Слово "Россия" хорошо известно каждому как наименование великой европейско-азиатской страны. Но с какого времени началась собственно "Россия"? Летописец древнего Киева задавался в свое время вопросом, "откуда есть пошла Русская земля"; но Русская земля - это еще не Россия. 20 лет назад академик М. Н. Тихомиров опубликовал результаты многолетних наблюдений над тем, как, судя по письменным источникам, называли свою страну русские люди средневековья, и пришел к твердому выводу о том, что XVI столетие - вот то время, когда наша страна начинает называться Россией¹ . Это новое, более "полногласное" название (наряду со старинной "Русью") появилось тогда не случайно. Как и у многих других европейских народов, рубеж XV-XVI вв. был переломным в историческом развитии русских земель. Три очень крупных, связанных между собой явления характерны для того времени: формирование русской (великорусской) народности, образование единого Российского государства, освобождение страны от монголо-татарского ига. Все они оказали в XVI столетии прямое воздействие на духовную жизнь России, на развитие ее культуры.

Со свержением чужеземного ига ослабли препоны, которые в течение двух с половиной столетий затрудняли связь русских земель с остальной Европой. Правда, еще предстояло решить много трудных задач в отношениях с Литвой и Ливонией - непосредственными западными соседями. Но само возникновение Российского государства сделало его крупнейшим фактором тогдашней международной жизни. Как писал К. Маркс, "изумленная Европа, в начале царствования Ивана едва замечавшая существование Московии, втиснутой между татарами и литовцами, была поражена внезапным появлением на ее восточных границах огромного государства, и сам султан Баязет, перед которым трепетала Европа, впервые услышал высокомерные речи московита"² . Силу "колоссальной империи" европейские политики желали направить на борьбу с султанской Турцией, представлявшей тогда серьезную угрозу Европе. В Москву поехали послы из разных держав. Московские политики преследовали, однако, свои цели: им совсем ни к чему было ввязываться в борьбу с Турцией, но в связях с Западом они были заинтересованы. Страна нуждалась во врачах и рудознатцах, строителях и пушкарях и многих других знатоках, без которых нельзя было укреплять новое государство.

Два с половиной столетия из-за монголо-татарского ига Русская земля была в какой-то мере изолирована от стран Центральной и Западной Европы, с которыми во времена могущества Киева и Владимира поддерживала живые культурные связи и находилась в одном ряду культурного прогресса. Дело не только в тех разорениях и разрушениях, которые принесли монголо-татары, а в том, что именно в эта столетия в почти не затронутой их нашествиями Западной Европе возникли культурные процессы, характеризуемые общим термином "Возрождение". Начиналась новая эпоха духовного развития человечества, "эпоха, которая нуждалась в титанах и ко-

¹ См. М. Н. Тихомиров. О происхождении названия "Россия". "Вопросы истории", 1953, N 11.

² Цит. по: "История СССР". Т. 1. М. 1947, стр. 289.

стр. 118

торая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености"; "это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством"³ . Генетически этот переворот был связан с развитием раннебуржуазных элементов и являлся провозвестником смены общественно-экономических формаций, причем "люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными"⁴ . Так было тогда в Западной Европе, и с этой динамичной культурной средой вошла в соприкосновение культура молодого Российского государства, внутреннее развитие которого, задержанное и отчасти деформированное монголо-татарским игом, было еще далеко от буржуазного. Наоборот, оно со все большей отчетливостью направлялось в сторону укрепления феодально-крепостнического строя.

Историко-культурный процесс в России XVI в. носил глубоко противоречивый характер. Объективная необходимость укрепления централизующегося государства и его международного положения заставляла феодальных правителей страны обращаться, в частности, к передовым явлениям европейской культуры.

Идеи того времени получили наиболее выразительное воплощение в зодчестве. В средние века, по крайней мере до распространения книгопечатания, архитектуре принадлежало совершенно особое место в духовной жизни общества⁵ . Творения зодчих выражали в монументальных формах представления современников о своей эпохе и увековечивали их, воплощали уровень технического мастерства и эстетических представлений, сосредоточивали и соединяли в себе многие формы культурного развития своего времени - живопись и музыку (пение), прикладное искусство и книжное дело. Возведение каменных построек еще и в XVI в. было важным и довольно редким событием. Недаром оно, как правило, особо отмечалось на страницах летописей. Именно в зодчестве раньше и нагляднее всего отразились крупные перемены, происшедшие в жизни страны. Уже в начале княжения Ивана Ш, в 60-х годах XV в., стали восстанавливать древние храмы. И в этом проявлялось растущее самосознание формирующейся русской (великорусской) народности. Вскоре под руководством знатока зодчества В. Д. Ермолина приступили к обновлению кремлевских стен, до того обветшавших, что иным иностранцам они казались даже деревянными, так много было там бревенчатых заплат. Для Фроловской башни ермолинские мастера высекли белокаменные барельефы Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского. Военная символика первых кремлевских барельефов не случайна: единое Российское государство рождалось в тяжелой борьбе с внешними врагами, а в образе Дмитрия Солунского чтили память о мужественном воине Дмитрии Донском, победа которого на Куликовом поле закрепила руководящее положение Москвы в русских землях. Возобновлялись храмы древнего Владимира, что подчеркивало преемственность Владимира и Москвы и тем самым государственное единство русских земель. Внимание к памятникам домонгольской поры отразило утверждение исторического единства нового, объединенного Российского государства с сильной, процветавшей домонгольской Русью.

Далеко не одной реставрацией старины откликнулись русские зодчие конца XV - начала XVI столетия на крупные перемены в положении родной страны. Главным был новый подъем каменного строительства, проявившийся многообразно. Тут и новые строительные материалы (кирпич и терракота), и новые строительные приемы, и возведение из камня не только культовых, но и жилых помещений - палат знати, и проникновение архитектурных приемов разных земель в Москву, и, наконец, формирование общерусского стиля архитектуры, проявившееся в создании монументальных сооружений в XVI веке. Зодчим было дано воплотить в зримых, открытых для всеобщего восприятия монументальных формах величие и силу объединенного под властью Москвы Российского государства. В 1471 г., когда была одержана ре-

³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 20, стр. 346.

⁴ Там же.

⁵ Виктор Гюго писал, что до появления книгопечатания "не возникало ни одной сколько-нибудь сложной мысли, которая не выразила бы себя в здании; каждая общедоступная идея, как и каждый религиозный закон, имела свой памятник; все значительное, о чем размышлял род человеческий, он запечатлел в камне" (В. Гюго. Собрание сочинений. Т. 2. М. 1954, стр. 187).

стр. 119

шающая победа над самым крупным противником Москвы Великим Новгородом, Иван III решил увековечить это событие строительством нового Успенского собора, который должен был превзойти своим величием древнюю новгородскую Софию. Митрополит Филипп сотворил "тягиню велику" с церквей и на собранные деньги выкупил из ордынского плена мастеров-строителей. Бояре Ховрины, знатоки строительного дела, возглавили это начинание. Мастерам было наказано строить собор по образцу Успенского собора во Владимире: идея преемственности власти владимирских и московских князей находила здесь прямое воплощение. Стали строить новое здание, но майским вечером 1474 г. постройка со страшным треском развалилась. Сказалась утрата московскими мастерами за долгие десятилетия монголо-татарского ига древних навыков возведения крупных каменных зданий. Оказалось, что приготовили плохую известь и неправильно рассчитали тяжесть сводов, легших на стену. Вот тогда-то и пришлось обратиться к итальянским мастерам. Государев посол Семен Толбузин, получивший наказ привезти из Италии лучшего "муроля" - мастера каменного дела, вернулся в 1475 г. в Москву вместе со знаменитым болонским инженером и архитектором Аристотелем Фиораванти.

Прибытие в Москву Аристотеля и других итальянских мастеров не было совершенно новым явлением для конца XV века. Связи с итальянскими колониями в Северном Причерноморье были традиционными; во время монголо-татарского ига они давали Москве едва ли не единственный непосредственный выход в западноевропейские страны. Венецианцы, в свою очередь, были заинтересованы в привлечении Москвы на сторону антитурецкой коалиции. По мнению М. Н. Тихомирова, во второй половине XV в. в Москве существовала итальянская колония, где жили денежники, ювелиры и другие мастера⁶ . Аристотель и приехавшие с ним мастера сын Андрей и ученик Петр принесли на Русскую землю передовые технические приемы строительства. Летописец отметил, что "хитрый" Аристотель работал в "кружало" и "в правило", то есть пользовался циркулем и линейкой. Итальянец не делал никакого секрета из своего мастерства и охотно учил русских мастеров, получивших тем самым прекрасную школу знакомства с архитектурно-строительными приемами итальянского Возрождения. Но то было не механическое перенесение зарубежных достижений на русскую почву, а их творческое использование в процессе развития национальной архитектурной культуры. Возводя Успенский собор, Аристотель обстоятельно ознакомился с традициями русского зодчества, и созданное им монументальное сооружение стало крупным шагом в его развитии. Государственная сила нашла зримое воплощение в мощных, строгих формах пятиглавого Успенского собора, в котором канонические церковные традиции византийского зодчества были обогащены некоторыми элементами архитектурной культуры итальянского Возрождения.

Успенский собор, главное культовое здание Российского государства, с которым впоследствии были связаны все крупнейшие события политической истории средневековой России, стал центром нового кремлевского ансамбля. В 1485 - 1516 гг. были сооружены новые стены и башни Кремля. В его постройке принимали также участие итальянские мастера Пьетро Антонио Солари, Марко Руффо, два Алевиза (Алоизия) и др. Над берегами Москвы-реки и Неглинной, вокруг древних холмов поднялись красные кирпичные стены с характерным четким силуэтом "ласточкина хвоста" и башни Московского Кремля, доныне волнующие сердца людей впечатлением силы, красоты, торжества. Внутри Кремля поднялись Благовещенский и Архангельский соборы, Грановитая палата, собор Чудова монастыря, великокняжеские, монастырские, боярские палаты. Сложился великолепный ансамбль, ярко воплотивший характерные черты нового московского зодчества и отразивший время объединения русских земель. Владимиро-суздальская и псковско-новгородская школы соединились в убранстве Благовещенского собора, а декоративный убор Архангельского собора с полюбившимися москвичам "раковинами" запечатлел нарядные мотивы итальянского Возрождения на традиционном пятиглавом "кубе" великокняжеской усыпальницы. Традиции разных русских земель и достижения культуры Запада сошлись в неповторимом единстве Московского Кремля и стали основой дальнейшего развития русского зодчества.

⁶ См. М. Н. Тихомиров. Средневековая Москва в XIV-XV вв. М. 1957, стр. 211 - 214.

стр. 120

Выразительным языком архитектуры была увековечена эпоха, когда объединенная Русь вошла в систему европейских государств, а русская культура с ее богатейшими новгородскими, московскими, псковскими, владимирскими, суздальскими, тверскими и прочими традициями соприкоснулась с блестящими успехами итальянского Возрождения. Отстоявшая в тяжкой борьбе за независимость свою самостоятельность, русская культура становилась своеобразной и вместе с тем органической частью культуры позднего европейского средневековья.

Но так было не во всех сферах духовной культуры. Живопись, например, также по-своему отразила идеи торжественности и праздничности, порожденные подъемом самосознания русских людей того времени. Это ярко проявилось во фресках и иконах знаменитого Дионисия. Однако в живописи XVI в. отчетливо видно и другое - начавшаяся регламентация приемов в ущерб передаче того глубокого, порой очень напряженного внутреннего мира, который был свойствен персонажам Андрея Рублева и Феофана Грека столетием раньше. Жесткая регламентация приемов художественного творчества стала быстро проникать в духовную культуру XVI века. Она шла от церкви, влияние которой в государстве усиливалось, а это влекло за собой возникновение новых препятствий на пути развития русской культуры. Церковь была обеспокоена тем, что в конце XV - начале XVI в. в русских землях стали распространяться неблагоприятные для ее господства в умах критические рассуждения о ее служителях, о положении церкви вообще, даже сомнения в справедливости официального вероучения, по крайней мере отдельных его положений. С тревогой писал глава воинствующих церковников Иосиф Волоцкий суздальскому епископу Нифонту: "Ныне и в домех, и на путех, и на торжищах иноки и мирские и все сомнятся, все о вере пытают"⁷ . Речь шла о возникновении на Руси еретических взглядов "жидовствующих" (так называемых официальной церковью)⁸ . Ересь конца XV в. распространилась в Новгороде, затем в Москве.

Ереси повсюду представляли собой одно из самых ярких проявлений умственной жизни средневековья. "Ересь городов - а она собственно является официальной ересью средневековья - была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она нападала... Реакционная по форме, как и всякая ересь, которая в дальнейшем развитии церкви и догматов способна видеть только вырождение, бюргерская ересь требовала восстановления простого строя раннехристианской церкви и упразднения замкнутого сословия священников"⁹ , а также монахов. Именно эта сторона взглядов еретиков, выступавших с обличением церковного стяжательства, привлекла внимание великокняжеской власти, искавшей новые земельные фонды для испомещения своей главной опоры - дворян-помещиков. Стремление обуздать и подчинить церковь, давно проглядывавшее у московских князей, при Иване III привело на время к установлению связей с еретиками при дворе и к резкому обострению отношений с некоторыми церковными владыками.

Еретики не только обличали церковь. Они критиковали догматы "священного писания". Наиболее радикальные из них доходили до отрицания "загробной жизни" и "воскресения из мертвых". Проповеди еретиков и вызванное ими усиление споров вокруг положения церкви в государстве представляли опасность не только для самой церкви, но и для государства, для князей и бояр, помещиков и вообще служилых людей, потому что эти проповеди подрывали господство христианской религии, освящавшей тогдашнюю систему общественных отношений. Воинствующие церковники не замедлили воспользоваться этим для того, чтобы потребовать от светской власти действий, направленных на укрепление положения церкви. При всей ненависти к "латинству" церковники конца XV в. обратились к опыту католической церкви, в первую очередь к испанской инквизиции, и, ссылаясь на него, настаивали на казнях еретиков. На льду Москвы-реки запылали костры, в которых живыми жгли людей, осмелившихся усомниться в справедливости церковных поучений и подняв-

⁷ "Послания Иосифа Волоцкого". М. -Л. 1959, стр. 162.

⁸ Подробнее см. Н. А. Казакова, Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси конца XIV - начала XVI в. М. -Л. 1955.

⁹ К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 361.

стр. 121

ших голос против засилья церковников. Стало быть, существовало и такое приобщение к тогдашней "западной цивилизации".

Церковь преследовала, порою просто уничтожала людей, стремившихся к, свободному знанию. Еретики задумывались не только над богословскими вопросами. Их интересовали математика и астрономия, они умели составлять "пасхалии", что требовало сложных расчетов движения Солнца и Луны, и отказывались верить в то, что "седьмотысячный год" от "сотворения мира" - 1492 г. современного летосчисления - принесет ожидавшийся тогда во всей Европе "конец света". Но старец псковского Елеазарова монастыря Филофей демонстративно противопоставлял себя тем, кто искал внецерковного знания. "Человек сельский и невежа в премудрости, - писал он о себе, - не в Афинах родился, ни у мудрых философов учился, ни с мудрыми философами в беседе не бывал. Учился семь книгам благодатного закона, чим бо моя грешная душа спасти и избавитися вечного мучения". Признавая возможность вычислить время будущих затмений Солнца и Луны (наводивших в то время суеверный ужас на массу людей), Филофей считал это, однако, делом ненужным и бесполезным: "О сем подщание и подвит велик, а приобретения мало", потому что "православным не подобает о таковых испытывати"¹⁰ . В словах Филофея заключена яркая самохарактеристика отношения церкви к развитию светского познания в XVI веке. Показательно, что тот же самый Филофей обосновывал версию о "Москве - третьем Риме", согласно которой истинный центр христианства, а с ним и высшая ступень земной истории человечества находятся в Москве. Следовательно, и обращаться за знаниями в другие страны ни к чему: православная Россия и так выше всех.

Но ни сжигание живых еретиков, ни заклинания о перемещении Рима в Москву все же не могли пресечь возникновение в умах образованных и мыслящих людей сомнений в правильности "священного писания". Боярин Федор Карпов, видный дипломат первой четверти XVI в., писал своему другу Максиму Греку: "Аз ныне изнемогаю умом, в глубину впад сомнения"¹¹ , потому что библия не давала ему ответов на возникавшие у него недоуменные вопросы о морях, реках, океане, вообще о мироздании. Служилый человек боярский Матвей Башкин в конце 40-х годов говорил собравшимся вокруг него в Москве вольнодумцам, что Христос был не бог, а человек-проповедник, священники - тоже обычные люди, иконы сделаны людьми же, и поклоняться им бессмысленно. А беглый холоп Феодосии Косой в те же годы в далеком Заволжье проповедовал равенство всех людей, отвергал монастыри и вообще церковь как учреждение, отрицал "святых", "чудеса", учение об "искупительной жертве" Христа и призывал "разумом и мужеством" исправить жизнь на земле.

Еретиков осуждали на церковных соборах (Феодосию Косому, наиболее радикальному из них, удалось бежать в Литву) и проклинали. Списки осужденных еретиков составили в 50-е годы целых четыре тетради. Против еретиков составлялись и рассылались обширные обличения и поучения. Такие же поучения распространялись против "латын", "бесермен". "поганых люторов". Но шедшая внутри церкви борьба различных группировок сама давала пищу для сомнений в ее авторитете. Да и не одни еретики осуждали поведение стяжателей-церковников. В самой церкви возникло течение так называемых "нестяжателей", возглавленное Нилом Сорским. Оно не было в принципе антицерковным. Наоборот, его сторонники хотели укрепить пошатнувшийся авторитет церкви и веры строгим соблюдением религиозных правил, аскетическим образом жизни, отказом от мирских богатств, в том числе от населенных земель, чтобы не пользоваться результатами чужого труда. Тем не менее критика положения в церкви имела объективно большое общественное значение. Идеи "нестяжательства" были сначала активно поддержаны великокняжеской властью, потому что давали основание поставить вопрос о церковном землевладении и тем самым ослабить материальную силу церкви, а также получить населенные, давно обрабатываемые земли для испомещения дворян. Но против "нестяжателей" поднялись воинствующие церковники во главе с игуменом Иосифом Волоцким. Он написал множество посланий разным лицам и других произведений, в которых доказывал, что толь-

¹⁰ В. Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. М. 1901, стр. 33 - 35.

¹¹ Максим Грек, Сочинения. Ч. III. Казань. 1862, стр. 275.

стр. 122

ко сильная церковь может выполнять свои функции. И когда на церковных соборах в начале XVI. в. "нестяжатели" при поддержке великого князя поставили вопрос о церковном землевладении, они получили решительный отпор со стороны "иосифлян", за которыми осталась победа.

Хотя великокняжеской власти пришлось отступить и даже пойти на союз с воинствующими церковниками (первоначально поддерживавшими опасных противников великого князя - удельных князей), вопрос о церковном землевладении не исчезал из общественной мысли на протяжении всего XVI века. Идеи "нестяжательства" были живучими долгое время, и к ним не раз вновь обращалась светская власть в безрезультатных в общем-то попытках ослабить церковное землевладение. Проповедь "нестяжателей" объективно обличала далеко не праведную жизнь церковников. Приехавший в Россию для исправления богослужебных книг грек Михаил Триволис, получивший образование в Италии и слышавший в молодости знаменитого проповедника Савонаролу, был известен в России под именем Максима Грека. Он был одним из самых образованных людей своего времени. Субъективно преданный церковной идее, он не мог пройти мимо далеко не соответствовавшей проповедуемым идеалам действительной жизни русской церкви. Со страниц его многочисленных произведений вставала малоприглядная картина: церковники обманывают прихожан и друг друга, наживаются, ссорятся, занимаются ростовщичеством, подделывают тексты церковных законов, чтобы оправдать свое владение землями и крестьянами.

Но светская власть уже пошла на союз с "иосифлянами", выдвинувшими версию относительно ее "божественного происхождения". Митрополит-"нестяжатель" Варлаам должен был уступить место молодому ловкому "иосифлянину" Даниилу, помогавшему великому князю Василию III в чрезвычайно щекотливом деле развода с женой. Даниил проповедовал суровый аскетизм и строгое следование церковным догмам. Игру в шахматы и нарядную одежду он в своих проповедях осуждал так же жестоко, как и пьянство и другие пороки. Здоровый и краснощекий, он перед богослужением окуривал лицо серным дымом, чтобы казаться бледным и изможденным. Даниил приказал арестовать Максима Грека и обвинить его в ереси, а заодно и в сношениях с внешними врагами (турецким султаном). Опасного ученого-монаха отлучили от церкви, отправили в заключение в Волоцкий монастырь, а потом судили еще раз и, несмотря на "признание" вины (Максим хотел вымолить таким образом возможность возвращения на родину), приговорили к пожизненному заключению: не хотели выпускать такого человека за границу, где московские правители усердно старались создать впечатление процветающей, истинно христианской державы, подлинного "третьего Рима" в противовес "погрязшим в грехах", "отступившим от христианства" и первому Риму и второму - Константинополю.

Дело государственной централизации, прогрессивной самой по себе, в России оказалось связанным в идейном отношении с усилением церковно-религиозного влияния. Светская власть не отказывалась от идеи подчинения себе церкви и активно вмешивалась в церковные дела, ставя по своему усмотрению высших иерархов церкви. Но в то же время она вынуждена была и опираться на церковь в борьбе с крупными светскими феодалами - главными противниками на нуги централизации. Раз так, то церковь сохраняла свое материальное и особенно идейное могущество. Поддержка церкви становилась важным фактором сохранения государственного единства страны тогда, когда, несмотря на происшедшее ее объединение под властью московского великого князя, "о национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить в то время: государство распадалось на отдельные "земли", частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. п."¹² .

Эта роль церкви наглядно проявилась, например, в вопросе о разводе Василия III, который был обусловлен длительным отсутствием наследника, что грозило распадом еще непрочного государства после смерти великого князя. Когда же после второго брака Василия (с Еленой Глинской) родился наследник, будущий Иван Грозный, событие это со стороны церкви тотчас же получило соответствующую интерпретацию.

¹² В. И. Ленин. ПСС. Т. 1, стр. 151

стр. 123

Мало того, что в летописи были внесены многословные рассуждения о том, как бог спас Русскую землю, и "зафиксированы" многочисленные "знамения" и даже "чудеса", указывавшие на божественную предначертанность появления будущего правителя страны, считавшейся единственным оплотом "истинного христианства", "третьим Римом". Такое событие отразилось в самой мощной форме духовного воздействия того времени - зодчестве. На высоком берегу Москвы-реки, в пригородном дворцовом селе Коломенском, в 1532 г. поднялся великолепный храм Вознесения - шедевр русской архитектуры, одна из жемчужин европейской средневековой культуры. Церковные, феодально-клерикальные по своему происхождению и первоначальному идейно-политическому назначению произведения средневековой культуры нередко имеют гораздо более сложное историческое содержание и воплощают далеко не только узкокультовые или политические идеи. Построенный безвестными, как в большинстве случаев в средневековье, мастерами, храм Вознесения в Коломенском с редкой силой воплотил в своих формах чувство радостного подъема, мощного движения ввысь, вырастающего из крепкой земной основы. Нарядные линии красных "бус", опускающихся по граням огромного белого шатра, создают ощущение праздничного убранства. "Светлым" назвал этот храм современник-летописец, и в этом определении верно передана атмосфера света, торжества, духовного подъема. Да и сама шатровая форма церкви Вознесения была далекой от традиционной формы византийского крестово-купольного храма. Она пришла из народного деревянного зодчества; подобные храмы назывались тогда построенными "на деревянное дело". В храмах, возведенных для религиозно-государственных потребностей, находили отражение большие человеческие чувства и настроения, воплощалось высочайшее мастерство. Все это и придало им вечную жизнь в духовном мире последующих поколений. Идея движения вверх, подъема, воплощенная в церкви Вознесения, была связана с укреплением государственного объединения русских земель. При всей сложности процесса централизации и наличии в жизни объединенной страны многих консервативных явлений, имевших даже тенденцию к усилению, укрепление Русской земли было главным фактором, определявшим собою и ход событий и общественную атмосферу первой половины XVI века. Эта атмосфера еще более усилилась в середине века, когда в ходе государственной централизации произошли важные перемены во внутреннем устройстве страны и в ее международном положении.

Реформы 50-х годов, осуществленные правительством Ивана Грозного - "Избранной радой", были значительным делом. Укреплялась вся система государственного управления, неразрывно связанная в феодальные времена с судом (Судебник 1550 г., ограничение власти наместников, а затем отмена кормлений, земская реформа), росло дворянское землевладение ("избранная тысяча") и регламентировалась служба дворянского ополчения ("Уложение о службе"), была сделана попытка ограничить феодальные иммунитеты и рост церковного землевладения, создано стрелецкое войско. Результаты реформ, отразивших компромисс между различными прослойками светских и духовных феодалов перед лицом обострения внутренних социальных противоречий (восстание 1547 г. в Москве) и внешней опасности (усиление набегов со стороны Казанского ханства), не замедлили сказаться. В 1552 г. пала Казань, и это было воспринято едва ли с не меньшим торжеством, чем падение в свое время золотоордынского ига. За Казанью последовала Астрахань, потом власть Москвы признали ногаи и башкиры. Открылся великий Волжский водный путь, и стала свободной дорога на Урал, в Зауралье и Сибирь. Все это было победным утверждением Российского государства, сокрушившего опаснейших своих врагов, что вызвало новый духовный подъем, облекавшийся, естественно, в типичные для своего времени религиозно-церковные формы.

И вновь самым значительным образом отозвалось на этот подъем и увековечило его зодчество, создавшее великолепный храм - памятник русским воинам, павшим под Казанью. То был Покровский собор, известный под именем храма Василия Блаженного (юродивого, погребенного у его стен), воздвигнутый в 1560 г. на Красной площади в Москве мастерами Постником и Бармой¹³ . О его символике высказано мно-

¹³ Существует предположение, что под этими именами скрывается одно лицо - Постник Барма Яковлев.

стр. 124

го разных предположений. Чаще всего видят в соединении здесь девяти разнообразных по формам и объемам церквей на общей основе образ объединившихся вокруг Москвы русских земель. Праздничный характер декоративного убранства Василия Блаженного очевиден. Менее всего этот храм вызывает благочестивые, религиозные размышления о "суете сует", он весь проникнут земным торжеством, неистощимой фантазией мастеров, нечто восточное звучит в пестрых мотивах его отделки, и это вполне естественно. Подобно тому, как церковь Благовещения в Кремле с ее чисто псковскими мотивами символизировала тесную связь Псковской земли с Московской, а Успенский собор, развивая черты владимирского Успенского собора, напоминал о вхождении всего "владимирского наследства" под власть Москвы, так и восточная пестрота Покровского собора вместе с опрокинутым мусульманским полумесяцем под православным крестом должна была на веки вечные упрочить идею подчинения "бесерменского" Востока Москве.

Но укрепление государства оказалось связанным опять-таки с усилением позиций церкви в духовной жизни страны. Само возвышение Ивана IV и впервые совершенное его "венчание" на царство было в немалой степени делом рук дальновидного главы церкви митрополита Макария. Правда, вопрос о положении церкви в государстве и вообще о путях его развития вызвал немало размышлений у современников. Совершенно новый голос зазвучал в публицистике середины XVI в., когда сочинил свои челобитные служилый человек И. С. Пересветов. Как и принято было в XVI в., он излагал свои мысли в аллегорической форме, рассказывая о турецком "Магмет-салтане", а на деле критиковал боярское засилье в Российском государстве, где бояре, эти "ленивые богатины", "сипят друг на друга, яко змии", но вовсе не радеют о государственных делах. Пересветов выдвигал программу всемерного укрепления дворянства - главной опоры государственной власти. При этом власть должна быть крепкой и грозной: "государство без грозы, что конь без узды". Программа реформ и идея овладения "подрайской землицей" под Казанью так во многом совпадали с действительно осуществленными мерами, что породили одно время среди историков сомнения, а существовал ли Пересветов на самом деле и не сочинили ли его "челобитные" задним числом для "оправдания" реформ Ивана Грозного? Ныне доказано, что Пересветов - вполне реальное лицо¹⁴ , воззрения которого отмечены подчеркнуто светским характером, а по мнению некоторых исследователей, отражают даже некие гуманистические черты. Вряд ли, впрочем, дворянскую практичность Пересветова стоит принимать за гуманизм. Но светский характер его размышлений действительно бросается в глаза на фоне проникнутых все более усиливавшимся религиозно-назидательным духом многочисленных других произведений общественной мысли XVI века.

Против вельмож выступил не один Пересветов. Их сребролюбие и алчность вызвали осуждение церковного писателя Ермолая-Еразма. Но он в своих поучениях под названием "Благохотящим царем правительница и землемерие" (1549 г.) призывал не к "грозе", а к "кротости" правителей, к их "истинности", к абстрактной всеобщей справедливости. Ермолая беспокоило также положение крестьян. Он считал, что денежные повинности надо вообще отменить, а брать со всех крестьян пятую часть их урожая, и тогда всем всего будет достаточно - и крестьянам, и государству, и служилым людям. Советы Ермолая были наивны и утопичны, однако интересно другое: они свидетельствовали о такой остроте социальных отношений, которая заставила обратить на себя внимание встревоженного ею церковного публициста¹⁵ . Действительно, общественная мысль середины XVI в. во всех ее разновидностях и оттенках указывала на неизбежность и необходимость внутренних преобразований.

Проводя реформы 50-х годов, правительство Ивана IV не могло обойтись без содействия церкви. Церковный Стоглавый собор, собранный Иваном Грозным и митрополитом Макарием в 1551 г., должен был не только укрепить саму церковную организацию, которая мыслилась как своеобразная часть государственной системы, но и подтвердить своим авторитетом происходившие преобразования, в том числе и введение нового Судебника. Иван IV попытался вновь поставить вопрос о правомерности

¹⁴ См. А. А. 3имин. И. С. Пересветов и его современники. М. -Л. 1958.

¹⁵ См. В. Ф. Ржига. Литературная деятельность Ермолая-Еразма. "Летопись занятий Археографической комиссии". Вып. 33. Л. 1926.

стр. 125

владения землей церковниками. Вероятно, в этой связи как раз ко времени созыва собора появилось одно из интереснейших публицистических произведений XVI в. - "Валаамская беседа", где в излюбленной для средневековых трактатов форме диалога доказывалось соответствие христианству именно "нестяжательской" идеи, а также проводилась мысль о том, что монахам не нужно вмешиваться в государственные дела. Иван Грозный вполне разделял эти представления¹⁶ , когда в своих гневных посланиях писал о том, что горе государству, "иже от попов владомому", и указывал монахам: раз ушли от мирской суеты, так и не подобает теперь влезать в мирские дела¹⁷ . Но церковных деятелей, искушенных в толкованиях "священного писания" и творений "святых отцов", трудно было убедить литературными произведениями современников. В вопросе о владении землей церковь стояла твердо, и Ивану IV, желавшему сохранить возможность использования могущественной и влиятельной церковной организации в своих интересах, пришлось мириться с духовным землевладением, хотя он не раз принимал то одни, то другие меры, чтобы ограничить его рост или поставить его хотя бы под контроль государства.

Поскольку церкви отводилась важная роль в укреплении самодержавной государственной власти, ее идеологическая деятельность приобретала новый размах. Церковь сформулировала идею "божественного происхождения" царской власти, и Иван IV полностью принимал ее, так как эта идея хорошо обосновывала его стремление к безраздельности власти, природа которой, таким образом, в принципе отличалась от власти князей, бояр и прочих земных властителей: церковь же как хранительница и распространительница идеи "божественного характера" царской власти занимала теперь все более господствующие позиции в духовной жизни страны. Идеологическая деятельность церкви развертывалась по всем направлениям. Стоглавый собор строго регламентировал церковное зодчество и живопись. Хотя за образец были взяты поистине выдающиеся произведения, в действительности регламентация деятельности зодчих и живописцев привела к заметному упадку творческого начала. В зодчестве было ведено придерживаться канонического образца московского Успенского собора (выросшие из деревянного русского зодчества шатровые постройки, разумеется, противоречили византийским канонам возведения храмов). Так появились тяжеловесные повторения этого собора в Троицком монастыре в Вологде, где ничего уже не осталось от ренессансной светлости и где лишь колоссальные громады, давившие на окружающие постройки, напоминали о силе государственной власти и о суровости церковных правил. В живописи было ведено писать, "како греческие иконописцы писали и как писал Ондрей Рублев..., а от своего замышления ничто же претворят"¹⁸ .

И вот над живописцами были поставлены специальные старосты, которые должны были следить за тем, чтобы иконное писание ни на йоту не отступало от канонов и правил. Естественно, развилась подозрительность в отношении художников, и уже в 1553 г. дьяк Иван Вжжоватов обвинял не только еретика Матвея Башкина (в сомнениях относительно того, можно ли на иконах изображать бесплотных ангелов), но и художников, расписывавших кремлевские соборы после пожара 1547 г.: "написан образ Спасов, да ту тож близко него написана жонка спустя рукава - кабы пляшет, и подписано под него блужение, и иные ревности, и иные глумления. И мне, государь, мнится, что то кроме божественного писания"¹⁹ . Художников спасло только то обстоятельство, что они работали под надзором близкого тогда к царю протопопа Сильвестра, а высшие церковные иерархи были очень недовольны вмешательством светского лица в дела, которые церковь считала своей исключительной прерогативой. Но эта случайность лишь подтверждает правила той суровой обстановки, которая была создана церковью вокруг художественного творчества, особенно в середине и второй половине XVI столетия. В результате в России не только не появилось ничего подобного тому, что было создано художниками европейского Ренессанса (достаточно на-

¹⁶ См. Г. Н. Моисеева. Валаамская беседа - памятник русской публицистики середины XVI века. М. -Л. 1958.

¹⁷ "Послания Ивана Грозного". М. -Л. 1951, стр. 27 - 28.

¹⁸ "Стоглав". СПБ. 1863, стр. 128.

¹⁹ "Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете". Ч. I. М. 1858, апрель - июнь, стр. 11.

стр. 126

помнить о Рафаэле, Микеланджело, Тициане, Джорджоне, Гольбейне, Брейгеле-старшем, Веронезе, Тинторетто, Кранахе, Дюрере и многих других), но и равного искусству Андрея Рублева и Феофана Грека. Стесняемое мелочной регламентацией, искусство художников ушло в сторону чистой техники. В конце столетия распространилась так называемая "строгановская школа" иконного письма с ее миниатюрными, требовавшими высокого технического мастерства композициями. Только в этой ограниченной сфере применения могли найти выход таланты и творческие устремления живописных мастеров XVI века.

Церковь стремилась подчинить себе всю духовную культуру своего времени. Именно такую цель - собрать все книги, "чтомые на Руси", и обобщить их в громадном собрании "Четьи-Минеи" - преследовал круг церковных авторов, собравшихся вокруг Макария. Вся литература на Руси должна была получить строго "выверенный", с точки: зрения церковной идеологии, религиозно-поучительный характер. 27 тыс. страниц поглотили не только книги "священного писания" и "жития святых", но также различные сборники нравоучительных повестей и даже некоторые законодательные акты. Это весьма затрудняло развитие литературных жанров. Большое место в литературе XVI в. занимали исторические сочинения. Авторитет прошлого играл тогда большую роль, и это было связано с особенностями общественно-экономического строя феодальной эпохи. Застойность производства, медленное его развитие придавали исключительное значение обычаю, традиции, старине в широком смысле слова. Верность обычаю, в котором концентрировался вековой опыт, считалась гарантией успеха во всех делах. Эта характерная черта мышления средневековой эпохи отражалась и в политической идеологии, важнейшей формой которой было составление летописей и других исторических сочинений. В условиях единого государства сложилось "Сказание о князьях Владимирских", утверждавшее преемственность власти киевских, владимирских и московских князей. Распространение власти московских князей на все русские земли представлялось как простое восстановление власти киевских правителей, прямыми преемниками которых выступали московские князья, а установление московского самодержавия - как продолжение самодержавия киевских и владимирских князей. В соответствии с особенностями мышления того времени новизна политического строя маскировалась под старину, под восстановление древних традиций.

Правда, в традиционном летописании появились в XVI в. новые черты. В Москве, куда, по всей видимости, попали "архивы" присоединенных земель и княжеств, было предпринято составление новых, грандиозных по объему летописных сводов, вобравших в себя информацию о прошлом, которая содержалась в местных летописях. Эти своды (известные в исторической литературе как Никоновская, Воскресенская и другие летописи) имели ярко выраженный общерусский характер. Новой их особенностью стало использование материалов государевой "казны" - разного рода правительственных документов. Летописание приобретало все более официозный, государственный характер. Дело дошло до того, что Иван Грозный своей властной рукой исправлял украшенный тысячами миниатюр дорогой Лицевой свод, внося туда в годы опричнины задним числом известия о былых "преступлениях" казненных им лиц. В то же время отчетливо выраженная религиозная окраска, свойственная московскому летописанию уже в XV в., теперь, в условиях единого Российского государства, еще более усилилась. Политические события постоянно получали религиозное истолкование. Укрепление власти московских правителей "освящалось" всякого рода "видениями", "чудесами", "знамениями".

Компромисс между государством и церковью и связанное с этим стремление представить церковь на протяжении всей русской истории силой, активно содействовавшей: государственным делам, выразительно воплотились в "Степенной книге", составленной между 1560 - 1563 годами. Здесь события излагаются по "степеням" (ступеням), каждая из которых составляет правление князя и "соответствующего" митрополита. Бывшие когда-то конфликты между светской и духовной властями выглядят весьма отлаженно. Наконец, характерно, что изложение материала начинается не с библейского потопа, а с первой христианской княгини на Руси - Ольги. История русской государственности сплеталась воедино с историей утверждения христи-

стр. 127

авства на Руси, а главным делом государственной власти представали, таким образом, защита и укрепление православия. Борьба за сохранение независимости страны осмысливалась как борьба за сохранение "истинной" веры, против "басурман", "латын" и всех неверных. Такой подход давал возможность и инакомыслящих внутри страны (еретиков) квалифицировать так же, как иноземных врагов, потому что с точки зрения официальной церковной идеологии и те и другие являлись противниками веры. В возникших во второй половине XVI столетия внелетописных повестях, посвященных недавней борьбе с внешними врагами ("Казанская история", "Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков"), этим событиям придано сугубо религиозно-церковное истолкование, образ Ивана IV представлен в "Казанской истории" возвышенно, а факты подверглись довольно вольному освещению, так, чтобы это наилучшим образом соответствовало задаче прославления и возвышения царской власти. Взятие Казани стало также сюжетом большой, содержавшей многофигурную композицию иконы "Церковь воинствующая". Событие, действительно имевшее огромное значение в судьбах Русской земли, предстает здесь как результат прежде всего воздействия небесных сил, предводительствующих русскими воинами, а различного рода аллегории прославляют опять-таки "истинную непорочную" христианскую веру и пустоту всякого рода заблуждений и отклонений от нее.

Иван Грозный, принимая идущую от церкви версию божественности своей власти, использовал эту идею как главное идеологическое оружие в полемике с изменившим ему бывшим соратником, беглым князем А. М. Курбским. Отвергая упреки в отказе от "совета мудрых" и в единовластии, выдвинутые Курбским, Иван IV настойчиво подчеркивал, что его власть имеет источником "божественное произволение", а не "многомятежное человеческое хотение" (намек на любезные Курбскому порядки в Речи Посполитой с их выборностью королей), и по этой причине "жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же"²⁰ . Переписка Грозного с Курбским была предназначена для распространения среди феодальных верхов в стране и за ее рубежами, а послания царя должны были обосновать и оправдать политику опричного террора. Примечательно, что церковная идеология выступала в качестве обоснования этого террора. Именно церковная нетерпимость к инакомыслящим, гонения и физическое уничтожение их, осуществлявшиеся церковью с конца XV в., несомненно, подготовили в идейном отношении замысел массовой расправы со всеми противниками неограниченной царской власти. Так прогрессивное дело государственной централизации оказалось под эгидой более чем консервативной идеологии, крайние позиции которой открывали простор для самых жестоких средств укрепления власти, тяжело сказавшихся во всех областях хозяйственной, политической и духовной жизни русского общества XVI века.

Противоречивость его развития в тот определяющий период средневековой истории привела также к тому, что силы, боровшиеся против государственной централизации, использовали нередко критические по отношению к официальной церкви идейные позиции. Так, княжеско-боярская оппозиция в идейном отношении оказалась тесно связанной с "нестяжательством", потому что борьба против церковного землевладения ослабляла соперников знати в вопросе о населенных землях и указывала государству такой путь поисков земельных фондов для испомещения дворян, который мог бы оставить в неприкосновенности боярские вотчины (с практикой "выводов" землевладельцев московской великокняжеской властью знать Новгорода и других присоединенных земель была достаточно хорошо знакома). Политическая борьба против самодержавия, тесно связавшего себя (при всех противоречиях и разногласиях) с официальной "воинствующей" церковью, толкала его противников к критическому отношению к официальной идеологии церкви.

Политическая оппозиция знати предопределила развитие в ее среде элементов рационалистического отношения к текстам ортодоксальных церковных произведений. Вассиан Патрикеев, Федор Карпов и Нил Сорский были выходцами из княжеско-боярской среды. У князя Курбского при отсутствии четко выраженной позитивной политической программы все же налицо не только протест против отстранения знати от соучастия во власти, но и некоторые размышления над причинами поступков

²⁰ "Послания Ивана Грозного", стр. 30.

стр. 128

Ивана Грозного. Оказывается, например, что в этих поступках сыграли свою роль, с одной стороны, дурная наследственность, ибо весь род московских князей был склонен к жестокости и кровопролитию, а с другой, изменение психики царя после смерти его первой жены. Так постепенно, еще неосознанно, начинает проникать мысль о том, что не только божье провидение и вообще потусторонние силы, но и какие-то в общем реальные, человеческие, чисто земные качества людей оказывают влияние на ход событий. В дальнейшем своем развитии эта мысль создаст брешь в религиозном мировоззрении. Тот же Курбский в своей "Истории о великом князе Московском"²¹ ; написанной в Речи Посполитой, уже сознательно применял метод отбора материала при описании событий под Казанью, прибегал к сопоставлению сходных явлений в деятельности русских и западных государей. Это свидетельствовало о том, что арсенал средств и приемов изображения действительности начинал понемногу расширяться уже в XVI столетии.

Если в произведениях духовной культуры, вышедших из среды господствующего класса, как правило, безраздельно доминировало и все более усиливалось церковно-религиозное начало, а зародыши каких-то элементов, могущих вести в тенденции к появлению рационализма, улавливаются лишь при очень большом их увеличении под исследовательской лупой, то в народных массах шла подспудная и тоже, конечно, еще не осознанная работа, накапливавшая сумму наблюдений, представлений, понятий, которые в будущем станут твердой основой утверждения внецерковного, практического, светского по характеру мировоззрения. Религиозное мировоззрение в его православно-христианской форме распространялось в русском обществе сверху вниз, и в весьма деформированном, "сокращенном", можно сказать, утилизированном виде оно существовало в народной среде, где живучими были представления и верования, порожденные еще язычеством - религией, правда, менее развитой, но главное, бывшей опасным соперником христианства в народных массах.

В народе использовали из христианского вероучения главным образом его магическую сторону, надеясь на помощь христианских "святых" и "заступников" при решении чисто практических задач повседневного бытия. При этом не забывали и всякие другие магии, связанные с нехристианским культом. Средневековый человек жил в мире суеверий и страхов. Это было порождено еще незрелой ступенью отношений человека с природой, и от подобных суеверий, несмотря на осуждение их официальной церковью, были не свободны и феодальные верхи. Иван Грозный не мог обойтись не только без шутов и скоморохов, но и без прорицателей. В народной среде тоже было немало всяких колдунов, ведунов, распространялись самые разнообразные приемы гаданий, существовала вера в приметы (по внутренностям убитых животных, по крику зверей, по непроизвольным движениям человеческого тела: встрепенется правое веко - жди добра для бедных, мышца задрожит - жди болезни и пр.). Были и свои христианские "святые" у народа - юродивые. Пользовался известностью московский юродивый Василий Блаженный, не боявшийся самому грозному царю говорить правду в глаза, и народная память сохранила его имя в названии храма. Цари боялись трогать юродивых, опасаясь, с одной стороны, народного возмущения, а с другой - понимая, видимо, что юродивый - не атаман, не вождь народного восстания: юродивый и сам проповедует уход от мирских благ и страстей.

Но, помимо примет, суеверий и гаданий, в народной среде, занятой производительным трудом, в ходе производственного процесса веками накапливались и передавались, порою в форме тех же примет, совершенно конкретные, внерелигиозные по своему характеру знания о природе, болезнях людей и скота, свойствах веществ, наблюдения над климатическими и метеорологическими явлениями. Кругозор людей, связанных с торговлей, расширялся за счет знаний о других землях и странах, с которыми связывала их торговая деятельность. Географические познания пополнялись в ходе как участившихся поездок послов за границу, так и продвижения русских промысловых, торговых, служилых людей на новые земли Урала и Сибири. Очагами накопления и распространения знаний в самых различных формах являлись города, бывшие средоточием административной, ремесленной, культурно-идеологической дея-

²¹ См. "Сочинения князя А. М. Курбского". Т. 1. СПБ. 1914.

стр. 129

тельности, хотя в целом уровень развития городской жизни в России XVI в. оставался еще невысоким. Города становились центрами распространения письменности, потребность в которой весьма возрастала с формированием и развитием централизующейся государственной власти, а равно и усилением позиций церкви. На Стоглавом соборе отмечалось, что в церкви подвизается много неграмотных служителей. Было решено "в царствующем граде Москве и по всем градом... у священников, у дьяконов и у дьячков учинити в домех училище, чтобы священники и дьяконы и все православные христиане в коемжде граде предавали им своих детей на учение грамоте и на учение книжного письма"²² . Обучение на дому продолжалось обычно два года. За него полагалось "мастеру принести кашу да гривну денег". Ученики должны были сначала выучивать наизусть тексты церковных книг, а затем разбирали значение слогов и букв. Потом начиналось обучение письму и в заключение - сложению и вычитанию.

Однако таких домашних школ имелось еще мало, а обучение было доступно немногим. Во второй половине XVI в. возникла "Беседа о учении грамоте, что есть грамота... и что от нее приобретение", "Книга, рекома по-гречески Арифметика, а по-немецки Алгоризма, а по-русски цыфирная счетная мудрость". В "счетной мудрости" нуждалась государственная власть для измерения земельных площадей, для определения величины налогов с населения. Появилось даже специальное руководство "О земном же верстании, как земля верстать". На чисто практический характер арифметических действий того времени указывает терминология этих пособий. Слагаемые называются в них "перечнями", сумма - "исподним большим перечнем", уменьшаемое - "заемным перечнем", вычитаемое - "платежным перечнем", разность - "остатками", делимое - "большим перечнем", делитель - "деловым перечнем" и т. д. Точно так же геометрия XVI в. прямо ориентирована была на измерение земельных участков и содержала практические указания на этот счет. Как отмечал Т. И. Райнов, "бросается в глаза весьма окольный путь. Вместо того, чтобы получить площадь большого прямоугольника прямым перемножением его сторон, его разбивают на части..., и даже площадь квадрата определяется без доверия к правилу перемножения двух его сторон"²³ .

Во второй половине века увидела свет "Торговая книга", нечто вроде справочника по внешней торговле. В возникших тогда же "Азбуковниках" содержались в алфавитном порядке разные (порой довольно фантастические) сведения о явлениях природы, растительном, животном мире разных стран. XVI в. стал временем значительного расширения географического кругозора русских людей. Рассказы русских и иноземных послов и торговых людей о других странах и землях дополнялись новыми сведениями в ходе усиливавшегося передвижения казаков, крестьян, посадских людей на окраины и за их пределы. В 1525 г. посол Дмитрий Герасимов высказал вызвавшую большой интерес на Западе мысль о возможности проникнуть из Европы в Индию Северным морским путем. Знаменитая экспедиция англичан Х. Уиллоби и Р. Ченслера, прибывшая в 50-х годах XVI в. северным путем в Россию и открывшая торговый путь в Англию через Белое море, руководствовалась как раз стремлением отыскать этот северный путь к далеким богатствам Индии. Россия не оставалась в стороне от охватившего Европу устремления к новым географическим открытиям. Правительство Ивана Грозного поощряло открытие новых земель. В московских приказах чертили "чертежи" окраинных городов и волостей, тщательно собирали сведения о соседних землях²⁴ .

В 1534 г. был сделан перевод с немецкого языка так называемого "Вертограда" - сборника медицинских сведений, переработанного и дополненного при переводе. В нем сообщалось о правилах личной гигиены, ухода за больными (не допускать ни сквозняков, ни угара, "чтобы не угорети, да и в голове бы мозг не сохл"). В XVI в. на русский язык был переведен с латинского известный труд Петра Кресценция,

²² А. И. Соболевский. Образованность Московской Руси XV-XVII вв. СПБ. 1894, стр. 5 - 7.

²³ Т. Райнов. Наука в России XI-XVII вв. М. -Л. 1940, стр. 199.

²⁴ См. Л. С. Берг. Очерки по истории русских географических открытий. М. -Л. !944.

стр. 130

написанный в Италии около 1305 г. и посвященный сельскому хозяйству. В России этот труд назывался "Книга глаголемая Назиратель сиречь уряд домовных детель". Характерно, что русский перевод появился тогда же, когда возник глубокий интерес к сельскохозяйственной литературе во Франции, Испании, Англии, Германии, Чехии и Польше. Правда, в России труд Кресценция не был напечатан и стал известен лишь в рукописных копиях. "Назиратель" знакомил читателей с достижениями сельскохозяйственного опыта разных времен и народов: "Ячмень или жито есть хлеб добре знаемый, всякой воздух стерпит студеный и жаркий, а требует земли доброй. Аще кто захочет, чтобы плодовитый был. Но и на середней земле мочно ему родиться, а болши того любит на просторном месте, где со всех сторон солнце доходит, нежели в стени (тени). Того же времени сеют его, что и пшеницу, в земли 6 дней лежит, а от 10-го дни всходит, якоже о том пишет Варро (Варрон) мудрец... Албертус великий мудрец сказует, что подобает его сеяти на весну, хотя и на зиму мочно сеяти его и ранее спеет... Ячмень же во италианской земле, который нарицают марсоля, той сеют через весь марта месяц и в начале апреля поспеет". Затем следуют указания на целебные свойства ячменя, соответствующим образом приготовленного "по писму и по науке Авиценны мудреца"; на то, что "сказывал" "Галинус мудрец", и так далее. Есть и предупреждение такого рода - от частого употребления лука появляются "злые мокроты в желудку", "ветры внутренние, боледие головы и отход от разума, а то ради дымов вредных, которые с него в верх восходят и мозг вредит, и того для кому прилучится его ести, приходит в безразумие, и страшные сны имеет и льстивые видения"²⁵ .

Реальные знания о природе, об окружающем мире переплетались с фантазией и мистическим истолкованием. Но эти конкретные знания существовали, а с образованием единого государства и развитием государственной централизации становились все более необходимыми и поэтому расширялись и обогащались. Церковь, разумеется, была убеждена, что эти знания нужно и можно включить в систему оберегаемого ею христианского мировоззрения. Но то, что делала церковь в своих интересах, далеко не всегда приводило именно к таким объективным последствиям, какие предполагались церковными и светскими правителями феодальной России XVI века.

В 50-х годах этого столетия, когда начались реформы, укреплявшие государство, перед феодальными верхами с новой силой возникла необходимость усиления идеологической деятельности, а эта последняя в конкретных условиях страны и времени представляла собой проповедь церковных, православно-религиозных взглядов. Основой проповеди была прежде всего богослужебная, вообще всякая церковная книга (устные проповеди были запрещены, чтобы не говорили священники чего-либо, могущего быть по их невежеству или даже умышленно противным писанию). Но книга, как и прежде, была дорога. Например, книгу в 135 листов однажды выменяли "на самопал, да на саблю, да на сукно черное, да на завесу простую". Создание книги было делом трудным и долгим. Недаром можно было встретить на последнем листе книг запись: "Как рад заяц, тенета избегши, то так рад писец, останошную (последнюю) строку исписав". Тогда-то и началось в Москве книгопечатание. В Тотемском летописце сказано: "1553. Начатся печатание книг в Москве, при митрополите московском Макарии"²⁶ . В течение десяти лет было напечатано несколько книг, из которых известно в настоящее время шесть. Техника книгопечатания была создана по итальянским образцам, но заметно также влияние южнославянских и молдавских книжников. Новый этап книгопечатного дела наступил в 1563 г., когда на средства царской казны была устроена типография, во главе которой стали Иван Федоров, дьякон одной из кремлевских церквей, и Петр Мстиславец. 1 марта 1564 г. из типографии вышел "Апостол", изданный с большим искусством.

Книгопечатание преследовало в первую очередь распространение церковных книг и тем самым утверждение религиозной идеологии. Но по самой своей природе массовое изготовление литературы выходило за рамки религиозных представлений о "святости" церковной книги. Точно неизвестно, какие причины вынудили перво-

²⁵ См. "Назиратель". М. 1973, стр. 486 - 488.

²⁶ М. Н. Тихомиров. Начало книгопечатания в России. В кн.: "У истоков русского книгопечатания". М. 1959, стр. 23.

стр. 131

печатников покинуть Москву. В 1568 г. они работали уже в Литве. Может быть, как предполагал М. Н. Тихомиров, они поехали в Литву по царскому заданию, чтобы распространением там печатной православной книги способствовать успеху действий России среди православного населения Литвы во время Ливонской войны. Но факты враждебного отношения церковников к типографскому делу в Москве в третьей четверти XVI в., после отъезда первопечатников, хорошо известны. Московские типографии, возникшие после Ивана Федорова, поджигались; типографщики должны были бежать. Однако остается фактом и то, что книгопечатание не прекратилось. Дело, начатое для утверждения религии, неминуемо должно было приобрести совсем другое значение в духовной жизни общества. Иван Федоров, кончивший свои дни во Львове, смотрел на книгопечатание как на средство распространения знания вообще, о чем свидетельствует издание им "Азбуки". "Друкарь книг, перед тем невиданных", был одним из великих деятелей русского просвещения XVI в., и уже в следующем столетии книгопечатание стало на добрую половину служить делу издания нецерковной литературы.

Исподволь и подспудно в разных сферах общественной жизни на протяжении XVI в. накапливались предпосылки будущего кризиса средневекового религиозного мировоззрения. Труден был в русской истории этот век, в конце которого отчетливо оформилась государственная система крепостного права, тягчайшим бременем легшая на плечи миллионных народных масс и предопределившая их нелегкую судьбу на века. Но именно в народной среде жил и развивался свой взгляд на происходящие события, своя оценка их. Как ни преследовали, например, скоморохов (они были особо осуждены на Стоглавом соборе) и другие виды народного творчества (театр Петрушки, медвежий цирк и пр.), они оставались постоянными участниками народных празднеств. В их словах и "действах" народ осуждал богачей и властителей и смеялся над ними. В народных песнях, былинах, сказаниях навеки запечатлелись и взятие Казани, и расправа над ненавистными боярами, и противоречивый образ Ивана Грозного. Если феодальные правители страны старались в исторических сочинениях "объединить" свои действия с историей Киевской Руси в неразрывное целое, то и в народном творчестве произошла интересная трансформация киевского былинного цикла. Он тоже подвергся "осовремениванию": Илья Муромец становится борцом, отбивавшим набеги крымских татар, а легендарный Калина-царь превращается в реального Батыя. Несколько позднее герой сибирских походов Ермак Тимофеевич трансформировался в царского воеводу при взятии Казани. Народ осмысливал свою борьбу за независимость, против внешних врагов как самое крупное, героическое, важнейшее по значению дело своей истории, и эта народная оценка средневековой истории России схватывает самое существенное. "Былины - это история, рассказанная самим народом, - писал Б. Д. Греков. - Тут могут быть неточности в хронологии, в терминах, тут могут быть фактические ошибки..., но оценка событий здесь всегда верна и не может быть иной, поскольку народ был не простым свидетелем событий, а субъектом истории, непосредственно творившим эти события"²⁷ .

Народная среда была и оставалась питательной основой развития русской культуры в XVI веке. В этом столетии сложилась культура великорусской народности, закрепившая соответствующий этнический процесс. Отсюда начинается история культуры русского народа в собственном смысле слова. Действуют общие закономерности историко-культурного процесса, заключавшиеся в постепенном накоплении тех элементов, которые со временем разовьют дальше противоречие религии и светского знания. До кризиса средневекового мировоззрения в России XVI в. еще далеко. Но и без тех событий, которые имели место в русской культуре того времени, невозможны были бы те многообразные новые и яркие явления, которые столь отчетливо обрисовались в следующем столетии.

²⁷ Б. Д. Греков. Киевская Русь. М. 1953, стр. 7.

Постоянный адрес данной публикации: