А.Д. ВОСКРЕСЕНСКИЙ РОССИЯ И КИТАЙ: ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ. М., Московский общественный научный фонд; ООО "Издательский центр научных и учебных программ", 1999, 408 с.

От редакции. Мы завершаем дискуссию-обсуждение книги А.Д. Воскресенского ^* публикацией его заключительного слова.

Если бы несколько лет назад мне сказали, что книга "Россия и Китай: теория и история межгосударственных отношений" вызовет такой интерес у российского академического сообщества, я бы не поверил, а посему благодарен всем участникам обсуждения за вопросы и контраргументы, высказанные пылко и непредвзято, а журналу "Восток" - за то, что он стимулирует наше научное сообщество к такого рода дискуссиям.

Несмотря на нарочитый академизм, полемический задор книги не остался незамеченным. Сегодня, в наш век постмодернистских субъективно-глобализированных демократических обществ, предложить в переформулированном виде старый добрый политический реализм, возможно, означает показаться старомодным. Впрочем, внимательный читатель увидел, что предложенная версия политического неореализма существенно отличается от апробированной классиками, а во многом и кардинально расходится с ней. При этом все противники всех версий "устарелого" политического реализма - и постмодернисты, и интернационалисты, и неомарксисты, и приверженцы теорий глобализации и демократического мира - случайно или нарочито в своей критике забывают самое главное: в реальной внешней политике, в реальном мире дипломатов и стратегов-практиков ценится прежде всего политический реализм за то, что он "работает" и позволяет строить реальные внешнеполитические курсы и прогнозировать внешнеполитические события.

Все другие теории, вне зависимости от их интеллектуальной элегантности или пропагандистской значимости, позволяют объяснять некоторые тенденции, подчас весьма важные, а иногда только кажущиеся важными. Интересно, что мой самый острый критик Н.А. Косолапов попытку в предложенной концепции "уйти" от редукционистского анализа, свойственного, в частности, марксизму, назвал "произволом исследователя", хотя, к примеру, В.Я. Белокреницкий обратил внимание на то (это специально оговорено во введении и в методологической части книги), что речь идет не о свободе вообще от всяких оценок, а о свободе от оценок, которые привнесены иными соображениями, помимо тех, которые вытекают из самого подхода. При этом, подчеркну еще раз, концепция многофакторного равновесия не является теорией в традиционном смысле, ибо не ставит целью зафиксировать превалирующий порядок вещей, а потому гораздо в меньшей степени, чем другие теории, подвержена идеологической или геополитической конъюнктуре, хотя это и позволяет ее критиковать, в частности из-за различия идеологических и геополитических позиций.

Главный пафос книги в концепции многофакторного равновесия, которая позволяет проводить анализ динамики и преемственности отношений между государствами, прежде всего

^* См.: Восток (Oriens). 2000, N 5, с. 171-182; N 6, с. 144-157.

стр. 180

двусторонних, в широких исторических рамках. Такой подход не только дает возможность рассматривать в комплексной взаимосвязи политические и экономические проблемы, вопросы безопасности и экономики, но и задает этой взаимосвязи новые измерения, т.е. позволяет учесть социальные и культурные факторы при анализе мощи государства, а также ряд других сочетаний факторов развития, которые не могут быть проанализированы в комплексе в рамках существующих подходов. В этом смысле в книге очень четко, на мой взгляд, показано, чем данный подход отличается от политического неореализма и чем меня не устраивает политический (нео)реализм (с. 72-84).

Можно спорить, в какой степени удалось воплотить замысел в реальность (порой действительно, как точно угадал А.И. Салицкий, я физически чувствовал, что сил одного исследователя для этого недостаточно), но нельзя при этом отрицать, что предложенный концептуальный подход дает возможность пронаблюдать взаимную динамику различных факторов в исторической перспективе, а следовательно, увязать прошлое и настоящее, что трудно сделать в историческом исследовании в силу априори присущего ему взгляда "назад". Это никогда и не делалось ни в одном политологическом исследовании типологически схожего характера, хотя многократно всеми востоковедами декларировалась практическая необходимость такого рода подхода. Интересно, что в части материалов дискуссии (А.В. Ломанов, А.И. Салицкий, Д.В. Тренин) можно найти немало оригинальных и более детальных, чем у меня, аргументов "за".

Равновесие в моей книге понимается как относительный баланс выбранных переменных, действующих в течение определенного периода времени, при этом специально оговаривается (с. 119; по-видимому, Н.А. Косолапов просто "просмотрел" этот параграф), что факторы в реальной действительности пребывают в процессе постоянного эволюционного изменения, т.е. равновесие определяется не как статическое (стабильное равновесие - не равнозначно статическому, ссылку на школьный учебник физики я не делал), а как постоянный процесс замены прежнего равновесия новым временным. Понимание идеального равновесия (которого не бывает в реальной жизни) как достигаемого при минимуме затрат и минимальном внимании не означает, как выражается Н.А. Косолапов, "плюнуть на внешнюю политику". В реальности это отражает, скорее, идеальную отлаженность внешнеполитического механизма, несмотря на которую всегда существует некоторая аберрация (хотя бы из-за того, что мир более сложен и многогранен, чем любой внешнеполитический анализ). Накапливаясь, она и приводит к возникновению внешнеполитических проблем и кризисов. Такая постановка вопроса, кстати, также полностью соответствует теории физического равновесия и теории систем, обильные ссылки на соответствующие положения которых найдет внимательный читатель.

Много интересных критических замечаний (А.И. Салицкий, Н.А. Косолапов) было высказано и по проблеме национального интереса, что вполне естественно, учитывая острую дискуссию по этому вопросу, не стихающую в наших общественных науках в последние 10 лет (см., например. Полис, 1995, N 1). При этом в предложенных мной определениях нет никакого видящегося Н.А. Косолапову "методологического парадокса" - дело не в том, что интересы правительства могут быть "шире" или "уже" национальных (не следовало бы так нарочито буквально понимать схематическую иллюстрацию), а в том, что они не совсем совпадают. Теоретически же и в конкретные исторические периоды, как правильно отметил Н.А. Косолапов, интересы правительства могут быть в том числе и шире национальных. Возьмем, к примеру, Временное правительство или правительство большевиков в России. Интересы того и другого были шире и при этом полностью не совпадали с национальными и общественными, но первое пало, так как в критической области (по вопросу о мире) расходилось с обществом, а второе выстояло, так как этот компонент их интересов (а также, на короткое время, и некоторые другие) соответствовал интересам общества (в частности крестьянских масс). Впоследствии же (при "раскулачивании"), большевики стали опираться уже на другие компоненты общественных интересов и т.д. Точно так же и в тоталитарном обществе, при максимальном противоречии общественных и государственных интересов, речь не идет о полном отсутствии (противоречие не есть отсутствие) национальных интересов - понимание концепции таким образом отдавало бы слишком нарочитым примитивизмом.

То же самое касается и понятия общечеловеческих интересов (контраргументы А.И. Салицкого и Н.А. Косолапова), т.е. интересов к созданию условий для нормального развития людей, которое не угрожало бы их существованию как биологического вида. Речь не идет о различного рода аберрациях. В реальном мире встречаются, кстати, как убийцы и самоубийцы,

стр. 181

так и сообщества, не только пропагандирующие, но и реально осуществляющие геноцид. Действительно, иногда кажется, что люди как бы и не стремятся к созданию условий для сохранения своего биологического вида, но было бы неверно отрицать наличие такого рода фундаментального интереса (хотя это положение концепции, как, впрочем, и эволюционный принцип, действительно взяты априори). Однако, если, не дай Бог, кто-нибудь приставит нож к горлу А.И. Салицкого и Н.А. Косолапова, держу пари, каждый из них (и любой из нас) тут же вспомнит о фундаментальном "общечеловеческом" интересе - о своей выживаемости как биологического вида. Что касается нормативности в этом принципе (критическое замечание Н.А. Косолапова), то я ее и не отрицал (см. с. 16, 26, 291), и в этом моя концепция отличается от классического политического реализма и неореализма.

Каждый из периодов в истории взаимоотношений России и Китая объяснен в книге с точки зрения этих концептуальных положений. Конечно, не все удалось объяснить в равной степени, тем более что архивы (особенно советские) по этому периоду продолжают оставаться закрытыми, и многое до сих пор просто не имеет убедительных подтверждений. В этой связи хорошо видно, что контраргумент С.М. Труша и Н.А. Косолапова о "периферийном" характере раннего периода отношений России и Китая, для объяснения которого не нужно никаких концепций, "не работает". В книге показано (с. 164-165), что процедура заключения первого договора Цинского Китая с иностранным государством - Россией (Нерчинский договор) - проходила в присутствии полутора тысяч солдат с русской стороны и двенадцатитысячного войска - с цинской. При этом боярин Ф.А. Головин находился под психологическим и физическим давлением другой стороны и не обладал достоверной информацией о том, что цинскому императору как воздух нужен был мир с Россией, чтобы перенацелить свои силы на Джунгарское ханство - основного внешнеполитического соперника Цинов в этот период. От того, сломят ли Цины кочевников-джунгар в то время, судя по всему, зависело само дальнейшее существование Цинской империи. "Непериферийный" характер этих отношений отлично понимали и миссионеры-иезуиты, иначе они вряд ли стали бы внешнеполитическими советниками цинского императора на этих переговорах.

Что касается раннесоветского периода (замечание Н.А. Косолапова), то в работе есть специальный параграф ("Исходные позиции России и Китая"), в котором детально проанализированы, с точки зрения аналитической модели изменений в отношениях, вся "путаница" с пятью версиями так называемого "обращения Карахана", все "несообразности" ранних советских нот Китаю, детали переговоров Карахана и Ван Чжэнтина (в частности по поводу КВЖД, Монголии), различие позиций в отношении СССР Гу Вэйцзюня (Веллингтона Ку), отражавшего интересы правительства Северного Китая, и Ван Чжэнтина, отражавшего интересы правительства Южного Китая (с. 188-202). Отдельные параграфы посвящены "монгольскому вопросу" (с. 202-206), новому внутреннему соотношению сил в Китае после 1926 г. (с. 206-211), ситуации в Синьцзяне (с. 211-216), ситуации в 40-х годах (с. 216-222), что было суммировано в выводах к данной главе (с. 223-226). В этих параграфах и соответственно в выводах показано, почему отношения между СССР и Китаем были прерваны в конце 20-х годов, а в 1932 г. восстановлены; почему правительства СССР и Китая в 1937 г. (примерно через 10 лет после полного разрыва отношений) подписали договор о ненападении и СССР стал оказывать массированную военную помощь Чан Кайши, которого потом "променял" на Мао Цзэдуна. Там же отмечено, что каждое из этих событий означало функциональное изменение отношений; выявлена роль внешнего, идеологического и личностного фактора; проанализировано соотношение государственных интересов (а также классовых и партийных); показано, что было главным в национальных интересах СССР и Китая в каждый из периодов.

В этой связи Н.А. Косолапова (как он сам говорит, не специалиста "по проблемам международных отношений в АТР или российско-китайских отношений"), заявившего, что "описание этих перемен, выполненное традиционным образом, не требует для полноты и ясности его никаких изощренных моделей", хотелось бы отослать к огромному пласту изданной и продолжающей издаваться отечественной литературы, которая поражает мифологизированным изложением этого периода не менее, чем китайская, тайваньская или западная (см. библиографию к книге, а также параграф "Спорные вопросы в истории русско-китайских и советско-китайских отношений", который Н.А. Косолапов, должно быть, просто пропустил при чтении как скучную для теоретика международных отношений "страноведческую" конкретику). Интересно, что у специалистов по советско-китайским отношениям в Институте Дальнего Восто-

стр. 182

ка РАН острую дискуссию вызвала именно новая интерпретация раннесоветского периода, а некоторые из них утверждали, что этот период вообще нельзя описать с точки зрения макроподхода (с. 53-54 и примеч. 17 на с. 293). Хотя, быть может, такое восприятие специалистом по "общим вопросам" новой интерпретации как вполне естественной и есть самый высокий комплимент исследователю - что нового в интерпретации, можно понять, только конкретно сравнивая ее с существующими в литературе (включая китайскоязычную) и хорошо зная, что предлагают специалисты-страноведы.

Что касается периода нормализации советско-китайских отношений (замечание А.И. Салицкого), то на с. 247-248 как раз и показано, что советская сторона предлагала учитывать характер общественной системы в данной стране, т.е. обсуждать советско-китайские отношения как новый тип отношений между двумя социалистическими странами. СССР придавал значение идеологическому фактору и исходил из общности государственных интересов двух социалистических стран (эти страны не должны конфликтовать, иначе их победят капиталистические). Китайская же сторона сразу очень четко отделила вопрос об общественной системе (и социалистические государства могут конфликтовать между собой, СССР не единственный центр социалистической системы) от вопроса о нормализации межгосударственных связей и предложила обсуждать новый тип международного политического порядка, т.е. новый тип отношений между всеми государствами мира вообще и между СССР и КНР в частности. В этом контексте понятна и позиция КНР по поводу вывода советских войск из Афганистана, с советско-китайской границы (включая Монголию) и вьетнамских войск из Кампучии. Все это и было суммировано в советско-китайском коммюнике (Правда. 17.05.1989). Другое дело, что наше динамичное время заставляет быстро забывать детали, связанные с, казалось бы, эпохальными событиями совсем недавнего прошлого (нормализация советско-китайских отношений), хотя бы потому, что за ними последовали события еще более эпохального характера (распад СССР).

В этой связи особенно важен вопрос: в какой степени разработанная аналитическая концепция может применяться в исследованиях более широкого характера? Внимательный читатель мог увидеть, что в книге я попытался уклониться от прямого ответа на него (хотя и очертил приблизительную сферу применения концепции), оставив возможность другим исследователям высказывать свои суждения. Упрек Н.А. Косолапова по этому поводу методологически некорректен - примененный метод сфокусированного структурированного сравнения "хотя бы" снимает критику в тех анализируемых случаях, когда их число слишком мало, чтобы обеспечить систематический контроль (аргументы А. Липхарта, А. Джорджа и мои на с. 137-140). В противном случае еще более язвительным было бы замечание, что всегда найдется какая-либо пара государств, отношения между которыми потребовали бы аргументов ad hoc, либо корректировки всей концепции в целом.

В действительности же, мне представляется, что концепция многофакторного равновесия дает возможность решать многие проблемы и, в частности, объяснять и анализировать, например, двусторонние отношения между теми государствами, которые в своей повседневной жизни придают важное значение историческому прошлому и различиям в культурном наследии. Я думаю, что концепция должна хорошо "работать" на историческом материале, связанном с Россией, Китаем, государствами Азиатско-тихоокеанского региона, Центральной Азии, возможно, на всем постсоветском пространстве. Моя аспирантка К. Ефремова собирается модифицировать эту концепцию и "проверить", как она "работает" при анализе отношений в треугольнике Индия-Бирма- Китай, а О.А. Омельченко в диссертации, выполненной в Алтайском государственном университете в представленной в Томский государственный университет на соискание ученой степени кандидата исторических наук, успешно и изящно применила этот метод в своей работе "Экономическое развитие Синьцзяна в 1949-1978 гг.". Иными словами, предложенная концепция многофакторного равновесия позволяет на практике создать аналитическую модель, пригодную для изучения прошлых и нынешней ситуаций в международных отношениях и посмотреть на возможное будущее соотношение факторов, сопоставляя их с нормативными установками, имеющими конкретные внешнеполитические последствия.

В то же время в этой работе я ставил и чисто практические задачи: на основе анализа уроков и опыта развития русско-китайских и советско- китайских отношений, а также построения российско-китайского конструктивного партнерства в XXI веке дать новое концептуальное прочтение, в соответствии с современными реалиями международных отношений, истории русско-китайских, советско-китайских и российско- китайских отношений, привлекающих се-

стр. 183

годня такое пристальное внимание и вызывающих такие острые дискуссии в научном мире. Причем работа изначально задумывалась и писалась в жанре фундаментального академического исследования, поэтому большая часть современных актуализированных и прагматизированных аллюзий опущены (замечание В.Я. Белокреницкого), а точнее - вынесены в отдельные работы чисто прикладного характера. Внимательный и заинтересованный читатель найдет в библиографии около 50 моих работ такого рода, написанных на русском, английском и китайском языках и изданных в 6 странах.

Не стоит упрекать меня (замечание С.М. Труша) и в том, что что-то из конкретного исторического знания было не востребовано - я и не ставил себе такую задачу. Меня интересовали узловые, поворотные пункты в истории (работа как раз и посвящена тому, как и на основе каких параметров можно было бы вычленить эти узловые, стратегические точки в истории), базисные тяготения и отталкивания между государствами (в нашем случае - между Россией и Китаем), динамика и преемственность отношений, выявленные на основе сформулированной концепции многофакторного равновесия и вычленения национальных, государственных и общественных интересов при принятии государствами внешнеполитических решений стратегического характера, а не просто на основе интуитивного "прозрения", дарованного (или указанного) "свыше".

Соответственно этому замыслу в книге за главный был принят теоретико-аналитический, а не хронологический компонент, хотя последний и присутствует в ней для воссоздания событийной исторической канвы во второй части работы. Событийная канва и использованный историко-сравнительный метод позволили показать эффективность применения аналитической модели в условиях, максимально приближенных к сложностям реальных отношений, т.е. сделать эмпирическую "проверку" предлагаемой концепции от так называемой "поствестфальской эры", через ядерную биполярность, до доминантной и постдоминантной многополярности. Политологи редко обращаются к истории для эмпирической проверки своих схем. Таких работ чрезвычайно мало просто потому, что выполнить их очень не просто, а результат такой проверки, сделанной историками, часто оказывается для политолога обескураживающим.

В заключительной части книги, в полемике с К. Уолтцем и К. Ллойдом, я сформулировал некоторые общие принципы многофакторного равновесия в межгосударственных отношениях (при этом не считаю, что они должны быть такими уж конкретными, как ждал А.И. Салицкий, - этому как раз и посвящены работы прикладного характера):

1. Стабильное равновесие не обязательно в равной степени благоприятно для составляющих системы, ибо оно не равнозначно оптимальному равновесию, хотя благоприятно для системы, а потому в общем плане (но в разной степени) благоприятно для каждой из составляющих системы.

2. При крупномасштабном изменении внутренних и внешних факторов может потребоваться переход через период хаотичного развития, который ослабляет стабильность системы. В такой ситуации любая мера стратегического характера может привести к изменению системы. Следовательно, если факторы в системе подвижны, любое решение, затрагивающее сферу внешнего кластера (например: массированная продажа оружия, передача "чувствительных" технологий, вступление в альянс непредсказуемого характера, массовые миграции населения), может вызвать изменение всей системы отношений.

3. Снижение уровня информированности об отношениях может привести к неправильному распределению ресурсов, которое ослабляет стабильность системы. При такой ситуации любое внезапное изменение грозит снижением степени преемственности системы.

4. Если та или иная крупная страна осуществляет переход к статусу развитой индустриальной державы (или проводит крупномасштабные реформы) и если этой стране отказывают в доступе в "клуб" великих держав (либо дискриминируют в нем), то в скором времени она может совершить агрессивные действия (в форме обретения фактического политического контроля над территориями, которые она считает "утерянными", либо для "прорыва" дискриминационной "блокады"). Однако, если данная страна получает должный международно- политический статус, у ее соседей будет гораздо меньше оснований для опасений.

5. Повышение роли одного фактора (например экономического) не обязательно означает одновременное возрастание роли другого (например военного). Это указывает на то, что при нынешней тенденции к экономической взаимозависимости можно обойтись без увеличения вместе с экономическим и военного потенциала и таким образом повысить общий уровень бе-

стр. 184

зопасности системы. Поэтому если изменение носит одномерный характер и осуществляется с позиции полной неудачи, то его результатом вполне могут стать агрессивные действия. Во избежание агрессии необходимо, чтобы изменения и сотрудничество носили многомерный характер. Следовательно, любое искусственное развитие какого-либо одного аспекта сотрудничества, особенно в таких чувствительных сферах, как военно-политические, в дальнейшем может привести к напряженности в отношениях и к усилению воздействия внешнего фактора.

Можно пытаться оспорить предложенные выводы, но суть от этого не изменится - они действительно применимы в реальной внешней политике и соответствуют нормативному характеру вопроса о том, как сделать мир более безопасным. Основанные на теоретической концепции и проверенные на эмпирических свидетельствах (пусть пока "всего лишь" на четырехсотлетней истории взаимоотношений России и Китая), эти выводы, на мой взгляд, способны послужить путеводителем "хотя бы" для развития российско-китайских отношений, ибо они показывают, как российские и китайские политики могут обеспечить безопасность своих стран и стабильный характер партнерства, избегая непреднамеренных и ненужных конфликтов двух государств друг с другом, с соседними странами и с международным сообществом, на основе баланса интересов.

Обсуждаемая российским научным сообществом стратегия примыкания к усиливающемуся соседу в ее двух вариантах - "вассализация" России (согласие стать младшим партнером Китая) и "вампиризация" Китая (временное и прагматичное сближение с Китаем с целью получения необходимой "подпитки"), по моему мнению, просто не реалистична, потому что в первом варианте подчинение отличной в цивилизационном отношении державе будет неизбежно отвергнуто большинством россиян на "цивилизационном" уровне, а во втором - будет означать резкий переход от "дружбы" к "сдерживанию", цена которого может перекрыть ранее полученные выгоды от "дружбы". Интуитивные выводы в этом вопросе, как показала вся история взаимоотношений России и Китая, особенно в период конфронтации 60-х годов, и к которым, по-видимому, снова призывает Н.А. Косолапов, точно никак уж не лучше, чем выводы, основанные на изучении функционирования аналитической модели отношений.

А ведь сегодня практически ни у кого не вызывает сомнения выход на международную арену нового игрока "первого уровня" - Китая. Однако отечественная общественная наука до настоящего времени не предложила ни одного комплексного исследования основных аспектов взаимоотношений наших стран, хотя на этом "поле" работает около сотни специалистов.

Китай находится сегодня на стадии "взлета", которая предполагает ориентацию государства на высокие темпы экономического роста, реализацию крупномасштабных проектов, требующих больших вложений и затрат. "Взлет" Китая и распад СССР - два самых значительных события в международных отношениях последней четверти XX в., значение которых будет сказываться и на характере международных процессов начала XXI в., - здесь я не вижу, в отличие от А.И. Салицкого, никакого преувеличения. Эти события кардинальным образом затрагивают и региональные подсистемы международных отношений (Северо-Восточную Азию, Азиатско-тихоокеанский регион в целом, Южную и Юго-Восточную Азию, Центральную Азию). Какая из предложенных научным сообществом макроконцепций учитывает это или хотя бы пытается объяснить? Аргумент о том, что концепция просто не нужна, все само "как-нибудь устроится", после произошедшего на наших глазах и не предсказанного аналитиками ЦК КПСС распада СССР на фоне консолидации Америки, Европы и Азии в мощные интеграционные и торговые блоки, явно не работает. Именно это я и имел в виду (с. 25), когда писал, что понятие "знание" отнюдь не нейтрально, ибо за ним стоит заинтересованность в положительной трансформации отношений, т.е. я не отрицаю, а использую методы критического реализма, который допускает участие людей в сотворении истории.

Последние 10 лет в мировом научном сообществе идет острая дискуссия о том, будет или нет, а если будет, то как, трансформироваться система международных и региональных отношений под воздействием все более четко формулируемой позиции Китая и под влиянием международной составляющей его национальных интересов. Дело в том, что экономический рост в КНР сегодня стал очень важным фактором развития мировой экономики, однако со "взлетом" Китая связан и целый ряд чрезвычайно острых проблем, имеющих колоссальное значение для внутреннего развития этой страны: выбор направления и темпов политической реформы, обеспечение стабильного экономического роста и выбор путей преодоления экологических и демографических проблем, включая эмиграционный фактор, поддержание суверенитета

стр. 185

и территориальной целостности Китая и одновременно обеспечение региональных интересов, особенно в контексте сепаратистских тенденций в Тибете и Синьцзяне, а также целый комплекс проблем, связанных с динамикой ситуации в Тайваньском проливе.

Несомненно, пути решения этих внутренних проблем влияют на место в мире государства, которое составляет такую значительную часть этого мира, что неизбежно является очень важным, хотя и не единственным фактором, воздействующим на вектор мирового развития. Можно спорить о степени асимметричности сегодняшней системы мировых отношений, о той доле влияния, которой обладает сегодня или будет обладать завтра единственная супердержава - США, но при этом постепенно аксиоматичным становится понимание того, что путь развития Китая, скорость и направление развития, мировидение этой страны в высокой степени структурируют состояние международных отношений в "азиатской половине мира", особенно в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии.

Нельзя не заметить, что Азиатско-тихоокеанский регион, в котором Китай играет все большую роль, возможно, станет главным регионом мира, где происходит бурное экономическое развитие. По мнению многих аналитиков, доля этого региона в мировом ВВП может достигнуть 50 %. Уже сегодня этот регион по величине валового продукта сравним с США и ЕС, хотя степень политической и экономической интеграции в нем ниже, чем в ЕС или в Северной Америке. Основной вопрос, на который пока нет однозначного ответа: как и в какой форме экономическая масса и перспективный конкурентный потенциал Китая будут конвертированы во внешнюю политику и каким окажется влияние внешней политики Китая на структуру мировых отношений?

Ясно также, что Азия будет пытаться дать достойный ответ сформировавшимся в Европе и Северной Америке интеграционным блокам, в противном случае странам Азиатского региона будет трудно отстаивать свои собственные интересы в мире. По некоторым прогнозам, в течение ближайших 20 лет лидерство по темпам развития экономики может принадлежать Китаю. Как это скажется на процессах формирования азиатского регионального интеграционного блока и какую роль в нем будут играть два других мощных государства - Россия и Индия, роль которых в региональных интеграционных процессах явно не соответствует их потенциалу? Каковы концепции или теории, которые позволили бы строить прогнозы на этот счет?

Уже в начале XXI в. Китай будет способен значительно увеличить свой военный потенциал. Если в ближайшие 20 лет ежегодный рост экономики Китая составит хотя бы 7 %, это будет означать, что страна сможет практически удвоить свои военные расходы, не увеличивая их долю в ВНП. Возможно, США начнут воспринимать усиливающийся Китай совершенно иным образом, чем сегодня. При условии, что он будет соблюдать правила мировой торговли, США могут примириться с ситуацией, когда отношения Китая с другими странами азиатского региона будут складываться так же, как отношения США с остальными странами Западного полушария. Развитие ситуации по этому сценарию усложнит проблему стратегического выбора для Японии. Почему наше научное сообщество все еще считает, что эти процессы являются периферийными для системы мировых отношений?!

Очевидным является также и то, что в недалеком будущем зависимость Китая от поставок нефти с Ближнего Востока будет неуклонно расти. По подсчетам Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне, начиная с 2010 г., Китаю необходимо будет каждый год импортировать количество нефти, равное половине всей добываемой в Саудовской Аравии в настоящее время. Во многом положение Китая облегчили бы поставки нефти из России и Центральной Азии, а также ее добыча в районе островов Спратли и Сенкаку. Однако разработка этих вариантов неизбежно усилит соперничество в Центральной и Северо- Восточной Азии, а на острова Спратли наряду с Китаем претендуют еще пять государств, что рано или поздно сделает их, как и острова Сенкаку, предметом серьезных межгосударственных споров. При возрастании угрозы сдерживания со стороны США, Запада в целом и Японии Китай может (если сочтет для себя выгодным и возможным) войти в альянс с мусульманскими странами-нефтепроизводителями (к примеру с Ираном или Ираком) и обеспечить их военную защиту в обмен на гарантированные поставки нефти.

В целях повышения энергетической достаточности и превращения в доминирующую макроэкономическую единицу в регионе Китаю просто не обойтись без обеспечения гарантированного доступа к маршрутам доставки сырья и к морским торговым путям. Это объективно делает необходимым для Китая наличие современного военно-морского флота для защиты

стр. 186

морских коммуникаций. Если учесть, что КНР претендует практически на всю акваторию Южно-Китайского моря в качестве своих территориальных вод, то вполне понятной становится стратегическая озабоченность Японии, 80 % импортируемой нефти которой поставляется через Южно-Китайское море.

В этих условиях обеспечение подлинно многополярного мироустройства XXI века, опирающегося на волю большинства членов мирового сообщества, отражающего его реальные и потенциальные центры влияния, будет зависеть в том числе и от успешности развивающегося доверительного партнерства стратегического характера между Россией и Китаем, стабильных российско-китайских отношений на основе общего понимания новой формирующейся сегодня архитектуры международных отношений. Для этого и нужна детально проработанная концептуальная стратегическая канва этих отношений.

Опираясь на стратегическую концептуальную канву, которая разработана в книге, можно делать выводы и строить прогнозы по поводу развития геостратегической ситуации в Евразии. Используя разработанную концепцию, можно утверждать, что долгосрочная российская стратегия равноудаленности от центров системы международных отношений при развитии более тесных интегрированных отношений со странами Запада была верна, поскольку именно страны западной коалиции пока определяют общую структуру и климат международных отношений. Только оттуда и Россия, и, кстати, Китай, могут получить технологии и инвестиции, необходимые для реструктуризации экономик и повышения уровня жизни населения своих стран. Однако тактические линии России и Китая, лишенные серьезного скоординированного взаимодействия, до установления равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI в., были малопродуктивны. Первоначально это было связано прежде всего с изменением международного статуса самой России.

В сегодняшней России кажется смешным ожидание уступок со стороны Запада в ответ на "роспуск" Варшавского договора и СССР, близоруким - игнорирование тесных отношений с другими странами, в том числе и антизападной коалиции, и особенно со странами восточного азимута - Китаем, Индией, Японией, странами АТР. Однако не менее утопично и конструирование антизападной коалиции и форсирование поляризации системы международных отношений, тем более что "югославский кризис" уже явился стимулятором разногласий на Западе. Эти разногласия должны привести, в конечном счете, к решению повременить с дальнейшим расширением НАТО в европейской части, поскольку такое расширение маргинализирует Россию и стимулирует ее дальнейший дрейф в антинатовском и антиевропейском направлениях, либо к согласию на вступление России в НАТО.

При первом варианте (второй, по понятным причинам, не анализируется) в европейской и азиатской частях Евразии закрепляется нейтральный буферный пояс, состоящий из пронатовски, но не антироссийски настроенных государств (Прибалтика, Молдова, Украина, часть государств Центральной Азии), не связанных с НАТО отношениями более формальными, чем рамки программы "Партнерство во имя мира", и в силу этого, а также и экономических причин, считающих необходимым поддерживать отношения дружественного статус-кво с Россией. В Центральной Азии происходит стабилизация, основанная на фиксации интересов НАТО, России и Китая. При таком развитии событий НАТО и США укрепляют свое влияние не столько в Европе, где произошла "малая поляризация" отношений, обеспечивающая стабильность и не стимулирующая дальнейшее антагонизирование России, сколько в Азии. Укрепляются отношения между США, НАТО и Японией. Япония и США усиливают свои отношения вплоть до возможного совместного создания системы противоракетной обороны, включающей или не включающей в сферу своего действия Тайвань, что крайне актуально для Китая. Стимулируется объединение Кореи. Объединенная Корея "привязывается" к НАТО и становится "буфером" между Китаем и Японией. Китай получает статус "решающего государства" в мировой системе, к которому он стремится, укрепляется в экономическом и военном отношениях, но его продвижение к статусу сверхдержавы контролируется "противовесами": японо-американскими договорами безопасности, статус-кво в корейском и тайваньском вопросах (минимум), либо их прямым, либо опосредованным участием в НАТО (максимум).

Такое развитие ситуации хотя и не очень благоприятно для России, но объективно повышает ее роль в международной системе отношений. Радикальное наступление стран НАТО и США в Азии затрагивает прежде всего интересы Китая, а потом уже России, и лишь формальное "приобретение" Японией статуса ядерного государства вызовет противодействие и затро-

стр. 187

нет в равной степени интересы и Китая, и России. По этому сценарию Китай не сможет не активизировать свою внешнюю политику и более чем вероятно дальнейшее российско-китайское сближение и дальнейшая поляризация системы международных отношений. "Равноудаленный" статус России - единственный предохранитель от того, чтобы не быть "разорванной" двумя возникающими центрами новой биполярности, хотя сохранять этот статус с течением времени будет все сложнее.

В сегодняшнем реальном геостратегическом раскладе в Евразии существует сложная фигура: "четырехугольник" Россия-Китай-США- Япония плюс непростые сопряженные взаимоотношения между этими странами. Южной и Северной Кореей, Тайванем и ЕС. Такие "геометрические фигуры" необходимо анализировать. Кроме "треугольника" Россия-Китай-США, намечаются и "треугольники" Россия- Китай-Япония, Россия-Китай-Индия и США-Китай-Япония. Развитие ситуации в мире пока способствует усилению российско-китайского геостратегического взаимодействия.

Таким образом, можно констатировать значительное усложнение внешнеполитической ситуации и возрастание количества факторов, которые нужно учитывать при внешнеполитическом анализе. Одновременно, при возросшей подвижности и многовариантности международных отношений, региональные и субрегиональные комбинации внешнеполитических сил в конечном счете начинают влиять и на конфигурации мировых отношений.

Чисто военные факторы сегодня отходят на второй план. Это парадоксально подтвердили бомбардировки Косово - военная сила используется для фиксации определенной и уже доминирующей политической и экономической структуры международных отношений. На первый план вышла комплексная мощь, конкурентоспособность стратегий национального развития (включая концепции и теории, позволяющие разрабатывать или хотя бы анализировать стратегические политики государств), интеграционный потенциал стратегических партнеров. Военная сила и военные связи могут подкрепить их, но могут и ослабить, если будут развиваться в отрыве от мирового стратегического внешнеполитического и экономического контекстов, которые нужно суметь адекватно проанализировать. Скажем, если в Европе не складываются отношения полицентричности, а наблюдается четкая плюралистическая однополярность, значит здесь не может происходить форсированное формирование многополярности. Из этого, однако, не следует, что Россия в Европе должна терять либо ослаблять свои позиции. Расширение НАТО на часть стран бывшего Варшавского блока, при сохранении статус-кво в отношении государств, бывших республиками СССР, сегодня единственная приемлемая реальность и для стран натовской коалиции, и для России, и для Китая. Пассивная позиция при формировании этого вполне реально намечающегося международного консенсуса способна в будущем маргинализировать любое крупное государство незападной коалиции.

Поскольку полицентричность в настоящее время формируется реально только в Азии, России было бы целесообразно развести западный и восточный азимуты своей внешней политики и осуществлять стратегию "параллельной вовлеченности". При этом амортизатором столкновения геополитических интересов могли бы стать прочные взаимные экономические отношения, основой которых может послужить в настоящих условиях лишь повышение конкурентоспособности продукции и стратегий соположенного развития, включая внешнеполитическое взаимодействие. Следовательно, Россия должна и будет продолжать активно двигаться на Восток, в частности на Дальний Восток, в АТР и в Тихоокеанское сообщество, причем двигаться как европейская держава, т.е. не подрывая своей европейской идентичности, не противопоставляя себя европейскому сообществу и США, но при этом полностью и не идентифицируя себя с ними, подчеркивая свой "переходный" евразийский характер, обогащая и любым способом развивая свой "восточный" культурный, геоэкономический, геополитический и внешнеполитический потенциал и партнерски опираясь на Китай.

Многофакторное равновесие на концептуальном уровне показывает, как и куда двигаться и где искать стратегические ориентиры, и этого сочетания - аналитической модели и анализа реальной внешнеполитической ситуации, осуществляемого на основе концепции, а не сиюминутных конъюнктурных интересов, - очень не хватает многим нашим исследованиям. Это значит, что концепция многофакторного равновесия и политический реализм отнюдь не исчерпаны и, может быть, совсем скоро кем-то из более молодых и дерзких исследователей будут в очередной раз переформулированы применительно к новым реалиям международных отношений и новой внешнеполитической эпохе.

Постоянный адрес данной публикации: