Актуальность темы исследования не вызывает сомнений, Кавказ - незаживающая рана России. Книга написана на широком круге опубликованных и архивных (в основном НКВД-НКГБ, МВД-МГБ) источников. Она состоит из вводного обращения "К читателю", пяти глав и заключения.

Во вводной части авторы анализируют литературу и источники, а также формулируют задачу монографии. Они достаточно суровы к своим предшественникам и коллегам. Действительно, тема научно не разработана: до середины 50-х годов в СССР об этом писать было вообще нельзя, а зарубежные авторы не располагали материалами. После XX съезда положение несколько изменилось. Авторы критически относятся к Н.С. Хрущеву, однако следует напомнить, что именно при нем эшелоны с народами (правда, не со всеми) повернули назад. Впрочем, возможности анализировать происшедшее у советских исследователей все равно не было. Можно было лишь упомянуть об "ошибках" (интересное обозначение трагедии) и о восстановлении справедливости. Потом перестали говорить и об этом. Существовала, правда, неподцензурная литература, но, например, А.И. Солженицын, уделивший репрессированным народам достаточное внимание в работе "Архипелаг Гулаг", - не историк, А.М. Некрич, автор книги "Наказанные народы", как верно отмечают авторы, испытывал ограничения в доступе к архивным материалам.

Начиная с конца 80-х и, особенно, с начала 90-х годов хлынул поток публикаций по рассматриваемой теме. Многие из них в книге осуждены как тенденциозные. (Думаю, что политическая острота проблемы зачастую исключает даже попытки объективности.) Из работ последнего времени авторы выделяют диссертацию П.М. Поляна "География принудительных миграций в СССР".

Исходя из того, что XX век - период перехода государств, а внутри них - этносов от традиционного общества к индустриальному, "авторы предприняли попытку рассмотреть проблему массовых перемещений человеческих ресурсов, принимавших зачастую уродливые формы (принудительные переселения)... В объективные процессы внедрялись элементы идеологии, субъективизма, волюнтаризма. Оставалась главной цель - интересы власти. Поэтому и не случаен подход государства к этносам как к безликому трудовому ресурсу, который можно использовать, например, в целях проводимой индустриализации общества, модернизации территории" (с. 52). В общем-то верно: всякая власть заботится о себе, однако не всякая власть в XX в. прибегала к таким, аналогичным древнеассирийским, методам, как большевики.

Первая глава характеризует социально-экономическую и этническую ситуацию на Кавказе в 20-30-е годы. Начав с изложения материалов по этнической ситуации в Закавказье, авторы уделяют особое внимание тем народам, которым предстояло пережить репрессии: курдам, иранцам, туркам, лазам и т.д. Наиболее подробно рассказано о Грузии, меньше - об Азербайджане и почти ничего не сказано об Армении, где жили группы населения, в основном тюркоязычного, которым предстояло занять свое место в эшелонах. Вероятно, на то есть объективные причины (отсутствие или недоступность материалов), однако следовало бы это оговорить.

Переходя к Северному Кавказу, авторы скрупулезно приводят статистические данные с 1917

стр. 163

по 1939 г. И хотя обилие цифр затрудняет чтение, думаю, работа с ними была еще труднее. Ведь за это время менялись обстановка, территориальное деление, даже наименования народов. Нельзя не согласиться с выводом авторов о наличии "пестрой этнической картины", как и с тем, что отношения между народами строились не всегда гладко, а также наблюдались трудности экономического характера.

В регионе, кроме Кубанской области, не хватало земли и существовала чересполосица. Сперва советская власть уделила "особое внимание" кубанскому и терскому казачеству, "вытравливая активно все, что относилось к понятию "казак"" (с. 68). Это вытравливание продержалось до последней Всесоюзной переписи. "В 20-30-е годы казачество юга России вовлекалось постепенно в социалистическое строительство. Возможно, что в отличие от других контингентов населения этот процесс протекал в более грубой форме, имели место не только меры по "расказачиванию" в начале 20-х годов, но и принудительной коллективизации, сопровождавшейся использованием самых жестоких методов на Кубани и Дону... фактически обрекавших казаков отдельных станиц на голодную смерть" (с. 69). (Здесь и далее при цитировании соблюдена орфография книги, которая отредактирована крайне небрежно.) Вызывает недоумение сделанное авторами противопоставление казаков "другим контингентам населения". О ком идет речь: о жителях Нечерноземья, где кулаком мог оказаться человек, имевший лишнюю подушку, о населении Украины, поставленном на грань голодной смерти на плодороднейшей земле?

Говоря об обстановке, сложившейся в 20-х годах у карачаевцев, чеченцев и других народов Кавказа, авторы отмечают упадок и сельского хозяйства, и нефтяной промышленности. Все это, а также "несогласие с политикой, проводимой Центром, наличие последствий Гражданской войны порождали открытые формы проявления бандитизма, отсюда и ответные действия". Уже в 1923 г. значительное число чеченцев было арестовано и отправлено на Север. В начале 30-х годов "и в Чечне, и в Ингушетии на почве перегибов и провокаций шло глубокое брожение". Для борьбы с этим "брожением" использовались не только чекисты, но и артиллерия и авиация. В 1932 г. восстал Ножайюртовский район. В ночь с 31 июля на 1 августа 1937 г. по одному прокурорскому ордеру были арестованы до 14 тыс. человек. По приговору "тройки" одних расстреляли, других отправили в лагеря. Аресты продолжались до ноября 1938 г. Тяжелым было и экономическое положение балкарцев. Правда, "преобразования" там были затруднены из-за малодоступности горных районов. Все же некоторое количество колхозов было создано, что привело в 1928 г. к Баксанскому восстанию.

Оценивая эту часть работы, отмечу, что авторы недостаточно критически относятся к источникам, используя в своей работе такие термины, как "кулаки", "бандиты" и т.д. Только один раз их, очевидно, смутило выражение "кадровые бандиты".

Вторая глава, посвященная принудительным переселениям в 20-30-е годы, начинается с депортации русских, украинцев (казаков). Авторы отмечают прямую связь русского или казачьего вопроса с вопросом земельным. Земли на всех не хватало, а казаки располагали ею в достаточном количестве. Однако нельзя отметать и политический аспект. 24 января 1919 г. появилось Циркулярное письмо ЦК РКП(б) к местным партийным организациям, направленное против казачества, в том числе кубанского, черноморского и терского.

В апреле 1920 г. было выселено 9 тыс. семей казаков-сунженцев. Из них, как отмечал руководивший этим процессом И. Косиор, 1,5 тыс. семей были контрреволюционными. Надо понимать, что остальные были выселены просто так. Поскольку многие из опустевших казачьих земель предоставлялись горцам, значительная часть ингушского населения переселилась на равнину. Предполагалось, что это обеспечит лояльность кавказских народов к советской власти, да и следить за ними, вероятно, стало проще. Уже в 1924 г. высказывалось предложение переселить горцев в заводские районы Ростова, Екатеринодара и других городов. "Однако, - отмечают авторы, - в условиях мелкособственнической деревни вряд ли такое было возможно" (с. 90). Некоторую "отсрочку" получило и казачье население. Апрельский 1925 г. Пленум ЦК РКП(б) признал в корне ошибочной политику в отношении российского казачества.

Характеризуя политику советской власти на Кавказе в 20-е годы, авторы делают вывод, что "Центр, оставаясь перед фактом необходимости привлечения национальностей на сторону Советов, обязан был проводить гибкую политику, удовлетворяя одновременно и тех и других, однако на практике происходило так, что все эти меры проводились за счет русских. Хотя надо признать, что выселение, отселение, переселение русских не давало положительного эффекта" (с. 96-97).

стр. 164

Трудно сказать, о каком положительном эффекте может идти речь. Если об упрочении власти Центра, то оно было достигнуто путем умелого использования старого принципа "разделяй и властвуй". Если же на каком-то этапе русские (казаки) пострадали чуть больше, то и представители других национальностей выиграли мало. Тем более что политика большевиков в конце 20-х годов сделала новый виток - началась всеобщая коллективизация и ликвидация кулачества как класса. Из Северного Кавказа и Дагестана предстояло выселить 23 тыс. человек, но, поскольку некоторые районы оказались не подготовлены к приему такого контингента, решили для начала ограничиться 10 тыс. (без Дагестана).

Тут авторы вновь подчеркивают специфику Северного Кавказа и даже утверждают, что предпринимаемые меры в других районах "были приемлемы и объяснимы" (с. 101). Всего, начиная с конца 20-х годов, с территории Северо-Кавказского края последовали на Север, Урал и в другие отдаленные районы страны 10595 семей (51 577 человек). Они принадлежали к различным национальностям, но в значительной части, как пишут авторы, это были русские. Многие погибали в дороге, в том числе от истощения.

В 1937 г. сроки ссылки и высылки крестьян закончились. Однако, как известно, начался новый виток репрессий. Для анализируемой темы важно, что из более чем 1,3 млн. арестованных в 1937-1938 гг. 1 млн. были арестованы по так называемому кулацкому приказу 00447 и приказам по инонациональностям.

Далее авторы рассказывают о депортации в конце 30-х годов курдов, иранцев, азербайджанцев. Репрессии в отношении этих народов связаны с организацией специальных "защитных полос" (пограничных зон). На основании этого в 1937 г. 1325 курдов из Армении и Азербайджана были направлены в Казахстан и Киргизию. В 1938 г. 6 тыс. иранцев, принявших советское гражданство, были переселены в Казахстан. К сожалению, о депортации азербайджанцев практически не говорится (возможно, из-за недостатка фактического мате риала).

Высланные с Северного Кавказа направлялись на Север России. В 1930-1931 гг. из выселенных 38 404 семей (171 933 человека) 25 955 семей были отправлены на Урал, 12409 семей - во внутренние районы России. Но некоторым "повезло": они попали в Ставропольский край, в Сальские степи, на рудники Северной Осетии, на строительство Невинномысского канала, т.е., по крайней мере географически, близко от родины.

Уже в начале 30-х годов в Северном Приуралье и Зауралье было образовано 650 казачьих станиц. После появления статьи И.В. Сталина "Головокружение от успехов" комиссия по рассмотрению жалоб на неправильное раскулачивание признала ошибочно высланными 10% подавших жалобы. Им была предоставлена возможность вернуться или поселиться на Севере в качестве полноправных граждан. Остальные оставались в распоряжении комендатур ОПТУ.

Объем работ с этим контингентом был столь велик, что 15 августа 1930 г. пришлось организовать Всесоюзный поселенческий комитет. В октябре того же года было утверждено Временное положение о правах и обязанностях спецпереселенцев, административных функциях и правах поселковой администрации в районах их расселения, регулировавшее порядок, правовую сторону и условия проживания. Вся жизнь спецпереселенцев протекала под полным контролем комендатур ОГПУ. Они обязаны были заниматься общественно полезным трудом: в сельском хозяйстве (на неуставных началах), на кустарных предприятиях, дорожном строительстве, раскорчевке, в мелиорации и т.д. Спецпоселенцы и члены их семей не могли менять место жительства и квартиру, отлучаться за пределы поселка. Они должны были содержать в порядке государственное имущество, соблюдать установленный местной комендатурой общественный порядок.

Что касается прав, то спецпереселенцы (добросовестно относящиеся к обязанностям) могли быть восстановлены в гражданских правах через 5 лет; имели на руках расчетные книжки; приравнивались в оплате труда и снабжении продовольствием к вольнонаемным рабочим (из заработка удерживалось 15% на административное обслуживание); получали медицинскую и социальную помощь, пособие по временной нетрудоспособности, пенсии; имели право на обучение детей в местной школе; могли участвовать в соцсоревновании, создавать (с разрешения комендатуры) культурно- просветительские организации, получать газеты и другую литературу. Однако на деле комендатуры затрудняли осуществление этих прав спецпоселенцев, подвергая их задержанию и аресту на срок до 10 суток. В местах расселения разрешалось создавать поселки не менее 20 и не более 100 дворов, но только вне районов сплошной

стр. 165

коллективизации, вне пограничной полосы и, по возможности, далеко от железнодорожных, шоссейных и водных путей.

В третьей главе, посвященной переселению народов Кавказа в 40- годы, авторы описывают депортацию карачаевцев Ставропольского края. Накануне и в начале войны на территории Карачаевской области было много недовольных - главным образом коллективизацией. Однако, как и везде, здесь шел призыв (хотя и были дезертиры), подписка на заем и т.д. Уже в начале войны немецкое командование забрасывает на территорию края парашютистов. В 1942 г. гитлеровские войска оккупировали территорию Карачаевской АО и развернули широкую агитацию среди населения оказать поддержку "новому порядку". "Сторонников, - утверждают авторы, - было достаточно". 3 августа 1942 г. был создан Карачаевский национальный комитет, "в состав которого вошли лидеры так называемых сил сопротивления советам, безусловно, никоим образом не отражавшие интересы народа в целом" (с. 122-123). Между этими практически соседними фразами имеется определенное противоречие. Говорить о народе в целом вообще сложно, но можно предположить, что достаточно широкие слои населения были недовольны Советами, хотя и не в восторге от "нового порядка".

Комитет прекратил свое существование 20 января 1943 г. при отступлении немецких войск с Кавказа. Однако участники его смогли организовать вооруженное восстание в Учкулановском районе и другие выступления. В связи с этим авторы пишут, что можно "рассматривать первое переселение бандглаварей (так в документе. - М.Ч.) с территории Карачаевской Автономной области, проходившее в августе 1943 г., не в качестве первого этапа переселения карачаевцев, а как стремление органов власти... каким-то образом стабилизировать ситуацию" (с. 125).

12 октября 1943 г. появился Указ Президиума Верховного Совета СССР, а два дня спустя - постановление СНК о выселении лиц карачаевской национальности и ликвидации Карачаевской АО. Часть ее территории передали Грузии. В первую группу депортировавшихся карачаевцев предполагалось включить 62 842 человека (из них 37 249 взрослого населения). В ноябре-декабре 1943 г. в 34 эшелонах их отправили в Казахстан и Киргизию. В дальнейшем продолжали высылать карачаевцев, выявленных в Ставропольском крае, соседних краях, областях, республиках, а также фронтовиков и репатриированных, освобожденных из мест заключения. На новых местах поселения остро встала проблема разобщенных семей. Вслед за немцами, карачаевцы оказались в числе первых депортированных народов Северного Кавказа. Сам факт депортации авторы называют "олицетворением административно-командной системы" (с. 130).

Далее авторы рассказывают о принудительном выселении чеченцев и ингушей. Отмечается, что чеченцы были одним из самых многочисленных народов, подвергшихся депортации, а ингушей "прихватили" как принадлежащих к одной с ними языковой группе. Стремясь найти источники происшедшего в прошлом, авторы отмечают недовольство коллективизацией, хотя и проводят мысль, что колхозы "были более приемлемыми в хлебопашеских районах страны" (с. 133). Во всяком случае, в Чечне и Ингушетии в течение всех 30-х годов продолжались репрессии. С началом войны участились случаи отказа чеченцев и ингушей от службы в Красной Армии. В конце августа 1941 г. произошли восстания призывников в двух селах, которые были подавлены. Наркомат обороны издал приказ об отмене призыва чеченцев и ингушей в Красную Армию, хотя многие из них уже находились на фронте.

После освобождения Северного Кавказа от фашистов московские власти предпринимают меры по подъему экономики края и одновременно готовят секретную операцию "Чечевица" по выселению чеченцев и ингушей. Первоначально спецподразделения прибыли в республику под предлогом выявления бандформирований и немецких парашютистов. 22-23 февраля 1944 г. операция началась. Переселению подлежали 459 486 человек. Депортированы были также чеченцы и ингуши, проживавшие дисперсно в Дагестане, Краснодарском крае, Грузии. Затем пришел черед солдат и офицеров чеченской и ингушской национальности, уволенных из Советской Армии. Основная масса спецпереселенцев (женщины, дети, старики) следовала в эшелонах, испытывая серьезные лишения. Руководители республики уехали в Алма-Ату отдельным вагоном. Бандформирования продолжали действовать в горных районах бывшей Чечено-Ингушетии, как сказано, до конца 40-х годов. Впрочем, из недавних выступлений российских военных по СМИ в связи с последними событиями в регионе следует, что сопротивление продолжалось и позже. Поэтому не может не вызвать недоумения такой вывод авторов: "Правительство СССР в целом правильно вводило акценты, базировавшиеся на праве наведения должного порядка в тылу, в частности на Северном Кавказе", но "все же прибегало к

стр. 166

более крайним, весьма жестким мерам, сводившимся в конечном итоге к принудительному выселению всех без исключения граждан чеченской и ингушской национальности" (с. 153). Напрашивается вопрос: какие же акценты были правильно расставлены?

Не была забыта и Кабардино-Балкарская Республика, откуда еще в 30-е годы под предлогом "раскулачивания" выселялись семьи горцев. В 1941 г. с территории республики были выселены немцы, а в феврале 1944 г. - балкарцы за то, что не сумели отстоять Эльбрус. Выселены были с Кавказа греки, калмыки, а в дальнейшем мусульмане (месхетинцы, лазы, хемшины, частично аджарцы).

Четвертая глава освещает положение депортированных народов в структуре производительных сил страны. Понятно, что переселение такой огромной массы людей не могло не создавать для властей проблем - от наблюдения за ними на новых местах обитания (спецкомендатуры) до пересмотра прежних границ государственных образований, которые авторы мягко называют "волюнтаристскими". Прокуратура СССР и соответствующие органы МВД обязаны были следить за тем, чтобы спецпоселенцы не предпринимали попыток сопротивления, не совершали побегов, не уклонялись от общественно полезного труда и т.д. Представители спецкомендатур понимали свои обязанности весьма расширительно: могли наказать за вступление в брак без их ведома, за исполнение национальной музыки и танцев. После приведения этих данных, на мой взгляд, странно выглядит фраза о том, что нормативная база придавала "всем этим пагубным действиям демократический характер" (с. 243). Хочется думать, что это просто неаккуратное словоупотребление.

Значительная часть спецпереселенцев с Кавказа (всего более 800 тыс. человек, из них около 400 тыс. трудоспособных) в тех регионах, куда они были направлены (Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Сибирь и др.), трудились в сельском хозяйстве, а также в золотодобывающей, нефтедобывающей, горной промышленности. Вначале труд их был дешев, однако к концу 40-х годов стал оцениваться как труд других граждан районов проживания. Взаимоотношения спецпереселенцев и работодателей регламентировались правом, но в условиях спецрежима и всевластия комендатур "такое право носило относительный характер". Все же занятие трудом давало спецпереселенцам возможность "поправлять свое положение, приближаться хотя бы к минимальным возможностям удовлетворения своих потребностей" (с. 258). Особо отмечается энтузиазм спецпереселенцев по поводу разрешения им участвовать в голосовании. Авторы приводят их восторженные письма без комментариев, хотя и так ясно, что руководило людьми, жившими под бдительными очами спецкомендатур.

Пятая глава посвящена долгому пути репрессированных народов Кавказа к реабилитации. Учитывая традиции и психологию казачества, важным было постепенное снятие ограничений с казаков по службе в Красной Армии. Этот многоступенчатый процесс нашел выражение в постановлении ЦИК СССР от 20 апреля 1936 г.

Определенные меры по смягчению положения спецпоселенцев предпринимались в конце войны и сразу после ее окончания. Многие были освобождены в 1953-1954 гг. 15 июня 1992 г. был опубликован Указ Президента России о реабилитации репрессированных народов, а месяц спустя - Постановление Верховного Совета о реабилитации казаков. Авторы подчеркивают, что процесс на этом не завершился и в настоящее время предпринимается ряд усилий для подлинного возрождения казачества.

Поляки и евреи, оказавшиеся на Северном Кавказе в результате двойного переселения (сперва в 1940 г. с польских территорий на Восток ССР, а в конце войны - на Северный Кавказ), начиная с 1945 г., а особенно в 1955-1956 гг., были репатриированы в Польшу. Смягчение участи карачаевцев, чеченцев, ингушей и других народов Северного Кавказа началось, как считают авторы, сразу после войны, а в более активную фазу вступило с весны 1953 г. Этому немало способствовал меморандум калмыкской делегации во главе с Д. Бурхиновым, переданный 13 декабря 1953 г. генеральному секретарю ООН Д. Хаммаршельду, а 19 января - госсекретарю США Дж.Ф. Даллесу, в котором речь шла не только о калмыках, но и о чеченцах, крымских татарах, карачаевцах, ингушах и балкарцах. "Мера освобождения депортированных в СССР приобретала международный характер" (с. 284). 5 июля 1954 г. состоялось заседание Президиума ЦК КПСС с повесткой дня "О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев". Начался путь к собственно реабилитации. Только 25 января 1957 г. последовал приказ МВД СССР "О разрешении проживания и прописки калмыкам, балкарцам, карачаевцам, чеченцам, ингушам и членам их семей в местах, откуда они были выселены". Авторы считают, что при всей гуманности этой акции "не учитывались интересы

стр. 167

тех, кто проживал уже на землях депортированных" (с. 288). (Думаю, такую постановку вопроса нельзя считать корректной.) Первыми вернулись балкарцы и карачаевцы. Возвращение чеченцев и ингушей несколько затянулось из-за их сравнительной многочисленности.

Возвращением на места прежнего проживания, разумеется, процесс реабилитации не завершился. Необходимо было восстановление национально-государственных образований возвратившихся спецпереселенцев. Для этого вновь пришлось перекраивать карту Кавказа. Была ликвидирована Грозненская область и восстановлена Чечено-Ингушская ССР. Правда, в нее не вошли земли Пригородного района, традиционно населенные ингушами, но перешедшие к Северо-Осетинской АССР. Возникли недоразумения и по поводу границ Чечено-Ингушетии с Грузией и Дагестаном. Карачаевцам и балкарцам самостоятельных автономий не дали, но предоставлена была возможность соединиться - не между собой, хотя это народы не менее родственные, чем чеченцы и ингуши, но первым - с черкесами, вторым - с кабардинцами. Теберда, отданная было Грузии, вернулась к карачаевцам. У балкарцев, как можно понять из книги, проблемы были не столько государственно- территориальные, сколько социально-экономические - высокогорные селения встретили их полным запустением. Вместе с основным контингентом возвращались и меньшинства, например греки, немцы и др. Однако прежние места их компактного проживания восстановлены не были. Грузия, согласившись поступиться территорией в пользу карачаевцев и чеченцев, своих спецпереселенцев (турок-месхетинцев) принять фактически отказалась. Как известно, этот долгий и мучительный процесс закончился новой трагедией: турки-месхетинцы, покинувшие Среднюю Азию, не смогли обустроиться на родине и превратились в беженцев, проживающих в основном на территории РСФСР (более 70 тыс. человек). Авторы отмечают, что восстановление государственности оказалось непростой задачей, проводившейся "с учетом рациональности, обоснованности самой меры", но и "волюнтаристским методом" (с. 318).

Анализируя законодательный акт "О реабилитации репрессированных народов" (1990), авторы находят в нем ряд противоречий. Они подвергают сомнению правомерность употребления выражения "репрессированный народ" в современных условиях - сменились поколения. Это, надо думать, не совсем так. Серьезное возражение авторов вызывает упомянутая в законе территориальная реабилитация, которая может привести к росту напряженности в регионе. Впрочем, реально она, насколько известно, не осуществлялась. Единственное в 90-е годы изменение границ на Кавказе - создание республики Ингушетия - под понятие территориальной реабилитации не подходит.

Распад СССР, о котором в книге говорится мало, в каком-то смысле осложнил обстановку. Теперь некоторые народы по отношению к своей родине оказались по другую сторону государственной границы (например, турки-месхетинцы, азербайджанцы, депортированные из Армении). Авторы совершенно правы, что возникшие проблемы должны решаться совместными усилиями и на строго юридической основе, хотя предлагаемые методы (референдум) представляются не бесспорными и трудно осуществимыми.

Подводя итоги исследованию, авторы вновь утверждают, что Кавказ был своего рода "лабораторией", где наиболее широко применяемой формой стабилизации межнациональных отношений, отношений по вектору "народы и власть", ослабления обострявшейся криминогенной обстановки (с. 346) была депортация народов. Правда, на той же странице признается, что применявшиеся методы неприемлемы. Добавлю, что кроме субъективной безнравственности меры и объективно оказались бессмысленны. Напряжение по всем векторам не ослабло, а возросло. Авторы высказывают надежду, что изучение опыта Кавказа поможет народам СНГ и всего мира избегать ошибок в национальной политике, "чтобы жить народам в мире и гражданском согласии" (с. 351). Надежда похвальная, но уроки истории редко кого- нибудь учат.

В завершение отмечу, что авторы проделали огромную работу, однако оформлена она зачастую сумбурно - факты громоздятся один на другой, иногда друг другу противоречат. Из-за этого не всегда можно понять авторскую позицию. Вероятно, это объясняется масштабами и сложностью использованного материала.

Постоянный адрес данной публикации: