списков Повести временных лет и тому подобных временников, нельзя найти более или менее правдоподобного отображения той преемственной работы, производившейся в течение XI и начала XII в.", которая изменяла "не только текст, но и содержание и смысл сказаний"⁶ . В восстанавливаемой А. А. Шахматовым истории летописных сводов XI в. недоставало "признаков смены не сводческой, а историографической работы, происходившей в этом столетии". В то же время материал А. А. Шахматова, по мнению автора, содержал "ряд ясных и прямых указаний на участие идеологических влияний при составлении не только отдельных статей, но и целых сводов XI в."⁷ .

Соображения Н. К. Никольского привлекли внимание прежде всего историков, и это не случайно. Именно историки особенно остро чувствуют противоречивость летописного материала, его достоверность или недостоверность, тенденциозность и т. д. Это обстоятельство, в частности, побудило М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и Л. В. Черепнина искать истоки древнерусской историографии уже на рубеже X - XI веков⁸ . Б. А. Рыбаков при этом уделяет особое внимание положению о параллельном существовании летописания в разных центрах.

Взгляд на летописание как на взаимодействие параллельно существующих традиций, говоря априорно, представляется наиболее естественным. Он логически вытекает из факта неоднородности и неоднозначности политических и идеологических тенденций любой исторической эпохи. Взаимоисключающие тенденции могут приводить к гибели целых традиций. Поэтому нельзя, конечно, смотреть на дошедшие до нас тексты как на некий неизменный фонд, который летописцы сохраняли из поколения в поколение. Древнейшие памятники содержат такие черты, которые не могут быть объяснены исходя из представления об одной литературной школе и едином идеологическом направлении. Выявление следов непечерского летописания и признаков неортодоксальной (с точки зрения православной церкви) идеологии может служить главным доказательством множественности историографических традиций и идейных течений периода расцвета Киевской Руси. Один из важнейших (непечерских) идейных и историографических узлов XI в. мы и попытаемся выявить в хорошо известном материале начального летописания.

В летописных статьях конца X в. видное место занимает рассказ (рассредоточенный по разным годам) о сооружении церкви Богородицы и предоставлении ей "десятины". В тесной связи с этим рассказом находится Корсунская легенда - сказание о крещении Владимира в Корсуни. И тут и там на первом плане Анастас Корсунянин: сначала в качестве благожелателя Владимира, обеспечившего русскому князю победу над корсунцами, затем в роли настоятеля Десятинной церкви. Наличие в летописи явно пристрастных статей, посвященных Десятинной церкви, побудило Л. В. Черепнина связать предположенный им "свод конца X века" именно с этим храмом и личностью Анастаса⁹ . Видное место отведено собору Богородицы и его настоятелю также в

⁶ Н. К. Никольский. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. Л. 1930, стр. 6.

⁷ Там же, стр. 23.

⁸ М. Н. Тихомиров. Происхождение названий "Русь" и "Русская земля". "Советская этнография", сб. VI - VII. 1947; его же. Начало русской историографии. "Вопросы истории", 1960, N 5; Л. В. Черепнин. Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды. "Исторические записки". Т. 25. 1948; Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. М. 1963, стр. 173 - 192.

⁹ Л. В. Черепнин. Указ. соч., стр. 332 - 333.

стр. 56

более сложном построении Б. А. Рыбакова¹⁰ . А. Н. Насонов не принял выводов о существовании "свода" X века. Однако он признал очевидность отмеченных названными учеными фактов и заметил, что "назревший вопрос о роли Десятинной церкви в истории летописания требует пересмотра"¹¹ . С Десятинной церковью он связывал "первоначальное житие Ольги", которое, по его мнению, затем редактировалось при соборе Софии, "сказание о варягах-мучениках" (под 983 г.), в его первоначальном же виде, летописные записи в составе "Памяти и похвалы Владимиру"¹² . В свете этих признаний не вполне логичным выглядит общий негативный вывод А. Н. Насонова: "Если бы действительно при Десятинной церкви на исходе X в. принялись составлять летописный свод, то такой свод напоминал бы греческие хроники, был бы построен по их образцу"¹³ .

А. Н. Насонов обычно отличался большой осторожностью, если речь заходила о необходимости отказаться от шахматовской схемы. И в данном случае, признавая факт существования записейпри Богородицком храме, он полагал, что затем они обрабатывались при Софийском соборе. Именно из Софийского собора, по А. А. Шахматову, летописание перешло к Печерскому монастырю. Допустить же возможность существования летописания во всех этих церковных центрах одновременно или независимо друг от друга ученый не решался. Между тем совсем не обязательно предполагать, что возможный свод конца X в. копировал бы греческие образцы, да мы и не знаем, какие материалы входили в него (если он существовал): это величина искомая. С другой стороны, если автор признает факт ведения записей при соборе на рубеже X - XI вв., то непонятно, почему бы им не продолжаться и в XI столетии.

Десятинная церковь Богородицы в Киеве - явление, безусловно, не ординарное. До сих пор, например, не выяснены до конца причины ее особого положения по отношению к митрополии и ее греческим владыкам. Примечательно, что после заключения Брестской унии (1596 г.) этот храм становится объектом борьбы униатов и сторонников ортодоксального православия. В начале XVII в. униатам принадлежала построенная на его развалинах церковь Николы Десятинного, причем униаты были убеждены в тождестве обоих храмов¹⁴ . Как показали раскопки Петра Могилы, осуществленные в XVII в., церковь была создана греческими мастерами, и указания на это в источниках не вызывают сомнений. Поэтому нельзя согласиться с теми авторами, которые видят в наличии в Киеве Десятинной церкви свидетельство первоначальной зависимости русской церкви от Рима¹⁵ . Вместе с тем самый институт десятины, характерный для Запада, не был распространен в Восточной церкви. М. Н. Тихомиров видел в акте пожалования десятины Владимиром своеобразный антигреческий переворот, а аналогии самому учреждению находил в западнославянских странах¹⁶ .

Как показал Н. К. Никольский, легенда о крещении Владимира в Корсуни вместе с рассказом о сооружении храма Богородицы заимствована летописцем из особого произведения: "Слово о том, како кре-

¹⁰ Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 191 - 192.

¹¹ А. Н. Насонов. История русского летописания XI - начала XVIII века. М. 1969, стр. 20.

¹² Там же, стр. 22 - 28.

¹³ Там же, стр. 32.

¹⁴ Ср. М. К. Каргер. Древний Киев. Т. II. М. -Л. 1961, стр. 12 - 13.

¹⁵ Критику этих теорий см.: Б. Я. Рамм. Папство и Русь в X - XV веках. М. -Л. 1959, стр. 41 - 42, прим. 48; см. также: L. Muller. Zum Problem des hierarchischen Status und jurisdiktionellen Abhangigkeit der russischen Kirche vor 1039. Koln. 1959, S. 53 - 62.

¹⁶ М. Н. Тихомиров. Связи России со славянскими странами и Византией. М. 1969, стр. 220 - 221.

стр. 57

стися Владимир, возмя Корсунь"¹⁷ . "Слово" в летописи соединилось с Другими источниками и в ряде мест было дополнено комментариями летописца, полемизировавшего против иных версий крещения князя и разъяснявшего некоторые особенности топографии Корсуни и характера вывезенных оттуда святынь. В летопись вставлен и полемический выпад в связи с пожалованием десятины: Владимир, якобы, "написав клятву в церкви сей, рек: "аще кто сего посудить, да будеть проклят"¹⁸ .

Следует заметить, что публицистическая заостренность проявляется не только в современных летописных записях, но и в ретроспективных оценках. Так, Мстислав Владимирович прославляется в летописании его потомства в противовес другим отпрыскам Мономахова дома (Юрию Долгорукому, в частности). Обосновывая право Владимира Мономаха на киевский стол, летописец уверяет (уже под 1054 г.), что отец его Всеволод - младший представитель "триумвирата" - был "любим отцемь паче всея братьи"¹⁹ . Этот стереотипный прием всех "исторических" обоснований может служить довольно надежным ориентиром при выделении древних историографических традиций. Полемический выпад против других версий крещения Руси предполагает, что последние как- то затрагивали интересы Десятинной церкви. Вставка же фразы против хулителей десятины с угрозой проклятия тем, кто осуждает этот институт, заставляет думать, что на каком-то этапе настоятелям этого храма пришлось идти на крайние меры, защищая свои права и привилегии²⁰ . Но все это стало необходимым, конечно, только после смерти Владимира. Можно было бы вспомнить в этой связи загадочный акт вторичного освящения храма в 1039 году²¹ . Однако полемика с другими представлениями о крещении Владимира ведет к более позднему времени. Да и самый акт 1039 г. - это, видимо, лишь эпизод в сложных взаимоотношениях тогдашних церковных центров и княжеской власти.

Говоря о месте первого настоятеля Десятинной церкви Анастаса в летописных текстах, А. Н. Насонов заметил, что записи о нем "едва ли могли быть сделаны после 1018 г., когда он стал перебежчиком и ушел с Болеславом"²² . По сообщению Начальной летописи, Болеслав побежал из Киева, "възма именье и бояры Ярославле и сестре его, и Настаса пристави Десятиньнаго ко именью, бе бо ся ему вверил лестью, и людий множьство веде с собою, и городы Червеньскыя зая собе, и при-де в свою землю"²³ . Но ведь в этом сообщении нет осуждения Анастаса. Летописец нигде не смотрит на него как на предателя, ни тогда, когда он предает Владимиру корсунян, ни тогда, когда он покидает Святополка и уходит с Болеславом. Зато факт этот совершенно определенно свидетельствует о религиозных настроениях самого Анастаса и, очевидно, какой-то части клира десятинной Богородицкой церкви.

Следует отметить и еще одно обстоятельство. В Софийско-новгородских летописях имеется сообщение об изнасиловании Болеславом сестры Ярослава Предславы²⁴ . О насилиях поляков и Болеслава гово-

¹⁷ Н. К. Никольский. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. СПБ. 1907, стр. 1 - 24; ср. А. Г. Кузьмин. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань. 1969, стр. 114 - 119.

¹⁸ Летопись по Лаврентьевскому списку (далее - ЛЛ). СПБ. 1897, стр. 122.

¹⁹ Там же, стр. 157. Согласно Нестерову "Житию Феодосия", Ярослав вообще был похоронен не Всеволодом, а Изяславом. Версия Нестора была, по-видимому, правильной. Но метод "переосмысления" фактов прошлого достаточно очевиден при любом решении вопроса по существу.

²⁰ На вставку обратил внимание и А. Н. Насонов (А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 26 - 27), но он не остановился на ее полемической заостренности.

²¹ ЛЛ, стр. 150.

²² А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 27.

²³ ЛЛ, стр. 140.

²⁴ ПСРЛ. Т. V, вып. 1. Л. 1925, стр. 88 (в летописи соединена версия Повести временных лет и какого-то другого, возможно новгородского, источника).

стр. 58

рит Печерский патерик (в сказании о Моисее Угрине, уведенном в Польшу в том же 1018 г.)²⁵ . В Повести же временных лет ничего этого нет. Рассказывая о поражении, нанесенном Ярославу Болеславом в 1018 г., летописец замечает: "Бе... Болеслав велик я тяжек, яко и на кони не могы седети, но бяше смыслен"²⁶ . Он сообщает и о смерти Болеслава, называя его при этом "великим"²⁷ . Самый факт избиения поляков летописец как будто осуждает уже тем, что приказ исходил от "окааньного Святополка". В литературе неоднократно указывалось на связь описания событий 1018 и 1069 гг., когда сложилась сходная ситуация: один русский князь - Изяслав - пригласил польского князя Болеслава Смелого на помощь против другого русского князя Всеслава²⁸. И позднее Изяслав неоднократно искал помощи в Польше против своих братьев Святослава и Всеволода. Это и не удивительно. Изяслав был женат на сестре Казимира I, внучке Болеслава Храброго (в позднейшей печерской традиции супругу Изясла'ва ошибочно считали дочерью Болеслава).

Аналогия ситуаций в событиях 1018 и 1069 гг. побуждает обратиться к оценке деятельности Изяслава русскими летописцами. А. Н. Насонов, касаясь летописания послеярославовой поры, пришел к выводу, что "нет следов киевского летописания, которое бы велось в среде, преданной Изяславу"²⁹ . Но еще В. С. Иконников отметил сочувствие Изяславу некоторых церковных памятников³⁰ . И в самой летописи сведения об Изяславе противоречивы. Это, в частности, было замечено И. П. Ереминым. Но он объяснял противоречия в тексте спецификой мышления летописца, когда герой повествования "расщеплялся", приобретал своего двойника" ³¹ . Перелом в отношении к Изяславу произошел, по мнению Еремина, около 1073 г., причем он вынужден отметить, что "новый, иконописный Изяслав здесь, на фоне предшествующего повествования, настолько отличается от старого 1067 - 1069 гг., что кажется: писали биографию Изяслава не один, а два автора"³² . Н. Н. Ильин справедливо указал на искусственность такого объяснения. В свою очередь, он истолковал отмеченную двойственность изменением отношения к Изяславу в Печерском монастыре³³ . Но Ильин исходил из убеждения, что летописание в этот период велось только в Печерском монастыре. А как раз это-то положение и нуждается в серьезной проверке.

Изяслав был одним из самых "прозападных" князей в русской истории. После изгнания из Киева в 1069 г. он ищет поддержки в Польше и с ее помощью утверждается снова на престоле. Любопытно, что, по летописи, киевляне обратились за помощью и посредничеством к Святославу и Всеволоду, угрожая уйти "в Гречьску землю"³⁴ . Греки, несомненно, подстрекали братьев против Изяслава. Весьма вероятно, что частью этой общей политики византийского двора явилось созда-

²⁵ Ср. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПБ. 1911, стр. 102 и 105. В Устюжском летописном своде также упомянут Моисей Угрин, а Анастас пропущен. Болеслав здесь представлен только насильником (Устюжский летописный свод. М. -Л. 1950, стр. 39).

²⁶ ЛЛ, стр. 139.

²⁷ Там же, стр. 146; ср. В. Д. Королюк. Западные славяне и Киевская Русь. М. 1964, стр. 244, и др.

²⁸ Ср. А. А. Шахматов. Разыскания.., стр. 439 - 440; В. Д. Королюк. Указ. соч., стр. 257 - 259, и др.

²⁹ А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 48 и 49.

³⁰ В. С. Иконников. Опыт русской историографии. Т. II. кн. 1. Киев. 1908, стр. 193.

³¹ И. П. Еремин. Литература древней Руси. М. -Л. 1966, стр. 85.

³² Там же, стр. 92.

³³ Н. Н. Ильин. Летописная статья 6523 года и ее источник. М. 1957, стр. 174 - 175.

³⁴ ЛЛ, стр. 168.

стр. 59

ние самостоятельных от Киева митрополий в Чернигове (у Святослава) и в Переяславле (у Всеволода)³⁵ .

После вторичного изгнания из Киева (теперь уже непосредственно Святославом и Всеволодом) Изяслав вместе со своим сыном Ярополком вновь бежит в Польшу. Потерпев здесь неудачу (и утратив значительную часть казны), князь направляется в Германию, где пытается заручиться поддержкой Генриха IV. По-видимому, и этот дипломатический шаг не принес успеха изгнаннику, и он отправляет своего сына к папе Григорию VII. В папском послании от 17 апреля 1075 г. к Изяславу (Дмитрию) и его жене Гертруде говорится о посещении папы Ярополком (Петром). Княжич, "желая... получить королевство в дар от святого Петра, выразил должную верность тому же блаженному Петру, князю апостолов". Папа, естественно, с удовлетворением передал "от имени блаженного Петра" "королевство" Ярополку, отмечая, что такая передача была осуществлена с согласия самого Изяслава. "Русскому королю" была обещана помощь³⁶ . Действительно, через несколько дней, 20 апреля, папа направил послание польскому князю, в котором, между прочим, рекомендовал возвратить "Димитрию, королю русскому" то, что у него ранее было отнято в Польше³⁷ .

Сохранилось любопытное свидетельство пребывания Изяслава и его семейства в Германии: приписки в Трирской псалтири X в. с пятью миниатюрами и "молитвой Гертруды". На одной из миниатюр изображен акт коронации Ярополка-Петра в Риме. "Молитва" обращена к св. Петру³⁸ . Очевидно, в тесной связи с пребыванием в Трире Изяслава находится известное посольство 1075 г. пробста трирского собора Бурхардта " Святославу с ходатайством в пользу изгнанного князя. Посольство не имело успеха: Святослав откупился от ходатаев³⁹ . Летописец в этой связи с явным осуждением говорит о приеме Святославом немецких послов: "Приходиша ели из Немець к Святославу, Святослав же, величаяся, показа им богатьство свое; они же видевше бещисленое множество, злато, и сребро, и паволокы, и реша: "се ни въ чтоже есть, се бо лежить мертво; сего суть кметье луче, мужи бо ся доищють и болше сего. Сице ся похвали Иезекий, цесарь Июдейск, к послом цесаря Асурийска, егоже вся взята быша в Вавилон; тако и по сего смерти все именье расыпася разно"⁴⁰ .

Чтобы предотвратить выступление на стороне Изяслава польского князя, Святослав оказал последнему поддержку: русское войско во главе с Владимиром Мономахом и Олегом Святославичем участвовало в походе против Братислава Чешского⁴¹ . Изяславу удалось вернуться лишь после смерти Святослава. Но осуществлено это было опять-таки с польской помощью. Послание Григория VII, следовательно, определенное действие возымело, хотя светские правители всех стран Европы, как правило, проявляли особое прилежание к наставлениям церковных иерар-

³⁵ Ср. А. Поппэ. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии. "Византийский временник". Тт. XXVIII и XXIX. М. 1968.

³⁶ Ср. Б. Я. Рамм. Указ. соч., стр. 67. Документ опубликован А. И. Тургеневым. См. A. I. Turgenew. Historica Russiae monumenta. T. I. St. -Petersb. 1841, p. 1.

³⁷ Б. Я. Рамм. Указ. соч., стр. 67.

³⁸ Ср. М. Э. Шайтан. Германия и Киев в XI в. "Летопись занятий Археографической комиссии". Вып. I (XXXIV). Л. 1927, стр. 12 - 14; Д. В. Айналов. Эпизод из сношений Киева с Западной Европой. "Труды Отдела древне-русской литературы" (далее - ТОДРЛ). Т. III. Л. 1936, стр. 5 - 12. Текст псалтири см.: H. Sauerland, Haseloff. Der Psalter des Erzbischoi Ekbert v. Trier. Codex Ger-tudianus in cividal. Trier. 1901.

³⁹ Lamperti annales. "Ausgewahlte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters". Bd. XIII. B. (б. г.), pp. 262, 300.

⁴⁰ ЛЛ, стр. 192 - 193.

⁴¹ Там же, стр. 193 и 238; ср. В. А. Кучкин. "Поучение" Владимира Мономаха и русско-польско-немецкие отношения 60 - 70-х годов XI века. "Советское славяноведение", 1971, N 2, стр. 21 - 34.

стр. 60

хов лишь в тех случаях, когда имели от этого реальные выгоды. И Святослав и Всеволод, несмотря на их прогреческие позиции⁴² , скорее стремились использовать соответствующие круги против своего брата, нежели боролись за какие-то реальные убеждения. Тем не менее привлекает внимание умонастроение летописца, которому принадлежит цитированный выше текст. Известие о посольстве к Святославу было записано, очевидно, уже после смерти князя: его "именье" "расыпася разно", видимо, после возвращения в 1077 г. на киевский стол Изяслава. Но оно достаточно современно. А. А. Шахматов связывал запись с "дополнением Никона", сделанным около 1073 года⁴³ . Свидетеля переговоров видит в авторе статьи М. Б. Свердлов⁴⁴ .

В этой связи нельзя пройти мимо статьи 1078 г., в которой оценивается главный соперник Святослава - его старший брат. Основная часть статьи - подробное описание усобицы. Олег Святославич и Борис Вячеславич одержали победу над Всеволодом 25 августа. Летописец с особой силой осуждает молодых изгоев, хотя они, в сущности, боролись за уделы своих отцов. Зачинщики усобицы, по летописи, "Русьскей земли много зло створше, проливше кровь хрестьяньску, еяже крове взищет бог от руку ею, и ответ дати има за погубленыа душа хрестьянскы"⁴⁵ . Создается впечатление, что запись сделана еще до того, как погиб Борис. Настоящим панегириком Изяславу является последующий рассказ о событиях, приведших к гибели Изяслава. Здесь, в частности, в изобилии присутствуют "речи", подобные "татищевским", которые Б. А. Рыбаков связывает с "Раскольничьей летописью"⁴⁶ , и перекликающиеся своей нравоучительностью с цитированным выше рассуждением под 1075 годом. Потерпевшего поражение и прибывшего в Киев Всеволода Изяслав утешает: "Брате! не тужи; видиши ли, колико ся мне сключи: первое, не выгнаша ли мене и именье мое разграбиша? и пакы, кую вину вторую створил бех, не изгнан ли бех от ваю, брату своею? не блудил ли бех по чюжим землям, именья лишен, не створих зла ничтоже? и ныне, брате, не туживе; аще будеть нама причастье в Русскей земли, то обема; аще лишена будеве, то оба; аз сложю главу свою за тя"⁴⁷ . Как и все другие летописные "речи", эта сентенция, по всей вероятности, принадлежит летописцу, является продуктом его творчества. Но отправляется он от реальных событий и смотрит на них глазами Изяслава, прославляя в старшем Ярославиче свой идеал князя: братолюбивого, не помнящего зла, готового прийти на помощь обиженному.

Довольно обстоятельно описана битва на Нежатине ниве, во время которой погибли Борис Вячеславич, а также Изяслав⁴⁸ . Встречать тело убитого Изяслава вышел "весь город Киев", а когда умершего ввезли в город, то "не бе лзе слышати пенья во плачи и велице вопли, плака бо ся по немь весь град Киев"⁴⁹ . Летописец воспроизводит также "плач" Ярополка с дружиной, в котором снова подчеркивается высокий дух Изяслава⁵⁰ . Дается портрет князя, опять-таки перекликающийся с "татищевскими": "Бе же Изяслав мужь взором красен и телом велик, незлобив нравом, кр:иваго ненавиде, любя правду; не бе бо в нем лети, но прост мужь умом, не воздая зло на зло"⁵¹ . Летописец стремится нагляд-

⁴² Ср. А. Поппэ. Указ. соч., стр. 103 и 108, прим. 95.

⁴³ А. А. Шахматов. Разыскания.., стр. 438 - 439.

⁴⁴ М. Б. Свердлов. О посольской "речи" в рассказе Повести временных лет под 1075 г. ТОДРЛ. Т. XXIII. Л. 1968, стр. 330 - 332.

⁴⁵ ЛЛ, стр. 194.

⁴⁶ Б. А. Рыбаков. В. Н. Татищев и летописи XII века. "История СССР", 1971, N 1, стр. 99 и др.

⁴⁷ ЛЛ, стр. 194.

⁴⁸ Там же, стр. 194 - 195.

⁴⁹ Там же, стр. 195 - 196.

⁵⁰ Там же, стр. 196.

⁵¹ Там же.

стр. 61

но представить, как бы Изяслав мог ответить Всеволоду, когда последний обратился к брату за помощью. Братолюбивый князь "не рече ему: "колико от ваю приях?" ...не рече бо ему: "колико зла створиста мне, и се ныне тобе ся сключи", не рече: "се кроме меня"⁵² . Летописец рисует, с его точки зрения, именно реальный портрет покойного: князь "мел достаточно оснований не откликнуться на призыв о помощи, но он оказался выше чувства личной обиды.

Явно сочувствует летописец и старшему Изяславичу Ярополку. Примечательно, что в летописи довольно сухо и окуп о говорится о событиях, в которых так или иначе участвует Всеволод - преемник Изяслава на киевском столе. Но когда дело касается старшего Изяславича, появляются эмоциональные нотки. Почти исключительно судьбе Ярополка посвящаются статьи 1084 - 1086 годов. Неудачное выступление Ярополка против Всеволода летописец оправдывает тем, что князь "послушав злых советник"⁵³ . Описание гибели Ярополка в 1086 (или в 1087) году дано человеком, хорошо знакомым с обстоятельствами дела. По пути к Звенигороду Ярополк "прободен бысть от проклятого Нерадьця, от дьяволя научен и от злых человек. Лежащю ему ту на возе саблею с коня прободе и... и тогда въздвигнувъся Ярополк, выторгну из себе саблю и возпи великым гласомь: "ох, тот мя враже улови"⁵⁴ . Летописец знал, что "Нерадець треклятый" бежал в Перемышль к Рюрику Ростиславичу, а Ярополка "вземше отроци на конь перед ся, Радъко, Вънкина и инии мнози"⁵⁵ , Тело князя доставили сначала во Владимир, а затем в Киев. Там ему устроили встречу, подобную той, которую описал летописец, рассказывая о кончине Изяслава. Сам Всеволод с сыновьями Владимиром и Ростиславом и митрополит Иоанн с боярами и духовенством встретили, по летописи, похоронный кортеж, "и вой Кияне велик плачь створиша над нимь"⁵⁶ . Выражая сомнение в существовании летописания, близкого Изяславу, А. Н. Насонов указывал на отсутствие следов его в Дмитровском монастыре, являвшемся домашней обителью этой ветви Ярослаеова рода⁵⁷ . Он, в частности, обратил внимание на то, что хотя Ярополк был похоронен в Дмитровском монастыре (в заложенной этим князем церкви Петра), запись об этом сделана "как-будто" в Десятинной церкви⁵⁸ . Действительно, летописный текст свидетельствует в пользу именно такого вывода. "Многы беды приим, - заключает летописец свой рассказ о Ярополке, - без вины изгоним от братья своея, обидим, разграблен, прочее и смерть горкую прият, но вечней жизни и покою сподобися. Так бяше блажен сь князь тих, кротък, смерен и братолюбив, десятину дая святей Богородици от всего своего именья по вся лета, и моляше бога всегда, глаголя: господи боже мой! приими молитву мою, и дажь ми смерть, якоже двема братома моим а, Борису и Глебу, от чужею руку, да омыю грехи вся кровью... его же прошенья не лиши его благый бог"⁵⁹ .

Соображение А. Н. Насонова о том, что приверженного к тому или иному князю летописца нужно искать среди клира его домашнего храма или монастыря, вообще говоря, весьма плодотворно. Но связь могла быть и не такой непосредственной. Нельзя не отметить один чрезвычайно важный факт из истории церковно-политических отношений на Руси XI - начала XII века. Ярослав, Всеволод и его сыновья Ростислав и

⁵² Там же.

⁵³ Там же, стр. 199.

⁵⁴ Там же, стр. 199 - 200.

⁵⁵ Там же, стр. 200.

⁵⁶ Там же.

⁵⁷ А. Н. Насонов. История русского летописания, стр. 48, 49.

⁵⁸ Там же, стр. 49.

⁵⁹ ЛЛ, стр. 200 - 201; ср. ПСРЛ. Т. II, стб. 198 - 199 (под 6595 - 1087 г.). Здесь: "десятину дая от всих скот своих".

стр. 62

Владимир Мономах были похоронены в Софийском соборе. Ни один из Всеволодовичей не был погребен в Десятинной церкви. Напротив, Изяслава положили именно там. Там же был позднее похоронен внук Изяслава Ростислав Мстиславович. Ярололк, хотя и был положен в домашнем монастыре, но, как справедливо отметил А. Н. Насонов, пользовался особым почетом у клира Десятинной церкви. Только этому же автору следует, очевидно, приписать и весь рассказ о Ярополке, а также статью 1078 г., прославлявшую Изяслава. Иными словами, некролог Яр" полка не случайная запись служителя Десятинной церкви, а часть летописного текста, охватывающего, по крайней мере, 1078 - 1086 гг., а также, видимо, статью 1075 года.

Выше было замечено, что некоторые элементы летописного рассказа под 1018 г., в частности, оценка этих событий, подаются в свете позднейших отношений Изяслава с польским княжеским домом. Уже это обстоятельство заставляет думать, что в 70 - 80-е годы при Десятинной церкви не просто велись те или иные записи, а составлялся какой-то исторический труд, в котором давалась ретроспективная оценка событий сравнительно далекого прошлого. Поэтому следует присмотреться к тем летописным и внелетописным сюжетам, которые должны были привлечь внимание клира Десятинной церкви. Само собой разумеется, что авторитет храма или монастыря как религиозного центра теснейшим образом зависел от наличия "святынь", а также его пантеона. В Десятинной церкви был похоронен Владимир. Туда перенесли и останки Ольги. Там была похоронена супруга Владимира "царица" Анна. Под 1007 г. сообщается о перенесении каких-то святых в этот храм. В 1044 г. туда доставили останки убитых во время усобицы X в. Олега и Ярополка Святославичей, причем кости этих князей-язычников были крещены⁶⁰ . В тесной связи с Десятинной церковью находились и предания о варягах-мучениках: церковь была построена "на крови" этих варягов⁶¹ . На характер освещения этих фактов в летописи и следует прежде всего обратить внимание.

Настаивая на корсунской версии принятия христианства Владимиром, летописец спорил с теми, кто считал "не сведуще право", "яко крестилъся есть в Киеве; инии же реша: в Василеве; друзии же инако скажуть"⁶² . Кдрсунская версия, очевидно, культивировалась при Десятинной церкви, поскольку именно сюда были доставлены святыни корсунских храмов, а помимо самого Владимира героями легенды являются Анна и Анастас Корсунянин. Но эта легенда сохранилась в разных вариантах. А. А. Шахматов обратил внимание на одно существенное разночтение: в Житии Владимира особого состава место Анастаса занимает варяг Жьдьберн. Ученый вполне логично заметил, что "пущенная Варягом, преданным Владимиру, стрела представляется более естественной... Анастас, как известно, был священником, и вряд ли уместна была с его званием стрельба из осажденного города"⁶³ . Можно добавить, что приверженность корсунского попа к русскому князю ничем нельзя объяснить, тогда как варяг-наемник вполне мог быть из числа тех, кто в свое время помог Владимиру овладеть Киевом, а затем ушел вместе с другими искать приключений и добычи в Византии (об этом сообщает летопись под 980 г.). Воевода Олег и тот же Жьдьберн, по этой версии, были посланы в Константинополь просить руки царевны Анны⁶⁴ . Место Жьдьберна и Анастаса в разных вариантах легенды настолько идентич-

⁶⁰ ЛЛ, стр. 151.

⁶¹ Там же, стр. 80 (двор варягов находился на месте будущей церкви Богородицы); ср. А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 25.

⁶² ЛЛ, стр. 109.

⁶³ А. А. Шахматов. Разыскания.., стр. 141.

⁶⁴ Ср. Е. Е. Голуби некий. История русской церкви. Т. I, ч. 1. М. 1901, стр. 246.

стр. 63

но, что их можно было бы и отождествить, предположив, что варяг-перебежчик получил имя Анастаса при крещении. Такого рода тождество объясняет и дальнейшую судьбу настоятеля Десятинной церкви - уход его с Болеславом в Польшу.

Вместе с тем создается впечатление, что позднейший автор не склонен был подчеркивать проваряжские симпатии и связи Владимира. Это заметно не только в рассказе о крещении Владимира, но и в ряде других текстов⁶⁵ . Рассказ о варягах-мучениках в первоначальном виде также, по всей вероятности, теснее смыкался с текстом Корсунской легенды. В этой связи А. Н. Насонов указал на проложное житие варягов-мучеников, в котором упоминаются "старци" как определенный институт, сохранявшийся в раннефеодальном государстве в качестве архаизма. Параллель этим "старцам" ученый нашел в летописных статьях 987 и 997 гг., где фигурируют "старци градские". Последнее прибавление А. Н. Насонов, вслед за В. Н. Строевым, склонен был признать за отражение литературного влияния: со "старцами градскими" совещался Соломон, а "выше в тексте Владимир сравнивается с Соломоном"⁶⁶ .

Соломон - важный персонаж ветхозаветной истории, и обращение к нему довольно обычно в древнерусской литературе. Однако акцентирование особого внимания на нем и мнимых его "притчах" в ущерб наставлениям Нового завета - явление по-своему приметное. К Соломону, в частности, не решались апеллировать монахи Печерского монастыря, возможно, из-за шокирующего аскетические чувства "подвижников" "женолюбия" "мудрого" правителя. Этот персонаж не встречается в летописных текстах конца XI - начала XII в., значительная часть которых принадлежит печерскому летописцу. Нет его также в сочинениях печерского постриженика Нестора (Чтении о Борисе и Глебе и Житии Феодосия). Зато в начальной части Повести временных лет сравнение русских князей с Соломоном не ограничивается указанными статьями. Та же рука прослеживается 'в рассказе об Ольге. Русская княгиня сравнивается с "царицей Ефиопьской", которая приходила к израильскому царю "слышати хотящи премудрости Соломани"⁶⁷ . "Мудрость Соломона" являлась параллелью для возвеличения Ольги и в дальнейшем рассказе о ней⁶⁸ . Имя Соломона фигурирует в похвале Ярославу и книжной мудрости под 1037 годом⁶⁹ . В последний раз в Повести временных лет этот прием употреблен как раз в статье 1078 г., воспевающей Изяслава Ярославича⁷⁰ .

В отмеченных текстах есть еще одно проявление приравнивания русских князей к Соломону: это своеобразный "мирный" мотив. Библейская история подчеркивала в качестве одного из проявлений "мудрости" израильского царя его умение ладить с соседями. И в летописи в противоречии с содержанием основного повествования (военные походы и усобицы князей) постоянно подчеркивается "миролюбие" русских правителей. Так, завершение сказания об Олеге начинается фразой: "И живяше Олег мир имеа ко всем странам"⁷¹ . Таким же образом завершается

⁶⁵ В некоторых вариантах Жития Владимира указывается на его происхождение от "рода варяжска", в других это указание опущено. Повесть временных лет сообщает, что до смерти Ярослава варягам еще шла дань "мира деля". Отказ от этой дани после 1054 г. не мог не вызвать обострения отношений с варяжскими центрами на Балтике и усиления борьбы с возможными варягофильскими тенденциями в русской культурной жизни.

⁶⁶ А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 25; ср. В. Н. Строе в. По вопросу о "старцах градских" русской летописи. "Известия Отделения русского языка и словесности". Т. XXIII, кн. 1. Птгр. 1919, стр. 64.

⁶⁷ ЛЛ, стр. 60.

⁶⁸ Там же, стр. 61 - 62, 67.

⁶⁹ Там же, стр. 149.

⁷⁰ Там же, стр. 197.

⁷¹ Там же, стр. 37.

стр. 64

рассказ о княжении Игоря: "Игорь же нача княжити в Киеве, мир имея ко всем странам"⁷² . Тот же рефрен венчает описание княжения Владимира под 996 г.: "И бе живя с юнязи околними миромь, с Болеславомь Лядьскымь, и с Стефаном Угрьскымь, и с Андрихом Чешьскымь, и бе мир межю ими и любы"⁷³ . Под 1026 г., говоря о разделе Руси между Ярославом и Мстиславом, летописец считает нужным отметить, что князья "начаста жити мирно и в братолюбьстве, и уста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли"⁷⁴ . В "завещании" Ярослава содержится двукратный призыв к сыновьям "пребывать мирно"⁷⁵ . В свете усобиц 60 - 70-х годов XI в. летописец, очевидно, придавал этому обстоятельству и большое практическое значение, причем следование "завещанию" (реальному или мнимому) было, конечно, в интересах старшего Ярославича - Изяслава, который оставался "в отца место".

В ряде работ мне уже приходилось писать о том, что знаменитое Сказание о славянской грамоте соединилось с русским летописанием не позднее третьей четверти XI столетия⁷⁶ . Выявление другого летописца, работавшего примерно тогда же, требует, очевидно, некоторых коррективов. Это прежде всего касается датирующих признаков, которыми обосновывается самый факт существования летописания в третьей четверти XI века. Мною, в частности, придавалось большое значение противоречию, указанному еще Н. И. Костомаровым: под 1060 г. летописец говорит, что торки, напуганные большим войском русских князей, "про-бегоша и до сего дне, и помроша бегающе". Но под 1080 г. сообщается о выступлении против Руси переяславских торков, которые были усмирены Владимиром Мономахом⁷⁷ . Статью 1060 г. можно понять так, что она написана задолго до 1080 г., когда произошло выступление "переяславских" (то есть, очевидно, не "диких") торков. Но, может быть, здесь заключен и другой смысл: торков, признававших власть Руси, летописец в статье 1060 г. вообще не учитывал. М. К. Каргер рассматривает многократно повторяющееся выражение "до сего дне" как прием одного летописца, и именно летописца 70-х годов XI века⁷⁸ . Но в ряде случаев аналогичный (если не тот же) прием можно определенно наблюдать у летописца Десятинной церкви. Очевидно, летописец 80-х годов XI в. записал под 1079 г. в связи с сообщением о гибели Романа Святославича от половцев: "Суть кости его и доселе лежаче тамо"⁷⁹ .

То же самое относится к топографическим пояснениям летописца, которые М. К. Картер, пожалуй, с еще большим основанием рассматривает как особый стилистический и историографический прием. Датирующих признаков более всего именно в топографическом комментарии к летописной статье 6453 (945?) г.: "Бе бо тогда вода текущи въздоле горы Киевьския, и на подольи не седяху людье, но на горе; град же бе Киев, идеже есть ныне двор Гордятин и Никифоров, а двор княжь бяше в городе, идеже есть ныне двор Воротиславль и Чюдин, а перевесище бе вне града, и бе вне града двор другый, идеже есть двор Демьстиков за святою Богородицею; над горою двор теремный, бе бо ту терем камен"⁸⁰ . М. Н. Тихомиров указал, что Никифор и Чудин значатся в Прав-

⁷² Там же, стр. 53.

⁷³ Там же, стр. 124.

⁷⁴ Там же, стр. 145.

⁷⁵ Там же, стр. 157.

⁷⁶ А. Г. Кузьмин. Две концепции начала Руси в Повести временных лет. "История СССР", 1969, N 6; его же. Русские летописи как источник по истории древней Руси, стр. 110 - 111, 148 - 159, и др.

⁷⁷ ЛЛ, стр. 159 и 198; ср. Н. И. Костомаров. Лекции по русской истории. СПБ. 1801. стр. 29.

⁷⁸ М. К. Каргер. Древний Киев. Т. I. М. -Л. 1958, стр. 11 - 23.

⁷⁹ ЛЛ, стр. 198.

⁸⁰ Там же, стр. 54.

стр. 65

де Ярославичей, которую ученый датировал 1072 годом⁸¹ . Под 1068 и 1078 гг. упоминается "Тукы, брат Чюдин"⁸² . Сам Чудин - несомненно, крупный киевский боярин - в 1072 г. "держа Вышгород"⁸³ . Позднее он упоминается только у В. Н. Татищева: в 1083 г. он вел переговоры с Генрихом IV и венгерским королем Гезой⁸⁴ . Может быть, это обстоятельство вместе с напоминанием о храме "святой Богородицы" заставит отдать предпочтение опять-таки 80-м годам XI в., то есть летописцу Десятинной церкви. Более чем 'вероятно, что ему принадлежат и многочисленные топографические пояснения к тексту Корсунской легенды.

Следует подчеркнуть, что суть предлагаемых коррективов заключается не в ликвидации этапа 60-х годов XI в. в русском летописании и не в передатировании его. Речь идет о разных этапах и, видимо, о разных традициях. Последняя возможность предполагает очень сложную систему взаимоотношения летописных сочинений уже в эпоху Ярославичей. Размежевать их нелегко, тем более что во многих случаях они питаются сходными представлениями. Но все- таки есть некоторые отправные моменты для такого разделения. Летописец, включивший текст Сказания о славянской грамоте в свои записи, понятие "Русь" (в широком смысле) распространял на племена полян, древлян, северян, дреговичей, полочан и словен. Другой летописец проявлял особый интерес к племенам юго-запада, а также к вятичам и радимичам, которые, по его уверению, происходили "от ляхов". Известная несогласованность этих двух подходов проявляется, в частности, в следующем отрывке этнографического введения Повести временных лет, начинающемся с третьего повторения о полянах: "Поляном же живущимь особе, якоже рекохом, сущим от рода Словеньска, и нарекошася Поляне, а Деревляне от Словен же, и нарекошася Деревляне; Радимичи бо и Вятичи от Ляхов. Бяста бо 2 брата в Лясех, Радим, а другий Вятко и пришедъша седоста Радим на Съжю, и прозвашася Радимичи, а Вятъко седе с родом своим по Оце, от негоже прозвашася Вятичи. И живяху в мире Поляне, и Деревляне, и Север, и Радимичи, Вятичи и Хорвате. Дулеби живяху по Бугу, где ныне Велыняне, а Улучи и Тиверьци седяху по Днестру оли до моря, и суть гради их и до сего дне, да то ся зваху от Грек Великая Скуфь"⁸⁵ .

На внутреннюю противоречивость процитированного отрывка обратил внимание Б. А. Рыбаков. Он отметил, в частности, что если текст понимать буквально, то окажется, что "Ляхи" - не славяне⁸⁶ . Видимо, в отличие от составителя поляно-славянской концепции начала Руси, который подчеркивал единство всех славян, в том числе поляно- русов и ляхов, его преемник смотрел на этническую карту с несколько иной точки зрения. Примечательно, что в цитированном тексте совершенно отсутствует северная часть Руси. Зато о юге у этого летописца значительно больше сведений, чем у его предшественника, во всяком случае, юг его больше интересует. Представление о "ляшском" происхождении вятичей и радимичей проходит и через некоторые другие свидетельства об этих племенах. Так, говоря о походе Владимира на радимичей, летописец напоминает: "Быша же Радимичи от рода Ляхов; пришедъше ту ся вселиша, и платять дань Руси, повоз везуть и до сего дне"⁸⁷ .

⁸¹ М. Н. Тихомиров. Источниковедение истории СССР. Ч. I. М. 1940, стр. 54; его же. Исследование о Русской правде. М. 1941, стр. 62 - 66. В 1073 г., как известно, распался "триумвират" Ярославичей.

⁸² ЛЛ, стр. 167 и 194.

⁸³ Там же, стр. 177.

⁸⁴ В. Н. Татищев. История Российская. Т. II, стр. 94; ср. стр. 249 - 250, прим. 293.

⁸⁵ ЛЛ, стр. 11 - 12.

⁸⁶ Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, стр. 230.

⁸⁷ ЛЛ, стр. 82 (984 г.).

стр. 66

Особый "прозападный" акцент наблюдается также в двух известиях, говорящих о походе Олега на радимичей и Святослава на вятичей. Дань, которую взимали с полян, северян и вятичей хазары, вносилась по "белей веверице" (то есть зимней белке) "от дыма". Древляне были обязаны вносить дань Олегу "по черне куне". Дань мехами - очевидно, древнейший вид дани. Варяжская легенда говорит о дани гривнами. В статье 6393 (885) г. радимичи также представлены данниками хазаров, а после похода на них Олега они "въдаша Ольгови по щьлягу, якоже и Коза-ром даяху"⁸⁸ . "Козаром по щьлягу от рала", согласно статье 6472 (968?) г., давали и вятичи⁸⁹ , что противоречит ранее приведенному утверждению об уплате ими дани "от дыма" и белками, а не монетами. "Щеляги", как указал еще С. Гедеонов, - это "шиллинги", называемые в Польше⁹⁰ . Очевидно, речь идет о денариях западноевропейского, прежде всего северо-германского и англо-датского, происхождения, которые в большом количестве встречаются в Поморье, Польше и на Руси, причем именно в XI веке⁹¹ . С конца XI в. эти монеты практически исчезают, а мерой расчета становится гривна⁹² . Основной поток денариев шел на Русь балтийским путем, но был и прямой путь через Польшу⁹³ . С последним, возможно, связано и само название монет, что должно было ощущаться прежде всего в пограничной с Польшей Галицко-Волынской земле. Весьма показательно и определение дани "от рала". Помимо указанных выше текстов, о такой дани говорит еще статья 981 (6489) года. В ней сообщается, что после похода на "Ляхов" и занятия Перемышля, Червена и иных городов, "иже суть и до сего дне под Русью", Владимир "и Вятичи победи, и възложи на ня дань от плуга, якоже и отець его имаше"⁹⁴ . "Плуг" был единицей обложения у балтийских славян и поляков⁹⁵ .

Вслед за рассуждением о юго-западных соседях полян в летописи идет рассказ об обычаях славянских племен. В основе повествования здесь (как, видимо, вообще в древнейшем варианте введения) - противопоставление полян и древлян. Поляне, по летописи, "своих отець обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем и к деверем велико стыденье имеху, брачный обычай Имяху...". Древляне же, с точки зрения патриота полян, "живяху звериньским образом, живуще скотьски: убиваху друг друга, ядяху все нечисто, и брака у них не бываше, но умыкиваху у воды девица"⁹⁶ . Далее в летописи следует как бы второй слой текста. К древлянам здесь добавляются радимичи, вятичи и северяне. При этом их обычаи рисуются не вполне сходно с тем, что говорилось о них в первом противопоставлении полян и древлян. Летописец снова говорит, что "браци не бываху в них". Но самый обычай описан несколько иначе. Летописец говорит об "игрищах межю селы". "Схожахуся на игрища и на плясанье и на вся бесовьская игрища, и ту умыкаху жены собе, с неюже кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены". Здесь же дает-

⁸⁸ Там же, стр. 23.

⁸⁹ Там же, стр. 63.

⁹⁰ С. Гедеонов. Отрывки исследований о варяжском вопросе. "Записки Академии наук". Т. II, кн. 1 - 2. СПБ. 1862. Приложение N 3, стр. 175.

⁹¹ В. М. Потин. Древняя Русь и европейские государства в X - XII вв. Л. 1968, стр. 38 и сл.

⁹² Там же, стр. 85 - 86.

⁹³ Там же, стр. 62 - 66, 74 и др. Автор особенно подчеркивает непосредственные связи Руси и Поморья.

⁹⁴ ЛЛ, стр. 80.

⁹⁵ Гельмольд. Славянская хроника. М. 1963, стр. 55, 58, 200. По Гельмольду, "плуг" соответствовал участку пахоты, обрабатываемому с помощью двух волов или одной лошади. "Десятина" с "плуга" составляла меру зерна, 40 пучков льна и 12 монет "хорошей монеты" (местных денариев).

⁹⁶ ЛЛ, стр. 12.

стр. 67

ся описание обряда погребения, которое заключается напоминанием, что обычай этот "творять Вятичи и ныне"⁹⁷ . Видимо, еще одним слоем является следующая фраза: "Си же творяху обычая Кривичи и прочий погании, не ведуще закона божия, но творяще сами собе закон". Она сопровождается длинным комментарием - заимствованием из Хроники Георгия Амартола, принадлежащим, по всей вероятности, уже летописцу XII века. Извлечение из Хроники Амартола имеет оттенок не осуждения чуждых нравов, а скорее любопытства: "зане закон безаконьником отечьствие мниться"⁹⁸ . Здесь и вавилоняне, которым "всякое богостудное деянье яко добродетелье мнятся деюще", и "Гилиомь", где "жены... орють, зижють храми и мужьския дела творять, но и любы творять елико хощеть", и амазонки, и т. д.⁹⁹ . Не исключено поэтому, что следующее рассуждение о половцах должно соотноситься с тем текстом, который заключается напоминанием о современном летописцу обряде вятичей. "Якоже се и при нас ныне Половци, - как бы завершает летописец описание обычаев, - закон держать отець своих: кровь ироливати, а хвалящеся о сих, и ядуще мерьтвечину и всю нечистоту, хомеки и сусолы, и поимають мачехи своя и ятрови, и ины обычая отець своих творять".

Особенно интересны при этом последние строки рассуждения летописца: "Мы же хрестияне, елико земль, иже верують в святую Троицю, и в едино крещенье, в едину веру, закон имамы един, елико во Христа крестихомся и во Христа облекохомся"¹⁰⁰ . Н. К. Никольский обратил особое внимание на то, что в цитированном тексте христианская церковь понимается нерасчлененно, без противопоставления ее западной и восточной ветвей. "Это примечание летописца, - заметил он, - не могло принадлежать редактору-монаху, жившему в конце XI или начале XII века, когда вера варяжская перестала быть христианской, когда "бес" стал принимать образ ляха, когда опасение стало уделом не всех христиан, а только лиц, принявших греческое крещение и грекомонашескую веру"¹⁰¹ . "Заметка о христианах", считал Н. К. Никольский, "попала в летописный свод, или до монашеской окраски его, или же, по крайней мере, обязана своим происхождением источнику, составленному не в монашеской среде, а в среде, не разделявшей иноческих убеждений, но слитому с Повестью временных лет ее редактором"¹⁰² . Отсутствие "монашеской окраски" этот ученый обнаруживал и в сказаниях об Ольге и Владимире¹⁰³ . Примечательно, что описание нравов половцев он склонен был относить к 80-м - 90-м годам XI столетия¹⁰⁴ . Он допускал, что взгляд на христиан как на нерасчлененное целое мог относиться к первоначальному рассказу, в котором было только противопоставление полян-христиан языческим соседям. Но интуиция историка правильно подсказывала ему тот рубеж, когда эти специфические черты могли соединиться под пером одного автора.

В ряду "южных" сюжетов Повести временных лет привлекает внимание довольно значительный комплекс известий о Тмутаракани. Статья 1075 г. завершается сопоставлением похвальбы Святослава с аналогичным поступком библейского Езекии, причем, как отметил Д. С. Лихачев, летописец пользовался библейскими сюжетами свободно, без текстуальных заимствований¹⁰⁵ . Эту манеру можно заметить и в

⁹⁷ Там же, стр. 12 - 13.

⁹⁸ Там же, стр. 13.

⁹⁹ Там же, стр. 14 - 15.

¹⁰⁰ Там же, стр. 15.

¹⁰¹ Н. К. Никольский. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры, Л. 1930, стр. 34.

¹⁰² Там же.

¹⁰³ Там же, прим. 1.

¹⁰⁴ Там же, стр. 33.

¹⁰⁵ Д. С. Лихачев. Повесть временных лет. Т. II. М. -Л. 1950, стр. 410.

стр. 68

жизнеописании Ольги и Владимира. В том же духе выдержано и назидание в пересказе легенды о хозарской дани. По легенде, поляне некогда дали хозарам дань мечами. "Старци Козарьстии" увидели в этом акте дурное предзнаменование: обоюдоострый русский меч превосходил одностороннюю хозарскую саблю и предвещал будущее господство Руси над хозарами. Напомнив, что предсказание сбылось, летописец приводит аналогию из библейской истории: "Яко и при Фаравоне, цари Еюпетьстемь, егда приведоша Моисея пред Фаравона, и реша старейшина Фараоня: сей хощет смирити область Еюпетьскую, якоже и бысть: погибоша Еюптяне от Моисея, а первое быша работающе им; тако и си владеша, а послеже самеми владеють; якоже и бысть, володеють бо Козары Русьскии князи и до днешняго дни"¹⁰⁶ .

Последним правителем "Матрахи, Зихии и всей Хазарии" был Олег Святославич, которого автор "Слова о полку Игореве", очевидно, не случайно снабдил титулом "каган"¹⁰⁷ . Но в 1094 г. этот князь покинул Тмутаракань и перешел в Чернигов¹⁰⁸ . После этого русские князья больше не "владели" хозарами, да и сама Тмутаракань, через которую в XI в. могло осуществляться такое господство, уже не появлялась на страницах летописей. Цикл тмутараканских известий относится к 20-м - 30-м годам XI в., когда там княжил Мстислав, а затем к 60-м - 80-м годам того же столетия, когда там правили сначала Ростислав Владимирович (внук Ярослава), а затем его сыновья. А. А. Шахматов и многие его последователи придавали большое значение тому факту, что в 60-е годы XI в. Тмутаракань посетил печерский монах Никон. Пожалуй, это обстоятельство более всего способствовало созданию историографической версии о Никоне как летописце 70-х годов XI века. Но летописные известия о Тмутаракани не совпадают со сведениями, которые, например, сообщает Нестор в Житии Феодосия. Нестор, в частности, приписывает Никону создание в Тмутаракани церкви Богородицы и монастыря около нее, настаивая, таким образом, на особой "просветительной" роли Печерского монастыря на далеком Тмутараканском "острове"¹⁰⁹ . Летопись же создание тмутараканской церкви Богородицы относит к деятельности князя Мстислава. Следует отметить, что сооружение церкви Богородицы в Тмутаракани не в последнюю очередь интересовало летописца. Именно в этой связи им приводится знаменитая легенда о единоборстве Мстислава с Редедей. Изнемогающий Мстислав дал обет Богородице построить в случае победы церковь в ее имя. Победив же, он "пришед Тмутороканю, заложи церковь святыя Богородица, и создаю, яже стоить и до сего дне Тмуторокани"¹¹⁰ .

Мстислав умер уже будучи черниговским князем и был погребен в заложенном и еще недостроенном храме Спаса, где позднее хоронили Святославичей. Летописец при этом рисует "портрет" князя: "Бе же Мьстислав дебел телом, чермен лицем, великыма очима, храбор на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, "и питья, ни еденья браняше"¹¹¹ . Второй "портрет" дается в летописи в связи с рассказом о гибели в Тмутаракани в 1066 г. Ростислава Владимировича. Он появился в Тмутаракани в 1064 г. в сопровождении Вышаты Остромирича и Порея. Летописец довольно подробно и живо рассказывает об от-

¹⁰⁶ ЛЛ, стр. 16.

¹⁰⁷ Ср. А. В. Соловьев. Восемь заметок к "Слову о полку Игореве". ТОДРЛ. Т. XX. Л. 1964, стр. 378; см. также В. Л. Янин. Актовые печати Древней Руси. Ч. 1. М. 1970, стр. 26 - 29.

¹⁰⁸ ЛЛ, стр. 218. Около этого времени район Тмутаракани переходит под контроль Византии. См. В. Л. Янин. Указ. соч., стр. 29.

¹⁰⁹ Ср. "Успенский сборник XII - XIII вв.". Под редакцией С. И. Коткова. М. 1971, стр. 86 ("И бысть манастырь славьн, иже и доныне есть, приклад имый в сии Печерьскый манастырь").

¹¹⁰ ЛЛ, стр. 143.

¹¹¹ Там же, стр. 146 - 147.

стр. 69

равлении Ростислава греческим котопаном (наместником). Но автору как будто ближе не Тмутаракань, а Корсунь: "Котопан же пришед Корсуню поведаше, яко в сий день умреть Ростислав, якоже и бысть; сего же котопана побита каменьем Корсуньстии людье". Здесь же дается и "портрет" князя: "Бе же Ростислав мужь добль, ратен, взрастомь же леп и красен лицемь, и милостив убогым; и умре месяца февраля в 3 день, и тамо положен бысть в церкви святыя Богородица"¹¹² .

Таким образом, в летописи от XI в. сохранилось четыре "портрета": Мстислава, Ростислава, Изяслава и Ярополка. Во всех них ощущается одна рука или по крайней мере принадлежность к одной традиции. Любопытно, что в Ипатьевской летописи вместо слова "тамо" (положен) читается "тако", а Ермолаевский список называет церковь, в которой был погребен Ростислав, "Десятинной"¹¹³ . Но последнее чтение, по всей вероятности, ошибочное. Связь здесь может быть другая, не столь непосредственная. Н. Н. Воронин обратил внимание на тенденциозный характер традиции Печерското монастыря, согласно которой разные храмы Богородицы ставились в зависимость от одноименного печерского храма (освящен в 1089 г.)¹¹⁴ . Эту мысль поддержал М. А. Ильин, указавший, в частности, что образцом во многих случаях являлась именно Десятинная церковь¹¹⁵ . Церковь Богородицы в Тмутаракани, вопреки рассказу Нестора, могла появиться именно под влиянием киевской Десятинной. Такая зависимость, возможно, сказывается уже в том, что в обоих случаях не уточняется, к какому именно празднику Богородицы приурочены эти храмы.

"Портреты" в большом количестве имеются и в "Истории Российской" В. Н. Татищева, и наличие их в повествовании XII в. Б. А. Рыбаков объясняет влиянием все той же "Раскольничей летописи", которая сохраняла постоянное внимание к делам Юго-Западной Руси. Но как можно видеть, самая манера оживления повествования описанием внешности князей сложилась уже в XI веке. Видимо, в исчезнувшей летописи были использованы такие источники, в которых продолжалась (может быть, через промежуточные своды) традиция Десятинной церкви. В этой связи представляют интерес и отдельные оригинальные известия в "Истории Российской", проливающие свет на некоторые аспекты своеобразного кругозора летописца. Так, под 1038 г. В. Н. Татищев сообщает о том, что "родился Владимиру Ярославичу сын Ростислав, а при кресчении назван Михаил"¹¹⁶ . После смерти Игоря Ярославича, по В. Н. Татищеву, Ростислав был переведен во Владимир Волынский¹¹⁷ . Существенное добавление делает В. Н. Татищев к рассказу летописи о кончине Ростислава: "Княгиня же его, уведав о сем, хотела и с детьми в Венгры ко отцу отъехать, но Изяслав, великий князь, детей ей не дал, а самой ехать не воспретил"¹¹⁸ . В примечании историк прямо указывает, что о княгине говорил один Раскольничий летописец¹¹⁹ . Весьма существенно указание В. И. Татищева на то, что возвращавшемуся в 1077 г. Изяславу обещали помощь Ростиславичи¹²⁰ . Вполне вероятно, что сходная судьба сближала изгоев и изгнанников. Ростиславичи, во всяком

¹¹² Там же, стр. 162.

¹¹³ ПСРЛ. Т. II, стб. 155 и приложение, стр. 12.

¹¹⁴ Н. Н. Воронин. Политическая легенда в Киево-Печерском патерике ТОДРЛ. Т. XI. М. -Л. 1955.

¹¹⁵ М. А. Ильин. О наименовании Десятинной церкви. "Советская археология", 1965, N 2, стр. 266 - 268.

¹¹⁶ В. Н. Татищев. История Российская. Т. II. М. -Л. 1963, стр. 78.

¹¹⁷ Там же, стр. 83.

¹¹⁸ Там же, стр. 83 - 84.

¹¹⁹ Там же, стр. 246, прим. 274. В первой редакции этого добавления нет, что подтверждает правильность общего положения Б. А. Рыбакова о вторичном привлечении В. Н. Татищевым Раскольничей летописи.

¹²⁰ В. Н. Татищев. История Российская. Т. II, стр. 92.

стр. 70

случае, были постоянными врагами Святославичей - главных соперников Изяелавова рода. Позднее их пути разошлись, и Ярополк пал жертвой происков Ростиславичей, за что и осуждает их летописец. У В. Н. Татищева есть также сюжет, объясняющий повышенный интерес летописца 70-х - 80-х годов XI в. к Корсуни и южным районам. Историк записал под 1076 г., что византийский император Михаил, потерпев поражение от болгар и получив отказ корсунян признавать его верховную власть, просил (за богатые дары, разумеется) Святослава и Всеволода о помощи против болгар и корсунян. Святослав сам намеревался идти на Болгарию, а Владимир и Глеб были посланы на Корсунь. Но Святослав заболел и умер. Вскоре умер и Михаил. По воцарении же Никифора Всеволод распустил собранное войско, а Владимир вернулся из Корсуни¹²¹ .

В. Г. Васильевский нарисовал в свое время увлекательную картину взаимоотношений русских князей с Константинополем в 70-е г. XI в предположив, что Всеволод Ярославич был адресатом двух писем Михаила VII Дуки (1071 - 1078 гг.)¹²² . М. В. Левченко нашел соображения выдающегося русского византиниста недостаточными¹²³ . Однако он рассмотрел далеко не все аргументы В. Г. Васильевского. Сложившаяся на Руси в 70-е годы XI в. ситуация предполагала именно дифференцированный подход Константинополя к русским князьям. Если же допустить, что Святослав и Всеволод были склонны поддержать императора, то от Изяслава можно было скорее ожидать поддержки корсунцев против Константинополя. Следует подчеркнуть, что в Болгарии в 1072 - 1073 гг. имело место крупное восстание, которое, возможно, не было вполне подавлено и в последующие годы¹²⁴ . Что касается Корсуни, то о ее отпадении другие источники не сообщают. Но, как было отмечено выше, в статье 1066 г. корсуняне противопоставлены грекам. Греки коварством стремятся устранить популярного князя, корсуняне же оказываются его сторонниками и побивают камнями греческого наместника. Тот же антигреческий мотив звучит в статье 971 г., в реплике летописца, что "суть бо Греци лстивы и до сего дни"¹²⁵ .

В этой обстановке и корсунская легенда могла иметь определенную антивизантийскую направленность. Напомним, что летописец нигде не показывает знакомства с топографией Тмутаракани. Но в Корсуни он бывал. Уже во внелетолисном варианте Корсунской легенды - "Слове о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь" - чувствуется детальное знание ее автором топографии районов, прилегающих к Корсуни. Летописец, вставивший легенду в свод, дает и дополнительные пояснения топографического характера. Как было отмечено выше, на летописной версии Корсунской легенды лежит налет полемики с иными религиозными течениями, в том числе и такими, которые покушались на самую "десятину". В молодой христианской стране боролись и сосуществовали различные тенденции и даже варианты новой религии. Помещенная под 986 г. "Речь философа" явно не согласуется с Корсунской легендой. "Речь" тоже является вставкой. Специалисты отмечают в ней некоторые болгарские и западнославянские признаки¹²⁶ . Но соединилась с русским летописанием она, видимо, раньше включения в него Корсунской легенды.

¹²¹ Там же, стр. 91 - 92.

¹²² В. Г. Васильевский. Труды. Т. I, вып. 1. СПБ. 1909, стр. 34 и др.

¹²³ М. В. Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений. М. 1956, стр. 407 - 418.

¹²⁴ Г. Г. Литаврин. Болгария и Византия в XI^-XII вв. М. 1960, стр. 402 и сл., а также стр. 409, прим. 32.

¹²⁵ ЛЛ, стр. 68.

¹²⁶ А. С. Львов. Исследование Речи философа. "Памятники древнерусской письменности". М. 1968, стр. 393. Автор окончательно решает вопрос о нерусском происхождении "Речи".

стр. 71

Не вполне ясно, с какой версией христианизации Руси связан своеобразный "символ веры". Хотя он помещен в рассказе о крещении Владимира в Корсуни, он мог быть остатком того текста, который переделывал сторонник корсунской версии. Дело в том, что во внелетописном варианте легенды этого "символа" нет. Летописный "символ веры" - это важная и пока не вполне раскрытая страница если не истории русской церкви, то по крайней мере круга культурных связей Древней Руси. В "символе" имеются полуарианские черты, которые давно были замечены, но не получили убедительного объяснения¹²⁷ . Нельзя, во всяком случае, согласиться с попыткой свести все к ошибкам перевода: черты арианства проявляются в самой сути текста (превосходстве, "старшинстве" "бога-отца" над "богом- сыном"). К тому же имеются данные о широком распространении арианства у западных славян - последователей Кирилла и Мефодия. Примечательно, что римская церковь преследовала славянскую письменность (глаголицу) не потому, что она славянская (или готская, по терминологии римских авторов), а потому, что она якобы была арианской. В середине XI в. был объявлен еретиком и сам Мефодий, а его "готское" письмо признавалось "еретическим"¹²⁸ .

Напомним, что с 1033 по 1097 г. в Чехии существовал Сазавский монастырь, где богослужение велось на славянском языке. В 1061 г. монахи этого монастыря были изгнаны чешским князем Спитигневом II (1055 - 1061 гг.) по обвинению в ереси¹²⁹ . Хотя характер "ереси" в данном случае не раскрывается, факт этот может быть сопоставлен с широкой волной преследования славянского богослужения по обвинению в арианстве. Весьма существенно, что в XI в., по-видимому, существовали двусторонние связи между русскими и чешскими церковными центрами. Сказание о Борисе и Глебе было знакомо с преданиями о чешских святых Людмиле и Вячеславе¹³⁰ . В свою очередь, в Сазавском монастыре почитались первые русские святые¹³¹ .

Таким образом, появление полуарианского "символа веры" в летописи может быть объяснено теми контактами, которые имели русские церковные центры со славянским западом. А. ,Н. Насонов обратил внимание на то, что "Нестор при составлении жития Бориса и Глеба ("Чтения") пользовался, по-видимому, редакцией жития братьев, составленной в Десятинной церкви, но до нас не дошедшей"¹³² . В этой редакции, в частности, имелся эпизод с посещением Глебом Десятинной церкви. В Сазавском монастыре предпочтение отдавалось Глебу перед Бори-

¹²⁷ Ср. П. Заболотский. К вопросу об иноземных источниках "Начальной летописи". "Русский филологический вестник". Т. 45. Варшава. 1901, стр. 25 - 30; А. А. Шахматов. Разыскания.., стр. 156; Н. К. Никольский. Материалы.., стр. 1 - 2, 7; П. И. Потапов. К вопросу о литературном составе летописи. "Русский филологический вестник". Т. 63. Варшава. 1910, стр. 6 - 12; Н. М. Петровский. К вопросу об источниках "Повести временных лет". "Известия Северо-восточного археологического и этнографического института". Т. II. Казань. 1921, стр. 55 - 56, и др. На важности выявленных особенностей текста особенно настаивал П. Заболотский. Н. К. Никольский и А. А. Шахматов склонны были видеть здесь недосмотр или увлеченность летописца чисто литературной стороной. П. И. Потапов и Н. М. Петровский "защищали" Владимира и летописца от обвинения в ереси.

¹²⁸ В. Ягич. История сербско-хорватской литературы. Казань. 1871, стр 56; ср. там же, стр. 58: рассказ сплитского архидиакона Фомы о запрещении славянского богослужения из-за арианства. Глаголица оставалась символом арианства в Иллирии (прародине славян, по Сказанию о славянской грамоте) вплоть до XIII в. (ср. Й. Хамм. Сумерки глаголической письменности. "Тържествена сессия за 1100 годишнината на славянската писменост". София. 1965, стр. 90 - 91).

¹²⁹ Н. К. Никольский. Повесть временных лет, стр. 17; "Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности". Подг. А. И. Рогов. М. 1970, стр. 12 - 13.

¹³⁰ Н. Н. Ильин. Указ. соч., стр. 45 - 65, и др.

¹³¹ "Сказания о начале Чешского государства...", стр. 14.

¹³² А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 49 - 50.

стр. 72

сом¹³³ . Напротив, Владимир Мономах называл одного Бориса, явно, оставляя в тени Глеба ¹³⁴ . В этих мелочах (не лишенных определенной политической тенденции) опять-таки можно видеть признаки "западной" ориентации клира Десятинной церкви, имея в виду не Рим, как таковой, а церковную организацию западных славян¹³⁵ .

В свое время Н. К. Никольский отметил оптимистический характер раннего русского христианства: "спасение" достигается уже самим актом крещения, а любовь к ближнему, милостыня обеспечивают вечное блаженство¹³⁶ . Эти наблюдения привлекли внимание А. Е. Преснякова, который заметил, что "в наших старших летописных сводах сказывается перебой двух церковных традиций, двух церковно-религиозных воззрений, из которых одно связано с именем Владимира, другое - Ярослава"¹³⁷ . А. Е. Пресняков, отчасти под влиянием построения М. Д. Приселкова, объяснял такой переход выдвижением на первый план вместо Десятинной церкви Софийского собора. Весьма вероятно, что у Ярослава имелись чисто политические основания питать недоверие к Десятинной церкви, настоятель которой оказался союзником польского короля. Но обострение отношений с Византией в середине 40-х годов XI в. приводит к сближению с Польшей и установлению родственных связей двух правящих домов. Эти события, очевидно, способствовали новому возвышению Десятинной церкви. Именно здесь в 1044 г. был произведен странный акт крещения и погребения останков убитых задолго до этого князей Олега и Ярополка. Пл. Соколов не без основания заметил, что такой акт мог совершиться только в отсутствие митрополита Феопемпта, иначе последний смог бы "разъяснить благочестивому Ярославу недопустимость крещения покойников"¹³⁸ . Но символический жест, как бы соединявший языческую Русь с христианством и провозглашавший своего рода амнистию зачинателям усобиц прошлого столетия ради единства Русской земли, связан не с Ярославом, а с Десятинной церковью. Этот жест мог быть именно результатом продолжавшегося соперничества традиционного центра русского христианства с греческой митрополией.

О том, что в 40-е годы XI в. авторитет Десятинной церкви стоял весьма высоко, свидетельствует одна любопытная деталь. Согласно Корсунской легенде, во время взятия Корсуни войском Владимира были захвачены "мощи святого Климента и Фифа, ученика его". В Десятинной церкви имелся придел в честь этого святого, а Титмар Мерзебургский и самую церковь именовал храмом Климента. В 1048 г., когда французские послы отправились на Русь просить руки дочери Ярослава, один из них (Роже Шалонский) получил специальное поручение: проверить связанные с этим почитаемым на западе святым данные (Климент - четвертый римский папа). Роже подтвердил, что в Киеве молились Кли-

¹³³ "Сказания о начале Чешского государства...", стр. 14, прим. 7.

¹³⁴ ЛЛ, стр. 240.

¹³⁵ Последние исследования показывают, что и в Польше в XI в. были сильны тенденции к поддержанию тесных контактов с "греческой" половиной христианского мира, прежде всего, конечно, с Русью. Это проявлялось и в строительстве церквей византийского типа и в сохранении славянской литургии и письменности (на части монет имя Болеслава Великого выбито кириллицей). Само собой разумеется, что в традиционных центрах последователей Кирилла и Мефодия эти стремления были еще более заметны. Сами "варяжские" истоки традиции Десятинной церкви могут быть удовлетворительно объяснены только исходя из представления о славяноязычии основной массы "варягов" (ср. А. Г. Кузьмин. "Варяги" и "Русь" на Балтийском море. "Вопросы истории", 1970, N 10).

¹³⁶ Н. К. Никольский. О древнерусском христианстве. "Русская мысль". Кн. 6. 1913, стр. 11 - 15 и др.

¹³⁷ А. Е. Пресняков. Лекции по русской истории. Т. I. М. 1938, стр. 113

¹³⁸ Пл. Соколов. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV века. Киев. 1913, стр. 44 - 45.

стр. 73

менту как святому¹³⁹ . Само собой разумеется, что до полного разрыва церквей обе ее половины питались примерно одними и теми же преданиями. Но акценты давно уже были смещены. Культ того или иного святого захватывал лишь определенную область. Так было и с Клименттом, так стало уже после разрыва церквей с культом Николы.

В 1051 г. тенденция к независимости русской церкви достигла кульминации, выразившись в поставлении митрополита Иллариона-русина собором русских епископов без санкции Константинополя. Позднее, однако, византийской церкви удалось упрочить свое положение, используя, в частности, политические разногласия Ярославичей. Грек митрополит Георгий, возглавлявший русскую церковь в 70-е годы XI в., оставил весьма резкое "Стязание с латиной" и пытался препятствовать канонизации русских святых Бориса и Глеба в 1072 году. Однако руководителям церкви приходилось, несомненно, считаться с настроением русского общества. Хотя Всеволод, женатый на дочери византийского императора Константина Мономаха, был, безусловно, более склонен к тесным контактам с Византией, нежели Изяслав, связи с Западом отнюдь не прерывались и в период его княжения. Правда, в 80-е годы XI в. и Константинополь делал некоторые шаги к примирению¹⁴⁰ . Но Русь занимает в планах римской церкви особое место. К 1088 - 1089 гг. относится послание антипапы Климента III с предложением о воссоединении римской и русской церквей¹⁴¹ . В свою очередь, папа Урбан II имел какое-то отношение к установлению (около 1088 г.) празднования на Руси памяти Николы Мирликийского¹⁴² . Послание- ответ митрополита грека Иоанна II, хотя и повторяет претензии православной церкви к католической в духе требований Константинополя, все-таки выдержано в умеренном тоне. "По духу любви и мягкости тона, - говорит в этой связи А. С. Павлов, - который проходит через послание Иоанна от начала и до конца, оно составляет довольно редкое исключение не только в русской, но и в греческой литературной полемике против латинства" ¹⁴³ . Напомним, что тот же автор решительно осуждал браки русских князей с католиками¹⁴⁴ . Его позиция, следовательно, была обусловлена определенными настроениями киевского общества. В литературе указывалось, в частности, что послание- ответ является результатом соборного обсуждения¹⁴⁵ . Митрополит должен был идти на уступки тем, кто оставался сторонником неразделенной церкви, и настаивал на сохранении нормальных отношений с Западом. Именно эта позиция и нашла отражение в составленном тогда летописном своде.

Следует еще раз подчеркнуть, что в 70-е - 80-е годы XI в. при Десятинной церкви определенной редакционной обработке подвергаются уже имевшиеся письменные, причем довольно многочисленные материалы. В глубокую древность уходят сказания о полянах и древлянах. Очевидно, на уже записанный текст ориентирован цитированный выше комментарий под 945 г., причем первоначальная запись имела в виду еще ста-

¹³⁹ Ср. О. Пирлинг. Россия и папский престол. М. 1912, стр. 15 - 16. О Псалтыри Одальрика, содержащей запись о посольстве, см.: В. Т. Пашу то. Внешняя политика Древней Руси. М. 1968, стр. 328, прим. к стр. 132.

¹⁴⁰ Ср. В. Г. Васильевский. Труды. Т. I. стр. 83 и сл.

¹⁴¹ Ср. М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории..., стр 142 - 148; Б. Я. Рамм. Указ. соч., стр. 68 - 69.

¹⁴² Тверской сборник (ПСРЛ. Т. XV, стб. 176 - 181) под 1088 (6596) г. помещает большое сказание о перенесении мощей Николы "от Мир в Барград". Культ Николы получил широкое распространение именно на Руси.

¹⁴³ А. С. Павлов. Критические опыты по истории древнейшей греко-русской полемики против латинян. СПБ. 1878, стр. 61.

¹⁴⁴ "Русская историческая библиотека". Т. VI. СПБ. 1908, стр. 342.

¹⁴⁵ М. Д. Приселков. Указ. соч., стр. 142 (в пользу такого предположения говорят заключительные фразы послания, где митрополит как бы выступает от имени всех русских иерархов).

стр. 74

рый Киев, доярославовой поры¹⁴⁶ . В сказаниях об Ольге вообще легко выделяются два слоя: светский и житийный. Но в отличие от широко распространенного мнения, клерикальные тексты являются позднейшим наслоением. Их устранение дает вполне связный и логичный текст¹⁴⁷ . То же самое можно сказать и о жизнеописании Владимира¹⁴⁸ . Обращения к Соломону и параллелям из библейской истории являются, видимо, творчеством летописца Десятинной церкви. Поэтому, например, во внелетолисных житиях Ольги отсутствуют текстуальные совпадения с летописью¹⁴⁹ . Именно эти тексты не находят полной аналогии также во вне-летописных памятниках, посвященных Владимиру. Вместе с тем в сказаниях о Владимире имеются такие сюжеты, которые вообще трудно приписать духовному лицу. Достаточно напомнить не вполне приличный с точки зрения церковной рассказ о посольствах к Владимиру представителей разных вероисповеданий. Мусульмане, например, прельщают его возможностью творить "блуд". "Володимер же, - без всякого почтения замечает летописец, - слушаше их, бе бо сам любя жены и блуженье многое, послушаше сладко; но се ему бе нелюбо, обрезанье удов и о неяденьи мяс свиных, а о питьи отнудь, рька: "Руси есть веселье питье, ке можем бес того быти"¹⁵⁰ . Немецкие послы тоже стараются заинтересовать князя. Они убеждают его, что Римская церковь не ставит ограничений как раз по тем пунктам, которые не позволили ему принять "веру Бохмита", "Аще кто пьеть или ясть, - говорят послы, - то все въ славу божию, рече учитель нашь Павел"¹⁵¹ . К сожалению, позднейшие переделки ("Речь философа", Корсунская легенда) закрыли от нас окончание этой довольно едкой пародии, и мы не знаем, чем прельщали русского князя греки. Имя Павла упоминается в летописи и в другой связи. Он признается учителем полян-руси в Сказании о славянской грамоте¹⁵² . Но там это положение ни в коей мере не шаржируется.

Видимо, тот же летописец не стесняется пародировать и военные успехи киевского князя. Так, в связи с походом 985 г. на болгар он передает "разговор" Владимира с Добрыней. "Рече Добрына Володимеру, - замечает летописец, - съглядах колодник, и суть вси в сапозех; сим дани нам не даяти, пойдем искат лапотников"¹⁵³ . Летописец высмеивает новгородцев, которые "возмуть на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добыоть, едва слезуть ле живи... и творять мовенье собе, а не мученье"¹⁵⁴ . Радимичей он высмеивает за то, что они "волъчья хвоста бегають"¹⁵⁵ . Весь этот юмор сосредоточивается вокруг известий X в., и автор своеобразной пародийной истории едва ли далеко отстоял от времени Владимира.

Можно привести и другие, в том числе хронологические (особая система счета лет, достоверность основной хронологической канвы) признаки летописной работы около того времени, к которому ее относили М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, Л. В. Черепнин, Н. К. Никольский. Но это тема, требующая самостоятельного рассмотрения. Здесь доста-

¹⁴⁶ В летописном сказании о мести Ольги древлянам обычно видят сказочные сюжеты. Но предание было записано очень рано. В третьей четверти XI в. летописцу пришлось уже разъяснять его содержание. Берег, куда, по преданию, прибыли древлянские послы, оказался вдали от реки, так как Днепр изменил русло. На месте княжеского дворца X в. в XI в. располагались дворы киевских бояр. В том же старом княжеском дворце происходил последний акт усобицы Ярополка и Владимира, с живыми подробностями описанный летописцем.

¹⁴⁷ А. Г. Кузьмин. Русские летописи..., стр. 186.

¹⁴⁸ Там же, стр. 116 - 119 и др.

¹⁴⁹ Н. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития. М. 1915, стр. 2 и сл.

¹⁵⁰ ЛЛ, стр. 83.

¹⁵¹ Там же.

¹⁵² Там же, стр. 28.

¹⁵³ Там же, стр. 82.

¹⁵⁴ Там же, стр. 7 - 8.

¹⁵⁵ Там же, стр. 82.

стр. 75

точно подтвердить тезис о многообразии и разноплановости исторических сочинений XI века. Летописцы неодинаково относились и к своему труду и к источникам. А. А. Шахматов в Новгородской I летописи (младшего извода) видел памятник, предшествующий Повести временных лет. И это правильно в том смысле, что в Новгороде привлекалась другая редакция киевской летописи, возникшая ранее ныне нам известной. Но это не значит, что "излишки" Повести временных лет по сравнению с Новгородской I летописью являются позднейшими сочинениями. Летописание вовсе не сводилось к последовательному обосложне-нию предшествовавшего текста; сюжеты, исключенные одним летописцем, могли сохраняться в других традициях. Многие из текстов, отличающие Начальную летопись от Новгородской I, никак не могли появиться позднее XI века. Ведь в Новгородской летописи пропущены некролог-похвала Изяславу, статьи о Ярополке Изяславиче, отсутствует указание на уход Анастаса в Польшу. Нет "прозападных" симпатий и в вводной части летописи, которая вообще резко сокращена, переработана и частично заменена материалом иных традиций. Иными словами, из Новгородской I летописи вытравлено почти все, что составляло специфику мировоззрения летописца Десятинной церкви. Очевидно, политическая острота проводившейся автором 80-х годов XI в. концепции сознавалась и вызывала противодействие. В киевском своде, легшем в основу Новгородской I летописи (киевские известия идут в ней до 1115 г.), предшествующее летописание было передано в существенно урезанном виде. Но в разных культурных центрах Юго-Западной Руси, а может быть, и в самой Десятинной церкви, этот материал продолжал использоваться. Позднее он вошел в новое соприкосновение с традициями других политических направлений и церковных центров, в частности с печерским летописанием. В таком виде (в редакции не ранее 20-х годов XII в.) он и дошел до нас в составе Лаврентьевской и Ипатьевской летописей. Я. Длугошу и другим польским хронистам, составителям летописных сборников в XVII в., а также В. Н. Татищеву были известны памятники, дававшие более полное представление о "прозападных" традициях древнерусского летописания.

Постоянный адрес данной публикации: