Libmonster ID: RU-9183
Автор(ы) публикации: Л. В. Федорова

ТЕМА СПЕЦИФИКИ РУССКОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ В РАБОТЕ Г. Г. ШПЕТА "ИСТОРИЯ КАК ПРОБЛЕМА ЛОГИКИ"*

  
  
 И ничего не сделает природа  
 С отшельником, которому нужна  
 Для счастия законная свобода,  
 А для свободы - вольная страна. 
  
 

Я. Полонский

Основной идеей, пронизывающей и скрепляющей изложение истории русской философии, у Г. Шпета выступает идея развития и смены интеллигенции, которую он рассматривает как совокупный субъект творчества, духовной деятельности, являющийся реальным носителем философского сознания2. И потому именно исторически конкретные формы развития интеллигенции в их внутренней противоречивости, по мнению Шпета, и составляют тот реальный контекст, в котором разворачивается история философской мысли в тесной связи с другими формами культурного сознания. Тема интеллигенции, названная Г. П. Федотовым "одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего"3, присутствует


* Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект N 11 - 03 - 00007.

1 См.: Шпет Г. История как проблема логики. Критические и методологические исследования. Материалы в двух частях / Под ред. В. С. Мясникова. М., 2002. С. 723.

3 Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 403.

стр. 119

в творчестве большинства русских философов, мыслителей как "сквозная" в истории русской мысли. Особенно остро проблема интеллигенции обсуждалась в российском обществе в начале XX в., что явилось следствием осознания частью интеллигенции своей ответственности за судьбы России, ее народа и потребности разобраться в самих основах русской истории, русской духовной жизни. Одно из ярчайших свидетельств тому - сборник статей о русской интеллигенции "Вехи" (1909), долгие годы отражавший умонастроение определенной части российского общества, всерьез обеспокоенной той ролью, которую интеллигенция играет в общественной, культурной жизни, и той ролью, которую общество определяет для интеллигенции.

Яркую характеристику этому периоду дал М. О. Гершензон: "Этой горстке принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь огромна и устрашающа ее историческая ответственность пред будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным. Вот почему для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции, и вместе с тем нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волей?"4.

Что могло объединять столь разных философов, как Г. Шпет, Н. Бердяев, С. Франк, М. Гершензон, С. Булгаков? В первую очередь - признание ими абсолютной ценности безусловного знания, самостоятельного, независимого значения философии, последовательное осуждение подчинения философии, как и всякой свободно-творческой духовной деятельности утилитарно-общественным целям. "Исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия", "духовная подавленность политическим деспотизмом", "нигилистический утилитаризм" рассматриваются ими как детерминанты низкого уровня философской культуры, незначительного распространения философского знания в среде интеллигенции, "неспособности рассматривать явления фило-


4 Гершензон М. О. Творческое самосознание // Вехи. М, 1990. С. 30.

стр. 120

софского и культурного творчества по существу, с точки зрения абсолютной их ценности".

Вслед за этим идет неприятие морализма как существенной черты мировоззрения русского интеллигента - умонастроения, в котором мораль не только занимает главное место, но и обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в абсолютные ценности. Интеллигенция, стиснутая рамками требований морализма, ставшего, по сути дела, "религией служения земным нуждам", отвергает и чистую науку, и искусство, и религию, опирающиеся на признание объективных ценностей, ибо они отвлекают русского интеллигента от служения высшим целям, от подчинения собственных интересов делу общественного служения.

Признавая культуру, культурное творчество как единственный путь совершенствования человеческой природы и воплощения в жизнь идеальных ценностей, вышеназванные авторы отмечают, что такому пониманию нет места в умонастроении русского интеллигента, ибо убогость и духовная нищета жизни не дают возникнуть и укрепиться непосредственной любви к культуре, более того, сеют вражду к ней. Причины этого - в социально-политическом устройстве России, в господстве абсолютизма, обскурантизма, пренебрежении интересами народа, экономической, политической, культурной отсталости России

"Веховцы" критически оценивают нигилистические, разрушительные тенденции, возникшие в общественном сознании русской интеллигенции в конце XIX - начале XX в., утверждая культ творческого созидания, возрождения и преумножения национального, культурного богатства в противовес всякому уничтожению и разрушению. Эта задача, по мнению философов, может быть решена новой интеллигенцией, которая, преодолев ошибки и заблуждения своих предшественников, сумеет преобразовать общественную действительность через рождение новой творческой личности, осознающей свою свободно-созидательную ответственность.

Таковы, очевидно, наиболее общие идейные воззрения на русскую интеллигенцию Г. Шпета и авторов "Вех". Не менее важно и то, что их объединяет общее настроение, гражданская позиция - авторы сборника, как и Г. Шпет, глубоко сожалеют о духовной нищете, социальной несправедливости, культурной отсталости российской действительности в ее прошлом и настоящем и тревожатся о будущем, о культурном, национальном возрождении

стр. 121

России. Однако при этом философская и гражданская позиция Г. Шпета принципиально отличается от позиции авторов "Вех", видящих путь спасения в "признании теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития", в необходимости синтеза знания и веры, перехода к "творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму". В отличие от них, Шпет остается на позициях реализма, принципиально отвергает возможность личного и общественного совершенствования через культивирование религиозных ценностей.

"Интеллигентские флагелланты", вступив на путь "интеллигентского дела"5, тем самым "сошли с дороги свободного культурного творчества" и чистого служения науке, философии и в этом принципиально разошлись со Шпетом. Вот почему, видя в "Вехах" обращение интеллигенции с призывом к покаянию и самобичеванию, который некоторыми был расценен как забавный, Шпет подчеркивает: "Это - также симптом, показывающий, что зашевелилось смутное чувство разницы между серьезной философией и превращением ее в забаву"6.

"Обозрев" многолетний путь культурного становления России и русской интеллигенции в своем "Очерке развития русской философии", Г. Шпет приходит к выводу, что в течение многих сотен лет (вплоть до второй четверти XIX в.) культурное сознание русского народа пребывало во мраке невежества, отсутствия умственной культуры, утилитарного отношения к науке. Все это явилось следствием политического гнета и бесправного положения народа, обскурантизма государственной власти в союзе с церковью, подчинения интересов отдельной личности, в целом интеллигенции (а следовательно, и интересов "чистой науки") сиюминутным практическим, общественным (а по сути - государственным) нуждам.

Из этого же проистекает и наличие тех характерных черт, которые определяют национальное своеобразие русской философии. Видя проявление национального характера философии не в ответах (ибо, по Шпету, научный ответ действительно для всех народов и языков - один)7, а в самой постановке вопросов, в подборе их, в


5 Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989. С. 49.

6 Там же. С. 48.

7 Народный, местный, временный характер, по мнению Г. Шпета, носят только интерес и отношение к той или иной проблеме, но никак не идеальные формы и содержание проблем. Иначе само решение научных

стр. 122

частных модификациях, Шпет показывает, что собственный (национальный) "тембр голоса" русской философии проявляется главным образом в психологической атмосфере, окружающей и постановку вопросов, и решение их.

Эта психологическая атмосфера возникала как результат отсутствия "прирожденной" аристократии, в историческом быту рожденной и выступающей в качестве законнорожденного творческого выразителя нации. И этот факт отсутствия творческой аристократии Шпет с точки зрения европейской истории квалифицирует как самый загадочный, темный факт русского бытия, в свете которого вся русская история воспринимается как какая-то загадка, возбуждающая в нашем сознании (особенно после соприкосновения с западной мыслью) чувство таинственности в существовании и назначении России. Разгадывание загадки выпало на долю рефлексивно созданной, литературной по преимуществу, аристократии, для которой единственной проблемой романтической идеологии стала она сама как "народность", как "Россия". Все это и обусловливает своеобразие русского философско-культурного сознания. Рефлексивная аристократия берет на себя долг разрешения этой проблемы, вследствие чего "Россия" становится законною проблемою русской философской рефлексии. Русская философская мысль подходит к своей проблеме России как проблеме отношения "народа" и "интеллигенции", т.е. творческого выразителя народа. Разница и даже противоположность ответов - со стороны народа или со стороны интеллигенции - определяет особую диалектику русской философии и тем самым узаконивает ее оригинальное философское место. В связи с этим Г. Шпет замечает, что чаще всего из конкретного индивидуального русского народа хотят сделать гипостазированную отвлеченность. Всякий интеллигент только тогда не желает этого превращения, когда он воистину чувствует себя репрезентантом своего народа. "Но по большей части средний русский интеллигент кричит о своем разрыве с народом - какая же это репрезентация? Но если нет репрезентации, нет сознания своей национальной индивидуальности, то нет и творчества - одно заимствование, подражание, танец смерти вокруг абстракций"".

Будучи истинным философом, преданным своей стране и народу (о чем неоднократно писал в своих трудах, в письмах, а также


вопросов по национальным вкусам, склонностям и настроениям ничего именно научного в себе не сохраняло бы. Шпет Г. Г. Очерк... С. 12.

8 Шпет Г. Г. Очерк... С. 51.

стр. 123

подтвердил это всей научной, организаторской, творческой деятельностью на благо России на протяжении тридцати лет неустанного труда), Г. Шпет в своих работах по истории русской философии попытался примирить это противоречие, выявив и описав точный смысл, суть понятия "русская философия", изобразив "все осуществленное как некоторую реализацию цельного единства в его конкретной полноте".

Сосредоточенность на проблеме России предопределяет, считает Шпет, и то обстоятельство, что русская философия - насквозь утопична. Россия для нее - не просто в будущем, но в будущем вселенском; задачи ее - всемирные, и она сама для себя - мировая задача. Причин, объясняющих это, много: "...тут и специфическая национальная психология: самоедство, ответственность перед призраком будущих поколений, иллюзионизм, вызываемый видением нерожденных судей, неумение и нелюбовь жить в настоящем, суетливое беспокойство о вечном, мечта о покое и счастье, непременно всеобщем, а отсюда - самовлюбленность, безответственность перед культурою, кичливое уничижение учителей и разнузданно-добродушная уверенность в превосходной широте, размахе, полноте, доброте души и сердца русского человека, в приятной невоспитанности воображающего, что дисциплина ума и поведения есть узость, сухость и односторонность"9.

Как возможно преодолеть эти "характерные склонности и черты" русского философствования? В чем их причина и источник? Эти вопросы мучили Шпета на протяжении всей его жизни. Поиску ответов на них были посвящены многочисленные работы по истории русской философии. К этим работам у Густава Густавовича было особенное отношение, о чем он вполне определенно заявил в биографической статье, подготовленной им для Энциклопедического словаря Гранат: "Каждый социально-культурный факт, подобно слову, значим и, следовательно, подлежит диалектической интерпретации. Но в то же время, подобно слову, он оказывается выразителем объективирующих себя в нем субъектов, как личных, так и коллективных, - народ, класс, эпоха и т.д. В этой своей экспрессивной выразительности социальный знак может быть объектом психологического анализа и изучения (психология социальная и этническая), поскольку психологическое берется здесь как реакция субъекта, существующего в среде и обстановке ("социальный релятивизм"), на эту среду и через нее на окружающие явления


9 Шпет Г. Г. Очерк... С. 51.

стр. 124

природы и истории. Особо стоят работы Шпета по истории русской философии"10.

Почему же эти работы "стоят особо"? Не потому ли, что в них философ, применяя разработанный им метод исторической, диалектической интерпретации как "прямого углубления в объективное содержание сообщаемого", уясняя смысл через отчетливость, честность и трезвость в оценке действительности, позволяет себе быть пристрастным и неравнодушным. Ощущая себя репрезентантом русской интеллигенции, философского сообщества, Г. Шпет, по сути дела, разворачивает рефлексию русской философий на самое себя. Оттого его позиция, по сути стремящаяся к абсолютной объективности и точности, в данных работах оказывается "отягощена" субъективной позицией автора, которая "раскрывает увлекательную личность этого страстного, все подчиняющего своей идее и своему назначению философа" (оценка, данная Фейербаху, на наш взгляд, вполне соответствующая личности самого Шпета).

Вот лишь одна из оценок современников, прозвучавших в адрес главного труда Г. Шпета по истории русской философии - "Очерка развития русской философии": "Автор мыслит о вопросах, которые он... остро и болезненно переживает. Но вся сила этого переживания не выводит его из плоскости философского размышления и не заставляет... спуститься в сферу той "подтасовки мнений", в которую так часто... спускаются теперь и писатели, и ученые, и философы. Заслуга Густава Шпета - не равнодушие и беспристрастие (сомнительная добродетель!), а умение удержаться в пределах чисто интеллектуальной страстности, не разбить филигранной работы мысли порывами настроения и, прежде всего, настроения политического"11.

Главной темой размышлений философа о России и судьбах ее культуры может быть названа тема "Русская интеллигенция как интеллектуальный руководитель народа". В "Очерке..." она была сформулирована достаточно отчетливо, автор вскрыл внутренние противоречивые тенденции, противодействующие и даже враждебные направления, интересы и мотивы деятельности, расколовшие русскую интеллигенцию на правительственную и оппозиционную. В сфере отношения к этой теме оказалась проблема, не просто интересовавшая и волновавшая Шпета уже с университетских лет, но


10 Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Т. 50. М., 1932. С. 378.

11 Прокофьев П. Отзыв о кн. Г. Шпета "Очерк развития русской философии" // Современные записки. XVII. Париж, 1924. С. 454 - 457.

стр. 125

во многом определившая, на наш взгляд, стержень его философского мировоззрения, его философские пристрастия и устремления. Как мы уже отмечали, это была проблема отношения к философии, к науке. Именно она стоит в центре внимания Г. Шпета в основных работах, посвященных отдельным русским мыслителям.

Даже самое поверхностное, приблизительное знакомство с работами "Философское наследство П. Д. Юркевича" (1915), "П. Л. Лавров и А. И. Герцен", "Философия Лаврова" (1920), "К вопросу о гегельянстве Белинского" (1923), "Источники диссертации Чернышевского" (1929) убеждает нас в неодинаковости подхода Г. Шпета к анализу творчества названных мыслителей. Стиль и способ изложения материала, характер критики, субъективная позиция автора - все это говорит о том, что Шпет разделяет, выделяет, с одной стороны, Герцена, Лаврова, Юркевича, с другой - Белинского и Чернышевского. Такое разделение для Г. Шпета является не просто принципиальным, оно, на наш взгляд, возводится до значения символов, обозначавших типические отношения, реальные тенденции и традиции в истории русской мысли.

Тщательный анализ истории развития философских идей на российской почве позволяет Шпету сделать вывод, что лишь к 60-м годам XIX в. в России появилась свободная, вольная философия, естественно связанная в его представлении с традицией положительной философии, философии чистой, философии знания.

Именно Герцена, Лаврова и Юркевича Шпет в первую очередь имел в виду, когда говорил об "отдельных и одиноких вершинах, зардевшихся золотым светом"12 в русской философии. Несмотря на то, что их объединяет с Белинским и Чернышевским общее стремление примирить противоречие между философией и жизнью, действительностью; а также на то, что Герцена и Лаврова, Белинского и Чернышевского связывает принадлежность к оппозиционной правительству интеллигенции, - в основании подхода Шпета ко всем этим мыслителям лежит прежде всего отношение к культуре, а конкретнее - к науке и философии, определяющееся в конечном счете как отношение к интеллектуальной деятельности, не декларируемое только, а реальное, действительное отношение, зафиксированное как в результатах творчества, так и в реальных действиях и поступках личности-творца.

Исходя из понимания этого критерия как главного для Шпета, оказывается возможным провести "разделительную черту", кото-


12 Шпет Г. Г. Очерк... С. 33.

стр. 126

рая дает нам право при анализе прибегнуть к приему сравнения интерпретации Шпетом философского мировоззрения Герцена, Лаврова и Юркевича, с одной стороны, Белинского и Чернышевского - с другой.

Хронологически первой является работа "Философское наследство П. Д. Юркевича" (1914), представляющая собой доклад, прочитанный в Московском психологическом обществе 4 октября 1914 г. в связи с сорокалетием со дня смерти философа. С первых же страниц Г. Шпет рисует образ истинного философа, глубокого мыслителя, талантливого педагога, которого отличали "знание, тонкое понимание, самостоятельная мысль", особенностью которой являются "продуманность, законченность и подлинная философичность"13.

Работы, посвященные Герцену и Лаврову, были написаны в очень короткий промежуток времени (1920 - 1922). В них, на наш взгляд, обнаруживается попытка рефлексивного осмысления, осознания тех реальных, жизненных проблем, которые не могли не возникнуть перед философом в связи с серьезными социально-политическими событиями в России. Отвергая тот путь, по которому пошли русские интеллигенты, объединившиеся вокруг сборников "Вехи" и "Из глубины", Шпет осмысленно избрал, по нашему мнению, более трудный, особый. Именно в работах, посвященных Лаврову и Герцену, он и повествует нам о своем выборе.

Если бы мы хотели проиллюстрировать, доказать факт духовного единства, а также преемственности философской традиции Герцена, Лаврова и Шпета, то достаточно было бы обратиться только к одной работе последнего: "П. Л. Лавров и А. И. Герцен"14. В этой небольшой по объему публикации Шпет демонстрирует общность философских взглядов, принципов, путей развития Герцена и Лаврова.

Утверждая, что общность некоторых философских взглядов определяется единством основного источника и исходного пункта философских размышлений, Шпет указывает на философию Гегеля как на такой источник для Лаврова и Герцена (и для самого Шпета, как он не раз подчеркивал), и этим уже объясняется


13 Шпет Г. Философское наследство П. Д. Юркевича // Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 331.

14 Шпет Г. П. Л. Лавров и А. И. Герцен // "Вперед!". Пг., 1920. С. 35 - 39. См. также: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии П. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М, 2009. С. 434 - 438.

стр. 127

для исследователя безусловная ценность их философского поиска.

"Оба они вышли из Гегеля и оба примкнули к той критике, которую встретило учение Гегеля в среде так называемого левого крыла его последователей"15. Главное, что было глубоко воспринято Лавровым и Герценом в философии Гегеля, - это идея научности в философии, его критика абстрактного, рассудочного, мнимо-научного познания, приводящего к пустому формализму. Но, сойдясь на почве критики с Гегелем, а также с младогегельянцами, дальше, в поисках положительного тезиса Лавров и Герцен идут вполне самостоятельными путями. Присоединяясь к критике рассудочного познания, Герцен, а вслед за ним Лавров, принимая гегелевское толкование науки ("наука разрушает в области положительно сущего" - Герцен; "знание уменьшает бытие предмета" - Лавров), формулируют для своего времени новые задачи. Если философия есть выражение своего времени, эпоха, схваченная в мыслях, то задачей своего времени Герцен и Лавров считают восполнение указанного "разрушения" и "уменьшения" бытия "уже не умозрением в области абсолютного, а практическим и творческим деянием"16.

Вновь мы видим, как и в философии Юркевича, что все устремления сходятся к решению одной важнейшей для мыслителей проблемы: как преодолеть дуализм бытия и мышления, философии и жизни, практики.

Нравственное (Юркевич), практическое, творческое (Лавров, Герцен) деяние руководится критическим умом и разумом (и отсюда - громадная роль науки, интеллектуальной деятельности),но все же оно ими не исчерпывается. Как и Юркевич, Лавров и Герцен видят недостаточность знания для человека, он должен стремиться также и к нравственно-свободной и положительной деятельности (Герцен), или, что то же, по мнению Шпета, "мало критики ума, должна быть еще решимость характера", как говорит Лавров. Именно в этом пункте прежде всего расходятся они с Гегелем. Не ограничиваясь указанием на ошибки Гегеля (Герцен - на неясность практических выводов и желание быть в ладу с существующим, Лавров - на то, что у Гегеля мышление заслонило жизнь), Лавров и Герцен идут дальше, раскрывая теоретическую сторону этой ошибки. Суть ее видится им в проникающем


15 Шпет Г. Г. Очерк... С. 434.

16 Там же. С. 435.

стр. 128

философию дуализме, дуализме души и тела, природы и истории, знания и деяния. Преодолеть этот дуализм возможно, только если истинным предметом философии будет считаться человек в целостности явлений его жизни (Лавров), все стороны которого "должны слитно участвовать в человеке" (Герцен). Именно в таком понимании проблемы человека как философской проблемывидит Шпет источники и сущность реализма Герцена и Лаврова, отвергающих во имя целостности человека материализм и спиритуализм за их односторонность. Несмотря на фиксируемое философами принципиальное различие сознания и материи, природы и мышления, Лавров и Герцен не допускают возможности раздвоить природу и человека для того, чтобы бытие и законы одной половинки свести к бытию и законам другой. "Человек - высшая достигнутая ступень в природе, и в этом его право не только на особое место в науке и философии, но и нацентральное. Больше того, человек должен занять центральное место и в самой жизни, ибо, выходя из природы, он начинает историю, будучи ее свободным и ответственным творцом"17.

Таковы основные философские взгляды Герцена и Лаврова, на которых акцентирует внимание Г. Шпет, причем таким образом, что позволяет нам говорить об их близости к его собственным философским взглядам, интересам и идеям. Иное дело - анализ мировоззрения В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского. Первому посвящена статья "К вопросу о гегельянстве Белинского", представляющая, вероятно, вариант доклада, прочитанного Шпетом в мае 1923 г. на заседании философской секции Государственной академии художественных наук (ГАХН). В центре внимания философа - исследование "взаимоотношений" Белинского с Гегелем. Тщательный анализ показывает, что Белинский Гегеля в подлиннике не читал, знал его из вторых рук: через конспекты и рассказы друзей. Гегель казался ему сухим, сложным, непонятным. В конечном счете Шпет приходит к заключению, что Белинский не просто не знал и не понимал Гегеля, но, взяв на себя задачу разъяснить, упростить его для читателей своего журнала, он Гегеля исказил, извратил, фальсифицировал.

Знакомство В. Белинского с философией Гегеля через М. Бакунина, М. Каткова поставило в центр философских исканий Белинского проблему действительности, которая была воспринята не в духе гегелевского сопоставления "прекраснодушия" и


17 Шпет Г. Г. Очерк... С. 436.

стр. 129

"разумной действительности", а в духе Бакунина. Понимая гегелевскую категорию "прекраснодушие"18 как отрыв от действительного мира, от конкретной жизни, как жизнь неразумную, недеятельную, Белинский вслед за Бакуниным ставит задачу преодоления прекраснодушия и соответственно вместо гегелевского "примирения в действительности" провозглашает лозунг "примирения с действительностью". Толкование термина "прекраснодушие" у Бакунина и Белинского было "домашним"19, по определению Шпета, т. е. направлялось "личными убеждениями, сложившимися независимо ни от какой философии"20.

"Основа философии" Гегеля была понята Катковым как решение вопроса личного сознания. "Такое сопоставление вопроса и ответа отныне и становится господствующим в русской философии. Бакунин и Белинский - родоначальники одного из способов рассмотрения этого сопоставления"21.

"Белинский не был вовсе философом и, имея вообще весьма скромное образование, философское свое развитие почерпал только из вторых и третьих рук... Литература была призвана у нас заразить общество духом европейской философии, "призрачный" философ, литератор Белинский, явился у нас орудием этого духа..."22.

Он возбудил в широких кругах русского общества интерес к философии, но он и "предугадал путь и способ выхода из философии". "Нечего ждать здесь какой-либо системы или ее подобия в теоретическом развитии соответствующих проблем. Иначе Белинский был бы философом. Это - только декларируемые высказывания, худо или хорошо передающие мысли Гегеля, а затем применительные выводы из этих высказываний..."23. Белинский связывает самые общие положения философии с "последнею эмпирическою злобою, своему дню довлеющею"24, он "не углубляется


18 Именно в этой статье Шпет дает тщательный анализ гегелевской категории "прекраснодушие", исследуя, каким образом неверно понятая абстрактная философская категория повлияла на умонастроение целых поколений русской интеллигенции. См.: Шпет Г. К вопросу о гегельянстве Белинского // ОР РГБ. Ф. 718. Далее цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009.

19 Там же. С. 118.

20 Там же. С. 136.

21 Там же. С. 137.

22 Там же. С. 141, 142.

23 Там же. С. 142.

24 Там же. С. 143.

стр. 130

в спецификацию общей философской истины, чтобы через такую спецификацию, не теряя под собою философской почвы, перейти к возможному "применению" философии, т. е. к постановке в ее свете волнующей нас прагматически данной проблемы"25.

Белинский философствовал для того, чтобы оправдать собственные убеждения. Эту манеру заботиться не об истине, а о подтверждении приятных предубеждений немецкие философы (особенно Гегель) прозвали "субъективным мышлением", философствованием для личного удовольствия.

Подводя некоторый итог и отмечая, что Г. Шпет в целом отрицательно оценивает роль Белинского в развитии русской философии, тем не менее заметим, что общий тон статьи выдержан в духе строгого научного анализа, непредвзятого, объективного, не переходящего в сферу субъективной оценки.

Совершенно иной тон, настрой присутствует в статье "Источники диссертации Чернышевского". Но прежде чем мы обратимся к анализу этой работы, необходимо вспомнить, что личность Н. Г. Чернышевского попадает в сферу исследовательского интереса Г. Шпета как историка русской философии, начиная уже с первой работы о Юркевиче. Как известно, последний посвятил свою статью "Из науки о человеческом духе" критическому анализу известного сочинения Чернышевского "Антропологический принцип в философии". В ответ на это Чернышевский вступил с Юркевичем в полемику, опубликовав в "Современнике" статью "Полемические красоты". О характере критики, направленной на Юркевича, можно судить по широко известному замечанию Чернышевского о том, что он не читал статью своего оппонента, но знает, что в ней написано.

В работе "Философское наследство П. Д. Юркевича" Г. Шпет, не называя имени Чернышевского, прямо указывает на этот "диалог", который он сознательно обходит молчанием, ибо "поединок... велся неравным оружием: на стороне Юркевича было знание, тонкое понимание, самостоятельная мысль и боролся он за Истину, не преходящую, а стоящую над временем. Если всего этого не было у его противников, то неужели нужно признать, что победили невежество, непонимание, подражание и интересы момента?"26. Юркевич, подчеркивает Шпет, "не мог примириться с теми приемами


25 Там же. С. 143 - 144.

26 Шпет Г. Философское наследство П. Д. Юркевича. Цит по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М, 2009. С. 307.

стр. 131

"инквизиции" и результатами нетерпимости, которые ограничивали защищаемую им свободу", "негодовал на насилия и запрещения, которыми преследовалась мысль, несогласная с преобладающими вкусами"27.

Нелишне здесь же будет вспомнить и другие, не менее резкие (например, в "пушкинских" статьях В. В. Розанова) оценки, высказанные в адрес "просветителей", в том числе Н. Г. Чернышевского: "Чтобы "опровергнуть" Пушкина - нужно ума много. Может быть, и никакого не хватит. Как же бы изловчиться - какой прием, чтобы опрокинуть это благородство?.. Встретить его тупым рылом. Захрюкать. Царя слова нельзя победить словом, но хрюканьем можно. Очень просто. Так "судьба" и вывела против него Писарева, Добролюбова и Чернышевского. "Три рыла поднялись к нему и захрюкали". И далее: "Скажите: Греч, Булгарин и Клейнмихель сделали ли для образованности русской столько вреда, как Добролюбов, Чернышевский и Писарев?""28.

"Что же эти негодяи сделали, от Чернышевского и Добролюбова - до М. Горького и Сакулина, лишив "читаемости" кн. Одоевского, т.е. отняв у России кн. Одоевского и суя "свои произведения", столь замечательные.

  
  
 Отчего никто не кричит? 
 Отчего Россия не стонет? 
 О, рабья страна: целуешь кнут,  
 который тебя хлещет по морде. 
  
 

И палачи эти - от Чернышевского до Горького, а рабы - это Академия наук (П. Н. Сакулин был действительным членом АН СССР. - Л. Ф.) и университеты, и журналы, все..."29.

Называя Чернышевского и Михайловского "знаменитые наши" "чумички", не способные ни на какое хорошее дело, Розанов вопрошает: "Что же эта шушера разговаривает? Отчего о шушере столько пишут? Отчего существует их поганая история, когда нет священной истории "о делах русских генерал-инженеров"? А, отчего? Отчего это безумие, что хлеба мы не замечаем, а жуем булыжник и за хлеб не благодарим, а благословляем камень, которым нам шлепнуло по голове... Все они идут гордые и самодовольные. На них смотрит история, и они герои, и так в собственных глазах. Между тем это просто "пустое место истории", без содержания, воистину без хлеба..."30.


27 Шпет Г. Г. Очерк... С. 308.

28 Розанов В. Мимолетное // Русская идея. М., 1992. С. 272 - 273.

29 Там же. С. 275.

30 Там же. С. 278.

стр. 132

Конечно, кому-то может показаться, что В. Розанов резок, может быть, даже излишне, в своих суждениях. Но вспомним, что еще в XIV в. ходжа Баха ад-дин по прозвищу Накшбанд ("художник") изложил эту же мысль, пользуясь не менее образными выражениями: "Люди, которых называют учеными, лишь подменяют ученых. Настоящих ученых мало, а подделывающихся под них великое множество. Как результат, именно их стали называть учеными. В странах, где нет лошадей, лошадьми называют ослов"31.

Много позже об этом же напишет Г. П. Федотов: "...самый страшный враг культуры в России - не фанатизм, а тьма, - и даже не просто тьма, а тьма, мнящая себя просвещением, суеверие цивилизации, поднявшее руку на культуру"32.

Не так остро и эмоционально, но с той же болью и сожалением оценивает вклад "просветителей" Н. Бердяев: "В этом отношении классическими "философами" интеллигенции были Чернышевский и Писарев в 60-е годы... Нельзя идеализировать эту слабость теоретических философских интересов, этот низкий уровень философской культуры, отсутствие серьезных философских знаний и неспособность к серьезному философскому мышлению. Нельзя идеализировать и эту почти маниакальную склонность оценивать философские учения и философские истины по критериям политическим и утилитарным, эту неспособность рассматривать явления философского и культурного творчества по существу, с точки зрения абсолютной их ценности"33.

Г. Шпет в своем "Очерке" дает превосходный анализ и источников, и психологических причин, и последствий утилитаристского отношения к науке и философии: "Правительственной интеллигенции наследовала нигилистическая, с быстротою, вызывающею недоумение и подчас даже ужас. "Славянофилам" оставалось только мечтать об интеллигенции творческой, а Россию просвещала по-новому новая, нигилистическая интеллигенция, оппозиционная правительственной, но столь же порабощенная утилитаризмом, хотя и с прямо противоположным пониманием пользы и службы людям"34.


31 Зеркало совершенства. Истории странствующих суфиев. М., 2000. С. 155.

32 Федотов Г. П. Письма о русской культуре (1938 - 1939 гг.) // Русская идея. М., 1992. С. 408.

33 Бердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: интеллигенция в России. М., 1991. С. 29 - 30.

34 Шпет Г. Г. Очерк... С. 46 - 47.

стр. 133

"...Она вошла с сознанием просветительской - не творческой - миссии, с приемами охранения себя от инакомыслия, т.е. с желанием не обрадовать, а воспитать, вошла с средствами предупреждения и пресечения ереси и крамолы, с пониманием науки и философии, долженствующих по-прежнему служить людям... Все то в науке и философии, что могло служить делу революции - как казалось журналистам, - было признано полезным, просветительным, заслуживающим поддержки.

...Никого не смущало, что не очень-то образованная наша оппозиционная интеллигенция из своей же среды выбирала судей для приговора по делу о просветительной ценности научных и философских теорий.

...Арбитры утилитарности заседали в журнальных редакциях, откуда неслись по России, в свисте и улюлюкании, их интеллигентские приговоры. Кто они были по своему происхождению, выдал Н. К. Михайловский: "Немножко дворянства, немножко поповства, немножко вольнодумства, немножко холопства". Характеристика их образования еще короче: немножко семинарии, немножко "самообразования". Полузнанием кичились, невежество плохо умели скрыть... Нигилизм возводился в моральное достоинство. "Хорошие" люди хотели командовать умными"35.

Случай с Юркевичем - яркая тому иллюстрация.

Позже в статье "Антропологизм Лаврова в свете истории философии", рисуя картину развития антропологизма в России и, в частности, восприятия Фейербаха русскими мыслителями, Г. Шпет уже прямо обращается к Чернышевскому. Поводом к этому служит утвердившееся мнение, что проводником идей Фейербаха в русском обществе был Чернышевский. Принципиально возражая против такой точки зрения, Шпет показывает, что ни в диссертации Чернышевского, ни в других его работах ничего специфически фейербаховского нет. "Чернышевский перегнул слишком в сторону заурядного натурализма, для которого Фейербах был с избытком изощренный мыслитель"36. Но особой резкости оценки Шпета достигают, когда он обращается к анализу "Антропологического принципа в философии", написанного по поводу "Очерков вопросов практической философии" П. Лаврова37. "Чернышевский - такой


35 Шпет Г. Г. Очерк... С. 47 - 48.

36 Шпет Г. Антропологизм Лаврова... Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 460.

37 Вот та реальная кульминационная точка, в которой "совпадают"

стр. 134

же "проводник" идей Фейербаха, как и какой-нибудь Ламетри или Карл Фогт. В этой его хаотической статье можно найти все что угодно, кроме философии, - в ней так же мало Фейербаха, как Платона, Гегеля, Канта или любого другого представителя положительной или отрицательной философии"38. Неопределенность характеристики Чернышевским антропологического принципа делает ее, по мнению Шпета, вообще лишенной какой-либо философской физиономии и может рассматриваться лишь как симптом общего мнения и настроения, которые составляли социально-психологическую атмосферу того времени. Но эта атмосфера "сама по себе не является источником философского учения, и случайных выразителей ее (курсив мой. - Л. Ф.) в литературе и публицистике никак нельзя принимать за проводников какого-либо определенного философского учения"39.

Свое предназначение и главную задачу Г. Шпет видит в том, чтобы показать истинный смысл и сущность философии, "защитить" Фейербаха, который "в духе этой самой современности высказывает тягостные для теоретического мыслителя сомнения. Пусть эти взгляды не устарели, но своевременно ли самое внимание к ним перед лицом насущнейших практических требований дня? Вопрос - жгучий для мыслителя, в особенности когда счастливый деятель рядом с ним решает его так легко и победно! Ответ Фейербаха, хотя имеет значение не только личного, но и принципиального оправдания работы мыслителя в годину действия, прежде всего, раскрывает увлекательную личность этого страстного, все подчиняющего своей идее и своему назначению философа. От начала и до конца он был одушевлен твердою философскою верою в практическую правду своего дела, в жизненное право своего назначения мыслителя"40.


четыре мыслителя: "Очерки" Лаврова вызвали к спору "Антропологический принцип" Чернышевского, с критикой которого выступил Юркевич и которого в свою очередь вместе с Лавровым поддерживает и защищает Шпет.

38 Шпет Г. Антропологизм Лаврова... Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 460.

39 Там же. С. 461.

40 Шпет Г. Источники диссертации Чернышевского // ОР РГБ. Ф. 718. К. 3. Ед. хр. 6. Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 369.

стр. 135

В 1929 г. Шпет вновь вернулся к анализу творчества Н. Г. Чернышевского в статье "Источники диссертации Чернышевского", оставшейся незаконченной. Что заставило философа вновь обратиться к этой в общем-то мало интересной для него и вполне понятной фигуре? Безусловно, в условиях усиливающейся политизации страны и идеологизации философии Шпета волновал вопрос о причинах, истоках того состояния, к которому пришла советская философия в начале 1930-х годов. Сам философ с 1927 г. подвергался острой критике и идеологическим обвинениям. Нетерпимость, ограничение свободы мысли, "насилия и запрещения, которыми преследовалась мысль, несогласная с преобладающими вкусами", т. е. все то, о чем в свое время писал Юркевич, вновь стало признаком - теперь уже советской философии. Однако нельзя игнорировать и тот факт, что 1928 г. был отмечен выходом огромного количества книг, публикаций, посвященных жизни и творчеству Н. Г. Чернышевского в связи с его столетним юбилеем. Вновь великий просветитель объявляется выдающимся учеником Фейербаха и видным теоретиком в области эстетики. Вот лишь несколько оценок:

"Ученик Фейербаха, Н. Г. Чернышевский был материалистом в философии"; "Особенно интересны среди его писем подтверждения ближайшей зависимости философских взглядов Чернышевского от Л. Фейербаха" (Ю. Каменев); "Чернышевский был учеником Фейербаха, оказавшего такое сильное влияние на Маркса и Энгельса... Его знаменитая диссертация "Эстетические отношения искусства к действительности" была, в сущности, применением его материалистической и демократической точки зрения к вопросам эстетики и наносит неотразимый удар старым идеалистическим представлениям" (П. Коган). Комиссия при Президиуме ЦИК СССР по празднованию 100-летия со дня рождения Чернышевского выпустила брошюру "Н. Г. Чернышевский, 1828 - 1928 гг. Тезисы для докладчиков"; тезис N 3 гласил: "Но Чернышевский не только теоретически рассуждал о просветительстве, но и был величайшим просветителем-практиком в России. Никто больше него не сделал в его эпоху для распространения... строго материалистического мировоззрения и целой массы реальных сведений о западноевропейской культуре и ее достижениях". И наконец, оценка А. В. Луначарского в его книге "Н. Г. Чернышевский", вышедшей к юбилею (М., 1928): "Что должен был сказать Н. Г. Чернышевский, великий человек и великий семинарист, отчетливый, четкий представитель первой волны демократии, близкой к народу, когда он подошел к

стр. 136

вопросам эстетики? Вот что: настоящий, здоровый человек любит действовать, любит природу, любит человека, любит жизнь. Господа эстеты, и философствующие и практики, господа художники заполнили жизнь всякой дрянью, эстетическим хламом, раскрашенным, размузыкаленным, расстимулированным, и утверждают, что это есть отражение идеи, сияние божества, падающее в наш тусклый мир... Все это - попытка класса, не только вообще оторванного от жизни, но и класса, начинающего социально подыхать, дискредитировать живую действительность, а вместе с ней дискредитировать и борьбу, навязать свой искусственный рай, свой наркотический, художественный эдем... другому поколению"41.

Трудно вообразить себе, что подобного рода оценки могли пройти мимо внимания Г. Шпета, тем более что с А. В. Луначарским его связывали долгие годы дружеских отношений, и, без сомнения, он внимательно следил за его творчеством. Сосредоточившись в 1920-е годы на решении сложнейшей проблемы "что такое само искусство", а также "наука об искусстве", "философия искусства"42, Шпет не может пройти мимо столь чудовищных оценок, подменяющих действительно философскую проблему политическими декларациями и лозунгами. Его задача - "открытие новых источников и более трезвое отношение к легендам" с целью "рассеять некоторые из вымыслов и выявить действительное их значение и существо. Здесь нужны внимание, терпение, осторожность"43. Вот так терпеливо и осторожно и приступает Шпет к рассеиванию вымысла, мифа о фейербахианстве Чернышевского, а также о теоретической ценности его диссертации. Сама по себе как историко-философская задача она представляется вполне важной, ибо в результате ее решения должна была восстановиться историческая точность как в вопросе о сути и смысле философии Фейербаха, так и в отношении выводов о фейербахианстве ряда русских мыслителей, и в


41 Луначарский А. В. Н. Г. Чернышевский. М, 1928. С. 36.

42 См.: "Эстетические фрагменты" (1922), "Театр как искусство" (1922), "Проблемы современной эстетики" (1923), "К вопросу о постановке научных работ в области искусствоведения" (1927); предисловие и примечания к переводу "Лекции по эстетике. Введение в эстетику Гегеля" (1927), "Искусство как вид знания" - конспект доклада, читавшегося в ГАХНе (1926), "Познание и искусство" (1926), "Введение в эстетику. Рабочие заметки" (1926 - 1927).

43 Шпет Г. Г. Источники диссертации Чернышевского. Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 387.

стр. 137

первую очередь - Чернышевского. Нам же кажется, что замысел Шпета был более глубоким и носил в значительной степени характер личного интереса, который, однако, укладывается в рамки философского интереса. Знакомство со статьей показывает, что Шпет не принимал не только идеи и взгляды, но и личность Чернышевского как воплощение символа определенного типа русского интеллигента. И в этом плане мы можем сказать, что, вероятно, "проблема Чернышевского" выступает для Шпета как философская проблема, решение которой могло рассматриваться как вклад в отстаивание прав философии на ее независимое существование и самодостаточную ценность.

Не случайно же, обращаясь к анализу философии Фейербаха, Шпет вновь возвращается к его самоанализу эволюции признаков абстрактного разумного существа философии к действительному, чувственному существу природы и человечества. Поставленный Фейербахом вопрос - своевременно ли самое внимание к теоретическим взглядам "перед лицом насущнейших практических требований дня? Вопрос - жгучий для мыслителя..."44 - очевидно, порождал сомнения и у самого Шпета. Однако он остается и теоретически, и в жизни верен своему пониманию предназначения философии и философа. Вот почему ответ Фейербаха вызывает у него восхищение, ибо "прежде всего, раскрывает увлекательную личность этого страстного, все подчиняющего своей идее и своему назначению философа"45. Вся дальнейшая характеристика Чернышевского как мыслителя строится Шпетом как бы по контрасту с этим замечательным образом Фейербаха. Разворачивая описание преимущественно в форме исторической интерпретации, Шпет задается вопросом: достаточно ли глубоко Чернышевский усвоил, понял Фейербаха, действительно ли проникся им в такой мере, чтобы иметь право назвать себя фейербахианцем? В нем в полную силу звучит отчетливо осознаваемый и многократно затрагиваемый именно в работах по истории русской философии вопрос об ответственности мыслителя за содержание своего творчества, своих воззрений и идей. Этот вопрос Шпет называет "центральным в настоящей работе".

Акцентируя внимание на том, что главным содержанием статьи должен быть сравнительный анализ идей Чернышевского и Фей-


44 Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 369.

45 Там же.

стр. 138

ербаха (а именно эта часть, к сожалению, отсутствует в этой незаконченной в силу обстоятельств работе), Шпет сначала обращается к разбору внешних биографических данных. Хотя сам он отмечает, что такой анализ "всегда остается только предварительным, по существу поверхностным и неубедительным даже в том случае, когда находится прямое свидетельство самого исследуемого автора".

Г. Шпет резко критиковал использование биографического метода при изучении объективного содержания результатов деятельности субъекта творчества, полагая, что это содержание целиком объективируется в произведении творящего. "Самое глубокое проникновение в личность автора, само собою, разумеется, ничего дать не может для объяснения событий, о которых сообщает автор, если эти события не суть его собственные деяния. Пытаться понять произведение в его объективном содержании из психологических законов авторского творчества есть самый грубый вид психологизма"46.

Борясь против всяческих форм психологизма в логике, методологии науки, герменевтике, поэтике и эстетике при толковании научных, а в особенности поэтических произведений, Г. Шпет выступает против "заглядывания" в биографию автора. До сих пор историки и теоретики литературы, саркастически замечает он, "шарят под диванами и кроватями поэтов, как будто с помощью там находимых иногда "утензилий"47 они могут восполнить недостающее понимание сказанного и черным по белому написанного поэтом. На более простоватом языке это нелитературное занятие трогательно и возвышенно называется объяснением поэзии из поэта, из его "души", широкой, глубокой и вообще обладающей всеми гиперболически-пространственными качествами. На более "терминированном" языке это называется неясным по смыслу, но звонким греческим словом "исторического" или "психологического" метода, - что при незнании истинного психологического метода и сходит за добро"48.

Однако философ отдавал должное биографическому методу как дополнительному в исследованиях, о чем вполне ясно выразился в ответе на письмо Канатчикова: "Наконец, я, действительно, вы-


46 Шпет Г. Г. Герменевтика и ее проблемы // Шпет Г. Г. Мысль и Слово. Избранные труды. М., 2005. С. 363.

47 Игра слов: английское utensil означает "инструмент, инструментарий" и в то же время chamber utensil "ночной горшок".

48 Шпет Г. Эстетические фрагменты // Шпет Г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. М., 2007. С. 281.

стр. 139

сказывался против крайних увлечений в собирании биографических фактиков, когда в ущерб анализу самого художественного произведения это собирание приобретает самодовлеющее значение. Но я не отрицаю своего, хотя и подчиненного значения биографических изысканий в историческом исследовании. Тем более я не отрицаю зависимости художника и его биографии от среды, социальных и материальных условий его жизни"49.

Размышляя о теоретических предшественниках Вильгельма Гумбольдта, Г. Шпет пишет: "Говорить о влияниях на такой ум <...> так же трудно, как легко обнаружить его собственное влияние на следующие за ним поколения <."> Поэтому расследование влияний на такого рода ум, скорее всего, следовало бы понимать как раскрытие того контекста умственной жизни и духовных содержаний, в котором он начал сознавать свои творческие силы"50.

Предполагая, что в дальнейшем необходимо будет обратиться к "проверке и подтверждению со стороны внутреннего материального анализа самого идейного содержания, занявшего внимание исследователя", Г. Шпет в данном случае сосредоточивается на описании именно контекста духовной жизни Н. Г. Чернышевского. При этом точная передача и интерпретация фактов биографии возведены в данном случае до примера, образца ненаучного и нефилософского отношения к науке и философии. По сути дела, вокруг жизни, биографии Чернышевского тоже было создано столько легенд и мифов, что и она требовала своего честного, точного, тщательного исследования и описания, своего "углубления в объективное содержание сообщаемого".

Следует заметить, что биографическим методом много позже воспользовался и В. Набоков в знаменитой IV главе романа "Дар", описывая жизнь Чернышевского и шаг за шагом воссоздавая образ плохо образованного, нелепого человека, претендующего на роль властителя дум поколений.

На громадном количестве исторического материала (письма, дневники Чернышевского, воспоминания современников) Шпет показывает, как формировалась личность "просветителя", в частности, подробным образом анализирует "историю" с диссертацией


49 Шпет Г. Письмо в "Литературную газету" в связи со статьей Канатчикова "Ответ Беспалову". 20.01.1930 // ОР РГБ. Ф. 718. Цит. по: Густав Шпет: философ в культуре. Документы и письма. М., 2012. С. 234.

50 Шпет Г. Внутренняя форма слова // Шпет Г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. М., 2007. С. 344 - 345.

стр. 140

Чернышевского, показав, что при подготовке ее автор не проявил ни усердия, ни серьезного и вдумчивого отношения к работе, ни какого-либо знания и понимания предмета.

Н. Г. Чернышевский с легкостью отказался от академической карьеры в пользу пропагандистской, партийной, по словам Г. Шпета, деятельности. В образе Чернышевского Шпет видит тип общественного деятеля, далекого от серьезного понимания науки, не обладающего высокой культурой и образованностью, но берущего на себя роль просветителя и пропагандиста. Вот как характеризует Шпет Чернышевского на протяжении всей работы: "По всему складу своему Чернышевский ученым не был. Его интересовал результат больше, чем процесс и метод. А в результате ему важнее всего непосредственное практическое приложение его к решению жизненного вопроса, его занимающего. Его занимает "репутация", которую доставил ему "Современник", репутация "учителя" поколения и властителя дум, а не скромного изыскателя в области научной истины... Он сильно преувеличивает свою образованность, принимая широту своих интересов за полноту знания... Углубленность специалиста ему органически чужда и просто неприятна, как психологическая черта... Выросший с течением времени у него догматизм утверждений был воспитан его природным догматическим и категорическим отрицанием... его влечет к себе не сама систематическая работа, а только мысль о ней, потому что главный интерес его - в конце, в результате, который хотелось бы ухватить сразу, по одному намеку, по журнальной или газетной статье"51.

На конкретных фактах Шпет показывает, что у Чернышевского не было не только чисто научных влечений и духовного склада ученого, но и даже элементарного уважения к "ученым людям", а также научной скромности. Его "заветная мечта, цель и смысл его жизни - не исследование в какой-либо области знания, не открытие так называемых научных истин, а преобразование всей человеческой жизни, облагодетельствование человечества, где наука - только средство, скромное средство"52. И, заканчивая свою характеристику Чернышевского-ученого, Г. Шпет делает исключительно важный для нас вывод о собственном определении отношения к Чернышевскому как к просветителю: "В русской литературе за Чернышевским уже прочно укоренилось определение


51 Шпет Г. Источники диссертации Чернышевского. Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 400 - 401.

52 Там же. С. 406.

стр. 141

"просветителя". Нужно принять все, что вытекает из этого понятия. Конечные цели для просветителя - далекая утопия морального, человеколюбивого обоснования, ближайшее средство - внушение этой цели бездольной, пребывающей во тьме непонимания собственных интересов человеческой массе, т.е. просвещение этой массы - просвещение рациональное, положительное и в то же время воинствующее, отвергающее, аннигилирующее все, что не рационально, не положительно"53. Отсюда презрение к "чистой" науке, к углубленности специальности, к интенсивности знания и почет - утилитарному знанию, образованности, энциклопедичности. Стиль Чернышевского, представляющий собой "нагромождения размышлений", оттесняющих и вовсе затирающих "тему", по мнению Шпета, повлиял на стиль всей последующей русской журналистики, а его диссертация, опубликованная через 10 лет, стала "боевым знаменем просветительского нигилизма"54. Такие же оценки содержатся и в "Очерке развития русской философии".

Едва ли можно яснее сформулировать и обосновать свое отношение к изучаемой личности, чем это сделал Шпет. Мы видим, что в данном случае Чернышевский берется автором именно как социокультурный феномен, как знак, символ, олицетворяющий собою целое поколение русской интеллигенции.

Прежде всего, мы действительно убеждаемся в том, что в центре философских раздумий Шпета находился вопрос, который он сам в "Очерке" и статье о Белинском определяет как коренную проблему русской сознательной мысли, - "вопрос о самом русском, о России, о народности, об интеллигенции как члене этого народа и духовном представителе его, за него и перед ним ответственном". Основанием решения этого вопроса для Шпета служит собственная концепция культуры, в аспекте которой решается традиционная проблема "Россия-Запад". Для Шпета Европа не является образцом с точки зрения необходимости повторения пройденного ею пути; проблемой является для него и возможность адекватного понимания и плодотворного, эффективного усвоения уже полученных результатов. Очевидно для философа одно: необходимость усвоения принципов свободного и творческого развития культуры, философии. Лишь творческая, самостоятельная, духовно преобразующая деятельность личности рождает культуру. Из этого представления рождается у Шпета проблема соотношения культуры и


53 Шпет Г. Указ. соч. С. 408.

54 Там же. С. 410.

стр. 142

просвещения, служащая для него основанием решения проблемы русской интеллигенции. Не в отношении к правительству или партийности интеллигента заключается его свобода или несвобода, а также его способность к творчеству, а в отношении к культуре, науке, философии, в признании их самодостаточной ценности либо утилитарном отношении к ним.

Вот почему на одном полюсе оказываются Юркевич вкупе с Лавровым и Герценом (представителями оппозиционной интеллигенции), а на другом - Белинский и Чернышевский, также представляющие оппозиционную интеллигенцию. Ибо для Шпета Юркевич, Лавров, Герцен выступают как люди высокой культуры, философски образованные, видевшие в науке, в интеллектуальной деятельности источник и условие гармоничного развития и совершенствования личности, как сознательной, творческой, действующей, ответственной личности, но главное то, что они - философы. Также очевидно, что Белинский и Чернышевский, чья деятельность в сфере философии оценивается Шпетом как просвещение, пропаганда, именно в силу своей невысокой культуры и образованности, неуважения и нелюбви к науке, к истине, к интеллектуальной деятельности, оказались подвержены утилитаризму и не смогли в философии стать творцами. А потому как дилетанты они могли только просвещать, подчинив философию решению своих прагматических задач, достижению сиюминутных целей.

Однако и эти две фигуры - Белинский и Чернышевский - рисуются Шпетом как два разных типа русских интеллигентов. Если Белинскому, привлекавшему философию для решения проблем личного характера, все-таки было свойственно стремление разобраться, понять, усвоить немецкую философию, казавшуюся ему трудной и малопонятной, и лишь затем - объяснять и растолковывать собственное понимание в своих статьях (решая тем самым и положительную задачу, возбуждая интерес к философии у читающей публики), то Чернышевский - иной тип интеллигента. Он открыто не любит, не уважает науку, презрительно отзывается об ученых, философах, он ценит науку и философию лишь в той степени, в какой они соответствуют его личным убеждениям и политическим целям. Вполне определенно, что такое отношение вызывает протест Г. Шпета и окрашивает его изложение в тона, ярко выражающие отношение автора к своему герою - от иронии до негодования.

Прозорливо определив основную философскую проблему, оказавшуюся в центре напряженных поисков, споров, мучитель-

стр. 143

ных размышлений, заблуждений, как проблему действительности, Г. Шпет показывает, как ее решение, отношение к ней порождало среди русских мыслителей два принципиально разных подхода, прежде всего к философии.

В конечном счете и Белинский, и Чернышевский рисуются Шпетом как представители патриархального типа сознания, соединявшего веру в науку с ее односторонне этическим и утилитарным пониманием, в пределе приводящим к контрнаучным и контркультурным взглядам.

Считая важнейшим качеством духовной культуры "осознание ее бесполезности", Шпет именно отношение к данному свойству культуры ставит в центр борьбы, разворачивающейся в русской истории, "потому что это - борьба за европейское бытие или восточный анабиоз русского народа". Борьба эта по характеру - смертельная и отчаянная, ибо это - "борьба не только за бытие русского духа в истории, но и против него самого в какой-то его коренной, исконной основе", ибо народ, теряющий понимание полной бесполезности развития духа, тотчас впадает в рецидив некультурности55. Просвещение народа, направляемое вначале духовенством, правительством, а затем и оппозиционной интеллигенцией, сводилось именно к тому, чтобы "заставить дух служить себе", в то время как культура, философия принципиально бесполезны. Для тех, кто ищет и не находит в философии решения утилитарных, практических задач, Шпету видится единственный выход: "Философские задачи должны решаться философскими средствами. Всякий другой способ решения есть уничтожение самой философии... Кто не умеет пользоваться философским орудием, тот не может способствовать ее созиданию, для него остается доступным только одно философское деяние: отойти от философии и дать ей развиваться своими естественными силами. Действовать в философии нефилософскими средствами - то же, что действовать веревкою и кнутом там, где требуется сердечное участие любви"56.

Показав, что гегельянство Белинского и фейербахианство Чернышевского суть лишь "формальные заголовки", которые при внимательном конкретном анализе оказываются не имеющими ничего общего с последовательным восприятием и пониманием


55 Шпет Г. Г. Очерк... С. 318.

56 Шпет Г. Г. К вопросу о гегельянстве Белинского. Цит. по: Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии II. Материалы. Реконструкция Татьяны Щедриной. М., 2009. С. 178.

стр. 144

(уяснением смысла) тех идей в философии Гегеля и Фейербаха, которые могли бы лечь в основание развития собственных философских взглядов или целостного мировоззрения, Шпет рисует образы философов самобытных, оригинальных, самостоятельных. Герцен, Лавров, Юркевич в представлении Шпета - это мыслители европейской образованности, усилием собственной воли, собственного духа усвоившие многое из того, что было наработано европейской культурой, философией. Весь талант, творческие силы, организаторскую деятельность они направляли на внедрение в общественное сознание представлений о европейском идеате, образе рационалистической науки и философии. И Герцен, и Лавров, и Юркевич, обладавшие оригинальным философским мировоззрением, близки Шпету именно принадлежностью этой европейской традиции положительной философии, восходящей к Платону и развитой целым рядом философов вплоть до Гегеля.

Философия Платона, Гегеля, как и любые другие философские системы и идеи, усваивалась Герценом, Лавровым, Юркевичем критически, выступая источником их собственного философского развития, что, собственно, и позволяет говорить о них как философах. Шпет неоднократно подчеркивает как характерную черту творчества данных мыслителей самостоятельность их мысли, оригинальность взглядов и идей.

Этот вывод иллюстрируется им на материалах конкретного исследования сущности влияния философии Фейербаха на Лаврова и Герцена. Историческая и философская интерпретация самого понятия "фейербахианство", уяснение общего смысла и содержания философии Герцена и Лаврова, а на этом фоне установление конкретных путей и "следов" влияния философии Фейербаха позволяют Шпету прийти к заключению об отсутствии того влияния, которое как бы лишает мыслителя права на самостоятельное значение и место в истории мысли.

Рассматривая философию Герцена, Лаврова, Юркевича как оригинальные типы учений о реальности, приводящих их на позиции исторического реализма, Г. Шпет многократно заявлял о своей приверженности позиции философского реализма. Это позволяет нам говорить о философской преемственности взглядов и идей Герцена, Лаврова, Юркевича и Шпета. Однако учение о реальности этой человеческой действительности развивается у Шпета в собственную теорию "познаваемого", теорию разумной действительности, где действительность "есть разум того из возможных смыслов, который осуществлен. Осуществленная же действительность в самой себе

стр. 145

заключает свой разум, как свое ratio, т.е. то, из чего уразумевается, почему она такая, а не иная"57.

Эта действительность в силу того, что она - человеческая действительность и является результатом культурной деятельности человека, а не просто дана в опыте, как бы "загадана" человеку как "знак", подобно слову, она требует для обнаружения ее смысла разумных актов понимания и интерпретации. Человек способен различить реализованный в формах культуры дух, ибо он сам есть продукт этой реализации культуры. Человек для Шпета - "продукт человека, культуры, истории" (Герцен).

Мечтая о том, чтобы философия в России стала действительным знанием, достигаемым методическим трудом и школою, чтобы она стала также общим культурным сознанием, преобразованным в себе и преображающим быт и жизнь человека, Г. Шпет видит перед собой лишь оголившуюся почву и бесконечною низиною расстилавшееся перед глазами наше невежество. Его забота - о семенах, о новых ростках, которые могут возникнуть только при условии, что все напряжение энергии будет отдано сознательному возрождению.


57 Шпет Г. Внутренняя форма слова. Цит. изд. С. 416.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/ТЕМА-СПЕЦИФИКИ-РУССКОЙ-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ-КУЛЬТУРЫ-В-РАБОТЕ-Г-Г-ШПЕТА-ИСТОРИЯ-КАК-ПРОБЛЕМА-ЛОГИКИ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Tatiana SemashkoКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Semashko

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Л. В. Федорова, ТЕМА СПЕЦИФИКИ РУССКОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ В РАБОТЕ Г. Г. ШПЕТА "ИСТОРИЯ КАК ПРОБЛЕМА ЛОГИКИ" // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 15.09.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/ТЕМА-СПЕЦИФИКИ-РУССКОЙ-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ-КУЛЬТУРЫ-В-РАБОТЕ-Г-Г-ШПЕТА-ИСТОРИЯ-КАК-ПРОБЛЕМА-ЛОГИКИ (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - Л. В. Федорова:

Л. В. Федорова → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Tatiana Semashko
Казань, Россия
1388 просмотров рейтинг
15.09.2015 (3117 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
10 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
ТЕМА СПЕЦИФИКИ РУССКОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ В РАБОТЕ Г. Г. ШПЕТА "ИСТОРИЯ КАК ПРОБЛЕМА ЛОГИКИ"
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android