Libmonster ID: RU-17043
Автор(ы) публикации: Н. И. СМОЛЕНСКИЙ

ВВЕДЕНИЕ

Проблема объективности исторического познания является одной из вечных - каждое поколение историков так или иначе ставило ее и давало свои варианты решения, которые отличались друг от друга в зависимости от понимания соотношения изучаемых явлений и мышления историка (объект - субъект). В этом соотношении выражается как логика любого варианта представлений о механизме познания (гносеологии), так и логика развития этих представлений во времени.

Задача предлагаемой статьи заключается в анализе следующих аспектов проблемы: каков первоначальный - с точки зрения общего развития познания - смысл стремления к достижению истинного знания и какое представление о соотношении изучаемых явлений и мышления историка лежало в его основе; какова последующая логика развития взглядов на соотношение объекта и субъекта исторического познания, включая его современное состояние; каково значение глубины исследовательской ретроспективы (временной дистанции между изучаемыми явлениями и историком) для развития представлений о соотношении объекта и субъекта исторического познания; какое значение имело в этой связи осознание качественного несовпадения изучаемых явлений и современной историку среды; какую роль в трактовке соотношения объекта и субъекта познания сыграло доказательство неустранимости позиции историка из процесса исследования, когда это стало фактом развития науки и какое значение имеет сегодня; в чем критерии объективно-истинного знания в свете логики развития рассматриваемой проблемы.

Сформулированная проблема не может анализироваться без опоры на материал из истории познания. Особенность его привлечения в данном случае объясняется тем, что речь идет не об историографии проблемы, а об изучении логики ее развития - ее возникновения, основных составляющих структуры мышления, его этапах, причем не столько хронологического, сколько содержательного характера. История познания и его логики здесь взаимосвязаны. Сам этот материал неравнозначен с точки зрения полноты проявления в нем упомянутой логики; он имеет силу по отношению к отдельным историкам, целым национальным историографиям, а также периодам развития исторического познания. Вместе с тем очевидно, что исчерпывающего анализа данной проблемы невозможно добиться, не опираясь на этапы исторического знания в целом. Этим и объясняется привлечение историографического материала в данной статье, избирательность в его подборе, подсказанная, прежде всего, степенью полноты отражения в нем упомянутой логики. Так, например, из состояния исторического познания нового времени привлечен материал, характеризующий развитие немецкой историографии XIX в., где рассматриваемая проблема отражена наиболее полно и четко как с точки зрения обоснования выдвигавшегося тогда варианта объективности


Смоленский Николай Иванович - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой новой, новейшей истории и методологии, декан факультета истории, политологии и права Московского государственного областного университета.

стр. 26


(Ранке), так и в смысле его отрицания (Дройзен). Она может быть исследована на ином историографическом материале, но, охарактеризованная на основе теоретически наиболее развитых, зрелых вариантов ее постановки, ее логика будет иметь силу и для тех историографических ситуаций, где она проявилась менее четко и определенно.

В отечественной историографии нет специальных работ, посвященных анализу сформулированной проблемы в целом. Отдельные же ее аспекты затронуты в разной мере в исследованиях, опирающихся на историю познания, для решения иных методологических вопросов; в работах общего историографического характера, в исследованиях, посвященных теоретическому анализу, проблем гносеологии как таковых.

Из работ первого рода для данной темы имеет значение исследование М. А. Баргом становления историзма на материале античной и средневековой историографии. Барг показал, что логика развития историзма как принципа научного мышления заключалась в переходе от представлений о цикличном характере исторического развития и неизменности человеческой природы к пониманию - в религиозной и светской формах мышления - необратимости процесса развития и качественного различия его этапов и эпох1 . И хотя это еще не являлось вполне элементами историзма в более позднем его значении, здесь уже был заложен гносеологический сдвиг огромного потенциального значения: осознание качественного несовпадения эпох с неизбежностью приводило к постановке вопроса о последствиях для познания несовпадения позиции историка в условиях своего времени с характером изучаемой эпохи.

Историографические исследования общего характера2 в свою очередь способствовали выявлению основного историографического материала для изучения логики развития рассматриваемой проблемы - вплоть до выбора конкретных историографических школ, направлений и творчества отдельных историков. Важное значение имеют те историографические исследования, которые в той или иной мере связаны с анализом гносеологических проблем3 .

Наконец, одной из предпосылок для написания этой статьи явились собственно теоретические исследования проблемы, ее гносеологический анализ. Этот анализ опирается прежде всего на достигнутый уровень конкретно-исторического исследования с учетом той или иной трактовки соотношения этого исследования с современным опытом естественно-научного познания4 ; выводы гносеологического характера делаются как с учетом новейших веяний в развитии современной историографии5 , так и с опорой на материал из истории познания.

В отечественных исследованиях теоретического уровня с наибольшей полнотой выражена гносеологическая суть проблемы - понятие объективности, ее механизм и


1 Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987, с. 61, 63, 167, 250 - 251, 283.

2 Наиболее полная библиография основных исследований по историографии нового и новейшего времени стран Запада содержится в кн.: Историография новой и новейшей истории стран Европы и Америки. Под редакцией И. С. Галкина и др. М, 1977; Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки. Под редакцией И. П. Дементьева и др. М., 2000.

3 Гавриличев В. А. Об идейно-методологических принципах немецкой буржуазной историографии 50-х - 60-х гг. XIX в. - Методологические и историографические вопросы исторической науки, вып. 5. Ответ, редактор А. И. Данилов. Томск, 1967, с. 280 - 283; Смоленский Н. И. История и современность в немецком буржуазном историзме XIX в. - Там же, вып. 7 - 8. Томск, 1972; Кириленко Е. И. Теоретико-методологические основы исторических представлений И. Г. Дройзена. Томск, 1982 (канд. дисс).

4 Дьяков В. А. Методология истории в прошлом и настоящем. М., 1974; Ерофеев Н. А. Что такое история. М., 1976; Могильницкий Б. Г. О природе исторического познания. Томск, 1978; Жуков Е. М. Очерки методологии истории. М., 1980; Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987; его же. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах. - Новая и новейшая история, 1995, N 1; Хвостова К. В., Финн В. К. Проблемы исторического познания. М., 1997; Проблемы исторического познания. Материалы международной конференции. Отв. редактор академик Г. Н. Севостьянов. М., 1999.

5 Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998, с. 246; Зверева В. В. Интерпретация "Естественной истории" Плиния в трудах Беды Достопочтенного. - Дискурс. М., 2000, N 8/9, с. 77.

стр. 27


природа, хотя взгляды на объективность формируются у историков отнюдь не только благодаря их собственным гносеологическим изысканиям. Диапазон этих взглядов и

различие между крайними их вариантами весьма значительны. Сошлемся на несколько примеров. Академик И. Д. Ковальченко: "Цель всякого, в том числе исторического, научного познания состоит в получении истинных знаний, т.е. знаний, которые адекватно отражают изучаемую реальность"6 . В 1990-е годы академик И. Д. Ковальченко оставался верен своему убеждению, что изучение прошлого "направлено на получение истинных знаний, адекватно отражающих как различные стороны общественно-исторического развития, так и его общий ход"7 .

Член-корр. РАН В. А. Тишков: "Историк должен, конечно, стремиться к тому, чтобы достичь адекватности написанного им текста реальному ходу истории, но мысль о том, что этого можно достичь, - заблуждение"8 .

Доктор исторических наук А. Я. Гуревич: "Всякая историческая реконструкция (восстановление прошлого - "как это было на самом деле") (формулировка Ранке. - Н. С.) есть не что иное, как определенная конструкция видения мира, относительно которой историки достигли определенного консенсуса. Сама постановка вопроса об объективности исторических знаний некорректна"9 .

Доктора наук К. В. Хвостова и В. К. Финн: "Проблема объективности и субъективности исторического познания не совпадает с вопросами, связанными с его адекватностью, предполагающей различение факта науки и факта действительности... Некоторые историки предполагают, что объективность исторического познания может быть констатирована только в рамках выбранных предпосылок, тогда как выбор самих точек зрения не есть строго обусловленная структура познания и носит эвристический характер"10 . Можно считать, что мнение "некоторых" историков не разделяется этими авторами, отстаивающими своеобразие объективности исторического познания по сравнению с естественно-научным и не доводящими это своеобразие до постмодернистского тезиса о контекстности истины.

Приведенные различия во взглядах не исчерпывают всего спектра мнений, но в связи с их рассмотрением возникает еще один вопрос: как связаны эти различия с предшествующей логикой развития рассматриваемой проблемы? Что дает эта логика для понимания и оценки меры научной обоснованности каждого из вариантов приведенных взглядов, не являющихся ни вполне совместимыми (а порой и практически полярными), ни в равной степени рациональными?

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СООТНОШЕНИИ ОБЪЕКТА И СУБЪЕКТА ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ. АНТИЧНОСТЬ

Колыбелью формирования гносеологии, стержнем которой стало требование достижения истины, как и самого понимания того, что такое историческая истина, явилась историография Древней Греции. Историком, впервые сформулировавшим это понимание, был Фукидид (460 - 400 гг. до н.э.). В отличие от Геродота, у которого историописание еще не вполне отделено от художественного описания, мифа, Фукидид стремился все изображаемое им объяснять целиком рационалистически, т.е. взаимной связью событий, их внутренними свойствами, а не любым, в том числе сверхъестественным, вмешательством в их вход. Отсюда - то большое внимание, которое он уделял источникам, документам, пытаясь систематически, а не от случая к случаю, под-


6 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования, с. 239.

7 Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах, с. 3.

8 См. материалы дискуссии "Актуальные теоретические проблемы исторический науки". - Вопросы истории, 1992, N 8 - 9, с. 162.

9 Там же.

10 Хвостова К. В., Финн В. К. Указ. соч., с. 41.

стр. 28


вергать их критическому анализу. Цель такого подхода - выявление подлинности сообщаемых ими сведений. В этом нельзя не видеть первичную - с точки зрения более поздних представлений о природе исторического познания - постановку вопроса об объективности историка. Фукидид заметил проблему, возникающую перед историком - когда очевидцы передают об одном и том же событии по-разному11 - и не ушел от выяснения ее истоков и способов ее решения: это не только следствие ограниченности человеческого восприятия, но и позиции, пристрастия людей. Несовершенство восприятия Фукидид, в частности, усматривает в том, что "большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды"12 . Критическое отношение к используемым свидетельствам о событиях Фукидид возводит в принцип и является родоначальником требования объективности, с которым неразрывно связано становление истории как науки. С надеждой он пишет о том, что "недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил"13 . С точки зрения более поздних и развитых представлений об истине, объективности познания, Фукидид не выходит за рамки проблемы фактической достоверности картины событий. Однако здесь есть намек и на нечто большее: стремление отделить позицию историка от изображаемого, описывать события "не по личному усмотрению"14 . Можно предположить, что для Фукидида одинаково важно было разъединить позицию и сообщаемый материал не только в ходе его критической проверки на достоверность, но и в изображении картины событий самим автором. Во всяком случае он уже хорошо понимал, что недостоверные свидетельства являются результатом вмешательства автора, и причину этого вмешательства вполне четко связывал с его позицией.

Взгляды Фукидида можно рассматривать в качестве начального звена той традиции мышления, а по существу, варианта гносеологии, который в видоизмененной форме для некоторых историков не утратил своего значения и сегодня и, что гораздо важнее, стал отправной точкой для разработки иных, в том числе современных вариантов. Очевидно, такой взаимосвязи в развитии гносеологии не могло бы быть, если бы с самого начала не была выдвинута фундаментальная проблема - соотношение объекта и субъекта исторического познания. Эта проблема и поныне остается стержнем поисков в области представлений о природе и механизме исторического познания с попыткой ответа на вечный вопрос: способно ли изучение прошлого выявить истину и, если да, то как и благодаря чему. Что же касается истоков упомянутой традиции, то в древнегреческой историографии Фукидид оказался не только ее зачинателем, но и вершиной.

В историографии древнего Рима она была продолжена в несколько иной форме, с сохранением, однако, главного тезиса, выражавшего и здесь существо познания и теперь уже не единственную, а одну из главных его целей - стремление к истине. Оговоримся, что речь идет не только об этом, но и об отношении к истории как к наставнице жизни, сокровищнице примеров, иллюстрирующих добродетели и пороки (historia magistra vitae). Таков прежде всего Тацит (55 - 120 гг. н.э.), именно с ним связывается возникновение тезиса, вошедшего в поговорку, - "без гнева и пристрастия" ("sine ira et studio"). Это, по существу, не только идеал, но и завещание историка: "Тем, кто решил непоколебимо держаться истины, следует вести повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти"15 . Вместе с тем Тацит отчетливо сформулировал мысль о моральном значении изучения прошлого, причем стремление к истине и нравственное предназначение исторического знания для него неразделимы: только правда о прошлом научит добру в настоящем. "Я считаю главнейшей обязанностью анналов, - пи-


11 Фукидид. История, I 22, 3. М., 1993.

12 Там же, I 20, 3.

13 Там же, I 21.

14 Там же, I 22, 2.

15 Тацит. История, I 1. Л., 1969.

стр. 29


сал он, - сохранить память о проявлении добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве"16 .

В той постановке вопроса, которую мы сформулировали выше как соотношение объекта и субъекта познания, взгляды Тацита обладают значительно большей, чем у Фукидида, определенностью и самой позиции - варианта гносеологии, и ее словесной формулировки, вошедшей в поговорку: здесь четко выражено невмешательство субъекта в описание событий. Вместе с тем субъект выглядит здесь не безразличным и не безликим, но исследователем, занимающим активную общественную позицию в связи с использованием результатов познания в нравственных целях.

За пределами логики рассуждений обоих историков остаются, как минимум, два вопроса, а также и ответы на них: достижима ли, по их понятиям, такая отстраненность историка от изображаемого и была ли у них самих такая позиция? На первый вопрос ответ получить нельзя, хотя, конечно, их призывы на этот счет можно истолковать как общее свидетельство их веры в возможность реализации идеала. Что же касается второго вопроса, то ясно: оба они - историки с четко выраженной позицией, прежде всего социально-политического свойства. Политические симпатии Фукидида были на стороне умеренной демократии, что соответствует его более чем положительному отношению к афинской демократии Перикла. Равным образом и Тацит придерживался вполне определенных социально-политических взглядов и, являясь одним из последних представителей староримского патрицианского образа мыслей, был поклонником республики в эпоху ее кризиса. Таким образом, оба эти историка, описывая события, не сумели доказать свое беспристрастие как следствие отсутствия какой бы то ни было позиции. Позиция у них была, она выражена в самой сути их изложения, даже если они не отдавали себе в этом отчета. Быть может, постоянное стремление Тацита подчеркивать свое беспристрастие связано с его ощущением, что предлагаемые им картины событий могут восприниматься "с гневом и пристрастием". Уровень развития знаний того времени уже показывал зависимость картины событий от отношения к ним историков, но еще не раскрывал им природу этой зависимости, не содержал необходимого материала для представлений о механизме исторического мышления, в частности для ответа на вопрос, возможно ли вообще преодоление историком своего "я" при изучении событий.

Само это "я" нуждалось в расшифровке с точки зрения соотношения в нем личного и сверхличного (общественной позиции историка), что пришло в историческую науку гораздо позже. В целом же опыт античной историографии не может быть истолкован - без его осовременивания - как первый вариант гносеологии, основывающийся на том или ином понимании соотношения объекта и субъекта исторического познания. Соотношения объекта и субъекта исторического познания в античной историографии еще не было и быть не могло, так как этому препятствовало отсутствие необходимой глубины исторической ретроспективы, т.е. временной дистанции между тем, что изучается (объект), и эпохой, к которой принадлежит историк (субъект). Кроме того, в античной историографии Греции и Рима при всех различиях в оттенках взглядов на этот счет между историками в целом не было линейного представления о времени. Отсутствовало представление о необратимости времени, господствовали концепции цикличности (круговорота), хотя прежде всего имелись в виду формы государственного устройства и правления. В соответствии с этим Фукидид, например, считал, что при сохранении единой и неизменной человеческой природы то или иное событие может повторяться17 . Уже это практически исключало ту более позднюю постановку коренной проблемы гносеологии, из которой вытекало основное затруднение историка -как ему понять ушедшую действительность с позиции и на основе современной ему эпохи. Понятие времени, лишенное представления о качественном различии эпох,


16 Тацит. Анналы, III 65.

17 Фукидид. История, I 22, 4.

стр. 30


могло формировать только такой механизм исторического познания, который обеспечивал изучение и понимание эпохи, исходя из - и на основе - ее самой. Это явилось следствием и отмеченной непродолжительности исторической ретроспективы: предпосылкой, основой и условием понимания античности как у греков, так и у римлян была сама античность. С этим связано и требование Фукидида опираться лишь на те свидетельства о событиях, которые являются результатом личного наблюдения. Такое требование он пытался реализовать при изображении Пелопонесской войны18 . Стремление ограничивать свою задачу изучением сравнительно недавнего прошлого было не столь уж редким среди античных историков, во всяком случае не являлось исключением. В той ситуации познания интерес к прошлому мог быть лишь по преимуществу интересом к недавней предыстории настоящего с точки зрения его корней, причин тех или иных событий19 . Внешним, но отнюдь не случайным и поверхностным признаком этого варианта гносеологии был крайний эмпиризм, "событийность" стиля работ историков.

Особенность такого эмпиризма, конечно, не чисто количественная, поскольку описательность всегда является характерным признаком работ историков. Описание - устойчивый, а не случайный признак любого варианта гносеологии - и того, который является разновидностью самопознания эпохи, и того, в реализации которого осуществляется познание эпохи с позиции и на основе реальности качественно иного времени. Без описания невозможно дать изображение хода событий. Однако это изображение осуществлялось древними существенно иначе, чем во всей последующей историографии: конкретность выступала не как цепь взаимосвязанных событий, а как рядоположенные сюжеты о них, относительно завершенные, но одновременно самостоятельные. Этому вполне соответствовала структура сочинений историков греко-римской античности: основное подразделение монографий (слово, тогда не употреблявшееся) - книга, т.е. по существу, глава, которая в структуре самого изложения была разделена на более мелкие единицы, а те могли иметь еще более мелкие подразделы. Хронология в обычном для нас смысле - даты - не применялась. Привязка событий по времени их свершения делалась, например, Фукидидом следующим образом: "целый год после морской битвы", "в этот год", "в это же лето", "следующей зимой", "на следующий день", "в начале следующей зимы"20 и т.д. Примерно так же выглядит эта особенность историописания в трудах историков Древнего Рима - Тита Ливия21 , Тацита22 . Объяснение этому в конечном счете следует искать в господстве циклической концепции времени.

Проблема соотношения объекта и субъекта познания античной историографии не была поставлена и, подчеркнем, ее постановки не могло быть. Это следствие не просто неразвитости исторического познания, а неизбежный результат всей структуры, механизма мышления того времени. В нем уже существовало понимание несовпадения позиции историка (субъекта) с изучаемым (объектом), но горизонт сознания ограничивался эпохой античности и превращал историческое познание в самопознание эпохи. Речь идет, таким образом, не о глубине исторической ретроспективы, которая в действительности могла быть и весьма значительной при всем предпочтении историков античности обращаться к изучению недалекого прошлого. Это не устраняло решающей по своему значению особенности мышления, в соответствии с которой ключом к пониманию античности была сама античность, как бы ни мало они могли это осознавать. Они же этого не осознавали вообще, поскольку ощущение этой особенности, тем более превращение ее в предмет теоретического мышления, могло появиться


18 Там же, I 22, 2.

19 Тацит. История, I 4.

20 Фукидид. История, I 30; II 49, 58, 69; V 66; VI 63.

21 Тит Ливии. История Рима от основания города, XVIII 24; XXIII 30, 13; XXIII 30, 18. М., 1994.

22 Тацит. История, III 61, 62; IV 19; V 48.

стр. 31


только при ином горизонте исторического сознания, означавшем конец античности и начало новых отношений в истории. В этом заключается связь гносеологии и логики исторического развития.

При всем том, однако, существовала, казалось бы, уникальная ситуация состояния познания в пользу тезиса о слиянии в нем объекта и субъекта, распространенного сегодня среди части историков и не оставляющего с очевидностью ровным счетом ничего от научности историографии, ибо этот тезис утверждает решающую роль субъекта познания и равноценную значимость любых представлений об истории: сколько историков, столько и истин.

СРЕДНИЕ ВЕКА, НОВОЕ ВРЕМЯ

Средневековая историография отчасти следовала античной традиции "без гнева и пристрастия", отчасти отошла от нее, поскольку понятие истины не было изъято из средневековых представлений о гносеологии, но не являлось больше единым светским. Решающее значение для средневекового исторического мышления имела идея провиденциализма, которая заключала в себе ответ на коренные вопросы движения истории - о ее целях, этапах, смысле. Идея провиденциализма означала признание вторжения в историю внеземных, внеисторических сил. В этом смысле все понимание истории, как и гносеологический механизм ее изучения, являлись отходом от соответствующих представлений античности. Отход заключался в раздвоении понимания самой сути истории: с одной стороны, это священная история, всечеловеческая, содержание которой раз и навсегда изложено в Библии; с другой - светская23 . Они различались по способам постижения, притом, что цель познания - достижение истины, это важно подчеркнуть, - сохраняла свое значение в любом случае. Разница же в способах, источниках постижения огромна: в священной истории истина - откровение, постигаемое не усилиями ума, мышления, логикой доказательств, а продукт озарения, который снисходит сразу и во всем объеме. Своеобразный девиз этих представлений - не мудрствуй лукаво, и ты постигнешь истину. Светская же история - результат "мудрствования", это совсем иной, более низкий статус знания, сугубо относительный. Истина, заключенная в этом знании, несопоставима с истиной священной, ибо она составляется из сведений о реальной человеческой жизни. Сокращение сферы рационального затронуло не только область общих представлений о характере исторического познания, об истине, но и сферу конкретной исследовательской практики, в которой был значительно сокращен (по сравнению с античностью в целом, не говоря уже о Фукидиде) критический анализ источников. Все это соответствовало бытовавшему представлению об исторической науке как studio divina (божественное знание), в связи с чем ссылки на Священное писание рассматривались как вершина доказательства истинности.

Одним словом, идея божественного вмешательства в исторический процесс имела фундаментальное значение для понимания не только его самого, но и природы и характера его познания. Соответствовавший упомянутой идее механизм исторического мышления мало что дает для осмысления рационального варианта соотношения объекта и субъекта и развития этого соотношения в историографии прошлого. Этапом этого развития был переход от "studio divina" к "studio humana" (науке о человеке), совершенный гуманистами. Он привел к секуляризации исторического мышления, которая наиболее ярко выразилась в том, что любое историческое представление могло быть признано правильным, т.е. заслуживающим доверия, только если оно было основано на доводах рассудка, а не на вере в бога. Доводы в последнем смысле теряли значение аргументов и, более того, упоминание о них в историческом исследовании становилось признаком дурного тона. При этом гуманисты, как правило, не отказыва-


23 См. Барг М. А. Указ. соч., с. 190.

стр. 32


лись от веры в бога, они лишь разъединили области научного знания и религиозной веры - как по предмету, так и по методу. При всех различиях между разными школами гуманистической историографии, родиной и центром которой была Италия, их объединяло самое пристальное внимание к критическому анализу источников, что уже было не новым в историографии, но лишь в качестве принципа. В его реализацию было внесено немало новизны - элементы критического анализа источников по их содержанию, филологической критике текста и т.д. Вводилась система сносок, что обязывало автора обнародовать свои источники и препятствовало анонимному и неограниченному заимствованию материала и текста, как это было в античной историографии. Однако и там, где гуманисты уходили от уровня античного наследия, они лишь, в сущности, следовали ему. Все их усилия в области критического анализа и использования источников не выходили за рамки решения проблемы достоверности исторического знания: истинно то, что доказано в качестве достоверного. Необходимо подчеркнуть, что без решения упомянутой проблемы историческое познание никогда не смогло бы приобрести статус научного, как и сам этот статус не может означать тождество понятий истина - достоверность. Однако на том уровне развития познания это было именно так. Решение проблемы достоверности у гуманистов подразумевало вывод за рамки достоверного всего того, что так или иначе связано с вмешательством субъекта в изложение хода событий. За этой вполне осмысленной и рационально обоснованной процедурой мышления стояло нечто более общее, рационально не столь осознаваемое, хотя и являющееся чем-то само собой разумеющимся и не требующим поэтому особого доказательства ввиду своей (для той поры) очевидности - это сам вариант мышления, или гносеологии. Невысказанной его сутью являлось, как и у историков эпохи античности, различие объекта (реальности исторических событий) и субъекта (историка) как до момента познания, так и, в особенности, в его ходе. Задача познания заключалась в получении представлений, адекватных изображаемым событиям. Подчеркнем, что адекватность и в этом случае сводилась к фактически достоверному знанию.

Постановки вопроса о роли позиции самого историка в ходе изложения критически проверенного материала у гуманистов нет - ни в духе Тацита, ни в противоположном смысле. Объясняется это главным образом тем, что у них - при всей разнице в оттенках - была активная общественная позиция, которая и в познании делала по существу неприемлемым тезис о нейтральности субъекта. Посвящая свою "Историю Флоренции" Клименту VII, позже ставшему римским папой, Н. Макиавелли клятвенно заверял его в своем стремлении избегать как хулы, так и незаслуженной похвалы, лести, излагать нелицемерно, не приукрашивая истины. Впрочем, Макиавелли высказывал предположение, что его книга не может "не задеть весьма многих"24 . Он вовсе не стремился к некой нейтральной позиции для самого себя и рассматривал свое исследование прежде всего с точки зрения важности извлечения политических уроков в целях управления современной ему Флоренцией25 .

Просветительская историография как важное звено в развитии исторической науки не внесла чего-либо принципиального нового ни в постановку рассматриваемого круга проблем, ни в их трактовку. Данная проблематика не привлекала внимания просветителей даже в той мере, в какой это имело место у историков античности и гуманистов. Проблемы источниковедческой критики, а вместе с тем и проблемы достоверности и истины в историческом познании были отодвинуты на второй план, что объясняется, особенно у французских просветителей, переносом центра тяжести их мышления в область политической или нравственной значимости результатов исторического познания. Это вытекало из той роли, которую играла историческая наука в борьбе просветителей не только со средневековым историческим мышлением, но и со


24 Макиавелли Н. История Флоренции. М., 1973, с. 7 - 8.

25 Там же, с. 9.

стр. 33


средневековьем в целом. Идеи истины как беспристрастия в то бурное переходное время не могли вызвать у просветителей с их активной общественной позицией большого интереса и внимания.

Философская мысль Просвещения гораздо дальше, чем историческая, продвинулась в изучении механизма познания, но именно в общенаучном или, точнее, в общефилософском смысле - о роли ощущений в познании, о соотношении ощущений и внешнего мира, в связи с чем высказывались идеи как о первичности объекта и вторичности ощущений (Дж. Локк), так и о решающей роли субъекта познания (Дж. Беркли). Все это, однако, мало затронуло историографию и историческую мысль и не послужило толчком к изучению механизма исторического мышления даже в тех случаях, когда представитель философской мысли являлся одновременно и историком, как, например, Д. Юм. Многотомная работа Юма по истории Англии выдержана, несмотря на его философский агностицизм, в обычной для просветителей манере историописания26 .

XIX в. Б. Г. НИБУР: ИЗУЧАТЬ ПРОШЛОЕ С ПОЗИЦИИ ЕГО СОВРЕМЕННИКОВ

XIX в. был временем наибольшего продвижения к результатам, сохраняющим свое значение в той или иной степени и для современных представлений о гносеологии. В самой развитой форме и раньше всего эти результаты были сформулированы в немецкой историографии. Однако это не являлось национальной особенностью данной историографии и составляло общую, хотя и в разной мере выраженную тенденцию развития исторической науки многих стран. Условием формирования этой тенденции была как глубина исторической ретроспективы сама по себе, так и - в сочетании с утвердившимся восприятием развития истории в виде неразрывной и последовательной цепи событий - осознание зависимости каждого из них от предыдущего и в то же время качественного отличия одного от другого, его неповторимость. Это поставило проблему познания по-другому: прошлое (объект) рассматривалось с учетом принадлежности историка (субъект) к качественно иной реальности. Связь с античной традицией здесь ощущается, но возврат к ней не был простым, тем более буквальным.

Стержнем нового витка представлений о гносеологии стал поиск истины. Однако само понятие "истина" становилось более сложным и не сводилось к фактической достоверности.

В философско-исторической мысли Германии первой половины XIX в. одной, но не единственной из традиций мышления было признание дуализма объекта и субъекта познания. Под истиной подразумевались представления, формы мысли, согласующиеся с изучаемыми явлениями, реальностью. В этой связи вряд ли случайной или малозначащей является трактовка проблемы истины познания в словаре Я. Гримма, хотя речь шла об общенаучном ее понимании, перешедшем в языковую практику отнюдь не только узкопрофессионального научного словаря и общения. В этом словаре объект рассматривается в качестве предмета чувственного восприятия или мышления в противоположность понятию "субъект"; объективный, значит, предметный27 . Истиной является то, что соответствует действительности, т.е. правильное понимание вещей28 .

Понимание истины в области профессионального исторического знания в целом соответствовало изложенному. Таким оно было у известного исследователя античности Б. Г. Нибура. Крупные достижения Нибура в области критики римской традиции имеют вполне определенную гносеологическую основу. Они связаны с его твердым убеждением в возможность достижения объективно-истинного знания о прошлом, подобно тому, как категория истины предполагает весьма недвусмысленное понимание отношения источника и основывающихся на нем выводов исследователя к исторической действительности. С убеждением в возможности существования объективной ис-


26 Hume D. The History of England from Invasion of Julius Caesar to the Revolution of 1688, v. 1 - 8. London, 1786.

27 Grimm J. Deutsches Worterbuch, Bd. VII. Leipzig, 1889, S. 1472.

28 Ibid., Bd. XIII. Leipzig, 1922. S. 840.

стр. 34


тины Нибур приступал к исследованию древней истории Рима29 и писал, что, "если бы не существовало истины, то не было бы никакого исследования"30 . Он отрицал существование идей, представлений, не связанных с восприятием действительности. "Я не ограничиваюсь, - писал Нибур, - и это имеет прямое отношение к историческому познанию - непосредственным восприятием". Он отмечал, что "следы (явлений. - Н. С.), отдельные признаки, знаки свидетельствуют о предмете, который недоступен непосредственному восприятию, но они сами - предмет восприятия; их бытие принадлежит действительности и подобно тому, как реальны они, реально и то, что их обусловливает"31 . В природе источника Нибур вполне определенно различал две стороны: он - знак, свидетельство (вещественное или письменное) об ушедшей действительности и в то же самое время - и ее часть. Вывод о двойственном характере источников имеет общее и фундаментальное значение. Развитие познания не изменило до сих пор и, надо полагать, не изменит в будущем этот вывод, поскольку такова действительная природа источников; новые их виды - кино-фотодокументы и т.д. - лишь подтверждают это. Не менее важно значение данного вывода для формирования того или иного варианта гносеологии, а их может быть, как минимум, два. Первый опирается на вывод об источнике как части действительности и открывает путь к варианту гносеологии, стержнем которой является стремление к объективности познания. Другой выдвигает на первый план ту особенность происхождения источника, которая делает его формой восприятия действительности со всеми вытекающими отсюда проблемами относительно степени достоверности, адекватности этого восприятия. При определенном, опять-таки субъективном истолковании упомянутого восприятия формируется основа для другого типа гносеологии, в крайних своих вариантах не совместимого с требованием объективности. И хотя в самой природе источника соотношение признаков реликта действительности и ее отображения, восприятия не является произвольным или случайным, истолкование этого соотношения может быть односторонним, не адекватно отражающим двойственную природу источников. Это истолкование не вытекает с необходимостью ни из упомянутой природы источников, ни из механизма исторического мышления. Оно в любом случае означает отрыв источника от исторической действительности. Таким образом, решение коренной проблемы гносеологии - соотношение объекта и субъекта исторического познания - предполагает ее постановку и по отношению к природе исторического источника.

Нибур был одним из первых среди тех историков, кто связывал свое представление о механизме исторического познания, о соотношении в нем объекта и субъекта с происхождением и природой исторических источников. Основой отстаиваемого им варианта гносеологии был реальный историзм, который вносил в историческое мышление идею качественного своеобразия отдельных событий и целых эпох. Благодаря этому только и могла возникнуть та постановка проблемы, которая сохраняет свое значение и сегодня: как историку понять прошлое, качественно отличающееся от современной ему среды. У Нибура уже есть четкое понимание недопустимости изображения и оценки прошлого с позиций современности32 . Что же касается образа исторической действительности в источнике или в исследовании историка, то Нибур отмечал одно принципиальное в обоих случаях сходство механизма его формирования - связь с окружающей средой. Тот, кто хотел бы порицать, писал Нибур, авторов свидетельств о римских древностях за то, что они зависели от своей эпохи, тот не понимает "нашу общую долю, от которой свободны только любимцы богов"33 . Итак, историк обречен на зависимость от своего времени, хотя Нибур и не раскрывает ни


29 Niebuhr B. G. Die Briefe. Hrsg. V. D Gerhard, W. Norvick, Bd. II. Berlin, 1929, S. 270.

30 Ibid., Bd. II. Berlin, 1926, S. 527.

31 Ibid., S. 526.

32 Ibid., S. 200.

33 Niebuhr B. G. Romische Geschichte. Erster Teil. Berlin, 1833, S. VII.

стр. 35


характера, ни содержания этой зависимости, однако особо подчеркивает то, что восприятие историком прошлого не только может, но и должно быть личностно, эмоционально окрашено; историк должен быть соучастником изучаемых событий. Такое соучастие, по убеждению Нибура, будет препятствовать искажению подлинного смысла изображаемых событий34 .

Это соучастие Нибур с полной определенностью охарактеризовал в одном из своих писем Гете: "Я написал историю Рима с ощущением современника, и по-другому писать историю прошлого нельзя". И пояснил: политические принципы, которыми он руководствовался, - суть принципы гражданина Рима. В этой связи Нибур писал о своем раздражении по поводу тех писателей, которые не видели всей глубины особенностей мироощущения римских граждан и смешивали их с духом других времен35 . Так реальный историзм становится одной из основ обоснования Нибуром своего взгляда на познаваемость прошлого: прошлое надо изучать с позиций и на основе самого прошлого. Однако этот вариант гносеологии не лишен определенных противоречий: если жребий историка - связь с окружающей его средой, то как ему совместить зависимость от своего времени с переходом на позиции изучаемой эпохи? Не менее важно и другое: обозначив свою позицию в терминах, например, "гражданин Рима", историк не обязательно вовсе скажет все необходимое. Ответа на эти вопросы у Нибура нет.

Вместе с тем он видел всю сложность проблемы: ушедшая в небытие действительность в своей реальности не является и не может быть предметом исследования историка, значит, мышление имеет дело не с самой реальностью, а с ее остатками, свидетельствами о ней. Происхождение, природа этих свидетельств таковы, что они открывают возможность для объективно-истинного знания об исчезнувшей реальности. Истина заключается в таком соотношении реальности и представлений о ней, когда образ прошлого не искажен и отражает существо и своеобразие явлений. Истинность достигается и проверяется в ходе критического анализа свидетельств о событиях.

Развитие исторического познания (взгляды Нибура - лишь один из его эпизодов) к началу XIX в. выделило те основные звенья в формировании механизма исторического мышления, которые и сегодня являются необходимым условием выдвижения не одного, а разных вариантов гносеологии. Содержание этих вариантов зависит в конечном счете от способа истолкования и смысла каждого из упомянутых звеньев, в частности, от того, например, как понимается соотношение источника и действительности. Признание единства действительности и источника было одним из отправных пунктов формирования гносеологии, стержнем которой становилась проблема объективности. Отрыв источника от действительности в такой же степени означал отход от объективности теоретически, как и в конкретно-историческом исследовании. Нибур пошел и значительно дальше, признав единство объективности источника и содержания исторического познания, т.е. образа прошлого. Нибур особо подчеркивал требование объективности. Объективное - противоположность субъективного36 , писал он, развитие познания позволяет избавляться от субъективной точки зрения и перейти к объективной37 . Стремление к объективности является, по существу, пафосом позиции этого большого историка.

Однако способ ее достижения - через позицию современников изучаемых событий - в целом ошибочен и нереализуем. Тем не менее он порой выдвигается и современными исследователями. "Задача объективного исследователя видится в том, - пишет проф. В. И. Овсянников, - чтобы стать на почву того времени, когда происходили изучаемые события"38 . Д.философ.н. В. М. Межуев высказывается на этот счет не менее


34 Ibid., S. XII.

35 Niebuhr B.G. Die Briefe, Bd. II, S. 303.

36 Ibid., S. 202.

37 Niebuhr B.G. Vortage Liber romische Altertiimer, an der Universitat zu Bonn gehalten. Berlin, 1858, S. 24.

38 Овсянников В. И. Избранные историографические произведения. М., 2000, с. 111.

стр. 36


определенно: "Если историк смотрит на историю глазами тех, о ком пишет, то философский взгляд на нее - это всегда и во всем взгляд современного человека, стремящегося увидеть в ней свое собственное отражение"39 . И, наконец, мнение члена-корр. РАН А. А. Искендерова: "В целом историку надо научиться с каждой исторической эпохой разговаривать на ее языке, используя присущие ей системы понятий и терминов. Только в этом случае он сумеет понять и верно передать дух и особенности эпохи, ее специфику"40 . Одну и ту же теоретико-познавательную позицию - у Нибура и названных современных авторов - разделяет значительный промежуток времени с вытекающей отсюда разницей в уровне исторического познания в целом, представлений о его механизме (гносеологии) - в особенности. И то, что было объяснимо у Нибура, ибо вытекало из состояния знания того времени, перестало быть таковым сегодня.

РАНКЕ И ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ

Л. Ранке в целом придерживался тех же представлений об объективности познания, которые мы находим у Гримма, Нибура и других историков того времени. "В общем я отвергаю мнение, - писал он, - что в истории нет объективной истины, не говоря уже о том, что она непознаваема... История - это реальность (Geschehene), историческое исследование (Historie) - наука. То, объективное, является предметом, это, субъективное, - знанием о нем"41 . Важной задачей Ранке считал достижение их совпадения42 . Совпадение - не тождество в духе Гегеля, ибо Ранке отвергал его априоризм; совпадение - это соответствие представлений историка изучаемой действительности, верное, объективное ее изображение. "Важнейшее требование к историческому труду, - писал он, - заключается в том, чтобы он соответствовал истине; каким был ход событий, таким и должно быть и их изображение"43 . Общий смысл теоретико-познавательной позиции Ранке заключен в выражении, ставшем для историков крылатым, - показать, "как было на самом деле" ("wie es eigentlich gewesen ist").

Однако с констатацией этого девиза, с его несомненным стандартом научности, проблема в любом случае - и для самого Ранке, и в связи с оценкой его взглядов -только заявляется. Как это реализовать на деле? Позиция Ранке по этому поводу широко известна и характеризуется понятием "объективизм", которым сам Ранке не пользовался, оно стало применяться гораздо позже. Суть этой позиции заключается в требовании Ранке - к самому себе и к любому историку - исключить из исследования свое "я", т.е. свое отношение к материалу, его оценку. Историк должен быть бесстрастным, причем, очевидно, Ранке имел в виду не только личностное, не выходящее за пределы индивидуального "я", но и позицию историка, связанную с влиянием на него окружающей среды. Синонимом этого влияния была для Ранке в значительной мере партийность исследователя, хотя категория партийности лишена у него четко очерченного содержания. Она подразумевает политические, религиозные и иные позиции историка44 . Общий же смысл требования таков: объективность предполагает беспартийность45 . Но объективность - это и беспристрастие в самом широком смысле, уход от выражения своего отношения к материалу. Ранке заявлял, что хочет заставить замолчать свое "я", чтобы заговорили сами события46 .


39 Межуев В. М. Философия истории и историческая наука. - Вопросы философии, 1994, N 4, с. 77.

40 Искендеров А. Л. Историческая наука на пороге XXI в. - Вопросы истории, 1996, N 4, с. 28.

41 Ranke L. von. Vorlesungen. Hrsg. V. V. Dotterweich, W.P. Fuchs. Munchen - Wien, 1975, S. 268.

42 Miilbe E. Selbstzeugnisse Rankes iiber seine Historische Theorie und Methode im Zusammenhang der zeitgen-ossischen Geistesrichtungen. Berlin, 1928, S. 36.

43 Ranke L. von. Sammtliche Werke Bd. 8 - 51/55. Leipzig, 1868 - 1888; Bd. 12, S. 5.

44 Ibid., Bd. 8, S. 201; Bd. 10, S. 372.

45 Mulbe E. Op. cit., S. 128.

46 Ranke L.von. Sammtliche Werke, Bd. 15, S. 103.

стр. 37


Таков теоретико-познавательный идеал Ранке, который, судя по всему, и для него самого оставался всего лишь идеалом: требование объективности, утверждал он, историку мешает воплотить его "личная ограниченность: субъективное сказывается само собой"47 . Он находил свидетельства о связи исторических исследований с современной им эпохой и даже писал, что лучшие из них своим возникновением во многом обязаны именно этой связи48 , что является очевидным противоречием во взглядах Ранке.

Идеал объективности Ранке как синоним беспристрастия, нейтральности позиции и мышления историка свидетельствует о его вере, пусть не безоговорочной, не однозначной, в возможность быть свободным от какого бы то ни было влияния на него окружающей среды. Конечно, эти взгляды можно рассматривать в качестве некоего частного случая, поскольку те или иные взгляды могут быть высказаны в любое время, вне зависимости от развития исторического познания. Многое зависит от личности историка. Однако по отношению к Ранке это не частный случай, ибо данный взгляд на объективность получил в первой половине XIX в. широкое распространение, и не только в немецкой историографии, хотя был высказан именно здесь. Объективизм как вариант гносеологии отражал ту ступень развития историографии, на которой представления о механизме исторического познания в целом еще не содержали достаточного обоснования неустранимости влияния на историка современной ему действительности, хотя мнение о том, что она является источником искажения прошлого, было к тому времени уже далеко не новым и высказывалось отнюдь не в порядке исключения. Объективизм и сам являлся одним из немаловажных аргументов своего собственного отрицания: практика исторического исследования и работа самого Ранке свидетельствовали о его нереализуемости. Это по-своему способствовало накоплению материала в пользу понимания того, что связь мышления историка с окружающей его общественной средой заключена в самой природе этого мышления и не может быть устранена никакими усилиями или ухищрениями историка.

XIX век, ИТОГ: ДОКАЗАТЕЛЬСТВО НЕУСТРАНИМОСТИ ВЛИЯНИЯ СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИКУ СРЕДЫ НА ЕГО ПОЗИЦИЮ И ПОСЛЕДСТВИЯ ЭТОГО

Решение важной гносеологической проблемы, с которым нельзя не считаться и сегодня, привело к возникновению новой и не менее сложной проблемы: как соединить неизбежную социальную обусловленность позиции историка с поиском и достижением истины? Ее постановка положила начало разделению историков на тех, кто не отказывался от требования объективности познания, и тех, кто из неустранимой социальной обусловленности мышления историка делал прямо противоположный вывод, например историки-малогерманцы. В школе Ранке также обозначились эти различия. Впрочем, за ними стояло то общее, что для самих немецких историков того времени было важнее всего остального - их глубокая и безоговорочная приверженность идее объединения Германии "прусским" путем. В этой связи призывы Ранке к самоизоляции историка от современного ему общества с целью достижения научной объективности являлась для малогерманцев и отчасти учеников Ранке принципиально неприемлемыми, в том числе по соображениям нравственного порядка. Требование жизненной активности историка означало для них необходимость "с оружием науки вступить в борьбу дня"49 . Активность жизненной позиции историка предполагала в данном случае уже вполне осознанное убеждение в том, что влияние современности является составной частью упомянутой позиции, вследствие чего лозунг античности "sine ira et studio" коренным образом менял свой смысл: "cum ira et studio". Г. Зибель, ученик Ранке, писал: "То, что человек рассматривает действия и страдания людей с другими чувствами, чем естествоиспытатель свои минералы и инфузории, является, как мне ка-


47 Ranke L. von. Das Briefwerk. Hrsg W. P. Fuchs. Hamburg, 1949, S. 342.

48 Ranke L.von. Sammtliche Werke, Bd. 5 IVS2, S. 57 I.

49 Treitschke H. Deutsche Geschichte im neunzehnten Jahrhundert, Bd. IV. Leipzig, 1927, S. 408.

стр. 38


жется, законом нашей природы, одновременно также и законом истории"50 . Поэтому, утверждал Зибель, "всякий историк ... имеет свои цвета"51 . У Г. Трейчке отстаивание данной позиции вылилось в защиту Ранке от его неразумных учеников, исказивших подлинный глубокий смысл его требования исключить свое "я" из исследуемого материала: "Бездарные ученики, которые не имели своего "я", чтобы отказаться от него, усердствовали, переиначивая желаемым для себя образом выражение, содержавшее лишь глубочайший порыв ученого к истине, как будто они тем самым могли скрыть свою нищету. Однако, вне всякого сомнения, он не хотел этим сказать всерьез, что физически неосуществимое и безнравственное являются научным идеалом"52 . "Физически неосуществимое" - это и есть выражение отчетливого понимания неустранимости позиции историка из исследования любой проблемы прошлого, позиции, формируемой не самим прошлым, а окружающей ученого средой. Даже если считать, что к этому выводу пришли отнюдь не все историки, - а это действительно так, - его значение трудно переоценить не только для того времени, но и для сегодняшнего дня, а также и для будущего. При всем том, что обусловленность позиции историка современной ему средой не является чем-то однозначно неизменным ни по конкретному своему содержанию, ни в общем теоретическом ее осмыслении, следует признать: этот вывод отражает одну из самых фундаментальных закономерностей развития исторического познания в целом, гносеологии в особенности. Эта закономерность имеет общее значение, ибо действует на всех этапах развития исторического знания, причем независимо от осознания ее историками, а также и вопреки их стремлению преодолеть в своих исследованиях влияние окружающей среды. Само осознание является результатом развития науки, подготавливается им и стало возможным только на определенном уровне этого развития.

Последующее развитие науки многократно увеличило материал, раскрывающий социальную обусловленность исторического познания, показало как положительные, так и негативные последствия влияния современности на изучение прошлого. Из этого следует, что всякая попытка обоснования гносеологии современного научного исследования обречена на провал, если она является любой разновидностью стремления игнорировать социальную обусловленность позиции историка окружающей его средой, что находит свое выражение и в приведенных формулировках отечественных ученых: смотреть на прошлое глазами прошлого, разговаривать с эпохой на ее языке и т.д. Это пройденный этап развития исторического познания, вернуться к которому невозможно даже во имя благой цели - сохранения стандартов научности истории как дисциплины, достижения объективно-истинных представлений о прошлом.

Приведенный историографический материал фиксирует начальный этап постижения историками необходимости признать влияние на мышление окружающей среды как должное. Дальнейшее развитие исторического познания заключалось, в том числе, и в приобщении к этой тенденции все большего количества историков с сохранением, однако, весьма неоднозначного понимания и оценки неустранимости влияния современности на работу историка. Рецидивы объективизма, например, в историографии ФРГ после второй мировой войны или даже встречающиеся в настоящее время призывы отдельных историков избегать влияния среды имеют вполне частный характер, никоим образом не могут опровергнуть неустранимость упомянутого влияния и являются в лучшем случае беспочвенными.

Неоднозначность оценки этого влияния и его последствий имела место уже у историков-малогерманцев. Объективистский подход - современность является источником искажения картины прошлого, вследствие чего ее влияние необходимо исклю-


50 Sybel H. von. Vortrage und Abhandlungen. Mit einer biographischen Einleitung C. Varrentrapp. Miinchen -Leipzig, 1897, S. 299.

51 Sybel H.von. Kleine historische Schriften, Bd. I. Stuttgart, 1880, S. 355.

52 Treitschke H. Deutsche Geschichte in neunzehnten Yahrhundert, Bd. V. Leipzig, 1927, S. 413.

стр. 39


чить, - заменяется у них представлениями о механизме познания, которые в основном сводятся к двум вариантам теории познания, характерным для состояния науки того времени и ее возможных перспектив: 1) позиция историка как концентрированное выражение влияния на него окружающей среды совместима с поиском истины и 2) эта позиция несовместима с истиной в том смысле, что любые результаты исследования разных историков субъективны и равноценны по своей значимости, ибо каждый из них прав по-своему, в соответствии со своей позицией. При всем том, что и во втором варианте результаты познания вполне могут подводиться под понятие истины, объективности, хотя и понимаемым особо, разница между этими вариантами огромна и не сводится к вопросу о применимости или неприменимости понятия истины. Ибо в первом случае речь идет так или иначе о понятии объективности, смыслом которой является соответствие (неискаженное представление) картины, образа изучаемых событий самим событиям, причем полученные результаты не рассматриваются в качестве истинных только с данной точки зрения (позиции), но в той или иной мере считаются таковыми и в более широком смысле. Благодаря этому второй вариант также уже сам по себе исключает представление о равноценности различных подходов к изучению прошлого как в отношении исходного пункта такого изучения, так и в связи с полученными результатами: не любое представление является истинным.

Пытаясь соединить социальную обусловленность позиции историка со стремлением к объективности познания в духе непротиворечивости, историки-малогерманцы, во-первых, не отказывались от взгляда на объективность, во-вторых, признавали, что субъективное начало не только неустранимо из анализа, но в известных пределах правомерно, неотделимо от сущности самого познания. Значит, истина предполагает определенное отношение историка к материалу, его оценку. Лишь в редких случаях, писал Т. Моммзен, историку позволяется "воздержаться от оценки"53 . Истина, согласно Зибелю, - это одно, беспристрастие - другое54 . А дальше - неожиданный, с точки зрения представлений Зибеля об объективности, поворот, или, точнее говоря, зигзаг мысли из прежней логики рассуждений в область совсем иной гносеологии, хотя речь идет лишь об отдельном высказывании, а не о системе представлений. Критика источников, писал он, дает лишь определенные данные, детали общей ситуации; всякая же их комбинация, синтез, без чего нельзя обойтись, - субъективный опыт исследователя. Допустим, что это верно, или, точнее, не совсем верно, ибо построение общей картины событий с неизбежностью несет на себе отпечаток позиции исследователя, в которой может быть элемент личностно окрашенного отношения к ним, тем не менее далеко не все в любой разновидности позиции подпадает под понятие субъективного. Позиция - продукт времени, у историка есть относительная свобода ее выбора, особенно, когда речь идет о социальной ее сути. Но у Зибеля центр тяжести рассуждений в иной плоскости. Упомянутых комбинаций, по его мнению, может быть много, поэтому, с его точки зрения, нельзя говорить об истории Каролингов или Гогенштауфенов, а лишь о тех или иных взглядах на нее55 . В этой фразе заключен гигантский отход Зибеля не только от гносеологии своего учителя Ранке, но и от тех позиций, на которых твердо стоял сам Зибель. Их суть проявлялась не в каком-либо одном высказывании, а в принципиальном требовании объективности историка в сочетании, однако, со столь же принципиальным требованием относительно активности его жизненной позиции. Это - отход от статуса истории как науки, поскольку провозглашается, что об истории как реальности говорить невозможно, речь может идти лишь о тех или иных взглядах на нее. В соотношении категорий, составляющих любой вариант гносеологии (объект - субъект), в данном случае на первый план в качестве определяющего выдвигается понятие "субъект", тогда как "объект" уподобляется сырому материалу,


53 Момзен Т. История Рима, т. II. М, 1937, с. 115, 1037.

54 Sybel H.von. dsterreich und Deutschland in Revoluntionskriege. Dusseldorf, 1868, S. IX.

55 Sybel H. von. Vortrage und Abhandlungen, S. 327.

стр. 40


полуфабрикату. Это и есть тот вариант гносеологии, который весьма точно называется субъективизмом. Очевидно, что основой происхождения субъективизма является состояние исторического знания, показывающее неизбежность позиции историка и его вмешательства в изучаемый материал, т.е. объект. Следует подчеркнуть, что в данном случае, как и у многих других историков той поры, перенос центра тяжести с объекта на субъект лишь только обозначился, ибо теоретически и в ходе конкретного исследования они не отказались от идеала объективности как цели познания. Самый тенденциозный из них, Трейчке, утверждал: задача всех наук в том, чтобы давать истину56 , и даже употреблял выражение "непоколебимая истина"57 . У этих историков объективность и тенденциозность четко различаются по крайней мере как понятия с сохранением определенно отрицательного отношения к последней. Объективность оставалась целью, идеалом познания, свидетельством и проявлением его научности даже в тех случаях, когда историк заявлял - как большинство малогерманцев - о своем неукротимом желании поставить историческое знание на службу дня.

Что дает предложенный малогерманцами вариант сочетания устремленности к истинному знанию с активной жизненной позицией историка для анализа современных гносеологических проблем? Главное, безусловно, заключается в самой идее сочетания, которая сегодня в доказательстве не нуждается: развитие познания показало исчерпывающим образом, что путь к истине не может проходить в обход позиции историка. Однако это далеко не все. Историки-малогерманцы стояли у истоков формирования этого фундаментального представления о механизме познания и поэтому не смогли дать даже приблизительного его обоснования: почему позиция историка совместима с поиском истины? Конечно, они имели в виду прежде всего свою собственную малогерманскую позицию, хотя за этим у них уже стояло и более общее убеждение, что без позиции историка не бывает. Теоретически объективность познания не приносилась ими в жертву идее объединения страны, тенденциозность осуждалась. На деле же ситуация была существенно иной. Грубое осовременивание прошлого в виде легенды о миссии Пруссии в Германии через отождествление процессов объединения Италии под властью древнего Рима и объединения Германии - лишь самые масштабные примеры искажения сути событий прошлого в угоду исходной позиции исследователя. Противоречия между этой явной тенденциозностью и требованием истины не усматривалось. Как в таком случае определить, что тенденциозно, что - нет? На чьей стороне и в каком объеме может быть правда о прошлом? Равноценны ли шансы на истину с учетом разницы исходных позиций историков? Отсутствие у историков-малогерманцев теоретически осмысленных и обоснованных представлений о критерии объективности было самым уязвимым звеном их попытки соединить поиск истины с активностью мышления и позицией исследователя. Впрочем, следует оговориться: синонимом истинного знания и для них являлось фактически достоверное знание. В данном отношении они лишь следовали одной из традиций немецкого исторического мышления. Отсюда - такое внимание к вопросам критического анализа исторических источников. Понятие достоверности не может быть в любом случае изъято из области гносеологии, как и решение проблем достоверности сведений не приводит к объективности, поскольку не тождественно ей, а лишь исходный пункт и неустранимая предпосылка ее достижения. Одной из ступеней развития познания, ведущей к пониманию этого, явилась и исследовательская практика малогерманцев.

Доказательство неустранимости влияния современной историку среды на характер, структуру его мышления не делало неразрешимой проблему объективности познания ни теоретически, в области гносеологии, ни в области конкретно-исторического исследования. Современное состояние этого исследования в самых разных его областях и во множестве исходных позиций историков многократно усилило доказательность


56 Treitschke H. Politik, Bd. I. Hrsg. V.M. Cornicelius. Leipzig, 1898, S. 26.

57 Ibid., S. 30.

стр. 41


вывода о социальной обусловленности этих позиций, но не сделало объективно истинное знание о прошлом невозможным, недостижимым - тому доказательств нет. Напротив, ни у историков-малогерманцев, ни у современного историка, результаты конкретно-исторического исследования не сводились и не сводятся только к позиции, лежащей в их основе, и в той или иной степени выходят за ее пределы, т.е. оказываются приемлемыми с точки зрения какой-то иной позиции. Это не исключительная ситуация познания, а его норма: благодаря этому развитие познания выглядит не как простая смена не связанных между собой конкурирующих интерпретаций, отражающих лишь позицию историка в каждом случае, но как такая смена, в которой существенную роль играет элемент преемственности. Ни одно поколение историков не начинало свои исследования на пустом месте, с нуля. Это совсем другая ситуация познания, чем та, которая следует из пресловутого тезиса: сколько историков - столько и истин, каждый историк прав по-своему.

Очевидно, что однажды свершившееся событие, как и история в целом, являются в своей ушедшей в небытие реальности окончательными и неизменными. Для обозначения этих свойств прошлого историки иногда пользуются понятием "инвариантность". Историческая реальность в том виде, как она совершилась, писал академик И. Д. Ковальченко, является инвариантной, т.е. однозначной58 . В этой связи он следующим образом формулировал две взаимосвязанные задачи познания прошлого: "Во-первых, показ того, как это было в его инвариантности. Во-вторых, это объяснение того, почему было так, а не иначе"59 . Иными словами, прошлое, как отошедшая в небытие реальность, безальтернативно, но до момента окончательного его свершения могло быть несколько или хотя бы один из вариантов возможного иного развития. Однако прошлое, как свершившаяся реальность, окончательно, неизменно, инвариантно, безальтернативно - можно отыскать иные термины, которые способны выразить всю меру определенности "ставшего" прошлого как объекта познания историка. Казалось бы, какой прочный гранитный фундамент познания: в прошлом уже ничего не изменить, его невозможно вернуть - ни полностью, ни в одной из фаз, его можно только изучать, создавая его образ.

Тем не менее если мы обратимся к историческому познанию, то картина здесь будет достаточно неоднозначная, хотя в этом есть своя последовательность и своя логика, а отнюдь не хаос любых представлений безотносительно ко времени. В одних случаях этот фундамент, действительно, являлся основой для убедительных, рационально обоснованных научных представлений, в других - для весьма шатких конструкций, а в-третьих, размытой почвой для взглядов, согласно которым творцами истории объявлялись не люди, а всего лишь сам историк. Вот некоторая иллюстрация последнего. История, писал известный английский историк XX в. М. Оукшот, "не делается никем, кроме самого историка; писать историю - единственный путь делать ее"60 . Не менее определенно высказался на этот счет другой известный представитель английской историографии того же времени: "Не существует абсолютно реальных причин, которые ждут, чтобы их открыли историки, вооруженные достаточно мощными увеличительными стеклами. Существуют только историки, пишущие на различных уровнях и с различных расстояний, с различными целями и интересами, в различных контекстах и с различных точек зрения"61 . Очевидно, что с такой позиции, (а она с учетом ее разновидностей присуща более широкому кругу современных историков) прошлое - ничто, как ни парадоксально это звучит, все дело заключается не в прошлом, а только и исключительно в самом историке, точнее, в характере его позиции как субъекта позна-


58 Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах, с. 9.

59 Там же, с. 10.

60 Oakeshott M. Experience and Its Modes. Cambridge, 1978, p. 99.

61 Gardiner P. The Nature of History. London, 1961, p. 61.

стр. 42


ния. Из этого, по существу, изъятия понятия исторической реальности из механизма исторического мышления с необходимостью следует другое, максимально отчетливо выраженное в одном из современных течений гносеологии - постмодернизме. "Историю, как совокупность свидетельств прошлого, - пишет X. Уайт, можно изложить весьма изрядным числом равно состоятельных способов"62 .

Высказанные в разное время и разными историками, эти мысли содержат совокупность представлений о соотношении мышления историка и изучаемой им реальности исторических событий. Без наличия какого бы то ни было варианта этих представлений познание вообще невозможно, как бы ни мало его наличием был озабочен историк, поглощенный конкретно-историческим анализом, в задачу которого не входит изучение того механизма мышления, с помощью которого осуществляется упомянутый анализ, что вполне естественно. Если же рассматривать механизм исторического мышления как таковой, как самостоятельную проблему гносеологии, то невозможно не признать: историк изучает мир явлений, который не он создал и который существовал бы и в том случае, если бы этого историка вообще не было. Отсюда со всей неизбежностью следует вывод о первичности бытия, жизни людей и вторичности мышления историка как в реальности, так и в научном познании, доказательство чего с точки зрения обыкновенного здравого смысла может показаться столь же излишним, как и попытки опровержения. Это, однако, вовсе не столько проблема здравого смысла, но фундаментальная предпосылка любого, а не только исторического познания. Роль субъекта познания всегда и неизбежно вторична. Развитие научного познания в самых разных его областях не изменило и не может изменить такое соотношение объекта и субъекта, ибо оно от результатов познания никак не зависит.

Рассматриваемый казус также не является проблемой общественной практики. Реальная жизнь, общественная практика во все времена опиралась на память о прошлом, однако эта память всегда была сугубо избирательна, конкретна и очень определенна. Не всеядный, безбрежный плюрализм интерпретаций, но вполне определенный образ прошлого лежит, независимо от особенностей эпохи, в основе той формы социальной памяти, на которую опираются господствующие в данный момент общественные силы и тенденции развития. Наиболее четко выраженные проявления этой формы социальной памяти, хотя и очень разные по своей сути, - теория официальной народности в России XIX в., расистская теория в "третьем рейхе", концепция атлантической солидарности в странах Западной Европы после второй мировой войны, концепция либеральных ценностей в странах Запада сегодня и т.д. В каждом из этих случаев речь идет об официальном, т.е. так или иначе господствующем типе социальной памяти как определенного сплава, сочетания понимания прошлого и современности, что включает в себя еще и соответствующую отстаиваемую перспективу развития. Отсюда следует по крайней мере два вывода: 1) эти формы социальной памяти в разной мере опираются на правду о прошлом, да и в разной степени нуждаются в ней; 2) плюрализм интерпретаций является для них лишь своего рода побочным продуктом весьма однозначного взгляда, который или допускает иные интерпретации, или не терпит их совсем, а если и допускает, то не на равных. Господствующая система общественных отношений всегда нуждалась в весьма определенном, чтобы не сказать, однозначном, обосновании. Такова подлинная суть и плюрализма "открытого общества", в котором наряду с другими всегда существует господствующий тип социальной памяти, но отнюдь не на равных. Тезис о их равноценности в любом варианте, в том числе в новейшем постмодернистском, является фикцией не только в собственно научном, но и в социально-политическом отношении. По существу, речь может идти, хотя и в фигуральном выражении, не о равноценности упомянутых интерпретаций с точки зрения истины, а об их равноудаленности от нее.


62 White H. Metahistory. The Historical Imagination in Nineteen Century Europe. Baltimore. 1973, p. 283.

стр. 43


XIX век И ДРОЙЗЕН: МЫШЛЕНИЕ СПОСОБНО ДАТЬ НЕ ОБЪЕКТИВНЫЙ ОБРАЗ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, А ЛИШЬ ЕЕ СУБЪЕКТИВНОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Вариант гносеологии, общей сутью которого является тезис о плюрализме равноценных конкурирующих интерпретаций, стал формироваться в середине - второй половине XIX в. В немецкой историографии эта тенденция проявилась раньше и полнее, чем где-либо. Начало ей было положено малогерманской школой и связано с именем И. Г. Дройзена.

Дройзен не сразу сформулировал основные положения своей теории познания. С начала своей научной деятельности и примерно до середины 50-х годов он в главном не отличался от других малогерманцев и считал, что мышление историка способно дать объективно-истинные результаты, различая в объекте, в соответствии с его познанной сутью, истинное и неистинное63 . Объективность, согласно этому, предполагает изображение явлений такими, какими они были в действительности. Причем Дройзен писал о необходимости для исследователя избавиться от индивидуальной окраски их восприятия64 , от привнесения субъективной точки зрения в их оценку65 . Вместе с тем он критиковал Ранке, утверждая, что цель исторического исследования не может ограничиваться установлением достоверных исторических фактов66 , хотя критерий достоверности играет в "Истории эллинизма" важную роль.

Скорее поводом, чем причиной перехода Дройзена на позиции иной теории познания, явилась его борьба с позитивизмом, в ходе которой он отстаивал свое понимание специфики исторического познания. Кроме того, упомянутый переход был совершен Дройзеном в связи с критикой взглядов Ранке: отчасти благодаря Ранке немецкие историки "погрязли в так называемой критике, все искусство которой состоит в том, чтобы выяснить, что списал один хронист у другого". Задачей же историка, утверждал Дройзен, является не критика, а "понимание", или интерпретация67 . Он боролся с представлением о том, что содержание процесса исторического познания - отражение в сознании историка объективной действительности, способное давать адекватные ей результаты. Это представление было почерпнуто им из предшествующей и современной ему историографии, причем на первом плане в этой связи стоял для него Ранке. Показательно, что Дройзен считал идею отражения преодоленной, фактом истории исторического познания, безвозвратно ушедшим в прошлое68 . В особенности имелась в виду та сторона этих представлений, согласно которой критерии объективности в той или иной форме связывались с требованием соответствия результатов исторических исследований объективной действительности. Картина исторических событий является, с точки зрения Дройзена, не отражением (Abbild) действительности, а знаком, сигналом ее (Zeichen)69 , хотя внешний по отношению к историку мир явлений рассматривался как объективный. Мышление, с точки зрения Дройзена, по своей природе способно дать не объективный образ действительности, а лишь субъективное ее восприятие. Мышление развивает систему знаков, как обозначений чего-то существующего или существовавшего; эти знаки, символы - рабочий материал мышления70 . Такова, по мнению Дройзена, природа восприятия действительности в мышлении историка и в историческом источнике.


63 Droysen Y.G. Vorlesungen iiber das Zeitalter der Freiheitskriege, Bd. I. Kiel, 1846, S. 162.

64 Ibid., S. 116; Bd. I. Zweite Auflage. Gotha, 1886, S. 84.

65 Ibid., erste Auflage, S. 135.

66 Ibid., S. 330.

67 Droysen Y.G. Texte zur Geschichtstheorie. Hrsg. V. G. Birtsch, Y. Riisen. Gottingen, 1972, S. 82.

68 Droysen Y.G. Historik. Vorlesungen iiber Enzyklopadie und Methodologie der Geschichte. Hrsg. R. Hiibner. Zweite Auflage. Munchen - Berlin, 1943, S. 97.

69 Ibid., S. 7, 327.

70 Droysen Y.G. Texte zur Geschichtstheorie, S. 69.

стр. 44


Для нас важно оправдание этого восприятия не с точки зрения физиологической природы мышления - и у самого Дройзена этот аргумент далеко не все решает, - а с точки зрения его общественной природы. Дройзен осознавал значительно более отчетливо, чем другие историки национально-политического направления, то, что мышление историка не является только субъективным актом, а глубоко обусловлено окружающей его средой, т.е. объективными обстоятельствами. Но вопреки этой очевидной объективной природе исторического познания он доказывал ее субъективный характер.

Дройзен исходил из бесспорного факта, которому придавал очень важное теоретическое значение: историк имеет дело не с прошлым как таковым, ибо его больше не существует, а с тем, что сохранилось от него в виде остатков (Uberreste), источников (Quellen) и памятников, вещей (Denkmaler)71 . По отношению к собственно источникам - в его классификации - Дройзен в особенности подчеркивал субъективную сторону источника, связанную с его происхождением, в противоположность объективному его содержанию: "Все источники, будь они плохими или хорошими, являются определенным восприятием (Auffassung) событий независимо от того, непосредственно ли это восприятие или же оно составлено на основе определенного количества таких непосредственных и первоначальных восприятий"72 , все материалы неполны, случайны, фрагментарны и не могут служить надежной объективной основой познания.

Одна из коренных предпосылок субъективизма Дройзена - отрыв исторического источника от исторической действительности и их противопоставление73 . Но и самое субъективное изображение предполагает изображаемое - историческое событие. В этом - объективная природа источника и познания в целом.

Однако для Дройзена была важна именно субъективная сторона восприятия действительности в источнике. Задача источниковедческой критики состояла, согласно этому, не в том, чтобы установить достоверные исторические факты, а в том, чтобы определить, "в каком отношении стоит исторический материал, который мы намереваемся использовать, к актам воли, о которых он свидетельствует"74 . Речь идет не о доказательстве истинности или неистинности вообще, а о том, чтобы показать, с какой точки зрения и в какой степени факты являются истинными. Все верно только с определенной точки зрения, "именно так обстоит дело с историческими представлениями и данными: лишь в определенном отношении они соответствуют тому, о чем повествуют"75 .

Таким образом, вопрос о соответствии фактов и исторических представлений действительности не снимается, но это соответствие предопределяется не действительностью, а позицией исследователя. Дройзен не только различал факты действительности (события) и научные исторические факты, но и отрывал одно от другого: научный факт является для него совокупностью представлений, создаваемых исследователем76 . Это, конечно, субъективизм, но он имеет определенные предпосылки в действительной сложности познания. События многосторонни, многогранны, неисчерпаемы для восприятия; поэтому и самый элементарный исторический факт может быть разложен на еще более элементарные составные части. Но сущность явления от этого - и в процессе восприятия, познания - не размывается. Переход Цезаря через Рубикон можно разложить на множество деталей; еще больше можно поставить в этой связи вопросов, на которые в источнике нет ответа. Однако и при очень большом стремлении к конкретности и детализации, долженствующей показать, что исторические факты - это продукт творчества мышления историка, все же не удастся превратить это событие, скажем, в переход Суворова через Альпы, даже если признать известный


71 Droysen Y.G. Historik. Volesungen..., S. 333 - 334.

72 Ibid., S. 134.

73 См. Данилов А. И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой историографии конца XIX - начала XX вв. М., 1958, с. 54.

74 Droysen Y.G. Historik. Vorlesungen..., S. 98.

75 Ibid., S. 130.

76 Ibid., S. 133.

стр. 45


здравый гносеологический смысл изречения: дьявол прячется в деталях. Стремление представить историка в качестве творца фактов - разновидность намеренной дьяволи-зации познания, и, какое бы количество историков ни вдохновлялось этим, к науке это отношения не имеет.

Восприятие факта исследователем может быть - и чаще всего бывает - неоднозначным не только в деталях, но и в основных моментах, однако это не просто продукт субъективного творчества историков, а следствие отмеченной особенности самих событий. Важно подчеркнуть, что и в этой связи субъективное - восприятие - определяется объективным - действительностью.

ПРОБЛЕМА АКТИВНОСТИ НАУЧНОГО МЫШЛЕНИЯ, ИСТОРИЯ И КВАНТОВАЯ МЕХАНИКА

За этим стоит реальная проблема гносеологии - активность мышления историка. Активность нельзя считать особенностью только исторического мышления - любое научное мышление активно, т.е. избирательно, поскольку оно не может дать копии, слепка изучаемого объекта. В этом смысле природа исторического и естественно-научного мышления едина. Отмечая общенаучный характер представлений об указанном соотношении объекта и субъекта познания, следует подчеркнуть особую роль в их формировании научных открытий в области физики, а именно - классической механики. Выявленные Ньютоном законы макромира, т.е. обычного мира, в котором живет человек, опираются на признание объективности этого мира, т.е. независимости от человека, и в частности, от субъекта познания, и признание его познаваемости. Фундаментальным принципом классической механики является положение о независимости поведения изучаемых объектов от средств и способов наблюдения за ними, т.е. от опыта, эксперимента, ибо в макромире явления (объекты) имеют четко выраженную прерывную или волновую, непрерывную, природу. Как писал Н. Бор, все представления и понятия классической физики основаны на предпосылке о том, что "можно отделить поведение материальных объектов от вопроса об их наблюдении"77 . Понятие "истина" имеет в этой структуре представлений только один смысл: адекватность отображения объекта мышлением. Проверка же адекватности осуществляется средствами, внешними по отношению к создаваемой картине научных представлений, т.е. опытом. Как выяснилось позже, в самой физике адекватность законов классической механики не имеет такого универсального характера и сами эти законы оказались лишь частным случаем, объясняющим поведение одного класса явлений - макромира. Однако это уже совсем другая страница развития физики. Что же касается классической физики, то ее открытия и достижения стали основой единой физической картины мира, т.е. были использованы при изучении явлений в области химии, математики и т.д. Какое отношение все это имеет к области исторического познания?

Классическая механика была лишь одной из вершин научных достижений, именуемых революцией в естествознании XVII в. В области исторического познания не происходило в то время ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало колоссальные научные достижения в естествознании. Напротив, богословский взгляд на историю в целом сочетался у профессиональных историков с последовательным и добросовестным эмпиризмом, который скорее затруднял понимание ее хода, чем открывал к нему доступ. Влияние научного подъема XVII в. на историографию получило - не у профессиональных историков, а, преимущественно, у философов, юристов, отчасти у представителей естественных наук - форму "социальной физики" как терминологического выражения их стремления превратить историографию в такую же точную науку, как физика. Это была попытка создать дедуктивным путем математически стройное учение об обществе78 . Примером такого подхода к анализу общественных явлений стала


77 Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961, с. 35.

78 См. Косминский Е. Л. Историография средних веков, V-середина XIX вв. Лекции. М., 1961, с. 144.

стр. 46


"Этика" Спинозы, изложенная отчасти с применением так называемого геометрического метода. Это была первая заметная попытка смотреть на проблему исторического познания глазами представителей естественных наук. Она не удалась, и скоро обозначение "социальная физика" безвозвратно ушло из лексикона наук об обществе.

Любая попытка рассматривать механизм исторического познания по аналогии с естественно-научным наталкивается на непреодолимое препятствие: активность мышления историка обусловлена прежде всего, хотя и не всецело, фактором, отсутствующим в механизме естественно-научного мышления - современной историку средой. Этим определяется выбор темы исследования, формирование понятийного и иного аппарата ее анализа, а в итоге - выдвижение на первый план одних аспектов изучаемого, отнесение к числу второстепенных других и т.д. Во влиянии современности на историческое познание отчетливо видна неразрывная связь объективного и субъективного. Объясняется оно в конечном счете тем, что в историческом познании субъект - историк является частицей объекта как в буквальном смысле (когда речь идет об изучаемых им современных ему явлениях), так и - что обычно имеет место - частью истории как процесса развития в целом. Это напоминает ситуацию с соотношением объекта и субъекта в квантовой механике, в которой взаимодействие между объектами и измерительными приборами составляет существенную часть явлений. Такое взаимодействие "ставит абсолютный предел для возможности говорить о поведении атомных объектов как о чем-то не зависящем от средств наблюдения"79 . Это лишь подтверждает, что природа научного познания едина, но вовсе не свидетельствует о том, что любые результаты наблюдения равноценны, равнозначны. Физики так не считают: слияние объекта и субъекта там не происходит. Но этого не происходит и в историческом познании; историк не является творцом объекта ни буквально, ибо прошлое от него не зависит, ни в переносном смысле - в качестве предмета исследования, так как он всегда часть объекта, даже если здесь есть то, чего нет ни в классической, ни в квантовой механике - существование свойств реальности в виде восприятия текста, наряду с оставшимися от прошлого материальными и иными фрагментами. Современность проявляет себя двояко в качестве источника или импульса субъективного: в тексте источника как позиция его автора и в мышлении историка, изучающего этот текст. И все же современность однозначно не является символом и синонимом только субъективного начала в мышлении историка, с ее влиянием связаны вовсе не только - хотя это и есть - одни искажения образа прошлого. Современность - источник развития познания, субъективный и объективный одновременно. Развитие истории, частью которой всегда является современная историку среда, обеспечивает и развитие познания (объективное), но обусловливает его результаты присущим ему общим уровнем познания, степенью развития логического аппарата мышления и т.п. (субъективное); она обнажает глубину и относительность познания одновременно. Приводя к подтверждению известных результатов познавательной деятельности (объективное), она исключает возможность подтверждения части этих результатов в конечной инстанции и исключает такую возможность по отношению ко всему объему исторического знания (субъективное). Современность связывает познание прошлого с решением тех или иных общественно значимых в данный момент задач или частных целей самого историка (субъективное), но тем самым она одновременно предупреждает против отрыва субъекта от объекта, мышления историка от действительности, частью которой является он сам (объективное).

Теорией познания Дройзена мы ограничили в основном привлечение историографического материала прошлого, который служит основой для решения другой задачи - проследить возникновение и логику развития представлений о механизме исторического познания. Ничто из прошлого этих представлений не может быть взято в неизменном виде, в качестве рационального варианта современной гносеологии, однако


79 Бор Н. Указ. соч., с. 42.

стр. 47


ясно, что и этот вариант не возникает из ничего, вне связи с развитием практики исторического исследования в целом, гносеологии в особенности. Именно в ходе этого развития была выдвинута проблема, без решения которой не могут обойтись и современные гносеологические поиски, - проблема соотношения исторической науки и современности. Теория познания Дройзена была в известном смысле фактом единственным в своем роде вплоть до 90-х годов XIX в. В первые десятилетия после своего появления она не нашла серьезных противников, не имела также и последователей. Отправляясь от оценки взглядов части представителей современной, прежде всего, западной историографии, следует признать: теория познания Дройзена находится не просто у начала этих взглядов, но содержит в себе их глубокую суть, несмотря на определенную разницу подходов, терминологии и т.д. Принципиальная гносеологическая основа отрицания объективности состоит в обоих случаях в отрыве исторического источника от исторической действительности и в перенесении центра тяжести мышления с объекта на субъект, отрицании первичности первого. Такова природа всех разновидностей гносеологии субъективизма; все сводится к признанию решающей роли субъективного начала, оно властвует в источнике, как и в структуре мышления историка. Изгонять его, в отличие, скажем, от объективизма Ранке, не только невозможно, но и не нужно. Назвать это голым вымыслом нельзя, однако это - гносеология полуправды, она отталкивается от вполне реальных свойств исторического источника и мышления историка, но абсолютизирует их и доводит до абсурда: историей является только то, что выходит из-под пера историка. Поистине: худшие сорта лжи изготавливаются из полуправды.

НАУЧНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОТОБРАЖЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, СОПЕРЕЖИВАНИЕ И ИНТУИЦИЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ

Варианты и разновидности субъективной гносеологии не основаны на истине, как адекватном восприятии механизма исторического познания, поэтому они не лишили и не могут лишить историческое познание стандартов и качеств его научности; стержнем этих стандартов является категория истины. Без движения к истине, к адекватному пониманию любого объекта нет и не может быть науки. В этом смысле различные виды научного познания не различаются мерой присутствия в них упомянутых стандартов - в одних больше, в других - меньше. Формулировка "точные науки" может характеризовать только форму выражения результатов познания в ряде его естественно-научных областей, а не меру объективности этих результатов по сравнению, скажем, с общественными науками. У исторического познания нет какого-либо иного содержания понятия истины, кроме общего для всех областей науки - адекватности восприятия изучаемых объектов. Специфика механизма исторического познания - не в какой-то особой структуре истины, ибо она во всех областях науки может быть только приблизительно адекватным воспроизведением структуры изучаемых явлений, а в методах получения результатов исследования и в способах, языковых формах и выражениях. Здесь проходит одно из фундаментальных отличий исторического познания от естественно-научного, а также художественного отображения действительности. Тезис об историографии как разновидности художественного жанра имеет мало общего с подлинной природой механизма исторического познания. Его впервые высказал Аристотель, и позже разделяли известные представители исторического знания - Т. Б. Маколей, Я. Буркгардт и др. В настоящее время у некоторой части историков историография пользуется сомнительной репутацией как некий гибрид научного и художественного начал. Художественный образ и художественное слово могут выразить суть эпохи или события более точно, глубоко, привлекательно, доступно и кратко, чем научное историческое понятие, но от них нельзя ждать одного - картины реального хода событий. Без этого не может быть и самого образа, поскольку его роль в обход работы историка или иного способа получения информации об объекте художественного изображения не ясна, причем проблема только отчасти заключается в формулировке вопроса: что раньше - образ или

стр. 48


понятие? "Образное мышление, - писал доктор философских наук А. В. Гулыга, -имеет для науки и самодовлеющее значение и служит импульсом к рождению (а также освоению) понятия. Для исторической науки образ особенно важен: он служит средством проникновения в структуры, трудно доступные для абстрактной мысли, а также средством популяризации"80 . Последнее, безусловно, верно, хотя популяризация имеет дело с формой донесения полученного знания до массового читателя, а не с методами получения этого знания. Поэтому тезис о том, что художественный образ является способом получения нового знания там, где логика научного мышления бессильна, остается в лучшем случае проблемным. Большего автор не показал.

Формирование с развитием познания тех его свойств и признаков, которые называются в совокупности принципом историзма, было фундаментальной предпосылкой становления механизма исторического мышления как логики соотношения понятий объект-субъект. Для такого формирования рост исторической ретроспективы был бы сам по себе недостаточен. Однако возможность познания историком качественно иной среды, чем та, которая его окружает и является исходным, отправным пунктом его исследования, признанием своеобразия, неповторимости явлений общественной жизни еще не обеспечивается. В развитии исторического познания это стало осознаваться в качестве проблемы в XIX в. и характеризовалось не только возникновением определенных гносеологических представлений, но так или иначе вошло в современную их структуру, хотя не исчерпывало ее или даже не являлось господствующей в ней тенденцией. У начал ее формирования стоит опять-таки имя Дройзена, хотя у него были предшественники.

Знаменитый немецкий филолог А. Бек разрабатывал проблемы филологической критики языковых памятников, текстов, сохранившихся от прошлого. Он отталкивался от герменевтики, в основе которой лежало толкование и реконструкция церковных текстов. Для понимания текста того или иного языкового памятника необходима, с точки зрения Бека, грамматическая и историческая интерпретация, а также толкование документа в связи с личностью его автора81 . Общий смысл этих требований состоит в том, чтобы выяснить, что из окружающих данный документ условий оказывало влияние на его язык, - историческая обстановка, или характер и особенности личности автора документа, либо цели его составления и т.д. Филолог, писал Бек, имеет дело или с остатками прошлого, либо с сообщениями о нем, которые по своей форме отличаются от самих явлений прошлого. Первый вид - остатки - представляет собой иероглифы, которые нужно разгадать. Второй - знаки - (Zeichen), письменные знаки, музыкальные ноты и т.д., не имеющие сходства с обозначаемыми явлениями82 . Задача филолога состоит в том, чтобы на основе данных знаков, символов проникнуть в сознание того, кто их начертал. Это, писал Бек, и есть задача герменевтики. Речь идет о реконструкции чего-то, понимании. При этом необходима сопричастность личности автора текста, поскольку содержание последнего не всегда доступно критическому анализу, "вживание" в индивидуальность автора, интуитивное проникновение в его духовный мир, и здесь должна помочь и фантазия83 .

Дройзен рассматривал труд Бека как важный источник своих взглядов, как "прообраз" своей "Историки". Однако нет оснований полагать, что "Историка" Дройзена, столь напоминающая труд Бека по названию, столь же близка ему и по содержанию.

Возможность познания, писал Дройзен, основывается на том, что мы познаем нечто себе подобное, причем это характерно и для элементарных человеческих взаимоотношений и для исторического понимания как метода: "По отношению к человечес-


80 Гулыга А. В. Эстетика истории. М., 1974, с. 127.

81 Boeckh A. Enzyklopadie und Methodologie der philosophischen Wissenschaften. Hrsg. V. Bratuschek. Leipzig, 1877, S. 125.

82 Ibid., S. 77 - 78.

83 Ibid., S. 75, 119, 124.

стр. 49


кой сущности, ее проявлениям мы выступаем в качестве однородности и противоположности одновременно, каждое "я" является самодовлеющим, и каждый доступен пониманию другого в своих проявлениях"84 . Понимание - акт наиболее характерный для человеческой сущности, ибо любое человеческое действие основано на понимании, ищет его; понимание - наиболее естественное звено, объединяющее людей85 . Историческое понимание тождественно тому, как "мы понимаем говорящего с нами". Мы понимаем его как определенную целостность, которой проникаемся сами, по отдельным частностям и проявлениям этой целостности судим о ней и, наоборот, отдельное понимаем в связи с целым86 . Поэтому также Дройзен считал, что задача исторического исследования состоит в том, чтобы прошлое на основе сохранившихся о нем данных понять так, как мы понимаем собеседника87 . Хотя он писал о категориях, отличающих историческое познание от естественно-научного, о логическом механизме понимания, о назначении истории быть органом исторического мышления и анализа88 ; основа метода понимания носит во многом внелогический, интуитивный характер. Это связано с его пониманием объекта исторического познания как феномена, который непостижим методами индукции и дедукции, иррационален89 ; с помощью синтеза этих методов события истории могут быть поняты лишь приблизительно. Предмет истории как науки - индивидуальное, а не общее, ибо события обязаны своим происхождением действию свободы воли личностей. Творческая индивидуальность неразложима. Дройзен приводил в пример Сикстинскую мадонну Рафаэля, тайной возникновения которой является лишь творческая индивидуальность художника90 . В методе понимания творческая интуиция рассматривается, по существу, как не связанная с рациональными, логическими приемами познания, бессознательная, иррациональная способность.

Рациональный смысл теории "понимания" - в постановке проблемы о роли интуиции в познании, что не устарело. Бесспорно, что и в историческом познании движение к новому знанию не является результатом простого накопления фактов, плавного, постепенного развития структуры знания в целом. В естественных науках выражено четче, определеннее, в исторической - менее определенно (по характеру изучаемых явлений) то, что переход к новому знанию означает всегда разрыв с прежней логикой мышления, и чем больше новизна, тем более глубоким становится этот разрыв. Звеном перехода к этому является интуиция, индуктивная или дедуктивная логика не в состоянии обеспечить такой переход. Напряженнейший, непрерывный поиск естествоиспытателем приводит к тому, что новое знание появляется - и воспринимается им эмоционально - как обвал, своего рода озарение, чему сопутствует и образ, возникающий у самого ученого, или приписываемый ему, что несущественно, - яблоко Ньютона, сон Д. И. Менделеева и т.д., т.е. всего лишь плод воображения. У историка переход к новому знанию по характеру самого знания не бывает столь резким, и тем не менее это знание не является простым логическим развитием прежней истины, а в той или иной степени представляет собой разрыв с ней. Однако это не главное в связи с теорией "понимания".

Сопереживание, как элемент познания прошлого имеет место для историка, а у физика отсутствует. Но это не логика мышления, а эмоция, возникающая в ходе познания человеческого человеком, сопричастность познающего к тому, что познается. Однако это не суть мышления, не его природа. Понять прошлое, как понимаешь собеседника, невозможно: ведь этот "собеседник" относится к другому времени, представляет


84 Droysen Y.G. Historik. Vorlesungen..., S. 329.

85 Ibid., S. 26.

86 Ibid., S. 25.

87 Ibid., S. 26.

88 Ibid., S. 337.

89 Ibid., S. 336 - 339.

90 Ibid., S. 398.

стр. 50


собой совсем другой мир отношений и для диалога с ним требуется другой язык. Если же этого нет, то прошлое будет переводиться на язык современных историку отношений. Хорошо известно, что это такое: модернизация. Опасность модернизации вытекает, однако, не из проявления упомянутой эмоции, а из фундаментальной особенности исторического познания - неустранимой обусловленности позиции историка окружающей его средой. Вытекает, но не является ни неизбежной, ни фатальной. Заслон против этого - не стремление смотреть на прошлое глазами прошлого, а понять его в качественном своеобразии. Конечно, принцип историзма не помешает осовременивать прошлое тому, кто невольно или, тем более, намеренно от него отступает, однако любой вариант гносеологии сам по себе не может заставить историка быть правдивым. Отступление от принципов естественно-научного мышления, искажение структуры, механизма этого мышления помешает естествоиспытателю получить достоверные результаты исследования. В этом смысле механизм мышления по-своему содержит в себе функцию самоконтроля. В основе этого лежит выводной характер естественно-научного знания. Историческое знание по своей природе не является выводным, что объясняется характером объекта познания: в нем любое событие вытекает из прошлого, но никогда не бывает его простым продолжением. Отсюда с неизбежностью вытекает и структура мышления по его пониманию и объяснению. Известно, что любое событие бывает только один раз и никогда в буквальном смысле не повторяется; вместе с тем любое событие - часть некогда большей цепи явлений, подготовлено предшествующим их ходом, связано с окружающим миром и в какой-то мере - частица будущего. Следовательно, качественная определенность события - это сочетание, единство уникального, неповторимого и сходного, повторяющегося, скрытого в его сути, но оно никогда не бывает выражено в отдельности, вне связи с другими, изолированно и самостоятельно. Теория "понимания" и все, что может быть связано с разновидностями ее реализации сегодня, берет, в сущности, одну сторону явлений - их подобие и выводит отсюда соответствующий вариант гносеологии - сопереживание сходного, однородного. На самом деле этот вариант гносеологии нереализуем. Если бы дело обстояло именно так, то тогда, скажем, для понимания Цезаря нужен был бы только Цезарь.

Не менее очевидна несостоятельность другого варианта гносеологии, ориентирующегося на познание единичного, который представлен в неокантианской философии истории и в ее различных вариантах сегодня. Его несостоятельность не в том, что он ориентирован на изучение единичного, неповторимого - без этого не может быть исторического познания, а в том, что в нем единичное рассматривается в качестве синонима исторического по своей природе. Последовательная абсолютизация единичного означает, что объектом познания становится некая уникальность, которая именно вследствие своей неповторимости и не может быть познана, физически недоступна познанию. Однако для историка тут проблемы нет: такого рода уникальность может существовать только в чьем-то воображении, в реальной истории таких событий не бывает. Признание качественной определенности событий как единства индивидуального, неповторимого и сходного, повторяющегося является единственной рациональной основой гносеологии. Познание событий как звена в общей цепи событий, которая исключает всякую уникальность события, представляет собой реальную задачу историка. В конечном счете общеисторическая связь событий - необходимое и самое общее условие их познания. Рациональный вариант гносеологии нуждается в столь же рациональной общеисторической теории. Качественная незавершенность процесса общеисторического развития предопределяет собой незавершенность этой теории: она никогда не может быть окончательной. Сюда же в конечном счете уходят корни относительности результатов исторического познания. Роль общеисторической перспективы развития в гносеологическом смысле двояка: развитие истории является, во-первых, условием понимания прошлого или углубления, развития этого понимания и, во-вторых, в силу этого оно играет роль критерия истины.

стр. 51


ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА И ПРОБЛЕМА КРИТЕРИЯ ОБЪЕКТИВНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

Простейший смысл роли перспективы развития событий в их познании заключается в том, что для своего понимания любое событие должно быть завершено не только в своих непосредственных хронологических рамках, но и с точки зрения его отдаленных последствий: без учета их роли и значения в последующем ходе исторического развития оно не может быть понято и оценено в своем истинном смысле. Выражение "никто так не врет, как очевидцы" скрывает и определенное рациональное гносеологическое содержание: не только неизбежно разную индивидуальную окраску восприятия событий их современниками, но и нечто общее для них всех - им не дано знать отдаленных последствий этих событий. У потомков появляется автоматическое преимущество - хотя оно не обязательно может быть реализовано - в смысле шансов на истинное понимание каждой такой ситуации. Историческая перспектива, кроме того, показывает место любого события в более общей цепи развития, а без этого также невозможно адекватное его понимание.

В настоящее время в научной и общественной жизни России идет жесткая научная, политическая, идеологическая полемика вокруг оценки советского периода нашей истории; и, хотя многое ясно уже сейчас, в своем истинном свете этот период предстанет только в рамках масштабной исторической перспективы, лишь она даст ответ на вопрос о месте и роли этой формы общественных отношений в истории. Опираясь на историческую ретроспективу и тенденции современного развития, можно утверждать, что этот ответ не будет выдержан в духе известной либеральной оценки этого периода как печального заблуждения, тупика и т.д., хотя из логики данных рассуждений и следует, что это не может быть окончательным аргументом. Окончательный - за историей.

Анализируя проблему практики, как критерия истинности исторического знания, И. Д. Ковальченко писал, что возможности проверки истинности знания текущим и последующим ходом исторического развития ограничены, так как объективность полученного знания может быть подтверждена "только применительно к итогам, имеющим прогностический характер"91 . Не отвергая правомерности последнего, рассмотрим возможности применения общественно-исторической практики в качестве критерия объективности знания о прошлом. Опора познания на историческую перспективу, раскрывающую все, в том числе и самые отдаленные последствия происшедшего и место события в общем ходе развития, является обязательным условием, иначе познание не может быть ни полным, ни всесторонним, ни истинным. Найти критерий истины по-своему пытался великий русский ученый Н. Г. Чернышевский. Н. Г. Чернышевский спорит с положением о том, что мы знаем только наши представления о предметах, а предметов (он имел в виду, конечно, не только объекты познания в целом, а по преимуществу исторические события) не знаем, что у человека нет знания о предметах, он знает только свои представления о них92 . Отсюда, по крайней мере, следует, что из наименования направления, которым обозначает себя "постмодернизм", нужно убрать обе составляющие - и "модернизм", и уж тем более "пост": от самой идеи веет изрядно застарелым душком93 . Однако это не главное в рассматриваемой связи - ни у Чернышевского, ни в предлагаемой статье. Приведем следующее рассуждение мыслителя: "Сущность знаний о Марафонской битве давно проверена каждым образован-


91 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования, с. 264.

92 Чернышевский Н. Г. Характер человеческого знания. - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. X. М., 1951, с. 721 - 722.

93 Один из современных критиков постмодернизма, английский историк Дж. Тош считает, что в самом отрицании постмодернизмом "исторической правды нет ничего нового", что, впрочем, не совсем точно. См.: Тош Дж. Стремление к истине. 2000, с. 175; см. также: Смоленский Н. И. Об исследовании британским ученым Дж. Тошем проблем методологии истории. - Новая и новейшая история, 2002, N 6.

стр. 52


ным человеком не чтением рассказов об этой битве, а всем его чтением, знанием о цивилизованном мире, не прошлой жизни цивилизованного мира, а нынешней его жизни, в которой участвует он сам. Если бы не было Марафонской битвы и если бы не победили в ней афиняне, весь ход истории Греции был бы иной, весь ход следующей цивилизованной истории был бы иной и наша нынешняя жизнь была бы иная: результат Марафонской битвы - один из очевидных для образованного человека факторов нашей цивилизации94 .

Маловероятно, что для Чернышевского не существовало проблемы достоверности, истины как проблемы соотношения источника и действительности, - он учился в Санкт-Петербургском университете, где Н. Г. Устрялов и другие известные историки того времени обучали студентов приемам работы с документами на предмет выявления достоверного. В частности, под влиянием этого у него сформировалась устойчивая приверженность истине, но он считал, что история - одна из тех наук, "в которой примесь недостоверного наиболее велика"95 . Однако он об этом уровне выявления истины в данном случае не пишет, так как главным ее мерилом для него является ход истории, т.е. общественная практика. Это верно в том смысле, что на уровне работы с источником и не выходя за его пределы решать проблему истинности исторического знания и недостаточно, и невозможно. Очевидно и другое: жесткая обусловленность изложенной цепи событий (инвариантность прошлого) все же не обеспечивает ни однозначности, ни некого окончательного характера представлений о прошлом, в том числе и в описанной им ситуации. И, кроме того, развитие исторического познания конкретизировало роль исторической перспективы в познании прошлого, так что сегодня уже недостаточно ссылаться только на неумолимо последовательную логику инвариантного развития истории как критерия истинного ее понимания. Способы, варианты этой конкретизации, при всех различиях между ними, имеют принципиальное сходство - они обусловлены характером явлений общественной среды.

Роль исторической перспективы проявляет себя в познании прошлого как результат преемственности в нем событий; преемственность открывает путь к познанию предыдущего через последующее. Этот прием познания применим как там, где речь идет о ступенях развития одного и того же явления или процесса (например, развитие общины в средние века, развитие товарного производства, развитие демократии в истории и т.д.), так и во всех тех случаях, где можно говорить о сохранении элементов предыдущего, его "пережитков" и в последующем. В обоих перечисленных случаях последующее является основой либо ключом к пониманию непосредственно предыдущего или даже отдаленного, никак не связанного совместной с ним хронологической гранью исторического прошлого. Немецкий историк XIX в. Г. Л. Маурер, изучая аграрные отношения в Германии в средние века на основе анализа соседской общины, смог реконструировать и предшествовавшую ей форму - земледельческую общину. На этот прием Маурера впервые обратил внимание К. Маркс: "Печать этой "земледельческой общины" так ясно выражена в новой общине, из нее вышедшей, что Маурер, изучив последнюю, мог восстановить и первую"96 . Сам Маркс отдавал должное этому приему познания с опорой на историческую перспективу и внес в него более общий теоретический смысл, являющийся составной частью его понимания истории в целом: поступательность исторического развития обеспечивает познание предшествующих, менее развитых отношений и общественных форм, а также обеспечивает их более глубокое (т.е. истинное) понимание у современников. В этом смысл и широко известной формулировки Маркса: "Анатомия человека - ключ к анатомии обезьяны"97 . Замечательный по глубине и проницательности наблюдения пример из Маркса - об отсутст-


94 Чернышевский Н. Г. Указ. соч., с. 735.

95 Там же, с. 734 - 735.

96 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 417.

97 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 731.

стр. 53


вии у Аристотеля единого понятия стоимости: "Того факта, что в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначный человеческий труд, - этого факта Аристотель не смог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и потому имело своим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим трудом вообще - эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. А это возможно лишь в таком обществе, где товарная форма есть всеобщая форма продукта труда.... Гений Аристотеля обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чем же состоит "в действительности это отношение равенства"98 . Таким образом, как же можно смотреть на проблему товарного производства в Древней Греции во времена Аристотеля глазами Аристотеля? Видимо, можно, если считать, подобно немецким историкам XIX в. Т. Моммзену и Э. Мейеру, что в эпоху античности были примерно такие же экономические отношения, как в Германии XIX в., обозначаемые ими же понятием "капитализм". Но тогда бы мы никогда не смогли понять не только рассмотренную особенность взглядов Аристотеля, но и многое другое из той эпохи: чем отличалось гражданское общество времен Перикла от гражданского общества, возникшего на излете средних веков, почему понятие "гражданин" означало тогда совпадение прав и обязанностей, а в новое время и сегодня - нет и т.д. Однако это проблемы не гносеологии, а общеисторической теории, без опоры на которую формировать рациональные представления о гносеологии невозможно.

Что же касается изучения прошлого на основе сохранившихся "пережитков", то историки применяли и применяют этот прием. Гносеологическая природа такого приема познания несколько иная - мышление опирается на "пережитки" как на свою непосредственную основу реконструкции картины прошлого и - по возможности - более полной картины, чем то, что представляют эти реликты сами по себе. Исследователь первобытного общества Э. Тейлор писал: "Между свидетельствами, помогающими проследить действительный ход цивилизации, существует обширный класс фактов, для обозначения которых я почел удобным ввести термин "пережиток". Это те обряды, обычаи, воззрения и пр., которые, будучи в силу привычки перенесены из одной стадии культуры ... в другую, более позднюю, остаются живым свидетельством или памятником прошлого"99 . Историческая перспектива, составной частью которой были реликты прошлого, помогала Тейлору понять это прошлое, прежде всего в качестве непосредственного источника. Исследование реликтов, писал Тейлор, "неизменно подтверждает, что европеец может найти среди гренландцев и маори многие черты для воссоздания картины жизни своих собственных предков"100 . Ошибочно думать, что гносеологическая природа этого приема нейтральна по отношению к особенностям явлений общественной жизни и тому, как они осмыслены теоретически. Аграрно-исторические исследования А. Мейцена и других немецких историков XIX в. включали в качестве исходной предпосылку, согласно которой прошлое воспроизводится в настоящем и является его простым продолжением. Именно поэтому Мейцен рассматривал кучевую деревню как форму поселения вообще, вне зависимости от того, кто населял такую деревню: свободные члены общины-марки, крепостные крестьяне, крестьяне - частные собственники. В соответствии с этим такие пережитки ушедшей в прошлое действительности, как топографические и межевые карты более позднего по отношению к изучаемым явлениям происхождения, объяв-


98 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 69 - 70.

99 Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1939, с. 10.

100 Там же, с. 13.

стр. 54


лялись достоверным источником, что и привело Мейцена к антиисторическому подходу по отношению к реликтам прошлого101 . Напротив, немецкий историк XIX в. К. Лампрехт, иначе подходивший к пониманию эволюции общеисторического развития, при изучении подворных общин, засвидетельствованных в первой половине XIX в. в районе г. Трира, обнаружил в их распорядках черты, не являвшиеся прямым пережитком древней свободной общины102 . Французский историк М. Блок в своих аграрно-исторических исследованиях успешно использовал в рассматриваемой связи межевые карты XVIII в.103

Формированию рационального варианта гносеологии служит понимание исторического процесса в категориях единства, многообразия, неравномерности и повторяемости. В свете такого общеисторического подхода к истории ее развитие становится предпосылкой понимания прошлого и одновременно критерием его истинности. Именно это помогло сделать Л. Г. Моргану его выдающееся научное открытие - понять природу родовых отношений в древней Греции и Риме. Морган писал о своем подходе к изучению общественных явлений: "Их сопоставление и сравнение указывает на единообразие деятельности человеческого ума при одинаковом общественном строе"104 . Поэтому Морган "в родовых связях североамериканских индейцев нашел ключ к важнейшим доселе неразрешенным загадкам греческой, римской и германскои истории105 .

* * *

Подведем итог. Первоначальный вариант постановки проблемы объективности исторического знания в греко-римской историографии содержал требование достижения истинных (правдивых, достоверных) представлений об изображаемых событиях. Истинное знание являлось в этом смысле противоположностью мифа, вымысла и предполагало соответствие, адекватность картины событий их ходу. Истинность знания отождествлялась с его фактической точностью, достоверностью. Последовательный или даже крайний эмпиризм исчерпывал собой в подавляющей степени содержание повествования о событиях.

Не менее важно видение способов получения истинного знания. Главное заключалось в требовании исключить любое - положительное или отрицательное - отношение историка к событиям. Оно рассматривалось как вмешательство в материал, приводящее к его искажению. Отношение к изображаемому воспринималось как личностно окрашенное, которое может быть, но которого (об этом свидетельствует сама логика постановки вопроса) можно и следует избегать. Приверженность циклической концепции развития имела решающее значение для формирования у историков античности представлений о механизме исторического познания. Незначительная глубина исторической ретроспективы, а также то, что для этих историков общим условием и основой познания античности была сама античность, объясняют фундаментальную особенность варианта гносеологии той поры - отсутствие постановки проблемы, которая позже выражала и выражает в настоящее время основное затруднение историка: возможность адекватного понимания прошлого с позиции иной, чем это прошлое, общественной среды.

Логика последующего развития проблемы объективности была отчасти продолжением первоначального варианта, отчасти его отрицанием. Требование адекватности


101 Данилов А. И. Указ. соч., с. 200 - 201; Неусыхин А. И. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII-XII вв. М., 1964, с. 46.

102 Данилов А. И. Указ. соч., с. 185, 193.

103 Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1934, с. 3.

104 Морган Л. Г. Древнее общество. М., 1934, с. 3.

105 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 26.

стр. 55


изображаемого самому ходу событий не выводилось при этом за пределы совокупности представлений об объективности познания, причем распространенным представлением о способе ее достижения оставалось убеждение в преодолении историком своей позиции как любой разновидности отношения к изображаемому. Развитие взглядов заключалось в переходе от понимания позиции историка как чего-то личностного к оценке его позиции как результата влияния окружающей общественной среды и, хотя реально и в том, и в другом случае позиция уже была до начала исследования, у историка в той или иной мере присутствовало убеждение в возможности ее преодолеть. Само понимание позиции историка как продукта влияния общественной среды, качественно не совпадающей с изучаемыми явлениями прошлого, было, во-первых, результатом самого развития истории и возникновения масштабной исторической ретроспективы; во-вторых, результатом развития принципа историзма, принесшего с собой понимание качественной определенности, неповторимости исторических событий и целых эпох. Упомянутое понимание стало фактом развития исторической науки XIX в.

Одним из решающих достижений исторической науки XIX в. в области гносеологии явилось доказательство неустранимости позиции историка из механизма его мышления, изображения и оценки конкретного хода событий. В наиболее четко выраженной классической форме это было реализовано в немецкой историографии XIX в. Так было положено начало той тенденции в развитии гносеологии, которой и поныне следует часть историков и, которая почему-то считается новой. На самом деле новым здесь является не само отрицание объективности как адекватности знания, выходящей за пределы позиции историка, а новые формы, способы такого отрицания (идея слияния объекта и субъекта, перенос центра тяжести проблемы в область текста и т.д.).

Логика развития проблемы объективности исторического познания не привела и не приводит сегодня к отказу от того понятия объективности, которое означает: во-первых, признание неустранимости позиции исследователя из изучаемого, позиции в самом широком смысле слова - как личностно, так и социально обусловленной, что открывает только один путь к достижению истины - через позицию историка; во-вторых, отрицание монополии шансов на истину за любой позицией - социального, теоретического и иного свойства; в-третьих, отрицание безбрежного плюрализма с его тезисом о равноценности любых представлений о событиях и отвечающих требованию адекватности в рамках избранных предпосылок познания. Множественность и различия упомянутых позиций несут с собой неизбежность различия в их шансах на истину и неустранимость плюрализма. При этом содержание истинного знания является не результатом компромисса, соглашения, договора между историками разных ориентации, но совпадением, имеющим объективную основу, вытекающим из опоры на источник, как часть ушедшей в небытие действительности, а не только как форму ее субъективного восприятия. Изъятие из гносеологии феномена исторической реальности, хотя и в качестве мыслимого объекта, означало бы крах истории как научной дисциплины. К счастью, теоретических рассуждений об этом части историков для этого явно не достаточно: сделать бывшее небывшим не удавалось никому.

Такое понимание объективности проверяется и подтверждается как самим процессом научного исследования, так и общественной практикой, развитием истории. Историческая ретроспектива и историческая перспектива на разных этапах развития исторического знания представляют собой неустранимые предпосылки формирования гносеологии. Историческая перспектива открывает путь ко все более глубокому пониманию прошлого и является конечным критерием истинности такого понимания. Конечным, однако, с той оговоркой, что само это развитие не имеет конца, как не может быть и конечных, окончательных и неизменных истин.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/ПРОБЛЕМА-ОБЪЕКТИВНОСТИ-ИСТОРИЧЕСКОГО-ПОЗНАНИЯ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Россия ОнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Н. И. СМОЛЕНСКИЙ, ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 09.07.2021. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/ПРОБЛЕМА-ОБЪЕКТИВНОСТИ-ИСТОРИЧЕСКОГО-ПОЗНАНИЯ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Н. И. СМОЛЕНСКИЙ:

Н. И. СМОЛЕНСКИЙ → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Россия Онлайн
Москва, Россия
2209 просмотров рейтинг
09.07.2021 (994 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
22 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
5 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
6 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
8 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
9 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
10 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android