В 860 г. в истории Восточной Европы произошло примечательное событие, взволновавшее современников от Константинополя до Рима и оставившее заметный след в византийских хрониках, церковных источниках, правительственной переписке. Отмечено оно позднее и в Повести временных лет. Ранним утром 18 июня 860 г. Константинополь подвергся неожиданной яростной атаке русского войска. Руссы подошли со стороны моря, высадились около самых стен византийской столицы и осадили город.

Не раз и не два до этого на протяжении долгих лет русские наносила удары по владениям империи. В византийских церковных источниках IX в. отразились факты нападения русских воинов на крымские владения Византии на города Херсонес, Керчь и Сурож. В том же IX в. руссы атаковали и малоазиатские владения Византии, пройдя огнем и мечом от Пропонтиды (Босфора) до города Амастриды. Это было время, когда Русь, освободившись от ига хазар, выходила на самостоятельный государственный путь, когда вокруг Киева и Новгорода формировались первые крупные конфедерации племен "военно-демократического" типа. Рождение государственных образований у восточных славян знаменовалось и первыми крупными военными предприятиями, целью которых было как объединение славянских и других окрестных племен, так и защита внешнеполитических интересов феодализирующейся знати и растущего купечества, ограбление соседних народов. Первыми жертвами здесь оказались богатые крымские и малоазиатские города Византийской империи. В источниках отложились не только факты самих нападений, но и ход последовавших за военными конфликтами переговоров, а также условия первых известных нам локальных мирных договоров, заключенных руссами с местными византийскими властями под стенами Сурожа и Амастриды.

По данным Вертинской хроники известен и факт появления в Византии в 838 г. первого русского посольства, целью которого, очевидно, являлось урегулирование отношений между Русью и Византией, нарушенных в результате нападения русских воинов на малоазиатские владения империи при императоре Феофиле; установление с Византией дружественных отношений, а также сбор политической информации о положении в странах Черноморского бассейна и Восточной Европы, в первую очередь в Византии и королевстве франков для определения дальнейших внешнеполитических шагов складывающегося Древнерусского государства ¹ .

¹ См. об этом подробнее: А. Н. Сахаров. У истоков русской дипломатки. Первая половина IX в. "История СССР", 1975, N 5; его же. Русское посольство в Византию. 838 - 839 гг. "Общество и государство феодальной России". М. 1975.

стр. 33

Но и нападения руссов на византийские владения, и переговоры в Крыму и в Пафлагонии, и посольство 838 - 839 гг. не решали принципиальных вопросов отношений между двумя государствами. Византийская империя, которая была для огромного причерноморского и восточноевропейского "варварского" мира своего рода государственным образцом, законодателем политических мод, центром обширной и богатейшей торговли и, наконец, желанным объектом грабительских набегов, фактически не признавала развивающееся Древнерусское государство, которое только- только выходило из своего племенного бытия на государственную дорогу и поступь которого была еще слабо слышна большому европейскому миру. И хотя византийские государственные деятели (как это ощущалось в ходе визита русского посольства в Византию в 838 г.) уже принимали в расчет военную мощь Руси в политических перипетиях Северного Причерноморья, однако они относились к ней лишь как к одному из "варварских" народов, которые в течение предшествующих веков в великом множестве вырастали и исчезали на границах империи. Русь первой половины IX в. хотя и показала себя уже растущим государством, рискнула выйти походами к византийским границам и заслала свое посольство в Константинополь, но не имела еще ни сил, ни средств для того, чтобы вступить в открытое военное и политическое соперничество с Византией.

Нападение русского войска на Константинополь в 860 г. значительно изменило характер отношений между двумя государствами. Прежде всего обращает на себя внимание тот резонанс, который имело это событие. Еще в XI в. автор Повести временных лет отметил его как явление экстраординарное в русской истории. Под 852 г. мы читаем: "Наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О сем бо уведахомъ, яко при семь цари приходиша Русь на Царьгородъ, яко же пишется в летописаньи гречьстемъ. Тем же отселе почнем и числа положимъ..." ². Не вдаваясь в существо спора о том, верно или неверно отразил летописец дату начала царствования императора Михаила III³ , обратим внимание на другое: именно во время его царствования Русская земля начала упоминаться в летописях именно как русская земля. И известно об этом стало из греческого летописания, оповестившего мир о нападении Руси на Царьград. Это необычное отношение летописца к факту нападения Руси на Константинополь давно уже заметили отечественные историки⁴ . Большое внимание уделяли этому вопросу и советские ученые - М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, М. В. Левченко, В. Т. Пашуто. Анализируя данные византийских хроник, церковных источников, Повести временных лет, они подчеркнули, что поход отразил более высокую, чем прежде, степень объединительных тенденций среди славянских племен, иной, чем раньше, уровень их социально- экономического и политического развития, результатом чего и явился выход Древнерусского государства на европейскую арену⁵ .

² "Повесть временных лет" (ПВЛ). Т. 1. М. 1950, стр. 17.

³ См. об этом подробнее: Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М. 1963, стр. 163 - 164.

⁴ М. В. Ломоносов. Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого "ли до 1054 г. Полное собрание сочинений. Т. 6. М. -Л. 1952, стр. 210; И. Н. Болтин. Примечание на историю древней и нынешней России г. Леклерка. Т. 1. СПБ. 1788, стр. 62; Д. И. Иловайский. О мнимом призвании варягов. М, 1874, стр. 17; его же. Разыскания о начале Руси. М. 1876, стр. 197; Ф. И. Успенский. Первые страницы русской летописи и византийские перехожие сказания. "Записки Одесского общества истории и древностей". Т. XXII. Одесса. 1915, стр. 204; С. Гедеонов. Варяги и Русь. Ч. 1. Варяги. СПБ. 1876, стр. 460; М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. X-XII вв. СПБ. 1913, стр. 45.

⁵ М. Н. Тихомиров. Начало Русской земли. "Вопросы истории", 1962, N 9, стр.41; Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 165; М. В. Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений. М. 1956, стр. 76; В. Т. Пашуто. Внешняя политика Древней Руси. М. 1968, стр. 59.

стр. 34

Кто же из византийцев писал о русском нашествии так, что сведения эти сохранили долгую и добротную историографическую жизнь?

Первыми на это событие откликнулись современники. Известия о нападении руссов на Константинополь мы встречаем в двух проповедях патриарха Фотия, непосредственного участника событий⁶ . Выступив в храме св. Софии по случаю нашествия руссов, Фотий в первой проповеди обрушился на греховодный Константинополь, который поразила божья кара - нашествие иноплеменников. Патриарх подробно рассказывает о том ужасе, который охватил город перед лицом врага, отмечает всю серьезность положения осажденных, дает описание нападавшего народа, поставившего столицу империи на грань катастрофы. Во второй проповеди, произнесенной тут же вслед за уходом русских войск, Фотий еще раз возвращается к ужасам нашествия, вновь дает характеристику нападавших, рассказывает об их внезапном отступлении и благодарит божественные силы, спасшие город от гибели. Позднее, в 867 г. в "Окружном послании" восточным архиепископам Фотий еще раз вернулся к страшным событиям 860 г. и упомянул, что недавние враги империи - руссы ныне примирились с Византией и приняли христианство ⁷ .

Конкретную картину нашествия нарисовал в своих сочинениях другой греческий современник-Никита Пафлагонский, биограф смещенного Михаилом III патриарха Игнатия. В момент нашествия последний находился на одном из Принцевых островов в Мраморном море - Теревинфе. Там его и застала русская гроза. В "Жизни святого Игнатия патриарха", написанной около 880 г., уже после его смерти (877 г.) Никита Пафлагонский, повествуя о нападении русских войск в 860 г. на острова, скупо, но выразительно развертывает конкретный ход событий ⁸ .

В те же годы был создан еще один церковно-литературный памятник, сюжет которого непосредственно навеян нашествием, - "Слово на положение ризы богородицы во Влахернах". Х. М. Лопарев, опубликовавший "Слово" в русском переводе (после того, как оно, увидя свет в 1648 г. в Париже, надолго оказалось забытым), полагал, что "Слово" было написано по горячим следам событий, по заказу патриарха Фотия хартофилаксом собора св. Софии в Константинополе Георгием, известным в то время церковным автором. Х. М. Лопарев считал, что оно является прекрасным источником по истории русского похода 860 г. "Слово" повествует, как перед лицом грозного нашествия греки спасали ценности храма богородицы во Влахернах (район Константинополя, выходящий непосредственно к бухте Золотой Рог и окруженный лишь одной линией стен). Здесь же приводятся и другие сведения о ходе осады ⁹ .

⁶ "Две беседы святейшего патриарха константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь". "Христианское чтение", 1882, сентябрь - октябрь (далее - "Две беседы Фотия...").

⁷ См.: Е. Голубинский. История русской церкви. Т. 1. М. 1880, стр. 32.

⁸ См.: М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 68.

⁹ Х. Лопарев. Старое свидетельство о положении ризы богородицы во Влахернах в новом истолковании применительно к нашествию русских на Византию в 860 году. "Византийский временник". Т. II. СПБ. 1895. Приложение: "Слово на положение ризы богородицы во Влахернах" (далее - "Слово на положение ризы..."). Отнесение событий, описываемых в "Слове", к нападению 860 г., встретило возражения. Основным оппонентом Х. М. Лопарева стал известный русский византинист В. Г. Васильевский (В. Г. Васильевский. Авары, а не русские, Федор, а не Георгий. "Византийский временник". Т. III. СПБ. 1896, стр. 84 - 85). В зарубежной историографии точку зрения В. Г. Васильевского поддержал американский историк А. А. Васильев (А. Vasiliev. The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge. Mass. 1946, p. 106), в советской историографии М. В. Левченко (М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 78). Ряд авторов (В. Т. Пашуто, Г. Г. Литаврин) не определил своего отношения к этому сюжету (см.: В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 59; "История Византии".

стр. 35

Четвертое современное известие, отразившее факт нападения, принадлежит римскому папе Николаю I, который коснулся этого сюжета в письме императору Михаилу III в сентябре 865 года ¹⁰. Папа Николай I, пославший осенью 860 г. своих легатов в Константинополь на собор, посвященный делу низложенного патриарха Игнатия, видимо, получил от них информацию о нападении руссов на византийскую столицу ¹¹ . В письме к Михаилу III папа упрекал его за то, что враги ушли неотомщенными, хотя и натворили много всяких бед: убивали людей, пожгли церкви и дошли до самых стен города ¹² .

Пятым современным свидетельством нападения следует считать, как это убедительно показал еще в начале века А. Пападопуло-Керамевс, "Акафист божией матери" - гимн, созданный в честь богородицы, якобы спасшей город от нападения врагов ¹³ .

Вслед за видными государственными и церковными деятелями IX в. русское нашествие на Константинополь 18 июня 860 г. подробно и дружно описали известные византийские хронисты X в. и их последователи и эпигоны более позднего времени. От X в. дошло два известия о нападении руссов. Одно принадлежит перу так называемого продолжателя хроники Феофана, другое написано Симеоном Логофетом. В группе продолжателя Феофана в разных частях присутствуют два свидетельства о нападении руссов на Константинополь: первое рассказывает о нашествии при императоре Михаиле III, в то время когда сам император находился в походе против арабов. Это сообщение говорит, что руссы "возвратились к себе", как только патриарх Фотий умилостивил бога, а некоторое время спустя их посольство пришло в Констан-

Т. II. М. 1967, стр. 229, 444, сн. 9, 14). В данном споре мы решительно поддерживаем Х. М. Лопарева. Аргументы В. Г. Васильевского и его сторонников нам представляются неправомерными. Они вкратце сводятся к тому, что в проповедях Фотия говорится о "народце" незначительном, а в "Слове" о "многих народах", что оба эти памятника разнятся по стилю, что в "Слове" в отличие от проповедей говорится о предваривших нашествие переговорах. С этими соображениями трудно согласиться. Слова Фотмя о "неименитом", "незначительном" народе - не более как риторический прием для доказательства основной мысли - Константинополь пострадал за грехи свои, а характеристики, данные Фотием, следует, в соответствии с контекстом, рассматривать как определение народа, непризнанного ранее империей, но навязавшего ей свою волю. Описания же противника у Фотшя и в "Слове" идентичны. Един и стиль памятников, есть даже фразеологические повторы. Наконец, в "Слове" говорится, что вождь нападавших лишь хотел "утвердить" мирный договор, и нет ни единого следа, что речь идет о переговорах, проведенных до нападения. Ошибочным следует считать отнесение событий, описываемых в "Слове", к нападению аваров, персов, протоболгар на Константинополь в 626 г. и потому, что слишком разнится положение империи, изображаемое в "Слове", от событий 626 г., да и император в 626 г. так и не попал в осажденный город, что имело место в 860 г. и нашло отражение в "Слове".

¹⁰ На этот факт обращали внимание в дореволюционной историографии Е. Е. Голубинский, В. И. Ламанский и другие авторы (Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 23; В. И. Ламанский. Славянское житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник. Птгр. 1915, стр. 107 - 108). В советской историографии об этом писал В. Т. Пашуто (Указ. соч., стр. 59, 314, прим. 21).

¹¹ См. об этом подробнее: "История Византии". Т. II, стр. 195 - 196.

¹² См.: Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 23.

¹³ А. Пападопуло-Керамевс. Акафист божией матери. Русь и патриарх Фотий. "Византийский временник". Т. X, вып. 3 - 4. СПБ. 1903. Эта точка зрения была поддержана зарубежными византинистами американцем А. А. Васильевым и бельгийцами А. Грегуаром и П. Оргельсом. А. А. Васильев указывает, что текст Акафиста весьма близок по стилю первой проповеди Фотия, а из второй взяты целые фразы (А. Vasiliev. Op. cit., p. 97; H. Gregoire, Р. Orgels. Les invasions russes dans le Synaxaire Constantinople. "Byzantion". T. XXIY. 1954. Bruxelles. 1955, p. 142). М. В. Левченко, хотя и правильно подмечает, что ни в песнопении, ни в Синаксере (византийском часовнике, рассказывающем о всех крупных годовых византийских церковных праздниках и о песнопениях в их честь) "нет и намека на осаду Константинополя русскими", тем не менее абстрагируется от факта упоминания в Синаксере первых трех осад и спасения города от врагов в четвертый раз (М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 72). Как известно, до 860 г. Константинополь действительно трижды находился в критическом положении - в 626, 677, 717 гг. во время нападений аваров, персов и арабов.

стр. 36

тинополь с просьбой о крещении Руси, что и было осуществлено¹⁴ . Во втором сообщении (Константина Багрянородного) более подробно рассмотрен сюжет крещения. Другой источник, содержащий сведения о нападении Руси на Константинополь при Михаиле III, - это так называемая хроника Симеона Логофета (и ее изводы, одним из которых является Хроника продолжателя Георгия Амартола), автора первой половины X века. Симеон Логофет, так же как и продолжатель Феофана, рассказывает об ужасах русского нашествия, приводит количество русских судов (200), подошедших к городу, говорит о возвращении Михаила III из похода в Малую Азию и о его молениях вместе с Фотием в храме Богородицы во Влахернах ¹⁵ .

Факт русского нашествия получил отражение во всех крупных византийских хрониках XI-XII вв. (хроники Георгия Кедрина, Иоанна Зонары, Михаила Глики, Льва Грамматика и других). В XI в. капеллан венецианского дожа Иоанн Диакон в своей "Венецианской хронике" сообщил, что при Михаиле III на Константинополь напали норманны в 360 судах и с триумфом возвратились домой ¹⁶ . Сторонники норманской теории ¹⁷ , естественно, считают, что это свидетельство подтверждает норманский характер Древнерусского государства и варяжский характер самого нашествия. Но существует и иная точка зрения, говорящая, что под норманнами Иоанн Диакон мог иметь в виду просто жителей Севера, каковыми в данном случае и являлись руссы ¹⁸ . В XII в. версию о чудесном спасении Константинополя при Михаиле III от врагов повторил в письме к антиохийскому патриарху Иоанну император Алексей Комнин ¹⁹ , в XIII в. о фактах нападения руссов на столицу империи в 860 г. упоминал император Феодор Ласкарис²⁰ . В 1894 г. профессор Гентского университета Ф. Кюмон издал хранившуюся в Брюссельской библиотеке византийскую рукопись, которая включала ряд сочинений XI-XIII вв., в том числе "Хронику Манасни". Она состояла из списка римских и византийских императоров, сопровождавшегося короткими замечаниями о событиях, при них происходивших. После имени императора Михаила III следовало сообщение о том, что в период его правления 18 июня 860 г. произошло нашествие Руси на Византию ²¹ .

Таким образом, на протяжении почти пяти веков нападение Руси на Константинополь в 860 г. неизменно становилось сюжетом хроник, переписки, религиозных песнопений, благодарственных слов, часословов, проповедей, официальных циркуляров, речей. Думается, что не все сведения на этот счет дошли до нас, но и те, что стали достоянием исторической науки, не вызывают сомнения в одном: событие это явилось для Византии не ординарным пограничным конфликтом, не обычным нападением одного из варварских племен, а противоборством с опасным и сильным противником, из ряда вон выходящим явлением, может быть, столь же прогремевшим на весь тогдашний европейский и ближневосточный мир, как и предыдущие нападения на Византию персов, аваров и арабов, после чего во внешней политике империи на долгие го-

¹⁴ См. перевод текста продолжателя Феофана: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 379.

¹⁵ Там же, стр. 379 - 380.

¹⁶ См.: М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 61.

¹⁷ См., например, А. Vasiliev. Op. cit., pp. 189 - 190.

¹⁸ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 61; см. также В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 59.

¹⁹ См. перевод письма: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 381.

²⁰ См. там же, стр. 394.

²¹ Публикация этого источника впервые за долгие годы изучения события дала его точную дату, о чем В. Г. Васильевский немедленно сообщил русской научной общественности (см.: В. Г. Васильевский. Год первого нашествия русских на Константинополь. "Византийский временник". Т. I. СПБ. 1894, стр. 258 - 259).

стр. 37

ды каждая из этих вновь возникших держав занимала свое особое, весьма значительное место.

Чем же поразило это нападение воображение греков? Почему оставило оно столь яркий и долгий след в византийской литературе? Почему вызвало такой горделивый восторг русского летописца? Ответы на эти вопросы следует искать в истории похода, в его масштабах, международном значении, последствиях.

Прежде всего руссы напали на Константинополь в весьма трудное для Византийской империи время. Уже несколько лет она вела очередную тяжелую военную кампанию против арабов. Летом 858 г. византийский флот был разгромлен ими у берегов Апулии. В начале 859 г. арабы взяли штурмом византийскую крепость Кастроджованни в Сицилии и захватили огромную добычу и множество пленных. Греческий флот, посланный на выручку сицилийским грекам, был также разбит; по сведениям арабских писателей, греки Потеряли 100 кораблей. 860 год не принес облегчения империи: греки вновь потерпели поражение в боях за свои сицилийские владения, на сей раз у города Чефалу²² . Весной 860 г. новая беда обрушилась на Византию: арабы начали наступление на ее владения со стороны Малой Азии. Император Михаил III повел из Константинополя 40- тысячное войско навстречу врагу. В то же время греческий флот ушел к Криту на борьбу с пиратами²³ . Таким образом столица оказалась практически беззащитной; в городе не было ни достаточного для обороны количества войск, ни флота, который мог бы воспрепятствовать высадке неприятеля с моря. Оставшиеся в столице адмирал флота, патрикий Никита Орифа, видный военачальник и государственный деятель, принимавший активное участие в войнах с арабами ²⁴ , и патриарх Фотий в случае вражеского нашествия могли надеяться лишь на мощь константинопольских стен, неоднократно защищавших город от "варваров".

Именно этот момент и выбрали русские для нападения. Византийские источники дружно отмечают внезапность атаки и потому особенно впечатляющую ее силу. "Где теперь царь христолюбивый? Где воинство? Где оружие, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло к себе все это?" ²⁵ - вопрошал Фотий. Он откровенно говорил о полной неготовности греков к отражению нашествия: "Мы услышали весть о них, или лучше увидели грозный вид их" ²⁶ . Итак, первой вестью о руссах явилось само их появление. "Неожиданное нашествие варваров, - продолжал он, - не дало времени Молве возвестить о нем, дабы можно было придумать что- нибудь для безопасности"²⁷ . "Ни на какое приготовление не надеялись", - отмечается и в "Слове" Георгия Хартофилакса²⁸ . В хронике продолжателя Георгия Амартола говорится, что греки узнали о нашествии лишь тогда, когда русские были уже у Мавропатама, близ Константинополя. Ни у царя, ушедшего с Войском в Каппадакию, ни у его сановников, отмечает автор, и в уме не было, что предстоит нападение руссов ("иже Не у цареви, ни от ихже поучавашеся и в уме имеаше твориму безбожныихъ Русь взъвести нашьствие...") ²⁹ .

Удачность выбора момента для нападения вслед за византийскими источниками отразили и русские летописи. В Повести временных лет

²² М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 60; "Историй Византии". Т. II, стр. 191 -192.

²³ В. И. Ламанский. Указ. соч., стр. 118, 120; М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 67.

²⁴ Ф. И. Успенский. Указ. соч., стр. 215, прим. 1.

²⁵ "Две беседы Фотия...", стр. 425.

²⁶ Там же, стр. 421.

²⁷ Там же, стр. 424.

²⁸ "Слово на положение ризы...", стр. 595.

²⁹ "Полное собрание русских летописей" (ПСРЛ). Т. I. СПБ. 1816, стр. 242 (приложение).

стр. 38

в разделе о нападении Руси на Константинополь (летопись датирует его 866 г.) содержится упоминание о том, что поход начался тогда, когда Михаил III увел войско из города против арабов ("отшедшю на огаряны") ³⁰ . Никоновская летопись, связавшая этот поход с именами Аскольда и Дира, утверждает, что эти князья знали о трудностях, возникших в ту пору на границах империи. В тексте, озаглавленном "О пришествии агарян на Царьград", летописец сообщает, что "множество съвкупившеся агарян прихожаху на Царьградъ, и сиа множицею творяще. Слышавше же киевстии князи Аскольдъ и Диръ, идоша на Царьградъ и много зла сътвориша" ³¹ . В этом позднем тексте важна интерпретация событий летописцем, его убежденность, что в Киеве располагали определенными сведениями насчет трудного тогда внешнеполитического положения Византии.

Неспокойно было в 860 г. в самой империи. В конце 50-х годов IX в. вновь обострилась борьба с павликианами. Обосновавшись в Западной Армении, они поддержали выступление арабов в Малой Азии. Сторонники павликиан в столице с нетерпением ждали исхода военных событий на Востоке. 860 г. был отмечен также острыми распрями в среде господствующего класса Византии и в связи с делом патриарха Игнатия. Низложенный в 858 г., он коротал свои дни на острове Теревинфе в Мраморном море. Его место занял видный ученый и дипломат Фотий, явившийся ставленником провинциальной знати и высших армейских командиров. Однако "игнатиане" не сдались. Они бурно обвиняли Фотия в нарушении им канонических правил избрания на патриарший престол. Назревал Церковный собор ³² . Римский папа внимательно следил за развитием событий в Византии, стремясь вернуть папской курии былое влияние в Константинополе.

Таким образом, момент нападения был выбран настолько удачно, что возникает мысль о его тщательной подготовке руссами, о сборе ими перед походом определенной военной и политической информации. Первым на это обратил внимание автор Никоновской летописи. Он, однако, написал сдержанно: киевские князья, "слышавше" о нападении "агарян" на Византию, решили воспользоваться этим обстоятельством. Здесь как бы подчеркивается пассивный характер полученной информации (слышали), то есть подразумевается, что сведения случайно дошли до Киева. Но, думаем, что тут летописец явно поосторожничал: уж слишком много совпадений благоприятных для русских событий как внешне, так и внутриполитического характера падает на 860 год. И на это давно уже обратили внимание некоторые историки. Еще Г. Эверс высказал предположение, что поход был хорошо подготовлен, что руссы тщательно обдумали все детали нападения и собрали необходимые сведения о городе, на который они шли. Прекрасно были они знакомы и с путями, по которым им .предстояло идти на Византию³³ . Д. И. Иловайский высказал предположение, что руссы знали об уходе греческой армии во главе с Михаилом III в Малую Азию³⁴ . В. И. Ламанский отмечал, что неожиданность нападения и совпадение русской атаки и наступления арабов в Малой Азии может говорить о взаимообусловленности этих событий³⁵ . М. Д. Приселков, продолжая мысль В. И. Ламанского, решительно настаивал на возможности союза Руси и арабов, на закономерной синхронности их военных действий³⁶ . Из зарубежных историков на эту сторону вопроса обратил внимание А. А. Ва-

³⁰ ПВЛ. Т. I, стр. 19.

³¹ ПСРЛ. Т. IX. СПБ. 1862, стр. 8.

³² "История Византии". Т. II, стр. 76 - 77, 173 - 174.

³³ И. Ф. Г. Эверс. Предварительные критические исследования для российской истории. М. 1826, стр. 229.

³⁴ Д. И. Иловайский. Разыскания о начале Руси. М. 1876, стр. 197.

³⁵ В. И. Ламанский. Указ. соч., стр. 121 -123.

³⁶ М. Д. Приселков, Указ. соч, стр. 46 - 47.

стр. 39

сильев. "Вторжение было запланировано русскими заранее, - писал он, - что позволяет предположить знание ими положения в городе"³⁷ . И. Свенцицкий, занимавшийся исследованием болгаро-византийских и русско-византийских договоров, высказал мнение, что поход русских против Константинополя в 860 г. находился в "определенной взаимосвязи" с антнвизантийскими планами правителей Первого Болгарского царства ³⁸ .

Из советских историков данного сюжета коснулся М. В. Левченко. Он полагал, что в Киеве были хорошо осведомлены о всех наиболее важных событиях, происходивших в Византии. Эти сведения могли принести либо захожие торговцы, либо руссы, служившие в императорской гвардии³⁹ . Мы, однако, рискнем предположить большее. Столь неожиданное нападение, столь благоприятствовавшие ему обстоятельства вероятнее всего были связаны с неплохой политической информацией, которую получали тогда на Руси, - и не случайной, а целенаправленной. Практика подобного рода хорошо была известна с древних времен. Пользовались ею и северные соседи Византии. Византийский дипломат и историк Приск Панийский (V в.) в труде "Византийская история и деяния Аттилы в восьми книгах" сообщал о системе политического шпионажа, дипломатической разведки, которую с успехом применяли друг против друга и Византийская империя и гуннская держава Аттилы. Он же пишет, что Аттила имел шпионов при константинопольском дворе и ему было даже известно содержание тайных поручений, данных императором своим послам, направленным к Аттиле. Широко использовался с целью получения нужных политических сведений подкуп видных лиц в соответствующих столицах⁴⁰ . Практика взаимоотношений антоз (предков восточных славян) с империей также дает основание считать, что их многочисленные нападения на столицу Византии в VI в. проходили не без участия их соплеменников, служивших в византийской армии. Вооруженные силы антского племенного союза прекрасно знали дорогу к богатым греческим городам. Система частых взаимных посольств, переговоров, выплата антам дани в обмен за мир создали благоприятные условия для широкого в тех условиях обмена политической информацией.

Новые восточнославянские государственные объединения, конечно, использовали эту испытанную "варварскую" практику общения с Византией⁴¹ . В этой связи нельзя не вспомнить об элементах дипломатической разведки в период пребывания киевского посольства в 838 - 839 гг. в Византии и Ингельгейме - столице франкского государства. Посольство это появилось в Византии во второй половине 838 г., было с почетом принято императором Феофилом, а затем оказалось при дворе франкского короля Людовика Благочестивого. Туда оно прибыло вместе с византийским посольством и имело при себе рекомендательное письмо от императора Феофила, который объяснил приход руссов в Ингельгейм тем, что их посольство не могло вернуться на родину прежним путем, перекрытым "дикими племенами". Однако вместо ожидаемого почетного приема послы были обвинены в шпионаже и задержаны, а в Константинополь пошел ответ, в котором говорилось, что если послы окажутся невиновными в предъявленных им обвинениях, то будут отпущены обратно в Византию. Об этом сообщил епископ Пруденцнй в так называе-

³⁷ А. Vasiliev. Op. cit., p. 250.

³⁸ I. Swiencickyj. Die Friedensvertrage der Bulgaren und der Russen mit By-zanz. "Studi Bizantini с neoellenici". V. 5. "Atti del V Congresso Internationale di Studi Byzantini", Roma. 1939, S. 324.

³⁹ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 68.

⁴⁰ См. об этом подробнее: З. В. Удальцова. Идейно-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV-VII вв.). М. 1974, стр. 135, 138.

⁴¹ См. подробнее об этом: А. Н. Сахаров. Кий: легенда и реальность. "Вопросы истории", 1975, N 10.

стр. 40

мых Бертинских анналах⁴² . Это было время, последовавшее за нападением русского войска на византийский город Амастриду, на малоазиатском побережье Черного моря, и посольство в империю вероятней всего явилось миссией, которой было поручено урегулировать отношения между Русью и Византией⁴³ . Но одновременно в Киеве могли поручить посольству, как это нередко случалось в средние века, и функцию разведывательную: собрать определенную политическую информацию о положении в Византии и в других районах Восточной Европы, которые стали уже сферой особого внимания молодого Древнерусского государства. Думается, что прибытие русского посольства в Ингельгейм было лишь отражением растущего русского политического интереса к соседним странам.

Ученые, занимавшиеся исследованием посольства 838 г., все без исключения приняли ту версию его истории, которую предложил Пруденций, воспринявший ее из письма императора Феофила: послы не могли вернуться на родину, так как обратная дорога была перерезана. В то же время все без исключения историки связали факт обвинения послов в шпионаже с тем, что они назвали себя "свеонами", то есть шведами, и тем возбудили подозрения франков, недавно воевавших с норманнами (хотя у Пруденция эта связь не прослеживается, а просто в одном случае говорится о том, что послы назвали себя "свеонами", а в другом - что посольство было обвинено в шпионаже). Нам представляется, что обвинение это было вполне обычным для своего времени. Возможно, трудности с возвращением послов на родину действительно существовали, но франки подошли к этому вопросу более реально, чем последующие интерпретаторы данного факта ⁴⁴ , и совершенно верно оценили функции пришедшего к ним русского посольства. Незнакомая миссия, попавшая в Ингельгейм под сомнительным предлогом, иностранное происхождение (шведское, норманское) киевских послов - все это не могло не насторожить франков. В результате русское посольство оказалось под следствием. Мы убеждены, что в данном случае перед нами один из характерных примеров дипломатической разведки, осуществляемой официальной миссией, а цель ее могла бы быть сформулирована в общих чертах как ознакомление с состоянием дел в близлежащих государствах, выяснение характера их взаимоотношений - именно так формулировались цели подобных разведывательных миссий при Владимире Святославиче и позднее.

Таким образом, прежняя дипломатическая практика восточноевропейского "варварского" мира, первые шаги древнерусской дипломатии указывают вполне определенно на традицию политической разведки. Эта традиция является в данном регионе столь же древней, сколь и посольские переговоры, и руссы, видимо, были неплохо с ней знакомы. Обстоятельства неожиданного нападения Руси на Константинополь в 860 г. лишний раз доказывают, что и в этом случае перед нами налицо тщательно продуманное, хорошо законспирированное военное предприятие, организаторы которого были неплохо обеспечены политической информацией. Источником ее могли стать не только купцы или славяне,

⁴² См. перевод этого текста: "Очерки истории СССР. Период феодализма. IX- XV вв.". Ч. 1. М. 1953, стр. 74.

⁴³ См. об этом подробнее: А. Н. Сахаров. Русское посольство в Византию. 838 - 839 гг.

⁴⁴ В последнее время мысль о неправомерности обвинения русского посольства в шпионаже прозвучала в книге М. А. Алпатова. Автор не согласился с мнением Е. Е. Голубинского о том, что это были шпионы черноморских россов. "Зачем понадобилось таврическим россам разведывать - да еще всю - далекую и огромную империю франков?" Конечно, таврическим россам это было ни к чему, но россы-то были киевские и представляли они собою растущее Древнерусское государство (с чем согласен и М. А. Алпатов), а это существенно меняет дело (М. А. Алпатов. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII вв. М. 1973, стр. 63, прим. 10).

стр. 41

служившие в императорской гвардии, но и официальные миссии типа посольства 838 - 839 годов. Сведения могли доставить и иные посольства других стран, оказавшиеся в Киеве. Не исключено, что наступлению руссов на Византию способствовали и арабы, сами готовившиеся к широкой военной кампании против империи, а возможно, и болгары, давние соперники Византии. Во всяком случае, источников для получения в Киеве обширных и точных сведений о состоянии дел в Византийской империи было более чем достаточно. Это и обусловило необычайный эффект нападения. Говоря современным языком: молодое Древнерусское государство политически прекрасно подготовило свою первую крупную акцию против Константинополя и посольской, дипломатической разведке принадлежало не последнее место в обеспечении ее успеха.

Но вернемся к событиям 18 июня 860 года. В тот момент, когда руссы появились у Константинополя, он был практически беззащитен. Михаил III с войсками стоял на Черноц реке в Каппадокии, как об этом в один голос свидетельствуют и византийские и русские источники. Руссы подходили одновременно и с моря, со стороны бухты Золотой Рог - Суда, и с суши - со стороны крепости Иерон. Они обложили столицу со всех сторон. Ликующие их отряды проходили перед городскими стенами, а на вытянутых руках шагавших руссов, как говорил патриарх Фотий, стояли их товарищи - с обнаженными мечами, "как бы угрожая городу смертию"⁴⁵ . Пораженные, смотрели греки на эту демонстрацию могущества и дерзости своих противников. В тот же день по городу пополз слух, что русские уже преодолели стену и вошли внутрь Константинополя. А в это время гонец эпарха Орифы скакал в Каппадокию, спеша сообщить страшную весть императору.

Разом изменилась вся жизнь столицы. Страх и неуверенность овладели людьми. Затихли песни и танцы на улицах, прекратился пьяный разгул, который так обличал в своих проповедях патриарх Фотий. Греховодники молились, прося милости у бога. Константинополь оцепенел. Именно в эти дни Фотий обратился к своей пастве с проповедью, в которой ярко обрисовал оглушающее впечатление, произведенное нашествием на жителей столицы. "Что это? Что это за удар и гнев, столь тяжелый и поразительный? - вопрошал он. - Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза? Какие сгущенные облака страстей и каких судеб мощные столкновения воспламенили против нас эту невыносимую молнию?"⁴⁶ . Фотий говорил о грозной силе руссов, об их жестокости: "Народ вышел из страны северной, устремляясь как бы на другой Иерусалим, и племена поднялись от краев земли, держа лук и копье: они жестоки и немилосердны; голос их шумит как море. Мы услышали весть о них, или лучше, увидели грозный вид их, и руки у нас опустились... не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч со всех сторон" ⁴⁷ .

С большим трудом Михаил III, бросив войска в Малой Азии, сумел пробраться в осажденный город и встал во главе обороны вместе с патриархом, как об этом сообщает группа хроник, примыкающая к сочинению Симеона Логофета, а также и Повесть временных лет⁴⁸ . Картину потрясения империи рисует в "Слове на положение ризы богородицы во Влахернах" и хартофилакс Георгий. Вернувшийся в Константинополь император первую ночь провел в молениях. Покинув дворец и переодевшись в одежду простолюдина, он распростерся ниц на камен-

⁴⁵ "Две беседы Фотия...", стр. 434.

⁴⁶ Там же, стр. 419.

⁴⁷ Там же, стр. 421.

⁴⁸ См.: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., т. 380. "Хроника Георгия Амартола" в кн.: В. М. Истрин. Книги временьныя и образныя Георгия Мниха. "Хроника" Георгия Амартола в древнем славяно- русском переводе. Текст, исследования и словарь. Птгр. 1920, стр. 511; ПВЛ. Т. I, стр. 19.

стр. 42

ных плитах Влахернского храма, испрашивая помощи у бога. Вместе с императором усердно молился и патриарх. По всему городу проходили "лития и оплакивания" ⁴⁹ . А в это время руссы опустошили пригороды Константинополя и близлежащие острова, разграбили "священное и другое", как повествует "Слово" ⁵⁰ . Никита Пафлагоиский рассказывает, что руссы разгромили все селения и монастыри, "расхитив все сосуды и имущество", пленные безжалостно умерщвлялись. Добрались руссы и до острова Теревинфа, где томился в ссылке низложенный патриарх Игнатий; 22 его служителя пали под ударами русских мечей⁵¹ . О разорении руссами пригородов Константинополя вплоть до самых его стен напоминал в письме Михаилу III и римский папа Николай I⁵² .

Опасность нарастала с каждым часом. "Город едва... не был поднят на копье", - говорил во второй проповеди патриарх Фотий. В этих условиях духовные иерархи решили спасать церковные ценности, в частности ризу богородицы, которая хранилась во Влахернском храме. Золотой и серебряный наряд раки рассекли топорами и секирами и перенесли в центр города. После ночной молитвы при огромном стечении народа ризу вынули из раки, развернули и показали собравшимся. Люди падали ниц, раздавались голоса "господи, помилуй!". Затем ризу перенесли в храм св. Софии, а молитва продолжалась⁵³ . Симеон Логофет излагает эти события несколько иначе. Он рассказывает, как в присутствии большого числа людей край ризы богородицы был опущен в море, после чего разыгралась буря, разметавшая русские суда⁵⁴ . Эта версия нашла отражение в хронике продолжателя Георгия Амартола и позднейших хронистов, а также в Повести временных лет⁵⁵ . Ни Фотий, ни "Слово" Георгия Хартофилакса, ни продолжатель Феофана не сообщают ни о погружении ризы в море, ни о буре, бывшей якобы причиной гибели русского флота. Для нас важны здесь не детали, не дискуссии по поводу того, опускали амфору с ризой в море или не опускали, а то общее впечатление ужаса и отчаяния, которое охватило Константинополь и которое прекрасно передали и византийские и русские источники.

Таким образом, вся картина нашествия, как она рисуется в византийских источниках, указывает на его тщательную подготовку, масштабы, стремительность, широкий территориальный охват. Это было действительно крупное военное предприятие, которое поставило столицу империи на грань катастрофы. Город был окружен, константинопольская округа опустошена, руссы захватили огромные церковные ценности в храмах, монастырях и селениях, всякие попытки сопротивления были жестоко подавлены. В столице возникла паника, и отражением этого явились такие акты, как ночные моления императора и патриарха, вынос ризы богородицы к народу. Не часто Константинополь переживал подобные потрясения.

Поход 860 г. был исполнен глубочайшего значения и для Руси. Впервые русское войско осадило столицу Византии, этот вожделенный для "варваров" город, где находились огромные богатства. До этого отдельные русские дружины неоднократно нападали на имперские границы; в IX в., когда русские земли сбросили хазарское иго, внешнеполитическая активность Руси значительно усилилась, отражением чего явились зафиксированные в византийской агиографической литературе сведения о нападении руссов на крымский Сурож и малоазиатскую Амастриду. Но это были пограничные нападения местного значения, кончавшиеся локальными же переговорами русских вождей с местными византийскими

⁴⁹ "Слово на положение ризы...", стр. 595.

⁵⁰ Там же, стр. 596.

⁵¹ См.: М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 68.

⁵² См.: Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 23.

⁵³ "Слово на положение ризы...", стр. 611.

⁵⁴ См.: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 379 - 380.

⁵⁵ "Хроника Георгия Амартола", стр. 511; ПВЛ. Т. I, стр. 19.

стр. 43

чиновниками и церковными иерархами. Совсем иное положение сложилось во время столкновения Византии и Руси в 860 году. Византии в данном случае противостояла держава, утвердившая свою силу и свой престиж нападением на одно из сильнейших и богатейших государств тогдашнего мира.

Подобное противоборство империи с новыми государственными образованиями, складывавшимися в Северном Причерноморье и на Балканах, было для Византии не в новинку. Так, в VI в. империя была вынуждена признать аварский каганат, в VII в. - Болгарское царство, в VIII в. - державу хазар. Во всех этих случаях вновь складывающиеся государственные образования вырвали у Византии признание силой - либо прямым нападением на Константинополь, либо серией тяжелых и опустошительных войн. В IX в. настал черед Древнерусского государства. Нападения на Сурож и Амастриду явились своеобразной пробой сил. Поход 860 г., судя по его подготовке, масштабам, резонансу, был первым крупным военным предприятием Древней Руси, направленным против Византийской империи.

Как же представлялось осажденным в своей столице грекам последующее развитие событий? Одолеть "варваров" силой не было никакой возможности: город не имел ни армии, ни флота, оставалось надеяться лишь на прочность крепостных стен и на мирные переговоры с неприятелем. В своих молитвах они и просили о мире. "Ясно покажи, что град укрепляется твоею силою; сколько душ и градов взято уже варварами, - воззови их и выкупи, яко ее всемогущая; даруй же и мир крепкий жителям града твоего", - взывали греки, обращаясь к богородице⁵⁶ . Не об отмщении и победе над врагами молили растерянные жители Константинополя, а о "мире крепком", который, по их мнению, могло им дать только божественное вмешательство. И мир был получен. 25 июня ⁵⁷ руссы, внезапно стали отходить.

Складывалось впечатление, что "лития и моления" достигли цели и какая-то чудодейственная сила действительно заставила руссов снять осаду. Симеон Логофет объясняет это очень просто: прикосновение ризы богородицы к воде возмутило море и потопило вражеские ладьи. Но очевидцы событий - Фотий и Георгий, автор "Слова", не сообщают о буре. Напротив, они говорят о внезапном, неожиданном для греков отступлении руссов. "Нечаянно было нашествие врагов, - отметил Фотий, - неожиданно совершилось и удаление их"⁵⁸ . И тут же он дает религиозную оценку этому факту: руссы сняли осаду, как только ризу богородицы обнесли по стенам города. -В точном соответствии с данными Фотия трактует этот вопрос продолжатель Феофана. Руссы возвратились к себе, пишет он, как только патриарх Фотий "умилостивил бога" ⁵⁹ . Конечно, патриарх, стремившийся своими проповедями пробудить религиозные чувства в душах погрязших в пороках византийцев, очень удачно использовал в церковных целях отступление неприятеля от стен столицы. И даже если бы для этого были весьма серьезные военные и политические причины, все равно церковь, как это бывало не раз на протяжении средневековья, приписала бы прекращение военных действий собственным усилиям и заслугам. Такова была церковная практика, и мы должны принимать ее в расчет при использовании религиозных проповедей в качестве источников.

⁵⁶ "Слово на положение ризы...", стр. 611.

⁵⁷ Вопрос о сроках осады русскими Константинополя является дискуссионным. Мы придерживаемся принятой в советской историографии точки зрения, согласно которой осада длилась с 18 по 25 июня 860 г. (см.: М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 69, 70 - 71, 72; А. П. Каждан. К характеристике русско-византийских отношений в современной буржуазной историографии. "Международные связи России до XVII в.". М. 1961, стр. 15; "История Византии". Т. II, стр. 229).

⁵⁸ "Две беседы Фотпя...", стр. 436.

⁵⁹ См.: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 379.

стр. 44

Разумеется, опущение ризы богородицы в море или ее обнесение вдоль стен не могло опрокинуть столь масштабный и тщательно подготовленный поход. Истинной причиной отступления руссов были либо какие-то события военного характера, либо заключение перемирия, одним из условий которого и явилось снятие осады Константинополя. Что касается военной стороны дела, то ни в одном источнике нет сведений о поражении руссов. Напротив, римский папа Николай I даже упрекал Михаила III в том, что враги ушли неотмщенными⁶⁰ . Да и сам Фотий говорил о том, что возмездие варварам не было воздано⁶¹ . Венецианский хронист Иоанн Диакон также пишет, что руссы вернулись на родину с триумфом ⁶² . На это обстоятельство уже обратили внимание как дореволюционные, так и советские ученые. Но при этом некоторые из них считали, что в источниках не отложилось каких-либо сведений о мирных переговорах под стенами Константинополя; другие полагали, что, уходя от византийской столицы, руссы уносили с собой договор "мира и любви".

Еще А. Л. Шлецер, приписывавший поход 860 г. варягам, отметил, что под стенами Константинополя были проведены переговоры: он ошибочно объединил их с позднейшим русским посольством для заключения договора о "мире и любви"⁶³ . Вслед за А. Л. Шлецером М. П. Погодин писал, что "греки... вступили без сомнения в переговоры с напавшей Русью. Предложена была им богатая дань, лишь сняли бы осаду и удалились" ⁶⁴ . Никаких аргументов в пользу этого предположения М. П. Погодин не привел. Подробно аргументировал мысль о проведении русско-византийских переговоров под стенами Константинополя Х. М. Лопарев. Опираясь на сведения "Слова" о желании вождя нападавших увидеть императора "для утверждения мирных договоров" и на основании отсутствия сведений о поражении руссов в византийских источниках, Х. М. Лопарев считал, что между греками и русскими заключен был мир и, как тогда выражались, "любовь"⁶⁵ . А. А. Шахматов, анализируя проповеди Фотия, данные "Слова" и сообщения Иоанна Диакона, пришел к выводу, что русские заключили почетный мир "под стенами Царьграда, после чего они 25 июня удалились от города" ⁶⁶ . "Блестящим исходом великого предприятия" назвал А. А. Шахматов результаты похода 860 года. М. Д. Приселков утверждал, что, вернувшись в город, Михаил III начинает "мирные переговоры и заключает договор "любви и мира"⁶⁷ . В. В. Мавродин также согласился с этой точкой зрения, заявив, что "русские удалились победителями, уводя с собою договор "мира и любви"⁶⁸ . Эта версия нашла отражение и в обобщающем труде "Очерки истории СССР". "Чтобы снять осаду, - говорится там, - Михаил должен был заключить с ними (русскими. - А. С. ) договор "мира и любви". Мы имеем здесь указание на первый договор Руси с греками". А к 866 - 867 гг. "Очерки" относят договор Руси с Византией о "союзе и дружбе", закрепленный принятием частью Руси христианства⁶⁹ .

В то же время в историографии есть на этот счет и иная точка зрения. К. Н. Бестужев- Рюмин считал, что поход киевских князей на Кон-

⁶⁰ "Те, которые, умертвив множество людей, сожгли церкви святых и предместья Константинополя почти до самых его стен, не получили никакого отмщения" (см. Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 23).

⁶¹ "Две беседы Фотия...", стр. 431.

⁶² См.: М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 74.

63 А. Л. Шлецер. Нестор. Т. I. СПБ. 1809, стр. 362 - 363.

⁶⁴ М. П. Погодин. Древняя русская история до монгольского ига. Т. I. М. 1872, стр. 11.

⁶⁵ Х. Лопарев. Указ. соч., стр. 615.

⁶⁶ А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. Птгр. 1919, стр. 60.

⁶⁷ М. Д. Приселков. Русско-византийские отношения. "Вестник древней истории", 1939, кн. 3, стр. 99.

⁶⁸ В. В. Мавродин. Образование Древнерусского государства. Л. 1945, стр. 215.

⁶⁹ "Очерки истории СССР. Период феодализма IX-XV вв.". Ч. I, стр. 74.

стр. 45

стантинополь в 860 г. закончился неудачей ⁷⁰ . М. В. Левченко, возражая В. В. Мавродину, писал: "Ни один источник не сообщает о заключении такого договора" (который имеет в виду В. В. Мавродин). Одновременно М. В. Левченко указал на то, что руссы удалились от города, "никем не тревожимые"⁷¹ . Мнение М. В. Левченко поддержал Г. Г. Литаврин: "Источники ничего не сообщают о каких-либо переговорах русских с греками перед их уходом из-под стен Константинополя"⁷² . В зарубежной историографии эта мысль нашла отражение еще в XIX в. в работе француза А. Куре⁷³ и ряде других работ.

В этой связи целесообразно еще раз вернуться к сведениям, содержащимся в "Слове на положение ризы богородицы во Влахернах" и проповедях Фотия. "Слово" сообщает, что "начальник стольких тех народов для утверждения мирных договоров лично желал его (императора. - А. С. ) увидеть"⁷⁴ . Здесь налицо категорический тон относительно мирного договора: он состоялся, и автор "Слова" делает упор на том, что вождь нападавших желал лишь утвердить его путем личной встречи с императором. Заслуживают внимания слова Фотия о том, что "город не взят по их (руссов. - А. С. ) милости"⁷⁵ . Вырисовывается совершенно реальная картина: семидневная осада русскими Константинополя, опустошение ими пригородов столицы, невозможность преодолеть ее мощные стены, стремление греков к миру и как результат этого мирные переговоры под стенами города. Для утверждения выработанных мирных условий вождь руссов стремился лично встретиться с императором. Затем последовало (внезапное для массы населения византийской столицы) прекращение осады и отход руссов от Константинополя.

Другим важным аргументом в пользу заключения перемирия у стен Константинополя, ускользнувшим от исследователей, является упоминание Фотием факта ухода руссов с огромными богатствами. В проповеди, произнесенной после снятия ими осады, он говорил о них как о народе, получившем после похода "значение", "достигшем блистательной высоты и несметного богатства"⁷⁶ . Если слова о "значении" и "высоте" характеризуют в основном возросший международный авторитет Руси, то упоминания о несметных богатствах, приобретенных руссами в Византии, говорят о материальных результатах похода. Двумя способами могли руссы приобрести это богатство: первый - сохранение за собой всего, что было ими награблено в Византии (товаров, церковных ценностей, другого имущества); второй - получение от осажденных огромного выкупа. Мы не знаем точно, что имел в виду Фотий, но и в том и другом случае военный конфликт между Русью и Византией должен был закончиться перемирием. Если имеется в виду сохранение руссами богатств, захваченных в ходе нашествия, то значит ни о каком поражении их, ни о каком потоплении русских судов разыгравшейся бурей (версия Симеона Логофета) не может быть и речи, а сообщение Брюссельской хроники и Симеона Логофета о неудаче руссов (повторенное русскими летописями) говорит лишь об общей оценке похода, который не достиг своей цели - взятия Константинополя. Греки были вынуждены согласиться на оставление за руссами награбленного имущества. Переговоры в этом случае должны были состояться не только потому, что зафиксировали бы почетный отход руссов от города, но и потому, что именно здесь мог ре-

⁷⁰ К. Н. Бестужев-Рюмин. Русская история. Т. I. СПБ. 1872, стр. 99.

⁷¹ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 74 - 75.

⁷² Г. Г. Литаврин. Византия и Русь в IX-X вв. "История Византин". Т. II, стр. 229.

⁷³ А. Couret. La Russie a Constantinople. Premiers tentatives des Russes centre 1'Ernpire Grec. "Revue des question historiques. 865 - 1116". Vol. XIX. 1876, p. 83.

⁷⁴ "Слово на положение ризы...", стр. 593 - 594.

⁷⁵ "Две беседы Фотия...", стр. 434.

⁷⁶ Там же, стр. 432.

стр. 46

шиться вопрос о последующем русском посольстве в Константинополь для заключения договора о "мире и любви", сведения о котором содержатся у продолжателя Феофана и Константина Багрянородного. Сами собой такие посольства после серьезных межгосударственных конфликтов не являлись. Факт переговоров станет тем более реальным, если учесть, что руссы увезли с собой огромный выкуп. Всего вероятней, имело место и сохранение руссами за собой награбленного имущества и получение выкупа. Все это и позволило Фотию говорить о приобретенных ими несметных богатствах.

25 июля ликующие греки увидели, как руссы удаляются от города, а 2 июля ризу богородицы торжественно водворили на свое место, в раку влахернского храма. С тех пор день 2 июля стал одним из крупнейших храмовых праздников этой церкви⁷⁷ , что также подчеркивает значительность событий 860 г., их большой резонанс.

Переговоры, прекращающие военные действия, к тому времени давно уже стали прочной дипломатической традицией не только других стран и народов, но и отношений Византии с "варварскими" государствами, - они неоднократно проводились с арабами, аварами, гуннами, хазарами, болгарами⁷⁸ . Мы охотно разделяем точку зрения тех историков, которые считают, что в ходе осады между русскими и греками велись переговоры. Однако признать их договорами "мира и любви" (как полагали Х. М. Лопарев, А, А. Шахматов, М. Д. Приселков, В. В. Мавродин, авторы "Очерков истории СССР") не представляется возможным. Ведь договор "мира и любви" или "мира и дружбы" - это устное или письменное межгосударственное соглашение, регулирующее общие отношения между странами. В данном же случае речь шла о перемирии, прекращающем состояние войны. Нам неизвестны все его условия, кроме отхода от города русского войска, снятия блокады. Поэтому позиция М. В. Левченко и Г. Г. Литаврина, которые отвергают версию о заключении договора "мира и любви" под Константинополем в июне 860 г., вполне оправданна, хотя это вовсе не значит, что следует отрицать любые переговоры, осуществленные в то время между греками и русскими. Просто историки, защищающие мнение о наличии переговоров, в данном случае смешали перемирие, прекращающее военные действия, и межгосударственный договор "мира и любви", связавший позднее Византийскую империю с Русью.

В свете этих событий и следует, как нам кажется, рассматривать последующие отношения между двумя странами. Произошла примечательная метаморфоза: возникшая из политического небытия держава, ограничивавшаяся ранее отдельными нападениями на византийские владения и заключавшая с имперскими чиновниками частные соглашения, вдруг встала во весь свой рост перед стенами Константинополя и заставила гордых византийцев вести с собою переговоры. Вот эта перемена в отношении империи к восточным славянам и является одним из самых примечательных последствий похода 860 года. Патриарх Фотий хорошо отразил это в своих проповедях. "Народ неименитый, - говорил он, - народ несчитаемый ни за что, народ поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас, незначительный, уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, - о, какое бедствие, ниспосланное нам от бога". Трудно лучше передать смысл происшедшего: гордые греки вынуждены были терпеть надменность народа, ранее рассматриваемого ими наравне с рабами, а руссы - народ "неименитый" и "неизвестный" в международном плане, - получили имя, авторитет, известность благодаря успеху похода 860 года. "Те, для кото-

⁷⁷ Х. Лопарев. Указ. соч., стр. 628.

⁷⁸ См., например: "Хроника Георгия Амортола", стр. 483, 544, 557 и др.

стр. 47

рых некогда одна молва о ромеях, - продолжал Фотий, - казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неиствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо". Они показали "отвагу и надменность"⁷⁹ . И перемирие 860 г. в этом смысле действительно могло явиться первым договором между Византией и Русью, но договором, лишь приостанавливающим военные действия между ними. Однако и этот факт сыграл большую роль в истории многолетних контактов Византии и Руси. Впервые они вступили в государственные договорные отношения. Теперь Русь могла строить их, опираясь на победоносный поход, на мирный договор, заключенный под стенами Константинополя и возможно утвержденный императором Михаилом III и вождем руссов.

Так закончилась эпопея 860 г., но она не исчерпала, а лишь открыла начало мирных межгосударственных связей Руси и Византии. И последующая история это подтвердила. После ухода руссов из-под Константинополя внешнеполитическое положение империи отнюдь не улучшилось. Арабы продолжали теснить повсюду византийские войска. В том же 860 г. милетинский эмир нанес новое поражение войскам Михаила в Малой Азии ⁸⁰ . Отношения с Русью оставались неустойчивыми, и древний опыт Византии подсказывал, что для прочного замирения этого нового "варварского" государства следовало применить те же меры, что и в отношении других "варварских" держав, связанных с Византией договорами "мира и любви".

Попытаемся пояснить, какой смысл мы вкладываем в понятие договор "мира и любви". Со времен Древнего Египта и до исследуемого нами IX в. он оформлял обычные мирные договорные связи между государствами. Они могли оставаться, так сказать, мирно нейтральными, но могли быть и союзными. Первый такой договор был заключен в 1296 г. до н. э. египетским фараоном Рамзесом II и хеттским царем Хаттушилем III⁸¹ . Однако подробно разбирая форму и содержание этого первого известного межгосударственного соглашения, историки не обратили внимания на его квинтэссенцию, которая выражена в первых его строках. Договор, кроме союзных обязательств, декларировал состояние "мира и братства на все времена" между обоими государствами, то есть содержал определенную трактовку характера мирных отношений Египта и хеттов. И уже опираясь на существование этой мирной основы, оба государства формулировали другие, конкретные статьи соглашения. Не случайно речь о "мире и братстве" идет в начале договора, во введении, которое является отнюдь не формальной данью вежливости, а формулирует основной смысл отношений между двумя державами. Конечно, ни о каком подлинном мире, братстве или любви в условиях антагонистических обществ не может быть и речи. В этом смысле данные понятия отражают состояние мирных, дружественных связей между государствами лишь на какой-то период времени.

Значимость понятий "мир", "братство", "дружба", "любовь" для межгосударственных взаимоотношений проходит красной нитью и через другие известные мирные соглашения древности и раннего средневековья. Ни в исторической, ни в правовой науке этой формуле мира, встречающейся неизменно как в простых мирных договорах, так и в сложных политических соглашениях более позднего времени, не уделялось должного внимания. Она считалась только протокольной, ничего не значащей. Буржуазный правовед Д. Мейчик, например, характери-

⁷⁹ "Две беседы Фотия...", стр. 431.

⁸⁰ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 70.

⁸¹ См.: "История дипломатии". Т. I. М. 1959, стр. 16; Д. Б, Левин. Дипломатия. Ее сущность, методы и формы. М. 1962, стр. 67.

стр. 48

зовал ее как "общую отвлеченную мысль"⁸² . А. В. Лонгинов, написавший интересную работу о договорах Руси с греками, также считал, что "предисловия", куда включались уверения в дружбе и любви, являются лишь "стилистическим приемом", "обычной дипломатической формулой"⁸³ . Не проявили интереса к этой формуле международных договоров и советские исследователи. Между тем все международное право древности и средневековья держалось именно на этом ките, который был весьма конкретным, реальным и никак уж не отвлеченным и безразличным. Практика заключения договоров "мира и любви" или "мира и дружбы", то есть обычных мирных договорных отношений между странами, была воспринята и наследницей древневосточного и греко-римского международного права - Византией. Ее многочисленные договоры с Венецией, Пизой, Персией, Болгарским царством, венграми, Хазарским каганатом, аварами, странами Ближнего Востока, арабами показывают, что эта формула сопутствовала всем мирным договорам, которые либо восстанавливали прерванные войной отношения, либо открывали заново мирный этап отношений между Византией и другими странами⁸⁴ . При этом во всех известных случаях заключение ею первых таких договоров со своими соседями - "варварами" означало политическое признание того или иного государства, и дальнейшие отношения империи с ним строились уже на почве этого основного соглашения, которое в дальнейшем могло нарушаться военными конфликтами, возобновляться, дополняться конкретными торговыми, союзными статьями, династическими соглашениями ⁸⁵ .

Перемирия, кончающие военные действия, отличались от договоров "мира и любви", устанавливающих мирные отношения между государствами. Переговоры Руси под стенами Константинополя лишь завершили военные действия, но и сам факт вынужденного для Византии вступления в официальные дипломатические отношения с "неименитыми варварами" произвел оглушающее впечатление на империю. Последующие внешнеполитические события, усиливающаяся мощь Древнерусского государства, видимо, потребовали установления более прочных отношений между Византией и Русью. Путем выплаты "варварским" государствам ежегодной дани, регулярного преподнесения их правителям дорогих подарков и других политических и экономических уступок Византии удавалось не только сдерживать военный натиск окружающих "варварских" держав, но и нередко превращать их в своих союзников, ставить себе на службу их военные силы. Союзные отношения связывали империю с Хазарским каганатом, а в отдельные периоды и с государством аваров. Гуннскую державу и позднее Болгарское царство Византии не удалось повести в фарватере своей политики, зато договоры с гуннами, болгарами на определенные периоды обеспечивали империи спокойствие на ее северо-западных границах⁸⁶ . Теперь настала очередь Руси.

⁸² Д. Мейчик. Русско-византийские договоры. "Журнал" министерства народного просвещения (ЖМНП). Новая серия, ч. IX. 1915, октябрь, стр. 315.

⁸³ А. В. Лонгинов. Мирные договоры русских с греками, заключенные в X веке. Одесса. 1904, стр. 63.

⁸⁴ См., например, С. Гедеонов. Указ. соч., стр. 266; А. Думитриу. К вопросу о договорах русских с греками. "Византийский временник". Т. II. СПБ. 1895, стр. 531 - 535; А. В. Лонгинов. Указ. соч., стр. 25.

⁸⁵ См., например, о заключении первых межгосударственных договоров Византии с Аварским и Хазарским каганатами. Болгарским царством; В. Г. Васильевский. Русско-византийские отрывки. ЖМНП. 1878, февраль, стр. 116, 121; М. И. Артамонов. История хазар. Л. 1962, стр. 109, 111, 145 - 146, 199, 201; "История Болгарии". Т. I. М., 1954, стр. 56 - 57, 59, 65 - 66; "История Византии". Т. I, стр. 373; т. II. стр. 47 - 48.

⁸⁶ См. З. В. Удальцова. Указ. соч., стр. 109 - 110.

стр. 49

Византийские и русские источники говорят о том, что по истечении небольшого срока, прошедшего после ухода руссов из-под Константинополя, в город явилось русское посольство. В "Окружном послании" восточным архиепископам патриарх Фотий писал: "Руссы, которые, поработив находящиеся кругом себя и отсюда помыслив о себе высокое, подняли руки и против Римской державы, -в настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и неподдельную веру христианскую, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей (наших), вместо грабления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго"⁸⁷ . О том же повествует и хроника продолжателя Феофана, в которой говорится, что "немного времени спустя посольство их (руссов. - А. С. ) прибыло в Царьград с просьбою сделать их (русь) участниками в святом крещении, что и было исполнено" ⁸⁸ . Близкое к этому изложение событий дается в написанной в X в. Константином Багрянородным биографии своего деда Василия I Македонянина: "И народ россов, воинственный и безбожный, посредством щедрых подарков золота и серебра и шелковых одежд (император Василий) привлек к переговорам, и, заключив с ними мирный договор, убедил (их) сделаться участниками божественного крещения, и устроил так, что они приняли архиепископа"⁸⁹ . В дальнейшем сведения, о которых пишет Константин Багрянородный, были повторены византийскими хронистами XI в. Зонарой и Кедриным ⁹⁰ , а от них проникли и на Русь. Повесть временных лет молчит об этом договоре, но составитель Никоновской летописи имеет на этот счет собственное мнение. Рассказывая о деяниях Аскольда, он отметил, что Василий Македонянин "сътвори же и мирное устроение съ прежереченными Русы, и приложи сихъ на христианство"⁹¹ .

Приведенные сведения о договоре Византии и Руси начала 60-х годов IX в. имеют богатую историографию. Еще М. М. Щербатов, говоря о заключении Василием I Македонянином мира с Русью, отметил, что этот император воспользовался договором для насаждения в русских землях христианства ⁹² . Уже в этой оценке событий, последовавших за походом 860 г., мы видим, что хотя М. М. Щербатов и принял версию о заключении между Византией и Русью в то время договора о мире, но содержание его отделил от факта христианизации Руси. Г. Эверс заметил, что греки после нападения руссов вступили с ними в ближайшие сношения⁹³ . Впервые подробно историю посольства и крещения Руси изложил Н. М. Карамзин⁹⁴ . Он первым обратил внимание на то, что между сообщением Фотия о крещении Руси и свидетельством Константина Багрянородного есть известное противоречие: последний приписывает крещение руссов своему деду Василию I и патриарху Игнатию, который сменил на патриаршем троне Фотия. В "Окружном послании" Фотия определенно говорится, что крещение Руси произошло при нем, Фотии. Н. М. Карамзин объясняет это просто: "Сии два известия, - пишет он, - не противоречат одно другому. Фотий

⁸⁷ Цит. по: Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 32. Позднее слова "подданных и друзей" историки переводили как "преданных нам и друзей" (см., например, М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 57, 88).

⁸⁸ Цит. по: А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 379.

⁸⁹ Цит. по: Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 32; см. также: Д. Я. Самоквасов. Курс истории русского права. М. 1908, стр. 3.

⁹⁰ См. об этом: А. В. Лонги но в. Указ. соч., стр. 47; М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 59 - 60.

⁹¹ ПСРЛ. Т. IX. СПБ. 1862, стр. 13.

⁹² М. М. Щербатов. История Российская от древнейших времян. Т. I. СПБ. 1794. стр. 196.

⁹³ И. Ф. Г. Эверс. Указ. соч., стр. 228.

⁹⁴ Н. М. Карамзин. История государства Российского. Т. I. СПБ. 1830, стр. 138 - 139.

стр. 50

в 866 году мог отправить церковных учителей в Киев; Игнатий тоже"⁹⁵ . В трудах С. М. Соловьева, К. Н. Бестужева-Рюмина, Д. И. Иловайского, М. П. Погодина, С. А. Гедеонова и других историков XIX в. при всей несхожести их концепций по данному пункту нет особых расхождений. Они повторяют без подробного анализа сведения византийских источников. Это же наблюдается и в более поздних работах Д. Я. Самоквасова, В. Сергеевича и в других историко-правовых трудах.

Но в отдельных работах дворянских и буржуазных историков и правоведов делались попытки аналитически подойти к этим весьма скудным сведениям, распутать противоречия, содержащиеся в источниках и отмеченные еще Н. М. Карамзиным, и тем приоткрыть завесу неизвестности над хронологией и содержанием первого русско- византийского договора. Ф. И. Успенский считал, что в "Окружном послании" Фотий назвал тех же руссов, которые осуществили нападение на Константинополь в 860 г.; вожди этого похода приняли крещение и заключили с Византией мир. Он высказал гипотезу о том, что руссы отправили послов в Константинополь по возвращении в Киев и просили прислать к ним епископа, хотя никаких аргументов в пользу своей версии не привел ⁹⁶ . Ф. И. Успенский полагает, что это могло произойти между 860 и 867 годами. М. Д. Приселков, также не утруждая себя аргументацией, высказал мысль о существовании двух русско-византийских договоров о "союзе и дружбе". Первый договор он датировал 860 г. и утверждал, что тот не дошел до нас, второй М. Д. Приселков относил, согласно данным византийских источников, к 866 - 867 годам⁹⁷ . А. В. Лонгинов, подробно разобравший скупые данные византийских и русских источников о посольстве, привнес в историю вопроса лишь одну новую деталь. Не вдаваясь глубоко в определение содержания и хронологии договора 60-х годов IX в., он предложил считать его не первым в истории русско-византийских дипломатических отношений, а лишь вторичным, восстанавливающим соглашение, нарушенное войной 860 года. Кроме того, он обратил внимание на данные Ибн-Хордадбе о взимании в Византии с русских купцов десятины за проданные товары и посчитал поход 860 г. карой со стороны Руси за нарушение Византией торгового договора, открывавшего русским гостям свободный доступ в империю. Последующее посольство руссов в Константинополь (о котором сообщают продолжатель Феофана, Константин Багрянородный, а позднее Зонара и Кедрин) и является миссией, восстановившей старую торговую практику⁹⁸ . Начальный же договор А. В. Лонгинов относит ко времени русского посольства в Константинополь в 838 году.

Более подробно и аргументировано излагали дореволюционные ученые историю крещения Руси в 60-х годах IX века. Однако в данном событии их интересовали в основном вопросы историко-церковного характера и лишь попутно они касались политической стороны дела. В основном споры шли вокруг проблемы: какая Русь крестилась, кто послал на Русь епископа - Михаил III и Фотий или сменившие их в 867 г. Василий I Македонянин и Игнатий - и кого в этой связи считать "просветителем" Руси и т. д.".

⁹⁵ Там же, стр. 139. Совершенно не ясна дата- 866 г., которую упоминает Н. М. Карамзин. Надо полагать, что год, когда было написано послание, и год крещения - даты не совпадающие.

⁹⁶ Ф. И. Успенский. Указ. соч., стр. 212, 214, 216.

⁹⁷ М. Д. Приселков. Русско-византийские отношения, стр. 99.

⁹⁸ А. В. Лонгинов. Указ. соч., стр. 43 - 44, 47.

⁹⁹ А. Л. Шлецер. Указ. соч., стр. 78 - 79; Макарий. История христианства в России. СПБ. 1868, стр. 226 - 227; Д. И. Иловайский. Разыскания о начале Руси, стр. 130; его же. История России. Т. 1. М. 1906, стр. 13; К. Бестужев-

стр. 51

История похода и соответственно история русско-византийских политических контактов в 60-е годы IX в. нашли отражение в некоторых зарубежных работах 30-х - 40-х годов XX века. Большинство их пронизано духом норманизма, однако ряд содержащихся в них конкретных замечаний представляет известный интерес. Так, американский историк Д. Рондал считал, что поход 860 г. - это санкция за нарушение Византией договора о дружбе и торговле, заключенного между Киевом и Константинополем еще во время миссии 838 года. Автор писал, что русские сняли осаду после переговоров, благодаря которым они получили большой выкуп, а формальный договор был заключен позднее и подтвердил прежнее соглашение. Обещание принять христианство руссы дали под стенами Константинополя, и Фотий сыграл важную роль в обращении Руси в христианство ¹⁰⁰ .

Анализируя данные продолжателя Феофана и "Окружное послание" Фотия, А. А. Васильев утверждал, что после 860 - 861 гг. между Византией и Русью был заключен один, а может быть, и два дружественных договора. Одни переговоры были проведены в правление Михаила III и патриаршество Фотия. А. А. Васильев обращает внимание на то, что в "Окружном послании" Фотий сообщает о крещении Руси сразу же после сведений о крещении Болгарии (864 г.); это может пролить свет на хронологию первого договора - около 863 - 864 годов. Окончательный же мир с Русью был заключен (по данным Константина Багрянородного) уже после убийства Михаила III и смещения Фотия, а значит, договор, заключенный между 863 - 864 и 867 гг., действовал недолго. Но А. А. Васильев допускает, что Константин Багрянородный мог приписать своему деду честь заключения договора с Русью, между тем как в действительности он, возможно, был заключен еще Михаилом III¹⁰¹ . Связи между переговорами и крещением Руси А. А. Васильев также не усматривает. В то же время он одним из немногих попытался выяснить содержание русско-византийского договора 60-х годов IX века. Разбирая договор Олега с греками 911 г., он обратил внимание на статью, разрешающую русским служить в византийской армии. Если же учесть, что Константин Багрянородный в своем сочинении "О церемониях" сообщил о действиях русского отряда в 700 воинов в составе войск Гимерия, отправившихся на Крит в 902 г., то становится очевидным, пишет А. А. Васильев, что это разрешение восходит к договору 60-х годов IX века ¹⁰² . (Кстати, первым на это указал английский историк Д. Бари в 1912 г., отнесший это разрешение не только к руссам, но и к варягам и англичанам¹⁰³ ). Отношения "политической дружбы", считает А. А. Васильев, прослеживаются в "Окружном послании" Фотия, где говорится, что руссы стали "друзьями" империи. К 60-м годам IX в., по мнению А. А. Васильева, восходит и разрешение русским торговать в Константинополе и селиться возле монастыря св. Мамы, отмеченное позднее и в договоре Олега с греками под 907 годом ¹⁰⁴ .

Рюмин. Указ. соч., стр. 99; А. Пападопуло-Керамевс. Указ. соч., стр. 393; В. Пархоменко. Начало христианства Руси. Полтава. 1913, стр. 52 - 53; В. И. Ламанский. Указ. соч., стр. 73 - 75, 97, 99, 111 - 112; Н. Полонская. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира. ЖМНП. Новая серия, ч. LXXI, 1917, сентябрь, стр. 92.

¹⁰⁰ G. Raundal. Stories of the East Vikings. Minneapolis. Minn. 1938, pp. 187, 188 - 190.

¹⁰¹ A. Vasiliev. Op. cit., pp. 230 - 232. В своей ранней работе "Византия и арабы" (СПБ. 1902) А. А. Васильев более определенно поддерживает версию, высказанную Константином Багрянородным относительно роли Василия I в упомянутых событиях (стр. 7 - 8).

¹⁰² А. Vasiliev. Op. cit., pp. 231 - 232.

¹⁰³ J. В Bury. A History of the Eastern Roman Empire. L. 1912, p. 422.

¹⁰⁴ A. Vasiliev. Op. cit., pp. 232, 233.

стр. 52

В специальной работе о ранних русских нападениях на Константинополь канадский историк А. Боук пишет о заключении между 860 г. и началом X в. одного или более мирных договоров Руси с Византией, следы которых он усматривает в разрешении русским гостям торговать в Константинополе, в "начале миссионерских усилий православной церкви среди русских, в разрешении русским воинам служить в византийской армии" ¹⁰⁵ , на что уже обращали внимание Д. Бари и А. А. Васильев.

Неоднократно в западной историографии затрагивались сюжеты русского крещения 60- х годов IX века. Одни историки (вслед за их русскими предшественниками) относили его ко времени Фотия, другие - ко времени Игнатия. И, конечно, вопрос этот в соответствии с традицией рассматривался вне связи с дипломатическими проблемами того времени¹⁰⁶ . Причем некоторые авторы откровенно проводили норманскую концепцию, расценивая нападение 860 г., как один из походов викингов, тогда как другие считали тот же поход принадлежащим истории восточных славян ¹⁰⁷ . Диссонансом даже по отношению к зарубежным работам норманистского толка явилось положение, выдвинутое И. Сорлен, о том, что вряд ли можно говорить о заключении в то время какого-то дипломатического соглашения между Византией и Русью. Все источники упоминают только о крещении, и лишь один Константин Багрянородный пишет о договоре. Само крещение И. Сорлен относит ко времени Фотия и вслед за В. И. Ламанским связывает его с миссией в Причерноморье Кирилла и Мефодия ¹⁰⁸ . Тем самым И. Сорлен практически сводит на нет политические результаты русского похода 860 года.

В советской историографии вопрос о политических контактах, последовавших за нападением руссов на Константинополь в 860 г., подробно исследовал М. В. Левченко. Во-первых, он определенно считал, что вскоре последовало "регулирование взаимных отношений равноправными договорами". Византия вынуждена была пойти на эти новые отношения с Русью ¹⁰⁹ . Во-вторых, он выступил против тех историков, которые полагали, что крестилась Русь не поднепровская, а азово-черноморская. Вслед за В. И. Ламанским М. В. Левченко высказал мысль что в Крыму не было значительных русских поселений, а готы, которые там жили и которых византийцы ошибочно могли принять за руссов, были настолько малочисленны, что не могли организовать столь масштабный поход¹¹⁰ . Христианство давно уже стало для Византии средством, с помощью которого она превращала бывших противников в союзников и даже вассалов. Христианизация окрестных народов являлась определенной государственной линией империи и проводилась как Михаилом III, так и Василием I. М. В. Левченко вполне доверяет сообщениям Константина Багрянородного относительно христианизации Руси, полагая, что правительство Василия I - Игнатия успешно продолжало линию, проводимую в этом вопросе Михаилом III - Фотием и проявившуюся в крещении Болгарии в 864 г. и в начале крещения Руси. "Фотиево крещение не легенда", - пишет М. В. Левченко. Однако

¹⁰⁵ А. Е. R. Boak. The Earliest Russian Moves against Constantinople. "Queen's Quarterly". Vol. LV, N 3. Kingston. Ontario. 1948, p. 312.

¹⁰⁶ See: E. Hanigman. Studies in Slavic Chruch. The Foundation of the Russian Mitropolitan Church According to Greek Sources. "Byzantion", Vol. XVII. 1944 - 1945. Bruxelles, pp. 128 - 162.

¹⁰⁷ See: F. Dvornik. The Slavs. Early History and Civilization. Boston. 1956, pp. 196 - 197.

¹⁰⁸ I. Sorlin. Les traites de Byzance avec la Russe au Xe siecle. "Cahiers du Mond Russe et sovietique". Vol. II, N 3, P. 1961, pp. 322 - 323.

¹⁰⁹ М. В. Левченко. Указ соч., стр. 76.

¹¹⁰ Там же, стр. 81.

стр. 53

факты, изложенные в сообщении Константина Багрянородного, М. В. Левченко все же относит ко времени Василия I - Игнатия, а не Фотия¹¹¹ . Таким образом, признавая наличие межгосударственного договора Византии и Руси, он не видит непосредственной связи между этим договором, и крещением; последнее он отодвигает практически на время после 867 года. В. Т. Пашуто считает, что после военных событий 860 г. "вскоре, видимо, был восстановлен мир и скреплен договором" ¹¹² . А затем уже "при императоре Василии I состоялся обмен посольствами между двумя государствами, был заключен "договор мира и дружбы" и крестилась какая-то часть руссов". Эта оценка, в целом несомненно правомерная, также не может нас полностью удовлетворить, так как не раскрывает смысла первого и второго договоров, связи договоров и крещения. В обобщающих советских работах вопрос о заключении мирного договора между Византией и Русью и о крещении Руси решается на основе сведений, сообщенных Константином Багрянородным и Фотием. Авторы "Истории Византии", например, полагают, что "попытки обратить русских в христианство предпринимались неоднократно. Принятие христианства Болгарией не могло не оказать влияния на господствующие круги Русского государства. Повышение международного авторитета новообращенной Болгарии, выгодные торговые отношения с Византией, усиление центральной власти - все это должно было привлечь внимание правителей Русского государства"¹¹³ . В этой характеристике привлекает стремление показать значение христианизации Руси не только для государственных интересов Византии, но и для правящих слоев Древнерусского государства.

Таким образом, до настоящего времени сообщения византийских источников о двух крупнейших событиях в истории Руси в 60-е годы IX в. в основном рассматривались изолированно друг от друга, что совершенно неверно. Нет определенной ясности в отношении хронологии событий, а это приводит к весьма различным толкованиям политических итогов похода 860 года. Нет единства относительно интенсивности политических контактов Византии и Руси того времени: историки называют и один и два договора; одно и два крещения; договор (или договоры) 60-х годов IX в. считают и отправной точкой дипломатических отношений двух государств и лишь продолжением таких отношений, начавшихся еще в 30-е годы того же века. Обращает на себя внимание информационный характер изложения событий, последовавших за походом 860 г., что в известной мере объясняется скудостью и противоречивостью источников. И лишь некоторые историки попытались восстановить содержание дипломатического акта 60-х годов IX века. В связи с этим, несмотря на обширную историографию, вопрос и сегодня практически остается дискуссионным, что дает нам основание высказать свою точку зрения по этому поводу.

При чтении византийских авторов прежде всего бросается в глаза деталь, которая не была отмечена в полной мере предшествующей историографией. Во всех сообщениях без исключения говорится, во-первых, о заключении между Византией и Русью в то время не нескольких, а одного дипломатического соглашения и, во-вторых, о крещении как неотъемлемом условии именно этого соглашения. Так, в "Окружном послании" Фотий сообщает, что руссы "в настоящее время" (следовательно, до 867 г., к которому относится "Окружное послание") променяли языческую веру на христианство, "с любовью поставив себя в чине подданных и друзей (наших)". Как видим, здесь причисление руссов к друзьям объединено с их крещением, а сам акт превращения руссов

¹¹¹ Там же, стр. 79.

¹¹² В. Т. Пашуто. Указ. соч., стр. 59 - 60.

¹¹³ "История Византии". Т. II, стр. 229.

стр. 54

в "подданных" (или "преданных") и "друзей" формулируется как типичный договор о "мире и любви", который греки неоднократно заключали с варварскими государствами. Руссы, говорится в "Послании", "с любовью" поставили себя в чине "подданных и друзей". Являются ли в данном контексте слова "с любовью", "в чине" (или "в числе", как переводят некоторые историки), "подданные" (или "преданные") и "друзья" просто эмоциональной расцветкой цитируемого документа? Нам кажется, что это не так. Этими словами Фотий четко отразил характер типичного соглашения, хорошо известного современникам. В церковном послании не было необходимости формулировать смысл договора официальными дипломатическими фразами, да и сообщение об изменении политических отношений Византии и Руси является здесь вопросом второстепенным - ведь на первый план выносится крещение Руси, идея о благотворной силе христианства.

Итак, уже в этом сообщении объединяются воедино два события, происшедшие вскоре после нападения руссов на Константинополь: договор о "мире и любви" и крещение Руси. Бесспорна и хронология этих событий - они произошли до 867 г., в период патриаршества Фотия, который в "Послании" как бы подводит итог своим усилиям по христианизации окрестных народов: крещение приняли и болгары и русские. Фотий говорит о крещении Руси как о факте, который "в настоящее время", то есть в 867 г., уже стал достоянием истории. И еще раз Фотий упоминает о времени событий - руссы подняли руку на Ромейскую державу "незадолго" перед тем, как поставили себя "в чине" друзей империи. Следовательно, заключение договора, крещение Руси, направление к руссам архиепископа произошло вскоре после ухода их из-под Константинополя. О каких руссах пишет Фотий - о тех ли, что напали на Константинополь 860 г., или других? Без сомнения, речь идет все о том же нападении 860 года: в "Окружном послании" повторен лейтмотив проповедей, где с негодованием говорится о грехопадении греков, допустивших руссов к стенам Константинополя: и те "подняли руки" против Ромейской державы (в "Окружном послании"), "восплескали руками, неиствуя в надежде взять царственный город" (в первой проповеди Фотия). Упоминание о нападении руссов на Византию в "Окружном послании" явилось отражением все того же резонанса событий 860 г. в византийских источниках IX-X веков.

У продолжателя Феофана вопрос о переговорах между Византией и Русью вновь объединяется с идеей крещения Руси, но вводится и новый момент - сообщается о русском посольстве в Константинополь, последовавшем за окончанием военных действий. Дается здесь и хронология этого посольства, пришедшего с просьбой о крещении. Оно случилось "немного времени спустя" после нападения Руси на Константинополь. Само описание этого нападения у продолжателя Феофана не оставляет сомнения, что речь идет именно о русской атаке в 860 году. Что касается крещения Руси, то о нем говорится в общих чертах, что оно "было исполнено". Кем? Когда? Источник об этом умалчивает. Здесь впервые мы встречаемся с фактом, когда посольство с просьбой о крещении преподносится как одно событие, а само крещение - как совершенно другое, но связанное с содержанием переговоров, проведенных русской миссией в Константинополе.

Сообщение Константина Багрянородного, повторяя общую канву событий, вводит новые детали. Автор совершенно определенно упоминает о заключении мирного договора Византии с Русью, указывает на преподнесение руссам дорогих подарков (золота, серебра, дорогих тканей), которыми Василий Македонянин склонил их к миру. Одновременно повторяется и версия о принятии Русью христианства как об одном из условий мирного договора: именно во время переговоров император убе-

стр. 55

дил русское посольство согласиться на крещение Руси и принять архиепископа. И снова посольство, переговоры о крещении Руси идут в одном временном ключе, а крещение, посылка на Русь архиепископа - в другом. Что касается хронологии событий, то все источники отнесли их по формальному признаку - упоминанию Василия Македонянина - к годам правления Василия I, однако в самом тексте на этот счет нет точных указаний, а говорится лишь, что Василий провел с руссами переговоры, склонил их к договору богатыми подарками и убедил "сделаться участниками божественного крещения". Был ли он в то время императором или еще могущественным фаворитом Михаила III, соправителем, расчищающим себе дорогу к власти, - вопрос далеко не ясный. Сам же акт крещения в сообщении Константина Багрянородного, так же как и в других источниках, отделен от факта переговоров по поводу крещения, которое, согласно царственному хронисту, было проведено при патриархе Игнатии. Позднейшие сведения Никоновской летописи говорят о событии лишь в общих чертах, но также упоминают о "мирном устроении" Василия Македонянина с руссами и склонении их к христианству.

Таким образом, все источники совершенно определенно и единодушно отмечают, что после ухода руссов от Константинополя между Византией и Русью был заключен мирный договор. Смысл его раскрывается в изложении и Фотия, и продолжателя Феофана, и Константина Багрянородного. Это было заключение типичного договора "мира и любви" со всеми характерными для такого случая аксессуарами. "Варварское" (в данном случае русское) посольство появляется в Константинополе; происходят переговоры между руссами и греками; заключение договора сопровождается обычным в таких случаях преподнесением руссам дорогих подарков. Сам договор свидетельствует о превращении бывших противников империи в ее друзей. "Мир и любовь" - вот та формула, на основе которой отныне будут строиться отношения между Русью и Византией. Наконец, отраженный свет этого договора мы обнаруживаем через 50 с лишним лет в договоре Олега с греками 911 г., на что уже обратила внимание отечественная историография ¹¹⁴ . В нем говорится, что русские послы были направлены Олегом в Константинополь к императорам Льву, Александру и Константину "на удержание и на извещение о многих лет межи христианы и Русью бывьшюю любовь...". И еще: Олег собирался "удержати и известити такую любовь, бывшую межи хрестьяны и Русью многажды" ¹¹⁵ , то есть в течение многих лет. Следовательно, договор 911 г. четко проводит мысль о существовании и до событий 907 - 911 гг. мирных отношений между Византией и Русью на уровне договора "мира и любви".

Кроме этой общей формулы, лежащей в основе политического смысла договора, определенно можно говорить о наличии одного из его конкретных условий - крещении Руси. Все византийские источники сохранили следы именно этого договорного условия. И не только сохранили, но и известным образом его интерпретировали: продолжатель Феофана говорит, что посольство Руси само просило греков осуществить крещение Руси, Константин Багрянородный, напротив, сообщает, что в ходе переговоров Василий Македонянин убедил руссов креститься. Патриарх Фотий пишет, что руссы сами, без принуждения, переменили языческую веру на православие. Таким образом, в одном случае крещение было договорным условием, выдвинутым русскими (продолжатель Феофана); в другом греки сами о нем просили руссов (Константин Багрянородный), в третьем крещение толкуется (Фотий) как добровольный акт

¹¹⁴ Макарий. Указ. соч., стр. 220; А. В. Лонгинов. Указ. соч., стр. 432, и другие.

¹¹⁵ ПВЛ. Т. I, стр. 26.

стр. 56

со стороны Руси. Однако в данном случае мы не можем связывать сообщение Фотия с ходом переговоров, так как он говорит не о характере их, а о самом крещении, осуществленном уже в ходе общего политического регулирования в более поздние, чем переговоры, сроки. Рассматривая сообщения продолжателя Феофана и Константина Багрянородного о переговорах по поводу крещения, мы можем выбрать, казалось бы, любую из двух версий. Но думается, такого выбора на деле быть не могло. Принятие христианства "варварским" государством вовсе не являлось однозначным актом, который устраивал лишь одну сторону. Поэтому невозможно принять точку зрения о том, что крещение было навязано Руси в результате ее неудачного похода на Константинополь и что Византия стремилась тем самым вступить с новым сильным государством в союзные отношения, а сама христианизация окрестных народов была для Византии лишь тем средством, которое империя использовала для политического давления на эти народы.

Мы полагаем, что ближе к истине стоят авторы "Истории Византии", отметившие интерес правящих кругов Руси к обращению в христианство в связи с закономерным ростом в результате этого международного авторитета христианизирующейся стороны, выгод внешнеторгового и внутриполитического порядка и т. д. Традиции русско- византийских и болгаро-византийских отношений идут именно в этом направлении. Во всех случаях частичной христианизации Руси на протяжении почти полутора веков (IX-X вв.) она была связана либо с ее победоносными походами, либо достигалась ее политиками иным путем, но всегда именно Русь стремилась продиктовать свои условия Византии. Так было во время похода на Амастриду в 30-х годах IX в., когда руссы добились того, что их крестил сам архиепископ Филарет, преемник святого Георгия Амастридского. Несомненно, что акт крещения безвестных руссов видным византийским церковным иерархом может восприниматься как определенное политическое достижение Руси. Тем более, что источник - "Житие святого Георгия Амастридского" - рассказывает о победоносном русском походе на Амастриду¹¹⁶ . В 860 г. победоносный поход на Константинополь вновь вызвал к жизни сюжет крещения Руси. Причем продолжатель Феофана прямо говорит о том, что крещения требовало русское посольство. В 957 г. во время пребывания княгини Ольги в Константинополе также состоялись какие-то переговоры по поводу крещения, нашедшие отражение в летописной записи о крещении Ольги самим константинопольским патриархом и императором Константином Багрянородным. Русский летописец расценил это событие как определенную политическую привилегию ¹¹⁷ . Наконец, в ходе победоносного русского похода на Корсунь произошло крещение Руси при Владимире Святославиче.

И параллельно этому в каждом из перечисленных случаев создавалась версия (выдвигаемая, видимо, византийскими церковными кругами) о христианизации Руси как акте для руссов вынужденном, в котором проявлялось политическое влияние Византии и сила православия. Эта версия присутствует при описании событий в Амастриде, когда лишь крещение спасло руссов от гибели, прослеживается она и при описании событий 60-х годов IX в.: Фотий сообщает, что руссы променяли нечестивое язычество на праведное православие, и в этом чувствуется определенный религиозный подтекст. Константин Багрянородный пишет об успехе своего деда, которому удалось убедить руссов креститься. Византийские авторы, конечно, старались скрыть истинную политическую подоплеку событий, затушевать государственные интересы Руси, связанные

¹¹⁶ См. об этом подробнее: А. Н. Сахаров. У истоков русской дипломатии. Первая половина IX века.

¹¹⁷ ПВЛ. Т. I, стр. 44.

стр. 57

с христианизацией, умолчать, что для Руси получение крещения из рук видных церковных византийских иерархов являлось делом большого политического престижа.

Русские летописцы, находившиеся под влиянием византийских хронистов и сами стремившиеся подчеркнуть роль христианства, проявляли, конечно, мало заботы о том, чтобы выявить истинный политический интерес обеих сторон к христианизации. А о том, что такой интерес в 60-е годы IX в. был и у Византии и у Руси, свидетельствует фраза Константина Багрянородного о стремлении Василия убедить руссов креститься и сообщение продолжателя Феофана о желании руссов принять крещение из рук империи. Эти сведения отражают стремление договаривающихся сторон добиться для себя наибольшей политической выгоды. Руссы должны были при этом учитывать и возможность языческой оппозиции в своей стране. Поэтому переговоры могли быть напряженными. И хотя руссы в дальнейшем, согласно с условиями договора, приняли архиепископа, хотя русская епископия и появилась под номером 61 в уставе "О церковном чине" Льва VI Философа (сына Василия I Македонянина), но это были лишь первые шаги, которые осторожно и с выгодой для себя делали обе стороны. Сложный характер христианизации для Византии и для обращающейся в христианство страны подтверждается и практикой болгаро-византийских отношений в 60-е годы IX века ¹¹⁸ .

Данная статья русско-византийского мирного договора 60-х годов IX в. и дошла до нас в глухих фразах византийских авторов, которые, конечно, не раскрывали всей политической сложности проходивших переговоров, хотя текст Константина Багрянородного и позволяет судить об их напряженности. Конечно, христианизация Руси была не единственным конкретным условием русско-византийского договора. Одним из важнейших пунктов договоров "мира и любви", заключаемых Византией с "варварскими" государствами, являлась выплата им ежегодной дани. Греки уплачивали ее гуннам, болгарам, аварам, хазарам, и всякий раз неуплата дани вызывала очередной военный конфликт между "варварами" и империей. У нас нет прямых свидетельств о включении статьи о дани в русско-византийский договор 60-х годов IX в., но косвенно следы этого условия сохранились в сообщении Константина Багрянородного о том, что Василий Македонянин склонил руссов к переговорам "щедрыми подарками". Это могли быть и обычный Подкуп иностранного посольства для того, чтобы добиться наиболее выгодных условий мира, и посольские дары, которые в византийской да и мировой практике средневековья было принято преподносить зарубежным посольствам дружественных государств. Но это могла быть и дань, уплаченная греками руссам за обещание сохранить мир "на вечные времена". Как показал Д. В. Айналов, золото, серебро, шелковые ткани неизменно входили в состав византийской дани "варварам" за мир и союзную помощь ¹¹⁹ . Вспомним, что в тех случаях, когда Повесть временных лет говорит о сюжетах, связанных со взиманием дани с греков, она неизменно упоминает золото, серебро, дорогие ткани. Так, в 907 г. Олег увозил с собой в Киев дань в виде золота и наволок¹²⁰ , в 944 г. греки уплатили Игорю такую же дань (золото и паволоки) ¹²¹ и т. д. Поэтому вполне вероятно, что традиционная статья об уплате византийцами дани могла присутствовать и в "мирном устроении" Руси с Византией в 60-е годы IX века.

¹¹⁸ См.: "История Болгарии". Т. I, стр. 73 - 74; "История Византии". Т. I, стр. 197 - 198.

¹¹⁹ Д. Айналов. Очерки по истории древнерусского искусства. О дарах русским князьям и послам в Византии. "Известия ОРЯС", 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 293 - 294.

¹²⁰ ПВЛ. Т. I, стр. 25.

¹²¹ Там же, стр. 34.

стр. 58

Следы двух других условий, как верно заметили А. В. Лонгинов, А. А. Васильев, А. Боук и другие историки, прослеживаются в позднейших договорах Руси с греками. В договоре 911 г. есть статья, разрешающая русским службу в византийской армии ¹²² , восходящая к 902 г., а возможно, и к более раннему времени ¹²³ . Подобная практика могла возникнуть лишь в ходе определенной дипломатической договоренности, достигнутой в 60-е годы IX в., тем более, что ни в византийских, ни в русских источниках не отложилось сведений об иных мирных договорах Руси с Византией за период с 60-х годов IX в. до 907 г., хотя это обстоятельство не исключает последовавших за "мирным устроением" 60-х годов IX в. других русских посольств в Византию и новых переговоров.

В свое время в дореволюционной историографии существовала ошибочная точка зрения (вызванная неточным переводом проповедей Фотия), согласно которой поход 860 г. был вызван нарушением греческой стороной условий прежнего торгового соглашения, оскорблением (или убийством) русских купцов. В дальнейшем в дореволюционной, советской и послевоенной зарубежной историографии эта ошибка была замечена ¹²⁴ . Вместе с тем интерес к данной стороне русско-византийских отношений, вызванный ошибочным толкованием Фотия, привел и к позитивным моментам. В частности, историки обратились ко всем известным упоминаниям о русско-византийской торговле - сведениям Ибн-Хордадбе о взимании с русских купцов десятины, известиям Повести временных лет о существовании русско-византийской торговли, отразившихся в легенде об убийстве Олегом Аскольда и Дира, когда Олег него дружина прикинулись русскими гостями, идущими в Царьград. Все эти факты, конечно, следует учитывать, так как они подтверждают наличие старинных торговых связей Руси с Византией, которые должны были регулироваться новым политическим соглашением. Вполне вероятно, что именно в договоре 60-х годов IX в. нашли отражение условия о местопребывании русских гостей у монастыря св. Мамы и некоторые другие моменты, повторенные впоследствии в договоре Олега с греками в 907 году.

Историки, которые отказались от ошибочной версии о нарушении Византией прежнего торгового договора, тем не менее считали, что договор 60-х годов IX в. восстановил нарушенную нападением 860 г. русско-византийскую торговлю и регламентировал ее ¹²⁵ . С этими положениями можно согласиться. Однако из поля зрения исследователей ускользнула одна немаловажная деталь договора 911 г., которая прямо ведет к условиям соглашения 60-х годов IX века. Она говорит о наличии между Византией и Русью наряду с "любовью" определенной системы торговых и дипломатических отношений: "егда ходим в Грекы или с куплею, или въ солбу" ¹²⁶ . "Купля" (торговля) и "солба" (посольство) рассматриваются в договоре 911 г, как традиционная практика отношений между двумя государствами, существовавшая задолго до начала X века. Когда же она могла возникнуть? Видимо, в ходе русско- византийских торговых и дипломатических контактов в IX веке. "Купля" и "солба" должны были найти свое отражение и в договоре 60-х годов IX в, как традиционные условия договора о "мире и любви", обычно включающего свободную торговлю между дружественными государствами и посольские обмены. Эта практика, возникшая в русско-византий-

¹²² Там же, стр. 28.

¹²³ См.: Х. М. Лопарев. Греки и Русь. СПБ. 1898, стр. 11.

¹²⁴ В. Г. Васильевский. Русско-византийские отрывки, стр. 175 - 176; М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 63; А. Vasiliev. Op. cit., p. 130 - 131.

¹²⁵ А. В. Лонгинов. Указ. соч., стр. 43 - 44, 47; А. Vasiliev. Op. cit., p. 233; А. Boak. Op. cit., p. 312.

¹²⁶ ПВЛ. Т. I, стр. 27.

стр. 59

ских отношениях в IX в. и подтвержденная в договорах X в., прошла через века русской истории (как это бывало и в других схожих случаях), она ярко проявила себя и в годы феодальной раздробленности и в период Русского централизованного государства. В "удельное" время формула "мира и любви" неизменно была связана с практикой "чистого пути" для купцов и дипломатических представителей, а Иван III, отсылая в 1489 г. к императору Священной Римской империи Фридриху посольство Юрия Траханиота (цель которого состояла в установлении дружеских дипломатических отношений с Германской империей), наказывал послу, чтобы тот заявил в Вене: "абы межи нас было приятельство и любовь" и "люди бы наши для приятельства нашего и любви меж нас ездили и здоровье наше ведали" ¹²⁷ . В дальнейшем, в XV-XVII вв. в отношениях с Австрийской империей, Турцией, другими европейскими государствами классическая формула "мира и любви" или "любви и приятства" неизменно сочеталась с положениями о свободном проходе купцов, послов и гонцов, чтобы те "очи" государей видели и крепили тем самым дружественные контакты между странами. При этом зачастую не было речи о каких-то конкретных союзных или иных обязательствах.

Итак, в результате напряженных переговоров в 60-х годах IX в. состоялось заключение русско-византийского договора, который являлся договором "мира и любви" между двумя странами и открывал новую страницу в отношениях между ними. Локальные перемирия с византийскими властями в первой половине IX в., затем посольство рекогносцировочного характера 838 - 839 гг., перемирие под стенами Константинополя и, наконец, первый межгосударственный договор - таковы этапы развития дипломатических отношений между Русью и Византией в IX веке. Договор 60-х годов IX в. включал как важное политическое положение "мира и любви", характерное для такого типа соглашений, так и конкретные условия о крещении Руси, возможно, о выплате руссам ежегодной дани, разрешении им вступать в византийскую армию, торговать на территории империи, посылать в Византию дипломатические миссии. Вполне естественно, что из всех возможных перечисленных статей этого договора в византийских источниках отложились лишь две - о "мире и любви" с Русью, то есть превращении ее в союзное государство, и о крещении Руси. Именно эти статьи можно было трактовать с определенной пользой для византийской политики. Данные условия в тогдашней международной жизни действительно занимали видное место, и лишь одни они стояли на уровне крупных международных политических комбинаций своего времени. Другие условия договора являлись для Византии ординарными, она не раз их включала в различного рода соглашения с "варварами" и так же легко нарушала при первом удобном случае, вызывая против себя гнев и новые походы со стороны "варварских" государств. Однако совсем иное значение имели эти статьи для Древнерусского государства. Если заключение договора "мира и любви" с империей и соглашение о крещении, а точнее сказать о допуске на русскую территорию православной миссии, имело для Руси огромное политическое значение, небывало подняло престиж Древнерусского государства и означало своеобразное "дипломатическое признание" Древней Руси (как добились его в свое время болгары, авары, хазары), то конкретные статьи договора представляли собою уже первые реальные плоды этого признания. Русь все более четко формулировала свои внешнеполитические и экономические интересы в отношении империи, вступая на тернистый путь тогдашней причерноморской политики.

¹²⁷ "Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными". Т. I. СПБ. 1851, стр. 16.

стр. 60

Дополнительный свет на события 60-х годов IX в. и на историю русско-византийских отношений того времени проливают сведения Никоновской летописи. Рассматривая эти сообщения, Б. А. Рыбаков отмечает, что Никоновская летопись¹²⁸ говорит о четырех "походах" руссов: 1) 858 - 865 гг. - на Царьград; 2) 866 - 867 гг. - на Царьград; 3) 867- 888 гг. - не доведенный до Царьграда; 4) недатированный, о котором упоминает раздел "О пришествии агарян". О последнем Б. А. Рыбаков пишет: "Возможно, что это описание является дубликатом одного из трех упомянутых". По ряду признаков первый, не датированный точно поход Б. А. Рыбаков относит к 18 июня 860 г.; второй, датируемый 866 - 867 гг. - к 866 году ¹²⁹ . На основании содержания источника, можно говорить лишь о походе 860 г. и не доведенном до столицы недатированном походе Аскольда. Судя по фактическим упоминаниям, как подчеркивает Б. А. Рыбаков, следует присоединить сюда еще поход 866 г. Аскольда и Дира на Константинополь, хотя весь текст этого документа целиком повторяет версию Симеона Логофета о походе 860 года. Относительно похода 860 г. Б. А. Рыбаков отмечает, что византийские источники сообщают различные сведения о числе русских кораблей, погоде и т. п. Однако, несмотря на эти расхождения, восходящие к двум разным авторам, писавшим первыми о данном походе (продолжатель Феофана и Симеон Логофет), оба они говорят об одном событии-нападении руссов 860 года. Их описания разнятся лишь деталями. Предположение о том, что на протяжении 6 лет было два похода на Царьград, нам представляется невероятным, особенно если учесть, что между греками и русскими было заключено после 860 г. общеполитическое соглашение, включающее и конкретные статьи.

Итак, вместо стройного изложения событий по содержанию (поход 860 г.; мирный договор у стен Константинополя; последующее посольство Руси и мирное соглашение; новые переговоры, возможно, осложненные нападениями руссов на причерноморские владения империи - недоведенный до конца поход Аскольда; крещение части Руси, возможно, в 866 - 867 гг.) согласно данным Никоновской летописи, мы имеем калейдоскоп событий, многократные походы. Нам кажется, что такой подход неправомерен. Во-первых, он не разрешает хронологическую путаницу; во-вторых, заставляет отказываться от ряда явно датирующих признаков, на которые указывает Б. А. Рыбаков, характеризуя упоминания в летописях о походах руссов против Византии; в-третьих, это делает поход 860 г. одним из рядовых событий, хотя против этого восстает вся историческая канва (и в византийских и русских источниках он выделен в качестве экстраординарного явления, определившего "начало Русской земли"); в- четвертых, нарушается уже устоявшаяся, традиционная смена событий, когда после нападения "варваров" греки вступали с ними в мирные соглашения разного ранга и содержания, заключали союзные договоры и т. п. И еще одно замечание: как нам кажется, Б. А. Рыбаков не совсем точно определяет миссию императора Василия на Русь как посольство, отправленное с богатыми дарами. Источники говорят о посольстве руссов в Константинополь, где их склонили к договору богатыми подарками, а на Русь отправилось не византийское посольство, а христианские миссионеры. Подчеркнуть это представляется важным потому, что посылка такого посольства в столицу только что политически возникшего государства была для византийской дипломатии делом противоестественным. Впервые такое посольство появилось в Киеве лишь в 945 г. и то лишь для того, чтобы присутствовать на церемонии ратификации Игорем договора, который был составлен во время переговоров с русскими послами в Константинополе.

¹²⁸ ПСРЛ. Т. IX, стр. 7 - 13.

¹²⁹ Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 166, 167.

стр. 61

Русские летописи не донесли до нас ни единого следа об условиях договора русских князей с греками в 60-х годах IX века. Думается, что это не случайно. Первенство здесь летописцы отдают Олегу, победившему греков в 907 г., а Аскольд и Дир, видимо, совершенно продуманно отодвигаются в тень; не с них, а с Олега, "основателя" единого Древнерусского государства идет счет дипломатическим победам руссов. Эту версию и приняла частично последующая историография ¹³⁰ . Однако это, видимо, неверно. 860 год - вот дата первого большого успеха Древнерусского государства, первой дипломатической разведки, первого в истории Руси перемирия у стен Константинополя, последующего политического соглашения о "мире и любви" с Византийской империей, содержащего конкретные политические и экономические статьи, в том числе условие о крещении Руси, которое представляло сложный и длительный процесс, начатый при Михаиле III - Фотии и продолженный при Василии I - Игнатии. События 860 г. и заключение после них русско-византийского договора означали признание Византией мужающего Древнерусского государства, говорили о дальнейшем развитии древнерусской дипломатической практики, сделавшей в середине 60-х годов IX в. весьма значительный шаг вперед и поставившей Древнерусское государство в отношениях с Византийской империей на уровень других "варварских" государств причерноморского и балканского мира.

Приведенные выше соображения могут дать дополнительные аргументы в споре с норманистами, утверждавшими, что поход 860 г. был осуществлен варяжскими (или норманскими) находниками, норманским государством на Днепре и т. д. и никакого отношения к Древнерусскому государству не имеет.

В защиту славянского характера государства, осуществившего поход на Константинополь в 860 г., выступали в дореволюционной историографии Г. Эверс, Макарий, Д. И. Иловайский, С. А. Гедеонов, В. С. Иконников, А. А. Шахматов и другие ¹³¹ . Решающую роль в разгроме антинорманистских концепций происхождения Древнерусского государства сыграли работы советских историков Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова, П. Н. Третьякова, М. В. Левченко, В. Т. Пашуто, И. П. Шаскольского, А. Г. Кузьмина и других, а также историков социалистических стран, в частности Г. Ловмяньского ¹³² .

¹³⁰ М. В. Левченко считает, например, что события 60-х годов IX в. лишь подготовили почву для равноправных договоров Руси с греками, состоявшихся уже позднее, в X в., то есть начинает вести счет таким договорам лишь с 907 г. (М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 76).

¹³¹ И. Ф. Г. Эверс. Указ. соч., стр. 227; Макарий. Указ. соч., стр. 218 - 220; Д. И. Иловайский. Разыскания о начале Руси, стр. 197; его же. О мнимом призвании варягов, стр. 17; В. С. Иконников. Опыт русской историографии. Т. I. Киев. 1891, стр. 119; С. Гедеонов. Указ. соч., стр. 470 и другие.

¹³² Б. Д. Греков. Киевская Русь. М. 1949; М. Н. Тихомиров. Древнерусские города. М. 1946; его же. Происхождение названий "Русь" и "Русская земля". "Советская этнография". Вып. VI-VII. 1947; Б. А. Рыбаков. Образование Древнерусского государства. М. 1955; его же. Спорные вопросы образования Киевской Руси. "Вопросы истории", 1960; N 9; его же. Обзор общих явлений русской истории IX - середины XIII в. "Вопросы истории", 1962, N 4; его же. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи; П. Н. Третьяков. Восточно-славянские племена. М. 1953; М. В. Левченко. Указ. соч.: В. Т. Пашуто. Указ. соч.; его же. Русско-скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы. "Скандинавский сборник". XV. Таллин. 1970; его же. Норманский вопрос в свете летописной традиции о племенах и княжествах. "Тезисы докладов Пятой всесоюзной конференции по изучению скандинавских стран и Финляндии". Ч. I. М. 1971; его же. Летописная традиция о "племенных княжениях" и варяжский вопрос. "Летописи и хроники". Т. I. М. 1974; его же. Труды польского академика Г. Ловмяньского по истории Литвы, Руси и славянства. "Вопросы истории", 1959, N 10, стр. 113; И. П. Шаскольский. Норманская теория в современной буржуазной науке. М. -Л. 1965: М. А. Алпатов. Русская историческая мысль и Западная Европа, стр. 43 - 45. Особую позицию в этом вопросе занимает А. Г. Кузьмин, считающий, что уже само признание варягов скандинавами, а не прибалтийскими славянами являет собой "уступку

стр. 62

При анализе конкретно-исторических сюжетов 860 г. советские историки использовали как аргументы дореволюционной историографии, так и новые убедительные доказательства в поддержку идеи о славянском происхождении Руси 860 года. Б. Д. Греков отметил, что "Русь или скифы рисуются Фотием большим, всем известным народом, за последнее время усилившимся благодаря завоеванию соседних племен" ¹³³ . На то же обстоятельство обратил внимание и М. В. Левченко, писавший, что "скифами византийцы в IX в. обычно называли славян" ¹³⁴ . Вслед за С. Гедеоновым ¹³⁵ М. В. Левченко пишет, что Фотий, говоря о народе, "поставляемом наравне с рабами", то есть находившемся в подчинении другого народа, несомненно, имел в виду зависимость Руси от хазар, которая была ликвидирована в первой половине IX в. в процессе создания Древнерусского государства ¹³⁶ . Местонахождение руссов, описанное Фотием ¹³⁷ , также указывает в сторону поднепровских славян. В. Т. Пашуто отметил знание Фотием объединительных тенденций на Руси ¹³⁸ .

Почти все историки - "антинорманисты" отмечали, что Русь была хорошо известна в Византии благодаря и военным конфликтам первой половины IX в., и посольству 838 - 839 гг., и торговым контактам, о которых сообщает автор 60 - 70-х годов IX в. Ибн-Хордадбе, писавший, что "царь Рума: берет с русских купцов - "они же суть племя из славян"- торговую пошлину - десятину¹³⁹ . Обращалось внимание и на соответствие описания приема Русью христианского миссионера в 60-е годы IX в., данное в сочинении Константина Багрянородного, "военно-демократическим" порядкам тогдашнего славянского общества. Этот автор рассказал, как представитель византийской церкви предложил руссам креститься и как они отнеслись к этому. "Князь этого народа, созвав собрание подданных и председательствуя окружавшими его старцами" ¹⁴⁰ , поставил вопрос на обсуждение. Евангелие для испытания силы новой религии полетело в огонь, выстояло, и руссы согласились принять архиепископа. Эта картина мало чем напоминает норманские дружинные порядки, зато от нее веет славянскими "военно- демократическими" обычаями. Убедительную критику норманистских построений А. А. Васильева дал М. В. Левченко. В буржуазной литературе за славянскую принадлежность похода 860 г. выступили Г. Вернадский и Ф. Дворник ¹⁴¹ .

Мы полностью поддерживаем все эти ценные наблюдения "антинорманистской" историографией относительно похода 860 года. Однако некоторые весьма важные обстоятельства не нашли в ней своего места при решении проблемы. Прежде всего нам хочется обратить внимание на то, что описание разгрома, учиненного руссами в окрестностях Константинополя и отраженного у Фотия, Никиты Пафлагонского, продолжателя Феофана, Симеона Логофета, в письме папы Николая I, в "Сло-

норманизму" (А. Г. Кузьмин. Об этнической природе варягов. (К постановке проблемы). "Вопросы истории", 1974, N 11, стр. 55); Н. Lowmianski. Zagadnienie roli normanow v genezie paiistw slowianskich. Warszawa. 1957, str. 116.

¹³³ Б. Д. Греков. Указ. соч., стр. 443. У Фотия: "Этот скифский и грубый варварский народ" (см.: "Две беседы Фотия...", стр. 425).

¹³⁴ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 43.

¹³⁵ См. С. Гедеонов. Указ. соч., стр. 470.

¹³⁶ М. В. Левченко. Указ. соч., стр. 43.

¹³⁷ Фотий говорил о нападавших, которые отделены от Византии многими странами и народами, судоходными реками и "безпристанищными морями". Это далеко от описания Крыма или Северного Причерноморья, но зато прямо ведет в поднепровско-новгородскую Русь (см.: "Две беседы Фотия...", стр. 424).

¹³⁸ В. Т. Пашуто. Внешняя политика Древней Руси, стр. 59.

¹³⁹ А. Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. (С первой половины VII в. до конца X в. по р. х.). СПБ. 1870, стр. 49.

¹⁴⁰ См.: Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 32.

¹⁴¹ G. Vernadsky. Ancient Russia. New Haven. 1943, pp. 342 - 344; F. Dvornik. Op. cit., p. 195.

стр. 63

ве на положении ризы богородицы во Влахернах", соответствует обычной практике русских дружин во время завоевательных походов. Стремительность, ярость, разгром православных святынь, захват имущества и церковных ценностей - вот что характерно для нападения руссов на Сурож и Амастриду, на Константинополь в 907 г., похода Игоря 941 г., действий дружин Святослава во Фракии. Этими же чертами характеризуется и поход руссов на Константинополь в 860 году. Особенно дружно источники говорят об ограблении руссами церквей и их сожжении. В том же ключе и русские летописцы описывают походы Аскольда и Дира, Олега, Игоря против Византии. Следует напомнить, что Фотий считает это нашествие "непохожим на другие нападения варваров". Почему же? И неожиданность нападения, и жестокость расправы с греками, и разгром, учиненный руссами на занятой территории, Фотий считает типичными именно для данного нашествия, не имевшего подобных аналогий в прошлом. "Илиадой бедствий" назвал патриарх нападение руссов. Он говорит, что оно было "странным", "ужасным и неожиданным" ¹⁴² . Принимая во внимание риторичность проповедей, все же нельзя пройти мимо этих специфических черт, характеризующих нашествие, которые не раз в дальнейшем почти текстуально были повторены византийскими хрониками и русской летописью относительно позднейших русских нападений на Византию.

Ускользнула из поля зрения исследователей и характеристика, данная Фотием осадившему в 860 г. Константинополь войску, которая также ведет нас к русскому племенному ополчению и мало чем напоминает военную организацию норманнов. Войско руссов, говорит Фотий, "необученное военному искусству и составленное из рабов" ¹⁴³ . Нам неизвестно, что понимал Фотий в данном случае под рабами (возможно, участие в войске руссов покоренных ими соседних племен), но необученность русской рати, ее необузданная стихия, простодушно-детское выражение ею восторга перед стенами трепещущего Константинополя свидетельствуют о том, что перед нами не воины-профессионалы, а народное ополчение, организующим ядром которого могла быть дружина, состоявшая частично из пришлых элементов.

Но наиболее важным обстоятельством нам представляется дипломатическая практика Руси IX в., которая ярко говорит о -том, что под Сурожем и Амастридой, и в 838 г. в Константинополе, и в 860 г. под его стенами, и во время последующих мирных переговоров русского посольства в византийской столице греки имели дело не с норманско-готскими находниками, не с варяжским государством, а с растущей восточнославянской державой, вырабатывающей свои внешнеполитические стереотипы. В течение всего IX в. будто по ступеням развития государства руссов ведут нас византийские источники, рассказывающие о дипломатической практике своих опасных северных соседей. Сначала перемирия с обменом пленными, затем первое посольство, цель которого завязать контакты с великой империей, потом дерзкий удар по Константинополю, перемирие у его стен, посольство в византийскую столицу, переговоры, наконец, заключение договора о "мире и любви". И с каждым годом мы видим, пусть медленное и порой малозаметное, но усложнение этой практики, появление в процессе дипломатических контактов Руси с Византией все новых и новых признаков того, что Русь постигала сложный арсенал дипломатической традиции окружающих государств и прежде всего Византийской империи. 860 год принес признание Древнерусского государства Византией.

¹⁴² "Две беседы Фотия...", стр. 430, 431.

¹⁴³ Там же, стр. 426.

Постоянный адрес данной публикации: