Политические интерпретации славянской общности уже получили освещение в советской историографии (работы А. И. Бортникова, В. К. Волкова, И. С. Достян, В. А. Дьякова, И, И. Лещиловской, ссылки на которые приводятся ниже), этнические же представления крупных деятелей ряда национальных движений привлекали внимание исследователей в меньшей степени. Задача данной статьи - показать содержание представлений о славянской этноязыковой общности и идей славянской общности и солидарности в первой половине XIX в. в рамках Австрийской империи. Именно тогда в национальном пробуждении (возрождении) ее народов исключительное место занимали проблемы формирования национального сознания, культуры и идеологии национального движения. Позднее при всем значении этих проблем на первый план выдвинулись идеи и программы непосредственно политического характера - процесс, получивший, впрочем, развитие уже перед революцией 1848 - 1849 годов.

В конце XVIII - первой половине XIX в. в "австрийском" регионе в обстановке кризиса феодального строя и национального угнетения шел интенсивный процесс образования ряда славянских и неславянских наций и стали актуальными вопросы о путях борьбы за лучшие условия их развития. Сложилась относительно многочисленная славянская интеллигенция, на поприще науки, в особенности филологии, были достигнуты значительные успехи, и в обстановке борьбы с ассимиляторскими устремлениями правящих кругов монархии Габсбургов быстро формировались идейные принципы национальных движений, использовавших факт славянской общности в освободительных целях.

Славянские народы близки друг другу территориально, в языковом и в значительной мере в культурном отношении; в далеком прошлом языковое сходство было еще более близким. Сознание факта этнической общности было присуще культурным кругам славянских стран уже в древности¹ . В средние века правящие круги и церковь нередко пытались использовать славянское этноязыковое родство в своих целях² . Таким образом, осознание славянской этнической общности издавна имело определенное общественное значение. Оно существенно возросло в эпоху формирования буржуазного общества - процесса, который особенно интенсивно проходил в чешских землях. Крепнущие экономиче-

¹ В. Д. Королюк. К вопросу о славянском самосознании в Киевской Руси и у западных славян в X - XII вв. "VI Международный съезд славистов (Прага, 1968г.). Доклады советской делегации". М. 1968.

² См. А. С. Мыльников. Эпоха Просвещения в чешских землях. Идеология, национальное самосознание, культура. М. 1977; F. Wollman. Slovanstvi v jazykove literarnim obrozeni u Slovanu. Brno. 1938; F. Heil. Humanisticke nazory o puvodu a vztazich mezi slovanskymi narody. "Otazky dejin stredni a vychodni Evropy". Brno. 1975.

стр. 61

ские связи между странами этого региона и подъем культурного уровня населения приводили к распространению сознания славянской этнической общности, или "славянского самосознания" (прежде всего сознания принадлежности к славянству), в народных массах. Ведущим процессом в этой сфере тогда была трансформация самосознания феодальной народности, самосознания патриархального, местного и сословного в национальное. Вместе с этим шло распространение сведений о родственных славянских народах и представлений об их этнической общности³ .

Формировавшаяся интеллигенция, которая во все большей мере выражала устремления растущей национальной буржуазии, использовала факт славянской этнической общности в интересах данного национального движения в соответствии с общими идеологическими построениями его ведущих сил. Так, в условиях национального и социального угнетения со стороны австро-немецкого и венгерского господствующих классов и переработки идейных влияний европейского Просвещения, а также национальных движений в Германии и Италии в славянской среде Габсбургской монархии формировались концепции славянской общности, или единства, а также славянской взаимности (солидарности, взаимопомощи).

Для большинства славянских национальных движений особо веским доводом в пользу способности их народов добиться освобождения была история России: быстрое возрастание ее мощи, политического и культурного влияния в Европе в эпоху от Петра I и главным образом "гроза двенадцатого года". Вслед за разгромом русским народом полчищ Наполеона большое воздействие на формирование представлений о славянской общности и солидарности оказали события на Балканах: помощь России сербским повстанцам, вступление ее войск в Болгарию в 1829 г., закрепление русской дипломатией автономных прав Сербии в Адрианопольском мирном договоре с Портой в 1829 году. Все это способствовало ориентации национально-освободительных движений славянских народов на поддержку со стороны великой славянской страны на Востоке.

Концепции славянской общности и солидарности в то время преимущественно являлись элементом формировавшейся буржуазной идеологии, хотя их развивали в своих целях как феодально-дворянские, так и революционно- демократические круги. Вообще любые идеи славянской общности и сплочения не являлись самостоятельной системой и должны рассматриваться в единстве с социальными устремлениями и общими идеологическими построениями разных классов. Повышенное внимание к славянству, славянской общности (родству), формирование идей славянской солидарности в конце XVIII - первой половине XIX в. было, таким образом, связано с развитием социальной структуры буржуазного общества, складыванием наций, зарождением национальных движений. Объективным и во все большей степени субъективным предназначением теорий, являвшихся следствием указанного процесса, было служить в качестве средства обоснования национальных интересов, а у ряда славянских народов - для самоутверждения в качестве самобытных наций Европы, для борьбы за равноправие и суверенитет. С особой остротой эти проблемы вставали перед народами с "неполной" социальной структурой (здесь имеется в виду отсутствие у них феодального класса), угнетенными в национальном отношении и не имевшими в

³ Понятия "этническое (в частности национальное) самосознание" и "национальное сознание" применяются в соответствии с предложениями, выдвинутыми в книгах: М. И. Куличенко. Марксистско-ленинское учение по национальному вопросу и современность. М. 1972; Ю. В. Бромлей. Этнос и этнография. М. 1973; см. также В. И. Козлов. Проблема этнического самосознания и ее место в теории этноса. "Советская этнография", 1974, N 2.

стр. 62

большинстве случаев особых национально-правовых институтов. Самый факт принадлежности данной зарождавшейся нации к славянской этноязыковой общности оказывал вдохновляющее воздействие на "будителей" - идеологов и участников национальных движений.

Необходимость организации просвещения на родном языке побуждала многих славянских авторов в Астрийской империи в конце XVIII - начале XIX в. писать не о чешской, словацкой или хорватской литературе, а о "славянской", даже о славянском языке, хотя обычно при этом в каждом случае имелся в виду "свой" язык; более того, иногда понятия "чех", "словак" и другие сознательно подменялись понятием "славянин", и все это с целью указать на принадлежность к славянской общности. Образованные представители малых народов мечтали внести вклад в общественную жизнь Европы и человечества вместе с родственными народами. Совместное обучение славянской молодежи в Вене, Пеште, Братиславе, Граце, участие в студенческих обществах, иные формы контактов - от торговли до обмена книгами, сходство многих задач национального возрождения - все это способствовало распространению представлений и идей славянской общности и солидарности, которые нашли выражение в литературе ("Дочь Славы" Я. Коллара, 1824 г.) и науке⁴ .

Сознание этнического родства (общности) славян отвечало интересам национальных движений, именно поэтому оно получило распространение и стало основой различных идейных построений. Что касается попыток превращения этих представлений в доктрины национального единства всех или группы славянских народов (например, южных славян или чехов и словаков), то их несоответствие объективному историческому процессу становилось очевидным по мере формирования наций. Число сторонников теории единого славянского народа и языка ввиду явного несоответствия ее реальной жизни в первой половине XIX в. оставалось незначительным. Доктрины же национального единства некоторых народов (доктрины регионального масштаба), на раннем этапе складывания наций временами имевшие определенные основания в этническом самосознании и прогрессивные последствия (стимулируя национальные движения), по мере развития все больше становились выражением политического расчета, экспансионистских интересов буржуазии отдельных зарождавшихся наций, а в некоторых случаях (особенно у словаков) были следствием крайне трудных условий национального движения.

Для понимания рассматриваемой проблемы первостепенное значение имеет формирование в первой половине XIX в. сознания этнической принадлежности у ведущих общественных деятелей того или иного народа. Особенно интересны в этом отношении взгляды чешских и словацких национальных лидеров, так как в силу условий складывания этих наций (наличие на территории, где они проживали, многочисленных представителей господствующей или привилегированной нации, инонациональный состав имущих слоев или даже большинства населения ряда городов, развитые процессы ассимиляции и др.) идеи славянской общности и солидарности здесь занимали особое место. У южных славян их роль была скромнее, хотя этническое родство славян и здесь ясно осознавалось⁵ .

⁴ M. Pisut. Die Slowaken und die Idee der slawischen Wechselseitigkeit in den zwanziger und dreissiger Jahren des 19. Jahrhumlerts. "L'udovit Stur und die slawische Wechselseitigkeit". Bratislava. 1969.

⁵ См., например, J. Sidak. Gab es bei den Sudslawen eine Wendung zur eigenen Nationalitat? "L'udovit Stur und die slawische Wechselseitigkeit", S. 253 - 254. Деятельность В. Караджича в первой четверти XIX в. свидетельствует о высоком уровне национального самосознания у передовых представителей сербской интеллигенции. Этот вывод подтверждает организация Сербской матицы в 1826 г. - первого учреж-

стр. 63

Представления о славянской общности были восприняты национальными деятелями от гуманистической традиции славянских авторов XVII - XVIII вв. - М. Орбини, Б. Бальбина, Ю. Крижанича, П. Риттера, М. Бела и др. В чешском обществе эти представления углубляются и распространяются вместе с созреванием чешского национального самосознания, становясь его элементом. "Именно проблема союзника составляла ядро сложной проблематики чешского славизма нового времени... и вместе с тем она... освещает ту исключительную роль, которую имели в чешских землях представления о родстве и сотрудничестве славян... Славизм... усиливал осознание исторического и современного бытия чешского народа и его веру в будущее"⁶ .

Идеи славянской общности у чешских ученых получали все большее развитие особенно с 70-х годов XVIII в., именно в связи с усилением интереса к чешскому языку. Подчеркивание принадлежности чешского "наречия" к "славянскому языку" служило делу "защиты языка". Для Я. Неедлы в конце XVIII в. было весьма существенно, что "народ славянский - наибольшее племя всего человечества" по численности, по "славе, учености и патриотизму", ибо все это было доводом в пользу чешского языка. В выступлении крупнейшего чешского слависта И. Добровского (1791 г.) эта тенденция получила еще более ясное выражение. В качестве аргумента в поддержку национальных требований он подчеркивал принадлежность чехов к славянам, которые "в лице русской ветви... господствуют от Черного моря до Ледовитого океана... совершают открытия в океане между Азией и Америкой"⁷ . При этом, изучая родной язык, чешские ученые определенно указывали его национальную принадлежность - "богемский язык" (Ян Ганке, 1782 г., Добровский, 1792 и 1809гг.).

Новый этап в развитии идей славянской общности в чешской среде связан с деятельностью и. Юнгмана и его последователей. Юнгман считал, что русский язык может стать общеславянским, но не отрицал и той возможности, что в этом качестве - в пределах Австрийской империи - выступят чешский и польский языки в их синтезе⁸ . Тогда же распространялись проекты создания общеславянского алфавита на основе латинского и кириллического. Походы русских войск через славянские земли в конце XVIII - начале XIX в. питали надежды на помощь России. Но позднее, в условиях Священного союза, эти надежды могли быть лишь психологическим подспорьем для деятелей национальных движений, а русофильство интеллигенции практически ограничивалось рамками, дозволенными Священным союзом. Лояльность Габсбургам господствовала, во всяком случае, формально. На Россию смотрели как на страну, где быстро развивалась культура великого славянского народа. Но никакие критические мысли социально-политического содержания о сущности самодержавия не высказывались⁹ .

дения такого рода у славянских народов Австрийской империи. Уже в первом выпуске "Сербской летописи" создатели его, сознавая свою национальную самобытность, вместе с тем указывали на близкое родство славянских народов и с большим уважением перечисляли имена выдающихся представителей русской культуры, упомянув и молодого Пушкина ("Сербские летописи, перва частица". Будим. 1824 (фактически - 1825. - В. Ф.). Понимание того, что словенцы являются особым славянским народом, было присуще уже А. Линхарту и Б. Кумердею в конце XVIII века.

⁶ M. Kudelka. Povaha ceskeho slovanstvi v obdobi narodniho obrozeni. "Slovanstvi v narodnim zivote Cechu a Slovaku". Praha. 1968, s. 89, 90.

⁷ "Listy filologicke" (Praha), 1918, N 3, s. 9.

⁸ А. С. Мыльников. Иозеф Юнгман и русская культура. "Slovanske spisovne jazyky v dobe obrozeni". Praha. 1974.

⁹ О русофильстве юнгмановцев см.: J. Koci. Der Austroslawismus und seine Rolle in der tschechischen Politik. "L'udovit Stur und die slawische Wechselseitigkeit", S. 93 - 94.

стр. 64

В 1826 г. П. -Й. Шафарик в "Истории славянского языка и литературы всех наречий"¹⁰ скептически отнесся к возможности создания общеславянского языка, а позднее прямо выступил против "искусственного, неорганического смешения" разных наречий¹¹ . С 20-х годов XIX в. наряду со все большей концентрацией внимания чешских лингвистов на исследованиях родного языка и все более последовательным выдвижением национальных задач развертывалась деятельность, свидетельствовавшая об интересе к культуре братских народов, в частности издавались сборники народных славянских песен (Д. Челаковский, 1822, 1825, 1827, 1829 гг.). Юнгман, мечтавший об общеславянском языке, назвал, однако, "золотой книжкой" сочинение Коллара о славянской литературной взаимности (1836 г.), в котором автор исходил из наличия четырех славянских народов и языков и проповедовал их сближение.

Представления о славянской общности у словаков созревали также по мере зарождения и формирования у деятелей словацкой культуры сознания общности собственных национальных интересов, то есть в связи и взаимопроникновении национального и общеславянского. Необходимость опоры на другие славянские народы, прежде всего использования их культурных богатств, здесь в большей степени, чем у других народов, стимулировала распространение сознания принадлежности к славянству, а также общеславянские интересы и тенденции. Уже у Ю. Папанека (1730 г.), писавшего историю "славянского народа" (точнее - рода, лат. - gens), представление о нем соединяется с задачей доказать автохтонность "славянского племени, искони живущего на север от Дуная", то есть словаков, хотя этнонима "словаки" автор еще не использует. Я. Грдличка (1785 г.) из "славянского народа" выделял "нашу милую славянскую нацию" (или "племя", если учесть, что тогда понятие "нация" во многом определялось латинским "natio"), обитающую в "дистриктах Нитра, Бистрица, Кошице".

Ясно, что "славянский род", придунайское "племя", как и славянская "нация" (то есть словаки) Грдлички, отличаются как от древних, так и от современных понятий, по-латыни звучащих одинаково; такую особенность тогдашней терминологии, не совпадающей с современной научной, следует иметь в виду во избежание ошибочных заключений. У Папанека и Грдлички уже есть понятие о словацком народе, хотя и обозначаемое неадекватно, что естественно для эпохи, когда нации лишь зарождались. Ю. Фандли (1793 г.), давая обзор истории "славянского рода" (gens), фактически также писал о словаках, защищая их от мадьяризации и отстаивая кодифицированный А, Бернолаком (1787 г.) словацкий литературный язык и его преподавание в школе. Сочинения Бернолака о языке "славян" имели в виду словацкий язык, словарь которого он подготовил в 1796 г. (издан в 1825 - 1827 гг.). Бернолак указывал, что для развития "славянского языка" много сделали чехи, русские, поляки и хорваты, и как словацкий патриот высказывал сожаление по поводу того, что словаки в этом отношении отстали. Несомненно понимание Бернолаком того факта, что чехи, русские и т. д. развивали свои ("племенные") языки¹² , тем более что он считал словацкий язык самостоятельным "наречием" славянского языка. В таком способе вы-

¹⁰ P. -J. Safarik. Geschichte der slawischen Sprache und LHeratur nach alien Mundarten. Budin. 1826.

¹¹ См. "Slovanstvi v narodnim zivote Cechu a Slovaku", s. 117.

¹² Славянским авторам конца XVIII в. была хорошо известна грамматика русского языка М. В. Ломоносова (см. А. С. Мыльников Ломоносов и чешская культура XVIII в. "Ost-West Begegnung in Osterreich". Wien - Koln - Graz. 1976). Бернолак сожалел о том, что панионские славяне мало сделали для культивирования свойственного им славянского языка (Л. Н. Смирнов. Вопрос о словацком литературном языке на разных этапах национального возрождения. "Формирование национальных культур в странах Центральной и Юго- Восточной Европы". М. 1977, стр. 195).

стр. 65

ражения сказалось понимание родства славянских народов и стремление защитить словацкие интересы.

Слабость национальных позиций словаков и длительная традиция использования старочешского литературного языка способствовали формированию в Словакии так называемого чехословацкого течения, в чем выразилось стремление словацких патриотов опереться в своей борьбе на братский народ (Ю. Палкович, Б. Таблиц и др., наконец, Коллар и Шафарик). Но и при этом представления о чехословацком единении у чешских и словацких деятелей нередко были различными. Если Юнгман полагал, что хотя "словаки (да и мораване) не называют себя чехами, по языку они относятся к чешскому племени", то словак-протестант Ю. Рибай, его последователь, считал словацкий язык самостоятельным "наречием" (славянского языка), признавая при этом чешский язык литературным и церковным языком словаков (1789 г). Ближайший предшественник Коллара в деле пропаганды чешско-словацкого этнического единства Таблиц писал, что словаки (угорские славяне) с чехами и мораванами всегда считали себя "одним и тем же народом" (1806г.)¹³ .

Первая четверть XIX в. - время формирования научного славяноведения. Наука способствовала дальнейшему углублению (уточнению) и распространению представлений о славянской общности. В трудах Добровского, Е. Копитара, Шафарика, А. Х. Востокова и других было показано языковое родство славянских народов и наличие в среде славян более близких друг другу групп языков. Уже к 30-м годам XIX в. ученые, а вслед за ними идеологи славянских национальных движений значительно лучше, чем ранее, понимали этническую структуру славянства.

В то же время интенсивно развивался процесс создания основ буржуазно- национальной идеологии, который был следствием социально-экономических сдвигов (в особенности в 20 - 40-х годах XIX в.) и шел неравномерно (особенно быстро у чехов, у хорватов он ускорялся ввиду наличия территориальной автономии, а у сербов - церковно-культурной автономии и т. д. Изображение немецкой печатью славянских ученых и публицистов глашатаями панславизма (идеи единой славянской нации) было следствием либо неадекватной, неоформившейся этнографической и филологической терминологии, применявшейся в первой половине XIX в.¹⁴ , либо далеких от науки помыслов противников национального возрождения славянских народов. Термин "пангерманизм", возникший в условиях складывания немецкой нации, и термин "панславизм", нередко применявшийся славянскими (хотя и не только) авторами для обозначения межславянских языковых, культурных и научных проблем, существовали рядом, и это породило немало недоразумений. Отождествление смысла обоих терминов немецкими и некоторыми славянскими авторами того времени было ошибочным. На недоразумения, вызываемые колларовской параллелью "славяне-немцы", указывал уже современник Коллара Й. -М. Тун, отстаивавший правильность сопоставления "славяне - германцы"¹⁵ (то есть германо-язычные народы) (1845г.).

¹³ Приведенные данные о словацких авторах см.: J. Tibensky. Slovanstvi a pocatky slovenskeho narodniho obrozeni. "Slovanstvi v narodnim zivote Cechu a Slovaku", s. 101 - 109; Л. Н. Смирнов. Указ. соч.

¹⁴ Шафарик в "Славянской этнографии" (1842 г.) показал родство между славянскими народами, а также многонациональный состав славянства, тогда как терминология его во многом осталась прежней ("народ" в действительности означал группу народов и т. д.) (P. -J. Safarik. Slovansky narodopis. Praha. 1955; см. также: В. К. Волков. К вопросу о происхождении терминов "пангерманизм" и "панславизм". "Славяно-германские культурные связи и отношения". М. 1969).

¹⁵ F. Wollman. Slavismy a antislavismy za jara narodu. Praha. 1968, s. 61, 73 - 75.

стр. 66

В отмеченных выше условиях выдвигавшиеся отдельными филологами как в Австрии, так и в России идеи создания единого славянского литературного языка (Юнгман, С. Линде, Я. Геркель, М. Маяр¹⁶ ) не могли получить широкого сочувствия. Но в ряде проектов наиболее "подходящей" основой общего языка признавался язык своего народа.

Для понимания существа представлений о славянской общности в 30 - 40-е годы XIX в. полезно обратить внимание на различие между тогдашней и современной этнографической и филологической терминологией. Шафарик разделил все человечество на "расы" (чешек. - plemeno). Индоевропейская "раса", по его мнению, состояла из этнических "семей" (чешек. - celed), в том числе кельто-германской и виндской; "семьи", в свою очередь, - из "племен" (чешек. - kmen). В виндскую "семью" входили "племена" литовское и славянское. "Племена" подразделялись на "народы".

В "Славянской этнографии" Шафарик, в сущности, разделил "славянский язык" на шесть языков ("речь"), которым соответствовали шесть славянских народов. Это языки - русский, болгарский, иллирский, польский, чешский и сербо- лужицкий¹⁷ . В "Обзоре народов славянского племени" ("по наречиям и государствам") ученый указывал на этническую самобытность болгар, на самобытность и языковую общность украинцев России и Австрии (что для того времени было научным достижением)¹⁸ , на самобытность сербов, хорватов и словенцев (в составе "иллирского народа")¹⁹ , наконец, словаков (в составе "чешского народа" наряду с чехо-мораванами). Правда, как и в 20-е годы XIX в., Шафарик, не отрицая этнической самобытности словаков, продолжал скептически относиться к возможности создания словацкого литературного языка на основе народной речи. Если в "Истории славянского языка и литературы" (1826 г.) он указал на самостоятельность словацкого "наречия", то в "Славянской этнографии" он ввел его в состав чехословацкой языковой общности. Сознавая, что чешский язык не может удовлетворить потребности развития словацкой литературы, он даже в 1846 г. полагал, что литература словаков должна создаваться на базе чешской грамматики путем обогащения чешского языка словакизмами²⁰ .

Взгляды знаменитого ученого на структуру славянства в целом (при неточностях, связанных с тем, что языку придавалось абсолютное значение в этническом процессе) имели реалистический характер²¹ . Терминология Шафарика не могла адекватно отразить процесс консолидации славянских наций, тогда еще в некоторых случаях не вполне определившийся. Но главное в том, что ученый, насчитав 11 славянских "наречий", показал многоязыковую структуру славянства и вместе с тем

¹⁶ I. V. Curkina. Matija Majar-Zilski. Ljubljana. 1974, s. 37 - 48.

¹⁷ P. -J. Safarik. Slovansky narodopis, s. 17, 146 - 148.

¹⁸ Великороссов, украинцев и белорусов Шафарик включал в "русский народ", что соответствует научному понятию "восточные славяне".

¹⁹ Когда благодаря успехам Ф. Прешерна и его кружка Шафарик убедился в наличии словенского литературного языка, то в 1841 г. указал на три "поднаречия" - сербское, хорватское и словенское - в составе "иллирского наречия". Однако хорватским "наречием" он ошибочно считал лишь кайкавское и чакавское (а штокавское - вслед за Копитаром и Караджичем - сербским). Правда, при этом Шафарик отмечал, что этноним "хорват" распространен также вне пределов кайкавщины (P. -J. Safarik. Slovansky narodopis, s. 69).

²⁰ См. А. С. Мыльников. Павел Шафарик - выдающийся ученый- славист. М. 1963, стр. 15, 31.

²¹ Шафарик - прежде всего ученый, уточнявший свои выводы (хотя, конечно, не свободный от общественной среды, его окружавшей), Коллар - романтик, публицист. Соответственно следует относиться к его построениям, имевшим тенденциозный характер (см. ниже). О критическом отношении Шафарика к выводам Коллара см.: А. С. Мыльников. Павел Шафарик - выдающийся ученый-славист, стр. 41.

стр. 67

подлинное языковое родство между славянами²² . Он глубоко понимал значение межславянских контактов, в частности в научной области, для развития каждого народа и сам внес выдающийся вклад в это сотрудничество.

Следовательно, применение национальными деятелями 30 - 40-х годов XIX в. того или иного термина (племя, народ, а также немецких: Volk, Nation) для обозначения нескольких этнических общностей или даже всего славянства не свидетельствует о полном непонимании ими этнической структуры славянства, хотя, конечно, незавершенность процесса формирования наций не только давала возможность для построений в интересах той или иной идеологической концепции, но и в действительности порождала подчас нечеткость представлений. Эта нечеткость этнического самосознания исчезала по мере общественного развития славянских народов. Разумеется, дать ответ на вопрос, в какой степени речь идет об отражении в сознании определенной ступени формирования наций, а в какой - о преднамеренных идейно-политических концепциях, возможно далеко не во всех случаях.

Характерен в этом смысле пример Коллара, проявлявшего колебания при определении своего взгляда на структуру славянства. Так, свое сочинение он сначала назвал "О литературной взаимности между славянскими племенами и наречиями" (чешское издание, 1836 г.), затем - "О литературной взаимности славян" (1837 г.) (обложка немецкого издания) и, наконец, - "О литературной взаимности между различными племенами и наречиями славянской нации" (титульный лист того же издания)²³ . О содержании, которое Коллар вкладывал в понятие "нация", свидетельствует то, что все германоязычные народы Европы он провозглашал единой нацией. Немцы еще более раздроблены, чем славяне, писал Коллар, доказывая свою правоту: они населяют 38 государств Германии, "не считая Дании, Швеции, Голландии, Бельгии, Эльзаса, Бургундии, Швейцарии, Трансильвании и Спиша"²⁴ (Спиш - округ на севере тогдашнего Венгерского королевства, то есть в Словакии. - В. Ф.). По-видимому, стремление Коллара показать многочисленность славян, мечты об их сплочении - вместе с пониманием, что славянство не составляет единой нации - побудили его столь "вольно" обращаться с проблемой немецкой нации, включая в ее состав ряд немецких стран. Поэтому Коллар не останавливался даже перед утверждением, что славяне - единый народ, как турки или французы, но при этом он, противореча себе, писал "многоплеменный народ", то есть "нация" с четырьмя развитыми литературными языками (русским, польским, чешским и иллирийским, то есть южнославянским). При этом Коллар был убежден в том, что ни одно "племя" от своей литературы и языка не откажется²⁵ .

Ясно, что Коллар не вкладывал в понятие "славянская нация" того содержания, которое присуще не только современному научному терми-

²² Следует указать также на то, что в первой половине XIX в. в чешском и словацком языках понятие "наречие (nareci) приближалось к понятию "язык" (jazyk) и в сущности стало тождественным с ним. Когда Л. Штур писал о словацком "наречии" и необходимости "писать на нем" (1846 г.), он имел в виду литературный язык словацкого народа.

²³ "Ueber die literarische Wechselseitigkeit zwischen den verschiedenen Stammen und Mundarten der slawischen Nation", von J. Kollar. Pesth. 1837. (Понятие славянского народа применялось Колларом и раньше; см.: J. Kollar. Rozpravy o jmenach, pocatkoch i starozitnostech narodu slavskeho a jeho kmenu. Budin. 1830; "Dobre vlastnosti narodu slovariskeho" (1822). In: J. Kollar. Rozpravy o slovanske vzajemnosti. Praha. 1929).

²⁴ J. Kollar. Rozpravy o slovanske vzajemnosti, s. 41.

²⁵ Ibid., s. 33, 37. Коллар выступил против идеи единого славянского языка, понимая ее фантастичность.

стр. 68

ну, то и тогдашнему²⁶ . Во время формирования наций - процесса, который и вызвал расцвет идей славянской общности, - иначе быть не могло. Тем не менее Коллар и ряд других авторов наделяли славянство в целом духовной общностью, качествами, которые в какой-то степени присущи нации²⁷ . Известно, что Коллар вслед за И. -Г. Гердером определял нацию как общность языка, духа и нравов. Эти качества приписывались им и его сторонниками одновременно разным ступеням этнической иерархии ("племенам" - народам и "славянскому народу")²⁸ . Их этническое самосознание было раздвоенным и даже "многоэтажным". Четкой этнической теории, имеющей объективные основания, защитники подобного взгляда построить не могли. Их теории были глубоко противоречивы. Но, выступая за сплочение славян, разные авторы, и в их числе Коллар, решались отрицать закономерность формирования самосознания и литературных языков лишь некоторых народов, у которых эти процессы в первой половине XIX в. еще казались слабыми²⁹ .

Мысль Коллара о целесообразности развития лишь четырех литературных языков уже с момента опубликования его трактата о литературной взаимности не могла не вызвать возражений со стороны представителей ряда народов (лидеры словацкого движения не поддержали ее). Вспомним, что Копитар научно показал языковую общность и самобытность словенцев в начале XIX в., а Прешери создал в 30-е годы того же века образцы художественного творчества на словенском языке; тогда же в Галиции была написана "Русалка днестровая" на украинском языке; у словаков давно действовала школа Бернолака, исходившая из принципа национальной самобытности словаков, и уже с середины 30-х годов XIX в. развернулась деятельность так называемого штуровского поколения.

Сознание принадлежности к славянству и развитые на его основе идеи славянской общности в той или иной форме являлись стимулом для деятельности в сфере языка и культуры своего народа (то есть способствовали национальной интеграции) и содействовали обогащению национальных культур путем знакомства с достижениями братских народов, укреплению сотрудничества между освободительными движениями, обмену опытом организации культурных очагов и т. п. В этом - существо прогрессивного воздействия идей славянской общности на заре национального развития народов, общественная жизнь которых, культура и язык находились в упадке. В том случае, когда национальное развитие протекало в особенно трудных условиях, идеи славянской общности и сплочения имели значительный положительный эффект и действовали более длительное время. Так, для словаков они являлись инте-

²⁶ Если в 1785 г. Грдличка писал о "славянском народе" и о его части - "нашей... словацкой нации", то нет оснований приписывать ему зрелое национальное самосознание; также нельзя считать, что у авторов, писавших о "славянском народе" (того же Грдлички, а тем более Коллара), имелось реальное представление о "славянской нации".

²⁷ Советские исследователи отмечают либо наличие "национального характера", или "психического склада" нации, либо "особенностей психологии" и т. п., тогда как идеология всегда детерминируется классовым сознанием. См. дискуссию по проблемам теории нации в журнале "Вопросы истории" (1966 - 1970 гг.).

²⁸ В этой иерархии было две-три, а подчас четыре ступени (например, мораване - чехи - чехословаки - славяне).

²⁹ Относительно словаков см.: "Glasowe k potfebe jednoty spisovneho jazyka pro Cechy, Morawany a Slowaky". Praha. 1846. В связи со сказанным кажется целесообразным употребление термина "славянское единство" с разъяснением в каждом случае его содержания. Понятие "единство" применялось и применяется для обозначения целой серии явлений - от стремления к политическому сотрудничеству народов, их союза до нечетких представлений о "едином народе" (об этом см. В. А. Дьяков, Д. Ф. Марков, А. С. Мыльников. Некоторые узловые методологические вопросы истории мировой славистики "История, культура, этнография и фольклор славянских народов". М. 1978, стр. 473).

стр. 69

грирующим компонентом формирования нации вплоть до конца XIX века³⁰ . В других случаях национальные интересы в меньшей степени выступали в общеславянском облачении, а нередко и без него.

Самосознание славянской этнической общности не мешало восприятию славянскими деятелями прогрессивных идей у других - неславянских - наций и стран, если в этом были заинтересованы те или иные прогрессивные слои и политические течения; но это самосознание стремились использовать также консервативные и националистические силы, противопоставляя славян другим народам (утверждая, например, что славянам чужд дух революции, республиканизма, социализма и т. д.). Сознание принадлежности данного народа к славянству, как и вообще сознание принадлежности к определенному этносу (например, к нации)³¹ , не связано с классом и с классовой идеологией; идейно-политическую окраску "славянскому самосознанию" придавали разные классы и группировки³² .

В трудных условиях формирования нации, подчас угрозы самому этническому бытию и недостаточной ясности представлений о тенденциях этнических процессов выдвигались идеи региональных общностей славян, опиравшиеся лишь на факты языкового родства соседних этносов. Некоторые идеологи полагали, что достаточно кодифицировать общий литературный язык, и формирование (общей) нации будет обеспечено (язык казался им решающим признаком национальной общности). При этом они отрывались не только от социальной среды, которая объективно определяла этнический процесс, но и от реальной языковой стихии. Так произошло со словенцем М. Маяром, сторонником иллиризма, со словаками Колларом и Шафариком. Последние, заботясь о судьбе своего народа, вместе с тем вопреки развивавшемуся в Словакии представлению о словацкой этнической общности выступили в поддержку тезиса о едином чешско-словацком народе и литературном языке. Коллар считал, что "раздробление" на большое число народов вредно для славянства. Шафарик как ученый был чужд такому подходу к славянству, но под воздействием общественно-политической ситуации, в которой находился его народ, сделал исключение для словаков.

Аргументы в пользу национального единства отдельных групп народов - вопреки все более обнаруживавшемуся объективному процессу - долго сохраняли свою силу. Эта проблема была особенно актуальной для южных славян. Теория южнославянского национального единства была вызвана к жизни условиями развития хорватской и (в меньшей мере) сербской наций, прежде всего смешанным этническим составом в основном единоязычного населения обширных территорий на Балканах³³ , а также близостью кайкавского диалекта хорватского языка словенскому языку. Даже тогда, когда национальное самосознание южных славян стало четким и определенным, задачи освободительной борьбы способствовали живучести этой теории. Создавалась же она и трансформировалась в зависимости от интересов разных общественных слоев, приобретая поэтому то откровенно эгоистический, националистический характер, то оставляя возможность межнациональных компромиссов. Как правило, эти и аналогичные теории всегда создавались в интересах

³⁰ M. Pisut. Op. cit., p. 17; J. Butvin. Funkcija kulturnych vztahov Slovakov k ostatnym Slovanom v obdobi dualizmu (1867 - 1918). "Ceskoslovenske pfednasky pre VII. miezinarodny zjazd slavistou (Varsava, 1973)". Praha. 1973.

³¹ См. С. Т. Калтахчян. Ленинизм о сущности нации и пути развития интернациональной общности людей. М. 1976, стр. 217.

³² В русской общественной мысли XIX в. "славянские идеи" с принципиально разным содержанием проповедовались М. А. Бакуниным, А. И. Герценом, И. С. Аксаковым, Р. А. Фадеевым и др.

³³ В. Чубриловиh. Историjа политичке мисли у Србиjи XIX века. Београд. 1958, с. 187; В. И. Фрейдзон. Об особенностях формирования нации в хорватских землях. "Советское славяноведение", 1969, N 4.

стр. 70

буржуазных слоев своей нации. Иллиризм (в дальнейшем - югославизм) развивался во взаимосвязи с "общеславянскими" представлениями, но именно ввиду особых внутренних причин сохранял живучесть и после того, когда какие-либо идеи "единого славянского народа" потеряли силу. Но мысль Коллара о "четырех народах" с энтузиазмом была взята на вооружение сторонниками иллиризма как аргумент в пользу идеи южнославянского национального единства³⁴ .

Итак, утверждения о региональном единстве (сторонники иллиризма) или даже отход от них (штуровцы) не означали разрыва с идеями славянской общности. Например, хорват Л. Гай не сомневался в том, что чехи, поляки или русские в этническом отношении (языковом прежде всего) отличаются от южных славян, тем не менее идеологи иллиризма не были чужды представлениям об общеславянских духовно-культурных качествах и интересах, правда, весьма неопределенным; доводы в духе славянской общности приводились тогда, когда это было нужно хорватскому национальному движению.

Деятели национального движения каждого славянского народа, естественно, считали другие славянские народы братскими, но они сознавали разницу между "мы" и "они" (что всегда являлось свидетельством наличия этнического самосознания), в данном случае - между собственным и другими славянскими народами. В 1836 г. Гай, например, отмечал отставание "нас" (иллиров, южных славян) от "всех славянских братьев" в деле организации национальных культурных очагов ("нашей" хорват Гай считал только Матицу сербскую в Пеште)³⁵ . Вместе с тем он полагал, что в отношении словарного богатства языка среди "отдельных европейских народов" "славоиллиры" превосходят чехов и немцев (здесь иллиры, чехи и немцы рассматриваются как особые народы). Такие высказывания, свидетельствующие об определенном национальном самосознании лидера иллиризма, сочетались у него со следующей формулировкой: "Все славянские народы являются нашим народом, народом самым большим в Европе, народом славянским"³⁶ . Ясно, что имелась в виду не нация или народ в современном (и тогдашнем) смысле. Для Гая это был способ указать на факт славянского этнического родства. Аналогичные представления уже были присущи и более ранним авторам³⁷ .

Что касается Штура и его сторонников, то они, выступив против теории четырех народов, отстаивая национальную самобытность словацкого и ряда других народов и славянскую взаимность на этой более реалистической основе, сделали шаг вперед по сравнению с Колларом в своих представлениях о словацкой нации³⁸ , но отставали в понимании славянства вообще; штуровцы в значительной мере сохранили представления Юнгмана и Коллара о том, что славянству присуща "надпле-

³⁴ Сам Коллар формулировал свою идею иллирийского народа и языка под влиянием объединительных тенденций, которые созревали в Хорватии, и сведений о языковой ситуации в южнославянских областях. Еще в 1829 г. Л. Гай беседовал с Колларом об этом (M. Zivancevic. Ilirska varijanta ideje o slavenskoj uzajamnosti. "Kolo" (Zagreb), 1966, N 8 - 10. st. 227).

³⁵ J. Ravlic. Povijest Matice hrvatske. "Matica hrvatska 1842 - 1962". Zagreb. 1963, s. 16.

³⁶ См. "Cesi a Jihoslovane v minulosti". Praha. 1975, s. 260 - 261.

³⁷ Интересен пример С. Сташица, выдающегося польского деятеля и ученого. Сташиц, наличие у которого польского самосознания не вызывает сомнений, в 1805 г. писал о "великом славянском народе", населяющем пространство между Балтийским и Адриатическим морями (B. Szacka. Stanisiaw Staszic. Warszawa. 1966, s. 141). Можно с уверенностью сказать, что он имел в виду сообщество родственных народов, а не "единую нацию".

³⁸ В 1838 г. Й. -М. Гурбан записал в дневнике: "Мы должны сберечь самостоятельность своего племени. Мы словаки и только этим и именно этим мы - славяне" (цит. по: В. Матула. Людовит Штур и формирование словацкой национальной идеологии. "Развитие капитализма и национальные движения в славянских странах". М. 1970).

стр. 71

менная" особая общность духовных устремлений, морали и т. п.³⁹ . Не столь существенно, писал или не писал тот или иной идеолог о "славянской нации", - для характеристики их взглядов важно, видели ли они в славянстве общность, обладающую определенными духовно-культурными свойствами. Штуровцы критиковали иллиризм за "сепаратистские тенденции" в славянстве (по-видимому, ввиду того, что в Хорватии национальное самосознание было менее "общеславянским", чем в Словакии) и одновременно за объединительские устремления в отношении южных славян, что напоминало Штуру идею единого чехословацкого народа. Иллирийцы, в свою очередь, защищали эту идею. Ясно, что и те и другие неправомерно прилагали собственные воззрения к иным условиям: иллиризм на определенном этапе форсировал развитие хорватской нации, а идеи штуровцев были столь же полезны для Словакии⁴⁰ .

Иллюстрацией политического значения теории национального единства южных славян служит пример словенцев. Словенское национальное движение (за исключением отдельных лиц) долго отстаивало принцип национальной самобытности словенского народа, права словенского языка и т. п., оно выступало против иллирийской идеи в 30 - 40-х годах, а затем против югославистской и великохорватской идей в 60-х годах XIX века. Но в 1870 г. в связи с угрозой присоединения Австрии к Германской империи словенские деятели вместе с хорватами и сербами заявили о своей принадлежности к единому южнославянскому народу, а соответственно, о наличии единого языка и единых устремлений этого народа. Опираясь на "национальный принцип", они обосновывали право южных славян на создание объединенного государства или общей политической единицы в составе Габсбургской монархии. При этом словенцы, хорваты и сербы не собирались отказываться от своей "племенной" (как тогда говорили, а фактически - национальной) самобытности⁴¹ . Все это способствует выяснению реальной роли теорий "единого народа" в общественной жизни многонациональной Габсбургской монархии. Чувство близкого родства между народами служило их борьбе за создание объединенных (независимых) государств.

Самосознание славянской этнической общности явилось основой пропаганды славянской взаимности (сотрудничества), которая усилилась в Австрийской империи и вне ее в конце XVIII - первой половине XIX века. Мысли о сотрудничестве славян в сфере культуры занимали уже Копитара (1810 г.). Проповедником программы культурного сотрудничества между славянскими "племенами" был Коллар. Его концепция провозглашала игнорирование политики, абстрагирование от политических событий и условий жизни славян. Польское восстание 1830 - 1831 гг. и революция во Франции 1830 г. стимулировали развитие взглядов прогрессивных кругов относительно социальных и политических условий жизни славянских народов, взаимосвязи проблем культуры и политики (интерес к этим вопросам повысился вследствие общественных сдвигов в славянских странах). Но эти проблемы, поставленные жизнью, Коллар стремился обойти. Такая позиция, казалось, открывала широкие перспективы для действий в области культуры, но именно в ней-то и проявилась ограниченность программы Коллара уже в момент ее провозглашения.

³⁹ Подробнее см.: В. Матула. Представления о славянстве и концепции славянской взаимности Я. Коллара и Л. Штура. "Советское славяноведение", 1978, N 2.

⁴⁰ Подробно об отношении общественных деятелей славянских народов к активности штуровцев см.: E. Arato. Die slowakische Schriftsprache und die slawischen Volker in der vierziger Jahren des 19. Jahrhunderts. "Studia Slavica Hungarica". Vol. 14. Budapest. 1968.

⁴¹ В период революции 1848 - 1849 гг. и во время славянского съезда 1867 г. имели место заявления о том, что все славяне - "один народ". Эти заявления также преследовали политические цели (см. С. А. Никитин. Славянские комитеты в России в 1858 - 1876 годах. М. 1960).

стр. 72

Сущность своей программы Коллар лаконично изложил в 1830 г.: "Если мы, славяне, хотим иметь свою национальную литературу", то необходимо "не политическое, а литературное соединение всех четырех главнейших славянских племен, при котором каждое осталось бы при своем наречии, но знало бы литературу и покупало книги других славянских племен"⁴² . Прогрессивная мысль о взаимообогащении славянских языков и литератур, имеющая непреходящее значение, сочеталась здесь с признанием лишь четырех "главнейших" языков.

Исключительное воздействие на славянские общественные круги в Австрийской империи выступления Коллара оказали ввиду того страстного протеста против векового "дранга" на Восток и национального угнетения славянских народов, который содержался уже в его поэме "Дочь Славы" (1824 г.)⁴³ , ввиду его (вслед за Гердером) романтической идеализации якобы исконно присущих славянам качеств и, главное, ввиду твердого убеждения в способности славян достичь всестороннего расцвета наряду с другими народами, убежденности, которая подчас переходила в мессианизм⁴⁴ . Конкретная же программа Коллара была скромной. Хотя он характеризовал межславянское культурно-языковое сотрудничество как "овечку", невинно пасущуюся на лугу⁴⁵ , в атмосфере быстрого роста национальных движений венгерский господствующий класс отнесся к его идеям, как к чему-то сходному с миной замедленного действия. Программа Коллара - изучение славянских языков и обмен книгами - не представлялась бы мадьярскому дворянству опасной, не будь она частью общего подъема славянских общественных движений, угрожавших позициям класса помещиков. Несколько иначе к идеям "взаимности" отнеслись австрийские правящие круги: с большим подозрением следя за национальным движением славян, они все же полагали, что, пока дело шло об обмене книгами, да и то главным: образом в пределах империи (получению русских книг ставились препоны), об издании грамматик и основании музеев, славянские движения представляли для Габсбургов несравненно меньшую угрозу, чем нараставшая политическая борьба мадьяр против абсолютизма, за национальный суверенитет. Кроме того, австрийские власти намеревались противопоставить славян венграм.

По мере изменения, характера общественных движений идея межславянского сотрудничества стала все чаще получать политические интерпретации. Сдвиг в этом отношении произошел в 1848 году. Но события того времени показали, что идеи взаимности, одинаковой для всех, не могло быть, так как, во-первых, славянство не являлось замкнутым миром, противостоящим другим народам, и буржуазия каждой нации отстаивала свои собственные классовые интересы, а во-вторых, славянские демократы, либералы и консерваторы по-разному подходили к проблеме взаимности⁴⁶ . Представления о том, что славянская этноязыковая общность обладает особыми социальными и духовными качествами и ей свойственно особое направление исторического развития, были присущи, разумеется, в принципиально разной интерпретации консервативным, либеральным и демократическим деятелям славянских народов (остатки этих представлений характерны, например, для Гер-

⁴² J. Kollar. Rozpravy o jmenach, pocatkoch a starozitnostech narodu slavskeho a jeho kmenu. Цит. по: J. Kollar. Rozpravy o slovanske vzajemnosti, s. 29. "Каждое наречие должно черпать новые жизненные силы от других, чтобы омолодить, обогатить и совершенствовать себя и не только не посягать па другие и не допускать посягательств па себя, но наряду с другими продолжать свободно утверждаться на своей территории" (1837 г.) (Ibid., s. 37).

⁴³ J. Kollar. Slavy dcera. Praha. 1951.

⁴⁴ F. Wollman. Slovanstvi v jazykove literarnim obrozeni u Slovanu, s. 175 - 176.

⁴⁵ J. Kollar. Rozpravy o slovanske vzajernnosti, s. 38.

⁴⁶ F. Wollman. Slavismy a antislavismy za jara narodu (гл. VI).

стр. 73

цена, а в идеологии русского славянофильства они составляли существенную часть). Это "славянское сознание" - представления об особых общеславянских духовных качествах и стремлениях, нечеткие и разные у представителей разных национальных движений (и все более различные у идеологов разных классов), - и давали основание считать, что эти деятели верят в существование "фантастической общеславянской национальности", о чем писал Ф. Энгельс в 1848 г.⁴⁷ . Эта "вера" служила основанием для разных идеологических построений.

Здесь мы встречаемся с коренной проблемой при изучении идей славянской общности (сплочения). В действительности в этих идеях всегда проявлялся социальный интерес того слоя, от имени которого фактически выступал идеолог. Не случайно, что польских повстанцев 1830 - 1831 гг. за "измену" общеславянскому делу осуждали, как правило, люди консервативные либо умеренно-либеральные - противники всяких революционных выступлений. На общеславянские интересы ссылались те, кто отрицал право словаков на национальную самобытность, но на эти же интересы ссылались и штуровцы. В 1830 г. прогрессивным кругам стало ясно различие интересов польского народа и царизма, польского народа и польской аристократии, наконец, самодержавия и русского народа. Шафарик тогда подчеркивал, что осуждает царское правительство, но не русскую нацию⁴⁸ . Представления о задачах славян, их взаимоотношениях менялись по мере общественного развития; более передовые идеи не препятствовали упрочению межславянского сотрудничества, они лишь во все большей степени учитывали социально-политические различия в "славянском мире", реальные интересы классов и наций (это присуще буржуазно-демократическим идеям и особенно взглядам революционных демократов).

Оценка идей сплочения славян возможна только в связи с характеристикой идеологии в целом той социальной среды, которая брала их на вооружение. Наиболее консервативные течения под флагом общеславянских интересов выступали за сохранение абсолютных монархий, но идеи межславянского сотрудничества не препятствовали процессу сближения прогрессивных буржуазно-демократических и в особенности революционных движений и в конечном счете их контактам с революционерами Венгрии, Италии, Франции и др. Эти движения все лучше понимали общность интересов всех народов в борьбе против абсолютизма, феодализма, национального гнета. После польского восстания 1830 - 1831 гг. важную роль в развитии прогрессивного подхода к славянским проблемам сыграл опыт революции 1848 - 1849 гг. и Польское восстание 1863 - 1864 годов. Однако он мог быть учтен общественной мыслью только в ходе прогрессивной эволюции социальной структуры славянских народов (формирования классов буржуазного общества) и выдвижения на первый план задач борьбы за демократические преобразования. Чувство этнического родства между славянскими народами, присущее народным массам, широко распространившись в период формирования наций, сохранилось, так как в нем нашел отражение объективный факт.

Что касается австрославизма как системы политических взглядов, исходящих из целесообразности ее сохранения для славян Габсбургской монархии, то он созревал постепенно; наиболее законченный вид австрославистская программа- максимум получила в 1848 г., когда были сформулированы требования преобразования Австрийской империи в конституционную федерацию равноправных народов и созданы проекты федеративного устройства. Однако австрославистскими можно считать не только программы федерализации империи, но и любые более уме-

⁴⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 6, стр. 305.

⁴⁸ А. С. Мыльников. Павел Шафарик - выдающийся ученый-славист, стр. 20.

стр. 74

ренные программы решения национальных проблем славянских народов империи в ее рамках (в том числе идеи Коллара). Австрославистские идеи выдвигались представителями консервативных дворянских кругов (в Чехии и Хорватии), которые таким путем стремились приспособить свою программу к новым условиям (например, выступления графа Л. Туна в 40-х годах XIX в.). Буржуазный австрославизм сложился прежде всего у чехов.

Переход от возрожденческой "общеславянской" идеологии у чехов и словаков (у южных славян эта идеология играла меньшую роль) к политическому австрославизму не означал полного разрыва с прошлым. Австрославизм опирался на языково-культурные концепции чешского национального возрождения. Согласно австрославистским идеям, Австрийская империя ввиду своего национального состава может стать либо преимущественно славянским государством, либо подлинным отечеством славян. Такие мысли высказывались уже в конце XVIII в. (словенец Линхарт, чех Добровский) и в начале XIX в. (Копитар). Но только в 30 - 40-х годах XIX в. австрославистские принципы все более становились основой программы чешского национального движения, переходившего к этапу политической борьбы⁴⁹ .

В основе сдвига от просветительства (лишь объективно отражавшего социальную и политическую тенденцию, а именно борьбу против монополии чуженациональной аристократической верхушки на культуру и руководство обществом)⁵⁰ к открытому политическому протесту лежали глубокие социальные перемены в чешском обществе⁵¹ . Место идеологии, совместимой, по мнению Коллара, с феодально-абсолютистскими режимами, в условиях промышленного переворота в Чехии и ускорившегося формирования классов буржуазного общества занимают либерализм и радикализм с их требованиями социально-политических перемен. Именно ввиду этого идеологи чешского национального движения - наиболее последовательным в этом отношении был К. Гавличек - стали выступать против романтических идей об особых, отличающихся от свойств других народов славянских духовных качествах и т. д. Они подчеркивали, что славянские нации характеризуются теми же чертами, как, например, романские и германские. Однако отказ от романтических идей не сопровождался ослаблением культурных связей с другими (неавстрийскими) славянами, в особенности с Россией (это видно хотя бы по связям австрослависта Гавличека с русской культурой: Гавличек, в частности, явился одним из первых и лучших переводчиков на чешский язык произведений Н. В. Гоголя)⁵² . Наоборот, культурное сотрудничество между славянскими народами во второй половине XIX в. развивалось все более интенсивно по мере всестороннего подъема славянских наций.

Критическое отношение к абсолютистским режимам органически не было связано с австрославизмом; этот идейный сдвиг был результатом социальной эволюции славянских обществ и распространения буржуазно-демократической идеологии вообще. Австрославизм 40-х годов

⁴⁹ M. Novak, Austroslavismus. Prispevek k jeho pojeti v dobe predbreznove. "Sbornik arhivnich praci". Vol. 6. Praha. 1956; V. Zacek. Die Rolle des Austroslavismus in der Politik der osterreichischen Slawen. In: "L'udovit Stur und die slawische Wechselseitigkeit".

⁵⁰ V. Freidzon. Hnuti slovanskyh narodu v habsburske risi do dualismu. "Ceskoslovensky casopis historicky", 1976, N 5, s. 703.

⁵¹ J. Koci. Austroslawismus und seine Rolle in der tschechischen Politik. "L'udovit Stur und die slawische Wechselseitigkeit".

⁵² В 1850 г. Гавличек заявил, что следует всегда отличать русский народ ("наши славянские братья, народ великий, добродушный, очень способный и живой") от царского правительства ("равнодушного к русскому народу"). Он выражал убеждение, что самодержавие недолговечно (К. Гавличек-Боровский. Сатира и статьи. М. 1950, стр. 116).

стр. 75

XIX в. выражал прежде всего интересы формировавшейся чешской буржуазии, претендовавшей на особую роль в рамках Австрийской империи. У других народов социальные сдвиги также приводили к более развитому национальному самосознанию, но вместе с тем к разрыву с австрославизмом, к борьбе за независимость и - в связи с разными классовыми интересами - к восприятию идей русской революционной демократии (сербы), к надеждам на союз с европейским революционным движением или на помощь со стороны России или Франции (хорваты и сербы в 60-х годах XIX в.).

Чешским либералам (да и радикалам) предреволюционного десятилетия были чужды идеи этнической общности как основы особых интересов славян Австрийской империи. Какого-либо "австрославянского" этнического самосознания не было. Австрославизм 40-х годов XIX в. не означал смены идеи общеславянской этнической общности ("славянского народа" с его особыми духовными качествами) аналогичной идеей в рамках Габсбургской монархии (исключение делалось чешскими австрославистами для словаков, которых они не хотели признавать нацией). В отношении к южным славянам, которых Гавличек считал самобытной иллирийской нацией, на первый план выступали взаимные политические и экономические интересы, то есть трезвые расчеты буржуазных торгово-промышленных и иных кругов, проблемы финансов, кредита, рынка и т. п. Кстати, именно эти интересы во все большей степени стали служить подспорьем для реализации культурного сотрудничества, в особенности после 1848 - 1849 годов.

Австрославизм как национально-политическая, преимущественно либеральная реформистская доктрина и программа сменил не якобы радикальную и революционную "общеславянскую" программу, а весьма умеренную и на практике лояльную режиму позицию его предшественников. Либеральная ограниченность австрославизма, его бесперспективность (если иметь в виду программу достижения национального равноправия в составе Габсбургской монархии) несомненны. Эта ограниченность уже в начале 40-х годов XIX в. вызвала резкую критику австрославистских идей со стороны А. Мицкевича, выступившего в защиту борьбы народов за национальную независимость⁵³ . Более того, возможность использования австрославистских тенденций против революционного движения не ускользнула от правящих кругов. Но политические устремления австрийских славян в предреволюционное десятилетие не ограничивались австрославизмом. Так, в Чехии и Моравии на идейно-политическую арену выступила радикальная буржуазная демократия. Тогда же на еще более высокую ступень поднялось польское освободительное движение, чуждое австрославизму.

Таким образом, в оппозиционной идеологии славянских общественных движений 30 - 40-х годов XIX в., в ее либеральном и особенно демократическом вариантах, главное - протест против феодально-абсолютистского строя (хотя другая сторона - идея сохранения австрийского территориального комплекса - была существенной и по своему значению выдвинулась на первый план во время революции). В либеральной и радикальной буржуазной среде сохранялись некоторые романтические представления об "истинно славянской демократии", но эти представления имели прогрессивную направленность. Именно эта тенденция привела в России к социальной философии Герцена и ее выходам в общеславянскую проблематику. "Славянская идея" становилась частью революционной борьбы за демократию. Такая ее трактовка привела к сотрудничеству демократов - славянских и неславянских - в 1849 году.

⁵³ V. Zacek. Cesko-polska diskuse o austroslavismu, r. 1842 - 1843. "Slavia", 1963, N 2.

стр. 76

Как в чешском, так и в весьма различной мере в национальных движениях других славянских народов Австрийской империи рядом с этническими представлениями, присущими Гавличеку и его последователям, продолжали существовать элементы "общеславянского" самосознания. В политике австрославистские тенденции во второй половине XIX в. очень часто сочетались с надеждами на помощь данному национальному движению со стороны России. Эти надежды на русскую поддержку и в дальнейшем - в 60-х годах XIX в. и позднее - подчас опирались на "общеславянские" воззрения (об общеславянских духовных качествах и т. д.), но во все большей мере уже проявлялись независимо от них. В этих случаях надежды на Россию были следствием анализа политической обстановки и внешнеполитических интересов России, а в демократической среде славянских народов - также понимания нараставшего международного значения русского революционного движения. Поэтому неутолимый интерес славянских народов к русской литературе, общественной мысли и культуре вообще был обусловлен их высокими ценностями, общечеловеческим значением выдвигавшихся: ими проблем; он еще более усиливался сознанием того, что это культура великого народа, родственного по языку и близкого по непосредственным задачам общественного преобразования. В этом тяготении передовых слоев славянских народов к России прежние романтические идеи сказывались все меньше, они исчезали вообще, то есть никакого "панславизма" в этом русофильстве не было.

По мере созревания и усложнения социальной структуры всех славянских и неславянских народов востока Европы представления об отношениях между ними все более дифференцировались в зависимости от интересов разных классов. Зарождалась демократия, по-новому рассматривавшая проблему межславянских отношений. Особая роль здесь принадлежит революционной демократии, прежде всего русской, польской и украинской (выступившей в приднепровской Украине накануне 1848 г.). Но революционный демократизм являлся высшей формой революционной идеологии допролетарского периода. Идеи же революционного союза славян созрели значительно раньше. Так, в России мысль о равноправном объединении народов была сформулирована уже в 20-х годах XIX в. членами декабристского общества соединенных славян (братьями Борисовыми и другими). Общество, возникшее на Украине, записало в своей программе отмену феодальной зависимости крестьян и создание демократической республиканской федерации в составе России, Польши, Чехии, Моравии, Хорватии, Далмации, Венгрии, Трансильвании, Валахии и Молдавии (возможно, считая все эти страны славянскими) с широким самоуправлением каждой страны и общей конституцией, принимаемой парламентом. О свободной славянской республике мечтали петрашевцы. В программном документе Кирилло-Мефодиевского общества на Украине (1846 - 1847 гг.) будущее братское объединение славян также ставилось в зависимость от победы социальной революции, инициатива которой отводилась Украине. В этой программе нашли отражение взгляды революционного крыла общества (Т. Г. Шевченко, Н. Гулак). В 40-е годы XIX в. в среде польской революционной демократии в Российской империи выделяются идеи П. Сцегенного, проникнутые глубоким антифеодальным содержанием, интернационалистской и социально-утопической тенденцией. Сцегенный считал, что братство народов может быть обеспечено, если трудовой люд независимо от национальности объединится против панов, королей и их слуг. Польша, прошедшая через горнило такой революции, по Сцегенному, может стать ядром федерации свободных народов - "Всевластия славян" (что, вероятно, можно перевести как "Общее отечество славян").

Следовательно, среди русских, украинских и польских участников

стр. 77

освободительного движения идея межнационального сотрудничества в ряде случаев воплотилась в мечту о демократической федерации славянских (а иногда и неславянских) народов. Стремление к сплочению революционных сил и налаживанию сотрудничества между соседними народами, естественно, особенно сильно сказалось у деятелей и групп, радикальных по социально- политическим взглядам, то есть у наиболее последовательных демократов. При этом такому выдающемуся теоретику польской революционной демократии в Галиции, как Э. Дембовский, было ясно, что "великая идея" сотрудничества свободных народов выражает потребности всех славян, но несовместима с панславизмом - идеей, "чуждой польскому и славянскому духу"⁵⁴ . Однако влияние русской, польской и украинской прогрессивной мысли на конкретные славянские программы в Австрийской империи до революции 1848 г. в основном ограничивалось польским и украинским обществами в Галиции. Все изложенное убеждает в том, что существовала общность интересов славянских народов в ее прогрессивном понимании, то есть как борьба против всякого угнетения, за свободу национальных культур, против оков абсолютизма и феодализма, позднее - против эксплуатации вообще. В этом смысле можно говорить об общности интересов всех народов обширного региона, населенного славянами и их соседями - неславянами, интересов всех народов Европы. Чувство общности интересов славянских народов в борьбе против угнетателей имело глубоко прогрессивное содержание; оно обострялось и приобретало великое значение в периоды смертельной угрозы славянским нациям со стороны самой черной империалистической реакции (как это имело место во время антифашистской борьбы в 30 - 40-х годах нашего века). В борьбе за свободу и социальный прогресс интересы всех народов едины. Элементы интернационализма спорадически проявлялись уже в буржуазно- демократической среде. Революционной демократии, выражавшей коренные интересы эксплуатируемых масс, была присуща сильная интернационалистская тенденция. Но интернационализм как мировоззрение соответствует общественному положению рабочего класса, формируется в ходе его освободительной борьбы. В рамках идеологии самого передового класса современного общества находят свое место и принципы братства, единения и взаимопомощи славянских народов.

⁵⁴ Обзор идей межславянского сотрудничества в первой половине XIX в. см.: И. Колейка. Славянские программы и идея славянской солидарности в XIX - XX веках. Прага. 1964; И. И. Лещиловская. Концепции славянской общности в конце XVIII - первой половине XIX века. "Вопросы истории", 1976, N 12; В. А. Дьяков. Политические интерпретации идеи славянской солидарности и развитие славяноведения с конца XVIII в. по 1939 г. "Методологические проблемы истории славистики". М. 1978. Подробно о прогрессивных принципах межславянских (и межнациональных вообще) отношений, развитых вне Австрийской империи, см.: И. С. Достян. Политические идеи Общества соединенных славян. "Советское славяноведение", 1968, N 4; А. И. Бортников. Кирилло-Мефодиевское общество и польское национально-освободительное движение. "Развитие капитализма и национальные движения в славянских странах"; В. А. Дьяков. Идея межнационального сотрудничества в программах польских, русских и украинских революционеров 1840-х годов. "Советское славяноведение", 1971, N 5.

Постоянный адрес данной публикации: