Издаваемый Институтом истории АН СССР. Т. I (XXVI). М. Изд-во АН СССР. 1947.

С чувством удовлетворения возьмут в руки I том "Византийского Временника" советские медиевисты и византиноведы. Восстановлен орган, который более 30 лет отражал движение русского византиноведения и его крупнейшие достижения, заслуженно доставившие ему первое место в мировой византиноведческой науке. Со смертью последнего редактора, академика Ф. И. Успенского (1928), издание старого "Византийского Временника" прекратилось на XXV томе. Теперь перед нами возобновлённый "Византийский Временник", том с двойной нумерацией: I и XXVI (в греческом заглавии - только XXVI). Новый орган не отрицает своей связи и преемственности с прежним "Византийским Временником", являясь продолжателем его лучших традиций. Но в то же время это том первый, отнюдь не в цифровом, а в глубоком идеологическом смысле: перед нами советское издание, которое должно отличаться новым, марксистско-ленинским методом исследования, новым пониманием научных задач и своей общественной роли.

Задачи возрождённого "Византийского Временника" сформулированы редакцией неудачно. Правильно подтверждая связь советского византиноведения с дореволюционным, редакция не подчеркнула принципиального отличия между ними по методу, задачам и целям. В отделе библиографии редакция предполагает "знакомить читателей с работами зарубежных византинистов". Задача критики их идеологических позиций редакцией не поставлена, что тоже является ошибкой.

Редакционная статья правильно устанавливает связь между возобновлением сборника и последствиями Великой Отечественной войны. В результате победы неизмеримо возрос престиж советского государства среди свободолюбивых народов всего мира и прежде всего на Балканском полуострове.

Редакционная статья в число задач советского византиноведения на первое место ставит усиление исследовательской работы в области взаимных связей Византии и славянских стран. Намечая дальнейшие основные темы, редакция выдвигает на первый план проблемы внутренней истории Византии, прежде всего темы социально-экономического порядка: византийский феодализм и связанные с ним вопросы; византийский город с его экономикой, классами и классовой борьбой, ремеслом и торговлей. К этим темам примыкают вопросы истории византийской культуры, византийской идеологии, византийского искусства. Важное место отводится изучению международных связей Византии со средневековой Европой и Востоком. Привлекается внимание исследователей к рукописным фондам советских книгохранилищ, где имеется немало неопубликованных материалов. Наконец, "Византийский Временник" принимает на себя задачу широко поставить отдел критики и библиографии, где предполагается "знакомить читателей с работами зарубежных византинистов".

I том "Византийского Временника" посвящен памяти акад. Ф. И. Успенского, одного из корифеев русского византиноведения, в

связи со столетием со дня его рождения (1845 - 1945).

Обширная статья Б. Т. Горянова "Ф. И. Успенский и его значение в византиноведении" (стр. 29 - 108) ставит задачей охарактеризовать личность выдающегося учёного, показать его место в русском и мировом византиноведении, выяснить основные проблемы, разрешению которых он отдал свои силы; его роль организатора научных работ большого масштаба, его научные достижения и те задачи, которые он поставил перед наукой для дальнейшей разработки, его методологию и его историческое миросозерцание. В этом плане и построена статья. Проследить этапы работы Ф. И. Успенского за 56 лет его научной деятельности - это почти равносильно тому, чтобы дать отчёт о развитии русского византиноведения за полувековой период, и о тех задачах, которые предстоит разрешить советским византиноведам на основе нового, совершенного, марксистско-ленинского метода.

В кратком введении, где характеризуется состояние византиноведения в России до Ф. И. Успенского и В. Г. Васильевского, мы не встретили имён Круга, Муральта, Горского; очень сжато дана биография Ф. И. Успенского.

В первых трёх главах статьи освещены основные темы научных работ Успенского: взаимоотношения Византии и славянства; вопросы социально-экономической истории Византии; исследования в области истории византийской общественно-политической идеологии.

Выясняя и излагая взгляды и выводы Ф. И. Успенского, Б. Т. Горянов иногда даёт к ним поправки (стр. 51), которые, как мы думаем, следовало бы расширить. В разделе о Земледельческом законе, выдвигая чисто славянские элементы памятника, нельзя не оттенить и значение византийских норм, взятых из юстинианова законодательства. О союзных отношениях Ростислава с Болгарией (стр. 48) нужно говорить с большими оговорками, так как князь Борис в своей внешней политике колебался между немцами и славянами и чаще выступал союзником первых. На стр. 47 идёт речь о "нетерпимом и притязательном эллинизме", о его большой "неподвижности и консерватизме", которые, по мнению Ф. И. Успенского, я воспрепятствовали свободному политическому и церковному развитию славянских государств Балканского полуострова. Проще и правильнее думать, что борьба Византии и Болгарии вызывалась и направлялась не указанными качествами "византинизма", а реальным соотношением сил двух держав, из которых ни одна не хотела добровольно сойти со сцены. Создалась роковая историческая дилемма: или Болгария (Симеон) или Византия (Болгаробойца).

Останавливает на себе внимание хрисовул Андроника II от 1319 г. Янинской жупе-комитуре. Хрисовул считается документом, характеризующим типичные отношения славянской общины к империи в XIV веке. Но эти отношения, как они определены в хрисовуле, очень приближаются к феодальной независимости и могут характеризовать Янинскую территорию как самостоятельную синьорию: "Здесь и собственный суд, общинное войско, невмешательство стратигов во внутреннюю администрацию, гарантии неотчуждаемости общинных земель и имуществ, освобождение от обременительных налогов" (стр. 53). Едва ли такие отношения могут быть признаны типичными. На стр. 57 даётся более ограниченное определение комитуры-жупы. Это - "объединение сёл, связанных между собой общим землевладением, круговой порукой в отношений государственных повинностей и являющихся одним административным целым". Естественно здесь и усматривать типичные отношения комитур к центральной власти.

Основными работами Ф. И. Успенского являются его исследования по социально-экономическим вопросам (гл. II). Эти исследования легли в основу дальнейших изысканий русских учёных по вопросам генезиса и последующего развития византийского феодализма.

"Исследования Ф. И. Успенского по социально-экономической истории Византии представляют неоценимый вклад в мировую историческую науку"; он "создал школу первоклассных исследователей-византинистов". "Его научный объективизм выдающегося исследователя заставлял быстро подходить к материалистическому пониманию истории, о чём прежде всего свидетельствует его исключительный интерес к вопросам социально-экономической истории Византии. Его исследования в этой области будут поэтому ещё долго служить основой для развития советского марксистского византиноведения" (стр. 73). Таков вывод Б. Т. Горянова.

В связи со сказанным заметим следующее: Ф. И. Успенский не был марксистом; но нужно поставить ему в заслугу, что, вопреки старым мнениям о застое Византии, он доказал наличие в византийском обществе крупных движений, сопровождавшихся борьбой и сменой направлений, и высказал при этом глубокую мысль о существовании закономерности в развитии человеческих обществ. Однако вопроса о том, в чём состоит этот основной закон развития общества, он не ставил, и в статье об Успенском это следовало отметить. Трудно согласиться, что социальное движение XII в. было только славянским. Если для Афинского округа, о котором в первую очередь идёт речь, это было правильно ("гибель же славянских общин равняется гибели всего Афинского округа", - Михаил Акоминат), то утверждать это для всей империи представляется преувеличением. В характеристике положения монастырских крестьян есть некоторое, противоречие (стр. 64 и 68). Определение "стаей" неясно (стр. 67).

В круг научных интересов Ф. И. Успенского широко входила история общественно-политической идеологии в Византии (гл. III).

Впервые в историографии византиноведения Ф. И. Успенский построил картину поступательного движения в развитии идео-

логии в Византии, отражавшей борьбу общественных группировок и классов. Задача марксистского византиноведения - вскрыть классовое содержание этой идеологической борьбы.

Эту классовую сущность борьбы и пытается наметить Б. Т. Горянов в заключительной части III главы. По его мнению, "в борьбе между варлаамитами и паламитами последних поддерживала феодальная знать - светская и духовная, имущие классы городского населения" (стр. 82). Монашество, всегда служившее орудием в руках реакционных господствующих классов, целиком стояло за паламитов. Аналогичная расстановка сил была и на предшествующих этапах борьбы.

По поводу высказанного взгляда заметим, что основная мысль о классовом характере борьбы, конечно, бесспорна. Однако указанная расстановка социальных сил представляется нам несколько упрощённой. Если линию паламитов, реакционную - но, не забудем, и националистическую, - поддерживала "светская и духовная феодальная знать, имущие классы городского общества", то можно спросить: кто же стоял за варлаамитов? Остаются городские низы и крестьянство. Можно ли искать в их рядах сознательных сторонников "рационализма", тяготение к "платонизму", к "западничеству"? Это представляется мало вероятным; монашеская мистика могла сильнее привлекать, гипнотизировать народную массу, которая в то же время не была лишена ни патриотизма, ни национализма. Общую формулу, высказанную Б. Т. Горяновым, нужно разложить и поискать для варлаамитов другую социальную базу. Из указанных выше имущих городских классов придётся исключить зажиточную промышленную и торговую верхушку и здесь искать западничество и рационализм. Если победу паламитов ставят в связь с экономической отсталостью Византии (В. Н. Лазарев), то слабость партии Варлаама естественно объяснять недостаточным развитием городской торгово-промышленной верхушки.

В последних трёх главах статьи Ф. И. Успенский характеризуется как основатель и бессменный руководитель Русского археологического института в Константинополе (1895 - 1915), освещается его деятельность при советской власти и выясняются методологические основы его научного творчества.

Как руководитель Археологического института, Ф. И. Успенский сделал новый крупный вклад в византиноведение. Под его непосредственным руководством проводились археологические экспедиции на Балканах, в Малой Азии, Сирии, Палестине. Собран очень важный материал - рукописный, археологический, эпиграфический. Среди рукописного материала есть важные документы по делу Иоанна Итала; Типик монастыря Маманта в Константинополе; Тактикон - византийская табель о рангах. Археологическими исследованиями открыты около деревни Абоба развалины первой болгарской столицы: земляные укрепления, вал, остатки городища, кремля, ханского дворца, храма и т. Д. Очень важны надписи на пограничном столбе между Византией и Болгарией времён Симеона, надпись царя Самуила; огромная колонна с надписью Омортага в 25 строк. Во время экспедиции в Сирию в 1900 г. был найден знаменитый Пальмирский тариф.

Благодаря инициативе и энергии Ф. И. Успенского изучению стали доступны такие памятники, как пурпуровое евангелие VI или VII в., находящееся теперь в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, как Серальский кодекс Восьмикнижья. Велики заслуги Ф. И. Успенского для истории византийского искусства. Под его руководством протекала работа Ф. И. Шмита над мозаиками Кахрие-Джами. Исследована внутренность мечети Имрахор, в византийское время служившей базиликой знаменитого Студийского монастыря. Открыты и изучены мозаики храма Димитрия в Солуни.

Вокруг Института сформировалась группа крупных исследователей-византинистов - Б. А. Панченко, Р. Х. Лепер, Ф. И. Шмит, П. А. Яковенко и др.

Организаторский талант и полное энтузиазма служение науке проявил Ф. И. Успенский при советской власти, стремясь объединить все научные силы в области византиноведения, оживить, координировать и направлять их работу. Им организованы византиноведческие комиссии; он добился восстановления "Византийского Временника", последним редактором которого он состоял.

Выяснению методологических основ научного творчества Ф. И. Успенского посвящена заключительная, шестая глава статьи. Ф. И. Успенский, примкнув к позитивистскому направлению в буржуазной историографии, расцвет которого совпал с началом его научной деятельности, стремился к объективному изучению и воспроизведению исторического процесса. Он мастерски владел техникой научного исследования, видел задачу науки в выяснении законов развития человеческого общества, широко применял сравнительно-исторический метод, давший особенно плодотворные результаты в изучении истории идеологической борьбы в Византии. Успенский показал важность и необходимость изучения Восточной Европы наряду с Западом, что недооценивалось в историографии того времени. В дореволюционный период Ф. И. Успенский, уделяя очень много внимания внутренним отношениям в Византии, недооценивал рост феодализирующих процессов; но после революции, под влиянием советской, марксистской историографии, он пришёл к более правильной трактовке основных линий развития поздневизантийского феодализма. Неослабевавший интерес Ф. И. Успенского к проблемам социально-экономического характера приближал его к материалистическому пониманию истории. Однако он не смог избавиться от эклектизма с его теорией равноправности факторов и от идеалистических концепции, свойственных либерально-позитивистской исто-

риографии (например, переоценка роли личности в истории).

Поставленная Б. Т. Горяновым задача выполнена им в общем исчерпывающе, если не говорить о том, что обойдены труды Ф. И. Успенского как критика и рецензента многочисленных сочинений. Статья написана не только с широким знанием предмета, но и с большой любовью к человеку, о котором идёт речь. Фигура выдающегося учёного встаёт перед нами во весь рост. Однако нужно сделать одно серьёзное замечание, а именно: автор статьи в стремлении осветить положительные стороны научной деятельности Ф. И. Успенского не захотел уделить достаточно внимания хотя бы наиболее важным критическим отзывам о его работах. Не все взгляды Ф. И. Успенского могут быть приняты в современной советской науке, как это указано и в статье (стр. 104, 106 - 107 и др.); не все его построения находили приём и в дореволюционный период, и это нужно было отметить.

В обширной рецензии В. Г. Васильевского на докторскую диссертацию Ф. И. Успенского отмечены неправильные объяснения текста, ошибочное определение хронологии писем Феофилакта Болгарского, спорное объяснение терминов, произвольные предположения. Мнение Ф. И. Успенского о принадлежности крепости Саркел византийцам, а не хазарам, оказалось необоснованным. Немало серьёзных замечаний сделано и на другие его работы в рецензиях А. А. Васильева, К. И. Успенского, П. В. Безобразова. Со своей стороны, позволим добавить, что Ф. И. Успенский мало обращался к агиографической литературе, как бы недооценивая её значение, что с таким успехом делал В. Г. Васильевский В то же время оценка Успенским Паннонских легенд нуждается в поправках.

Это, конечно, не все критические замечания, но и их достаточно, чтобы показать отсутствие единодушия в положительных оценках трудов Ф. И. Успенского. Заслуги Ф. И. Успенского так велики и так общепризнанны, что их не могли бы поколебать ссылки на критические отзывы. Однако его личность как учёного была бы освещена более разносторонне и объективно; несколько теней придали бы рельефность, яркость и правдивость образу этого выдающегося труженика науки.

Статья А. Г. Готалова-Готлиба "Ф. И. Успенский как профессор и научный руководитель" является прекрасным дополнением к работе Б. Т. Горянова. Ученик Ф. И. Успенского, автор с глубоким пиететом к памяти учителя рассказывает о своих личных отношениях к нему. Интересны страницы, где рисуется университетская обстановка 70-х годов, в которой начиналась профессорская деятельность Ф. И. Успенского, отмечены его сослуживцы по Новороссийскому университету и его ученики. Правильно и ярко подчёркнуты инициативность Ф. И. Успенского, энергия, горячая любовь к науке, организаторский талант.

После смерти Ф. И. Успенского осталось большое научное наследство, о котором и говорит статья II. С. Лебедева "Научное рукописное наследство академика Ф. И. Успенского". С большими трудностями, путём продолжительных и тщательных поисков, автору статьи удалось отыскать рукописи ненапечатанных частей "Истории Византийской империи" (вторая половина II тома и весь III том), которые в настоящее время и подготовлены к печати. Значительные рукописные материалы, хранящиеся в архиве Академии наук СССР, остаются неразобранными. Выявлен ряд статей по вопросу о значении для Европы и для Византии появления на сцене мировой истории турок и монголов.

Одной из этих статей и открывается I том "Византийского Временника": [Ф. И. Успенский] "Движение народов из Центральной Азии в Европу. I. Турки. II. Монголы". В статье с обычным для Ф. И. Успенского глубоким анализом источников соединяется чрезвычайная широта исторического кругозора. Превосходное знание общего положения европейских стран и Византии и международных отношений эпохи позволило ему с предельной ясностью показать, какое значение имело появление турок (XI в.) и за ними монголов (XII - XIII вв.) для европейских народов и Византии в частности. Выявлен интересный момент - проникновение влияния византийских государственных порядков и идей к сельджукам, глубоко внедрившимся в исконные византийские земли, и через них - к монголам. Для истории народов СССР изучаемые в статье явления имеют особую важность, представляя одну из глав этой истории. Нельзя не отметить и того, как глубоко сжился Ф. И. Успенский с историческим прошлым, над которым он работал, и с каким живым участием он относился к давно минувшим событиям. Он не только рассказывает о них: он их судит и указывает ошибки исторических Деятелей.

Дальнейшие статьи I тома непосредственно с Ф. И. Успенским не связаны.

Акад. Я. А. Манандян посвятил свою статью вопросу об авторе и времени написания трактата "Армянская география", приписываемого Моисею Хорепскому. Статья примыкает к ряду исследований того же автора и имеет целью подытожить его прежние выводы, подкрепляя их новыми соображениями. Трактат написан не Ананией Ширахваци, как думали Патканов и др., а другим липом; составлен он не в первой половине VII в. (Патканов) и не в VIII в. (Маркварт), а позднее, и автором его был Моисей Хоренский, писавший в IX веке. Эти тезисы с исчерпывающей полнотой обосновываются приводимыми в изобилии аргументами. "Армянская география" важна для исследователей не только истории Византии и Ирана, но и всего юга нашей страны с Северным Кавказом и Закавказьем, и советские учёные будут благодарны акад. Я. А. Манандяну за ознакомление их с пенными выводами его работ, часть которых написана по-армянски.

Статья Е. Э. Липшиц "Славянская община и её роль в формировании византин-

ского феодализма" представляет автореферат её исследования, появившегося в Византийском сборнике. Задуманный до выхода в свет самого исследования, автореферат, по условиям издательства, появился после Византийского сборника, что изменило его значение. Основная мысль автора в том, что Земледельческий закон сложился в период славянской иммиграции в Византию (VI-VIII вв.) и отражает нормы славянского обычного права. Доказательства очень удачно строятся по двум независимым друг от друга линиям: через анализ Земледельческого закона и через выявление наиболее характерных черт славянской колонизации. Полученные независимо друг от друга выводы совпадают, что придаёт значительную степень убедительности основному положению. При всём том мы думаем, трудно считать это положение бесспорным во всех отношениях. Сам автор ослабляет его, внося серьёзное ограничение: Земледельческий закон регламентировал не только славянскую общину, но и предшествовавшую ей общину - старую византийскую. Но в таком случае отдельные нормы Закона могли существовать до иммиграции, и как указать специфически славянские черты Закона? Далее, остаются вообще неясными отношения между старыми и новыми общинами, а тем более неясен факт возрождения первых под воздействием вторых. "Местные общины, находившиеся ещё недавно в состоянии глубокого упадка, расцвели новой жизнью в связи со славянской колонизацией VI-VIII вв." (стр. 162). Это правильное в основном утверждение хотелось бы видеть конкретизированным. Как представлять себе ближайшие причины расцвета? Как благоприятное экономическое воздействие иммигрантов на туземцев? Но в чём оно? Подражание славянским общинным порядкам? Но общины здесь существовали исстари. Они были в состоянии глубокого упадка; что же подняло их на новую высоту? О поддержке со стороны государства мы ничего не знаем, не говоря уже о том, что эта поддержка была бы бессильна вызвать "расцвет" и дала бы результаты не лучше тех, какие получились при македонской династии. Мы думаем, что вопрос нуждается в дальнейшем исследовании. Характеризуя внутреннее состояние общин, автор указывает на тяжёлые последствия круговой поруки и только в них видит причины разорения малоимущих; однако здесь могли иметь значение стихийные бедствия и неприятельские вторжения. Эпоха славянских иммиграций совпадает с тяжёлым кризисом, пережитым империей: борьба с Ираном, арабский разгром, внутренние смуты, стихийные бедствия. Это даёт автору повод, с одной стороны, повторить определение VI-VIII вв., как "тёмных веков" византийской истории, а с другой - повысить благодетельную роль славянства для византийского государства. Роль славян, оздоровивших, омолодивших и укрепивших империю, настолько значительна сама по себе, что нет нужды пытаться преувеличить её, что заметно у автора. В Византийском сборнике была помещена работа А. П. Дьяконова "Византийские димы и факции в V-VII вв." (стр. 144 - 227). К этой работе тесно примыкает статья М. В. Левченко "Венеты и прасины в Византии в V-VII вв.". Не наша задача - оценивать работу А. П. Дьяконова. Но трудно не отметить, что методологически она отвечает самым строгим требованиям. При этом тема развёртывается в широкой исторической перспективе.

Хотя автор, по его скромному заявлению, не решает проблему, а лишь ставит её, однако его исследование проливает свет на многие стороны вопроса. Кроме того работа даёт возможность наметить дальнейшие задачи исследования. Сам А. П. Дьяконов сформулировал только одну задачу - дать специальные работы о димах по эпохам и районам империи. Но к этой задаче можно присоединить и другие. Таковы вопросы об участии в социальной борьбе такого могущественного собственника, как церковь и монастыри; о русинах и левхах, так как трудно согласиться, чтобы это были только спортивные организации. Кроме того для исследователя, вновь возвращающегося к теме, было полезно использовать литературу, оставшуюся недоступной А. П. Дьяконову (Византийский сборник, стр. 145, прим. 10), и совершенно необходимо учесть соответствующие разделы в исследовании Н. В. Пигулевской "Иран на рубеже VI и VII вв."

М. В. Левченко поставил задачей своей статьи "изложение основных положений прекрасной и богатой выводами работы А. П. Дьяконова и их защиту" (стр. 167, прим. 1). Другими словами, расширение темы не предполагалось. Основная часть статьи М. В. Левченко (стр. 169 - 180, отчасти стр. 164 - 165) и представляет изложение работы А. П. Дьяконова.

Для нас не вполне понятен самый способ изложения. Разве лишь крайней сжатостью текста А. П. Дьяконова и трудностью его сокращения можно объяснить приём, способный вызвать в памяти образ византийского эпитоматора школы Багрянородного или Метафраста и сводящий дело к извлечению буквальных отрывков, включая иногда ссылки на источники и литературу.

Вполне самостоятельными являются последние страницы статьи, которые содержат убедительную защиту взглядов, высказанных М. В. Левченко в его "Истории Византии", о классовой принадлежности голубых и зелёных, и доказательство, что, вопреки общепринятому мнению, политическая роль цирковых партий не закончилась при Ираклии, оставаясь крупным политическим факторам ещё в конце VII века.

Н. В. Пигулевская поместила статью "Византийская дипломатия и торговля шёлком в V-VII вв.". Связи Византии с восточными государствами и народами за указанное время складывались в сложную сеть отношений, отражавших торговую конкуренцию, политическое соперничество, культурные взаимодействия, религиозную борьбу. Н. В. Пигулевская для уяснения этих отношений взялась проследить торговлю шёлком, которая с конца V и до начала

VII в. приобрела на Ближнем и Среднем Востоке особенно большое значение, став "одним из руководящих мотивов внешней политики Византии" (стр. 185). Статья содержит ряд глав, иногда очень небольших, но при кажущейся фрагментарности их они в целом дают широкую картину международных связей Византии - прежде всего с Персией, которая держала в руках главные торговые пути, затем с Эфиопией, арабскими княжествами всей Передней Азии, с согдами и турецким каганатом. Ценность статьи, написанной с обычным для автора знанием дела, не только в том, что она освещает важную отрасль мировой торговли, захватывая попутно и самое производство щёлка, - в ней вскрыты многие стороны культурных связей, даются интереснейшие примеры изворотливости, сложности и тонкости византийской дипломатии (стр. 201). Эта статья вписала ряд страниц в историю восточных народов, живших в современных пределах СССР, в ней отмечено расширение влияния Византии в Причерноморье и на Северном Кавказе посредством распространения христианства. Правильно вскрыт вред монополий, введённых при Юстиниане; даже монополия на шёлк-сырец, имевшая в виду снизить цены на сырьё, не достигла цели, а привела к тяжёлому кризису (стр. 193 - 194).

Мы можем отметить лишь немногие неясности в статье. Представляются не вполне выясненными поводы к тяжёлым таможенным поборам с привозимых в столицу товаров при Юстине I, когда начальник контроля сириец Аддай требовал с моряков 100% стоимости товаров вместо обычных 10 - 12%. Повидимому, мера эта имела связь с системой монополий, как средство охраны последних. Неясно различие между publicanus (telones) и теми государственными чиновниками, которые непосредственно ведали сборами пошлин и налогов: функции, указанные для них в статье, совпадают. На стр. 195 даются расчёты стоимости шёлка; их приходится признать весьма приблизительными. Автор принимает стоимость килограмма шёлка в 5157 фр., т. е., 2063 фр. за 400 гр. (фунт) и, следовательно, около 687 руб. за фунт (при франке, равном 30 коп.). Можно, исходя из этой же цены, которую брал комит царских щедрот Пётр Барсима (6 злотых за унцию крашеного шёлка), придти к другим итогам. Принимая стоимость номисмы в 15,5 фр. (Андреади), получим стоимость литры (римский фунт, т. е. 327,5 гр.) в 1116 фр. и килограмма - в 3407 фр. Стоимость номисмы считают разной 5 р. 58 к. ("Византийский Временник" V, стр. 106). Тогда литра будет стоить 401 р. 76 к., а килограмм - 1226 р. 75 к. Возможно, что надёжнее определять стоимость номисмы по содержанию в ней золота; 4,4 гр. (Hultsch), или 4,55 гр. (Васильевский), или 4,49 - 4,53 гр. (Sabattier).

Выяснению положения и роли генуэзцев в Константинополе в XIV в. посвящена статья Е. Ч. Скржинской. Торговое внедрение итальянцев в пределы Византии началось гораздо раньше Палеологов, и уже в 1082 г. венецианцы добились очень выгодного для себя соглашения с Алексеем Комниным. Нимфейский договор от 1281 г. между Михаилом Палеологом и Генуей отдавал почти всю экономику империи в руки генуэзцев, закрепляя за ними право беспошлинной торговли, передавая им ряд важных торговых станций, включая столицу, закрывая Чёрное море для всех прочих латинян. В договоре содержится пункт, который, к удивлению, согласился подписать Михаил, это отказ от хлебной монополии и от права принудительной скупки зерна и продовольствия в государственные склады в случае голода в Константинополе. Создавая себе исключительное положение в Константинополе, располагая деньгами, оружием, флотом, укреплениями, генуэзцы держались, как полновластные и надменные хозяева, возбуждая ненависть греков. Их хищническая торговая деятельность высасывала соки из слабеющего организма Византии и была одной из причин, готовивших гибель империи. Перипетии безнадёжной для греков борьбы и даются в интересной работе Е. Ч. Скржинской. Работа построена на источниках, особенно богатых для первой половины XIV в. (Пахимер, Григора, Кантакузин). Отдавая им всё своё внимание, автор иногда как будто забывает упомянуть соответствующую литературу: использованы изданные Братиану в 1929 г. Actes notaires genois de Poira et de Caffa de la fin du XIII-e siecle" и не отмечена работа того же автора "Recherches sur le commerce genois dans la Mer Noire au XIII-e siecle". Paris. 1929.

В связи со статьёй возникают оставшиеся без ответа вопросы. Упомянутый выше отказ императора от хлебной монополии и от права принудительной скупки зерна и продовольствия ставил под угрозу снабжение столицы - одну из важнейших и старинных задач правительства. Вокруг этого пункта была неизбежна борьба. Выполнялся ли он или оставался без применения, как, например, пункт об обязательстве Византии состоять в вечной войне с Венецией, который уже через четыре года потерял силу? Автор высокого мнения о дипломатическом искусстве и политической мудрости итальянцев (стр. 222). Но можно поинтересоваться, почему ни Венеция, ни Генуя не оценили надвигавшейся опасности со стороны турок и не поняли своевременно, что для них самих гораздо выгоднее поддержать слабую Византию, чем отдать её, а с нею и свои торговые интересы на Востоке в руки турок? Наличие жестокой конкуренции между Генуей и Венецией не раз отмечено автором. Почему же византийская дипломатия не попыталась использовать её, чтобы сколько-нибудь упрочить положение и отсрочить надвигавшуюся катастрофу?

Если перевод scalae через "лестницы" для данного места Анны Комнины неудовлетворителен, то понимание этого слова как "пристани со складами и площадками для товаров" (стр. 218) уже является не переводом, а толкованием; последнее следует даже расширить в том смысле, что здесь производились и крупные торговые сделки, так что существовал особый налог - scaliaticon.

Большое количество текстуальных выдержек из греческих источников вводит читателя в атмосферу тогдашних деловых и культурных отношений, но иногда в этих греческих выражениях нет ничего характерного, что следовало бы подчеркнуть цитатой (стр. 218, 229).

Посмертная статья М. А. Шангина "Письма Арефы - новый источник о политических событиях в Византии 931 - 934 гг.", примыкающая к публикациям в Византийском сборнике, даёт два неизданных памятника X в. - письмо Арефы к Григорию Ефесскому и его же Апологетик по рукописи Московского исторического музея, N 315. Письмо содержит спор о порядке голосования при выборе патриарха: адресат стоял за участие народа в голосовании, автор письма - против такого участия. Более важен Апологетик, который даёт материалы о событиях в Пелопоннесе в 934 - 935 гг., рисует характерные черты византийского общества, его судебные нравы, объясняет распри духовенства, дополняет биографию Арефы. К тексту публикуемых документов даны вводные статьи, перевод и комментарий. Оставляя в стороне оценку качества публикации, сделаем небольшие замечания к переводу. Мы считаем мало оправданным оставление в тексте без перевода некоторых терминологических слов: плястография, охлодулия (незарегистрированное слово), охлодульный, апокалюптарии, - притом в этатическом произношении, для Византии X в. мало пригодном; для их понимания читатель будет вынужден обратиться к комментариям или вводной статье. Встречаются досадные недоразумения. Во второй строке Апологетика читаем: "Бог-отец говорит, что это случилось с ним". Этот "бог-отец" есть не кто иной, как "богоотец", т. е. мнимый предок Христа, царь Давид, выдержка из которого непосредственно затем и приводится (псалом 38, стих 3). Вероятно, здесь имеет место домысел корректора (корректура издания вообще должна быть решительно улучшена), а не недосмотр автора. Невнимательной корректурой, конечно, объясняется и такая странная фраза в письме к Григорию: "Ты не подумал о священном ученике Петре". Справка с подлинником восстанавливает правильное чтение: "о священно-мученике Петре". Не всегда хорош буквальный перевод, и слово "примазать" в заглавии Апологетика режет ухо. Встречаются в переводе неясные места; иногда они производят впечатление черновых, необработанных набросков, для понимания которых приходится обращаться к подлиннику и по поводу которых невольно приходит мысль, что посмертные издания требуют особой осторожности и тщательности¹ . Комментарии М. А. Шангина разносторонни, осведомлены и часто глубоки.

В своём небольшом сообщении "Первая гомилия Григория Паламы как источник к истории восстания зилотов" Б. Т. Горянов обращает внимание исследователей на первую беседу Паламы, отмечая её значение как исторического источника. Автору удалось найти новую редакцию гомилии (рукопись 69 Государственного московского Исторического музея). С большой эрудицией палеографа он отнёс рукопись к третьей четверти XIV в., отметил ряд разночтений и привёл в подлиннике с переводом два отрывка из гомилии, относящиеся к восстанию. Отрывки интересны как характеристика партийных позиций Паламы, - он сторонник императора и противник восстания, - и его социальной идеологии.

В заметке М. Я. Сюзюмова "О запрете накопления наличных денег в Византии" дан комментарий к Книге эпарха (IX,5; X,4) в том смысле, что здесь идёт речь не о принудительном хранении капиталов в банках, а о требовании сдавать мелкую разменную монету менялам-трапезитам, чтобы размен денег являлся функцией одних трапезитов.

Заключительный отдел I тома "Византийского временника" посвящен не критике и библиографии, как следовало ожидать и даже требовать, а только библиографии византиноведения. Отдел библиографии ведёт Фундаментальная библиотека Общественных наук АН СССР, о планах работы которой говорит краткое вступление К. Р. Симона. В результате ещё далеко не оконченных трудов библиотеки в I томе помещены три работы: Каптерев С. Н. "Bibliographia Uspenskiana"; Елеонская Е. "Библиография по истории Византии". Книги на иностранных языках (1928 - 1941); Бергер А. "Новая серия журнала "Byzantion", обзор статей и рецензий, помещённых в XV и XVI томах журнала, вышедших в США.

С. Н. Каптеревым составлена достаточно полная и точная, чрезвычайно полезная библиография работ Ф. И. Успенского; указаны критические статьи и рецензии на них. Список иностранных книг, составленный Е. Н. Елеонской, имеет недостатки, отмеченные и отчасти объяснённые самим автором. Можно сожалеть об отсутствии аннотаций хотя бы к наиболее важным монографическим работам, внесённым в этот список. Что касается узко специальных отделов церковной литературы (например литургики), то они заслуживают гораздо меньшего внимания, чем им уделено. При всём этом список будет полезен для византиноведов.

Автор обзора журнала "Byzantion" А. К. Бергер констатирует значительные достоинства в содержании журнала: "широкий подход к изучению Византии в её исторических связях со всеми культурными народами Старого Света", в частности с древнею Русью и народами СССР, "свежую и интересную трактовку ряда основных проблем внутренней истории Византии". Но критику научных позиций авторов журнала А. Бергер отклоняет от себя и тем самым усугубляет общую ошибку редакции "Византийского Временника", отказавшейся от

¹ В начальных строках Апологетика читаем: "Что за необходимость противопоставить негодяям нашу пристойность, обольщая душу, разбавляя, как в харчевне, вино беспорочности водой злодейства? Но чтобы не дать основания, что мы уличены безгласием по признанию за собой того, что наклеветали на нас, мы выскажем строгое и простое и согласное с нашим характером" (стр. 254).

задачи критики и разоблачения буржуазных теорий в византиноведении. Нельзя требовать, чтобы в обзоре, преследующем узкие цели, были даны критические замечания на все статьи, но в отдельных случаях это было совершенно необходимо. Приходится отметить, что редакция сама вынуждена была вмешаться в аннотацию статьи г-жи да Коста Луилле и напомнить о критическом разборе сё построений, сделанном Е. Э. Липшиц (стр. 354, прим.). Заслуживало разбора мнение Хараниса, что "византийцы рассматривали власть патриарха как основной столп конституции" государства (стр. 347). К статье Вернадского можно было дать справку, что его важная ссылка на показание Христиана Друтмара о времени крещения Болгарии и как вывод о дате обращения хазар в иудейство заимствована у Маркварта (стр. 348). Едва ли можно было ограничиться простым изложением рассказа Хараниса о социальной борьбе в Византии в XIV в. и не высказать своего отношения к освещению восстания зилотов (стр. 352). Соглашается ли, наконец, автор обзора с мнением, что в Византии существовало "непериодическое представительное собрание, созывавшееся императором для решения важных вопросов, причём в этих собраниях были широко представлены трудовые массы"?

Можно сказать, что отдел библиографии понял и выполнил задачу, поставленную редакцией "Византийского Временника" по отношению к иностранной литературе буквально: знакомить с нею читателя, но не критиковать её с позиций марксизма-ленинизма.

Подведём некоторые итоги.

Содержание I тома "Византийского Временника" разнообразно: даёт статьи, исследования, новые тексты, библиографию, хронику. Отдельные статьи тома вносят ценный вклад в науку. Если некоторые авторы дают уже ранее опубликованный материал, то это не снижает научный уровень сборника.

"Византийский Временник" заявляет о связи советского византиноведения со славными традициями прежней русской византиноведческой науки. Однако при этом недостаточно подчёркиваются принципиальные идеологические грани между старым византиноведением, а тем более зарубежным - буржуазным византиноведением, и новым, советским.

О том, что отдел библиографии страдает отсутствием критического отношения к идеологическим позициям и научным теориям буржуазных учёных, сказало выше. Нам кажется, что для "Византийского Временника" нужно пожелать большей зоркости, классового чутья и боевого духа.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Ф. РОССЕЙКИН:

Комментарии: