Libmonster ID: RU-16827
Автор(ы) публикации: Д. Т. Шепилов

Меня вызывает Жданов

Корни того, что произошло со "сталинским наследством", уходят, примерно, в 1946 - 1947 годы. И как раз в это время, после окончания Отечественной войны, я невольно оказался в водовороте событий, главной движущей силой которых был Л. П. Берия и которые были связаны с наметившимся усилением в руководстве ЦК А. А. Жданова и Н. А. Вознесенского.

Со Ждановым я познакомился вскоре после возвращения в Москву с фронта и затем работал с ним в тесном контакте до самой его смерти. Дело было в том, что после окончания войны, когда Жданову как секретарю ЦК поручено было руководить всей идеологической работой, главенствующую роль в этой сфере играли так называемые александровские мальчики - и Жданов начал искать себе новых людей.

Во главе управления пропаганды и агитации ЦК стоял многие годы Г. Ф. Александров, сам по себе умный и книжно- грамотный человек, хотя, я думаю, что он никогда не знал и никогда не изучал марксистско-ленинскую теорию капитально, по первоисточникам. Опытный педагог и пропагандист, Александров представлял собой типичный образец "катедер- коммуниста" (то есть "коммуниста от профессорской кафедры"). Он никогда не занимался никакой практической работой ни в городе, ни в деревне. Не был он и на фронте. Окончил среднюю школу, затем философский факультет, затем сам стал преподавателем философии, а вскоре - начальником управления агитации и пропаганды ЦК и академиком. Вот и весь его жизненный путь.

Классовая борьба, социалистическое строительство, трудности, противоречия, война, империалистический мир - все это было для него абстрактными понятиями, а революционный марксизм - суммой книжных истин и цитат. Возглавив агитпроп после опустошительных чисток 1937 - 1938 гг., Александров и в аппарате ЦК, и на всех участках идеологического фронта расставлял своих "мальчиков". Все они были прямо "со школьной скамьи", практической работой не занимались, следовательно, не общались ни с какими "врагами народа". За границей тоже не были, а значит, не являлись "шпионами, завербованными иностранными разведками". Принципов и убеждений у них не было никаких, поэтому они с готовностью прославляли любого, кого им предписывалось прославлять в данное время, и предавали анафеме также любого, на кого им указывалось. Такой подбор и расстановка кадров как нельзя лучше соответствовали сталинской подозри-


Продолжение. См. Вопросы истории, 1998, NN 3 - 4.

стр. 3


тельности ко всем старым ленинским идеологическим кадрам и сталинской линии на широкую замену их послушными людьми, готовыми изобретать и внедрять любые концепции истории партии, гражданской войны, социалистического строительства.

Типичными для этого обширного слоя людей, выдвинутых на руководство участками духовной жизни общества, были заместители Александрова - П. Н. Федосеев, В. С. Кружков, главный редактор газеты "Известия", а затем "Правды" Л. Ф. Ильичев, заместитель Александрова по газете "Культура и жизнь" П. А. Сатюков и многие другие.

Все они, используя свое положение в аппарате ЦК и на других государственных постах, лихорадочно брали от партии и государства полными пригоршнями все материальные и иные блага, которые только можно было взять. В условиях еще далеко не преодоленных послевоенных трудностей и народной нужды они обзаводились роскошными квартирами и дачами. Получали фантастические гонорары и оклады за совместительство на различных постах. Они торопились обзавестись такими акциями, стрижка купонов с которых гарантировала бы им богатую жизнь на все времена и при любых обстоятельствах: многие в разное время и разными путями стали академиками (в том числе, например, Ильичев, который за всю жизнь сам лично не написал не только брошюрки, но даже газетной статьи - это делали для него подчиненные), докторами, профессорами и прочими пожизненно титулованными персонами.

Тот же Федосеев до 30-ти с лишним лет вообще размышлял, по пути ли ему с коммунистической партией. Затем вступил в ее ряды и сразу, не имея опыта работы даже в масштабе ячейки, был назначен заместителем начальника агитпропа ЦК. Рабочих и красноармейцев он видел только во время парадов на Красной площади, а крестьян - в Воронежском хоре. При такой идейной нищете Федосеев, как и другие "катедер- коммунисты", естественно, главные свои помыслы обращал на стяжательство: обзаводился квартирами, всеми правдами и неправдами стал членом-корреспондентом Академии наук, а затем академиком и даже вице-президентом Академии наук. Трудные годы социалистического переустройства страны и, особенно, Отечественной войны прокладывали все более глубокий водораздел между революционной частью молодой партийной и непартийной интеллигенции, к которой принадлежало большинство молодежи, и стяжательско- карьеристской ее частью, разновидностью которой были "александровские мальчики".

Я принадлежал к тому поколению революционной молодежи, вышедшей из недр рабочего класса, которое получило затем в нашей литературе наименование "комсомольцев двадцатого года". Мы жили, работали и учились в героической атмосфере гражданской войны. С раннего детства мы вынуждены были идти на производство, чтобы зарабатывать хлеб насущный. Я, например, с 12-летнего возраста начал работать гильзовщиком в табачной мастерской. Школу посещали вечерами. Но были среди нас и дети богатых родителей (бывших фабрикантов, крупных царских чиновников, священников), которые порывали с родителями и шли на производство, чтобы, как тогда выражались, "провариться в рабочем котле" и заслужить право стать бойцами революции, коммунистами. Многие из них действительно стали такими большевиками. С 14 - 15-летнего возраста мы вступали в комсомол. Учась в Московском университете, зарабатывали себе пропитание тяжелым физическим трудом, разгружая дрова на железных дорогах, сортируя вонючую жирную шерсть на кожевенных заводах, и т. д.

Но это была интереснейшая идейно насыщенная жизнь. Фанатично верили в скорую победу мировой революции. С жадностью штудировали работы Маркса, Энгельса, Ленина, Гегеля, Плеханова, Лассаля, Кутского, Гильфердинга, Фурье... Бегали на лекции А. А. Богданова по политической экономии, Н. И. Бухарина - по историческому материализму, М. Н. Покровского - по русской истории, М. Рейснера - по государственному праву. Слушали жаркие схватки А. В. Луначарского с протоиереем-"живоцер-

стр. 4


ковником" А. И. Введенским. Прорывались в аудитории Политехнического музея, Плехановки или Колонного зала на выступления Маяковского, Есенина, Вересаева. Всеми правдами и неправдами проскальзывали на галерку Большого театра или театра Зимина слушать в "Лоэнгрине" Собинова и Нежданову или Пирогова в "Фаусте", а во МХАТе и его студиях - Качалова, Москвина, М. Чехова, Станиславского, Хмелева...

Порой до самого рассвета горячо спорили друг с другом, подкрепляясь лишь морковным чаем да сухарями. Спорили о смысле жизни, о революции в Германии, о "сменовеховцах", о новых произведениях Алексея Толстого, о З. Фрейде и, конечно, о любви. В условиях большой нужды, хронического недоедания, тяжелого физического труда, интенсивной учебной работы мы были от головы до пят пропитаны революционной романтикой. Мы не носили модной одежды и даже галстуков, считая это признаком презренной буржуазности. Мы также не танцевали модных западных танцев, но жили весело. Отношения между девушками и парнями были в подавляющем большинстве случаев по существу строгими и чистыми, хотя порой внешне и носили характер нарочитого панибратства и даже некоторой грубоватости, чтобы опять-таки не быть похожими на проклятую "аристократию".

Мы влюблялись, пели, в каникулы исхаживали пешком сотни километров где-нибудь в Крыму, на Кавказе или в Средней Азии и были бесконечно счастливы. После окончания вузов мы по доброй воле, без всякого принуждения, ехали на практическую работу в самую глушь: там трудней, интереснее, там мы всего нужней. Одержимый именно такими побуждениями, я с дипломом Московского университета уехал на работу в Якутию: ведь туда только добираться больше 30- ти дней, к тому же часть пути - на оленях и собаках, ведь это же "белоснежная усыпальница" - место ссылки декабристов, народовольцев, большевиков - как это интересно! Отставить Волоколамский уезд Московской губ. или Чувашию, куда в ЦК партии мне предлагали ехать на выбор. Только Якутия! И я на три с лишним года уехал работать в качестве прокурора Главного суда в эту самую отдаленную республику страны, а затем, опять же по собственной просьбе, - прокурором в Западную область.

Окончен Институт Красной профессуры. Началось великое социалистическое переустройство деревни. Мы - снова с ходатайством в ЦК, снова покидаем Москву. Я еду (уже женившись, став отцом) в сибирскую глушь, в политотдел деревни. Здесь теперь главный фронт классовой борьбы за социализм. Значит, нужно быть здесь. Наступила война. Во всей своей грозной непреложности встал вопрос о жизни или смерти нашей Отчизны. Мы, "комсомольцы двадцатого года", уже титулованные научные работники, опытные педагоги, авторы многочисленных исследований, получившие дипломы профессоров, не задавались вопросом - что делать.

С первых дней Отечественной войны мы разрывали свои охранные от мобилизации брони, бросали благоустроенные московские квартиры, профессорские кафедры, оставляли семью и шли на фронт. Только в составе моей 21-ой дивизии народного ополчения Киевского района Москвы в июльское утро 1941 г. по старой Смоленской дороге двигались навстречу вражеским полчищам 12с половиной тысяч москвичей-добровольцев. А вся страна посылала на фронт миллионы своих сынов. "Гремит боевая тревога, // И в сумрак июльских ночей // По старой Смоленской дороге // Шагают полки москвичей. // Им тяжесть походной котомки // Широких плечей не согнет. // Шагает профессор с Волхонки // И слесарь с винтовкой идет", - так звучал боевой марш 21-ой, ставшей затем 173-ей, а после этого 77-ой гвардейской дивизии.

Мы вынесли на своих плечах кровопролитную битву за Москву. Затем испытали всю тяжесть и все величие Сталинградского сражения - от выхода бронированных фашистских дивизий на Волгу и до пленения фельдмаршала Паулюса. С освободительными боями прошли всю Украину; затем последовали тяжелые освободительные бои в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии. Западнее Вены, встретившись с американскими войсками, мы отпраздновали Победу.

стр. 5


Мы прошли с боями многие тысячи километров. От Москвы до Вены оставили в могилах миллионы своих братьев. Мы покинули Москву в июле 1941 и вернулись под родной кров только весной 1946 г. - почти через пять лет. У оставшихся в живых грудь была в боевых орденах и медалях, но головы седыми: не раз мы смотрели в лицо смерти. Нужно ли говорить о том, что совершенно иные пути в жизни избирал себе тот довольно обширный слой мелкой буржуазии от интеллигенции, о котором я упоминал выше. Само собой разумеется, что все эти ильичевы, федосеевы, сатюковы и иже с ними не поехали в политотделы, когда решались судьбы социализма в деревне, ни один из них не пошел на фронт, когда решался вопрос жизни или смерти Страны Советов.

За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П. Ф. Юдин, бывший некогда послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: "Имей в виду, Павел Федорович, что картины - это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся..." Именно поэтому, а не из любви к живописи, в которой ничего не смыслили, все они занялись коллекционированием картин и других ценностей. За время войны они заодно всячески расширяли и укрепляли свою монополию на всех участках идеологического фронта. Нас, возвращавшихся с фронтов Отечественной, они встречали с плохо скрываемой неприязнью. И не потому, что мы служили укором их совести. Нет, они не страдали избытком таковой. Просто мы были плохим фоном для них.

На протяжении послевоенных лет я получал много писем и устных жалоб от бывших полиотдельцев и фронтовиков, что они не могут получить работу, соответствующую их квалификации, или даже вернуться на ту работу в сфере науки, литературы, искусства и др., с которой они добровольно уходили на фронт. Впрочем, такие явления монополизации руководства и пренебрежения или даже неприязни к фронтовикам и инвалидам войны имели место и на других участках государственного и партийного аппаратов. Однако природа нашего народного государства и коренные устои Коммунистической партии таковы, что политические рвачи и выжиги, карьеристы и стяжатели всякого рода рано или поздно показывают свое истинное лицо, их махинации и клеветнические дела опознаются. И это естественно: люди, не прошедшие классовой, политической, фронтовой закалки, не выдерживают серьезной жизненной проверки и саморазоблачаются. Так произошло и здесь.

Проведенная в июне 1947 г. философская дискуссия показала, что книга Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии" была написана в духе "профессорского объективизма", представляет собой эклектическую окрошку, носит отчетливые следы различных буржуазных и мелкобуржуазных влияний. Ее идейные основы далеки от требований большевистской партийности. В таком же духе писались статьи и брошюры и многих "александровских мальчиков". А вскоре одно событие стало и морально- политическим разоблачением верхушки "александровской школы".

Расследованием по письму в ЦК одной из оскорбленных матерей было установлено, что некий окололитературный и околотеатральный деятель организовал у себя на роскошной квартире "великосветский" дом терпимости. Он подбирал для него молодых привлекательных киноактрис, балерин, студенток и даже школьниц-старшеклассниц. Здесь и находили себе усладу Александров, его заместители Еголин, Кружков и некоторые другие. Кружков использовал великосветский вертеп и для скупки картин.

ЦК в "Закрытом письме" дал должную квалификацию всем этим фактам и принял некоторые организационные меры в отношении виноватых. Впрочем, все они остались в рядах партии и в составе Академии наук СССР. За 40 с лишним лет политической жизни, протекшей у меня на

стр. 6


глазах, многие руководящие государственные и политические деятели страны обвинялись в различных уклонах, оппозиционности и даже государственных преступлениях. Лишь будущие историки поведают миру, какая доля из этих обвинений была правдой. Но такого морального падения, как с Александровым и его "мальчиками", вся предшествующая история партии не знала. Тем более что в данном случае речь шла о людях, которые так или иначе значились "духовными наставниками" в партии. Примерно в это же самое время Федосеев при активном содействии Ильичева писал клеветнические, грязные доносы на члена Политбюро ЦК, академика Н. А. Вознесенского и на целую группу советских ученых-экономистов. Причем они осознавали, что это заведомая клевета. Знали, что в те времена, при патологической подозрительности Сталина, это могло стоить жизни ни в чем не повинным ученым, на которых они доносили. Но от них этого требовали, так как это нужно было для осуществления замыслов Берии. Им посулили за это соответствующую оплату. И они со всем рвением играли порученные им роли. В последующие годы Александров все глубже погружался в трясину алкоголизма и в результате умер от цирроза печени.

Что касается многих других "александровских мальчиков", то они проявили обычную для таких людей живучесть. Сбросив с себя несколько мимикрических одеяний, они, когда это оказалось выгодным, стали ярыми поборниками Хрущева. Эта бесчестная камарилья образовала при Хрущеве своего рода "мозговой трест" и стала управлять всей идеологической работой в стране. Она произвела огромные опустошения в духовной жизни советского общества. Но это было позже. В 1947 же году, после "дела Александрова", стоял вопрос об "освежении" ряда работников идеологического фронта в ЦК партии и в его теоретических органах. И вот взоры руководства партии остановились в числе других и на мне. Произошло это следующим образом.

После окончания войны войска моей 4-ой Гвардейской армии были расквартированы в Австрии. Сначала штаб армии расположился в аристократическом районе Вены. Затем он был передислоцирован в город Санкт-Пельтен в провинции Нижняя Австрия, а затем - в городок Эйзенштадт в провинции Бургенланд. Объем моей работы как первого члена Военного совета армии с окончанием войны не только не уменьшился, а напротив того - возрос. Армия была дислоцирована в нескольких провинциях Австрии, в том числе в столице Вене. Шла напряженная работа по переводу частей и соединений армии на новые условия жизни и деятельности в качестве оккупационной армии в мирное время. Часть личного состава нужно было демобилизовать и со всеми почестями и сердечностью отправить на Родину. Нужно было принять новое пополнение, расквартировать и экипировать его. Шла боевая подготовка. Политическая работа в своих войсках и среди мирного населения перестраивалась, приобретала новые формы и новое содержание.

Кроме этой привычной армейской службы, появились совершенно новые направления работы - политическая, хозяйственная, дипломатическая, культурная. Круг моих обязанностей и забот был безграничен - начиная от участия в формировании органов власти республики во главе с лидером правых социалистов президентом Реннером и председателем Народной партии канцлером Фиглем и кончая вопросами просвещения, здравоохранения, продовольствия.

На первых порах приходилось заниматься буквально всем, вплоть до вопросов об отпуске продовольствия для питания голодных зверей в Венском зоопарке. Эта работа требовала постоянного контакта с маршалом Ф. И. Толбухиным, членом Военного совета 3-го Украинского фронта А. С. Желтовым, с представителями командования американской и английской армий, с центральными и местными властями республики, с советскими военными комендатурами и руководством Австрийской коммунистической и Народной партий. Разъезжая по стране, я любовался неповторимыми пейзажами Австрийских Альп, покрытых буковыми лесами, пихтой, кленом, вязом, елью. Чувство восторга вызывали роскошные альпийские луга

стр. 7


с изумрудным покровом трав и акварельной прелестью ярких цветов. Щедрое солнце заливало бесконечные сады и виноградники долины Дуная - иногда желтого, иногда голубого, иногда матово-зеленого.

В свободные минуты я посещал руины знаменитой Венской оперы, здание которой без всякой надобности было разрушено американской авиацией, после чего мы пожертвовали австрийскому правительству все строительные материалы и средства, необходимые для полного его восстановления. Я осматривал собор св. Стефана, заложенный еще в XII в., дворец Шенбрунн, средневековые замки, монастыри и храмы Нижней и Верхней Австрии, Бургенланда, Штирии. Сколько кровавых бурь, сколько гроз пронеслись над этими городами, селениями, замками, монастырями, храмами! Нашествие римских легионов. Вторжения германского племени баваров и словенцев. Владычество франков. Баварская восточная марка. Начало царствования династии Габсбургов. Неистовства инквизиции. "Черная смерть" - эпидемия чумы, унесшей миллионы жизней. Крестьянские войны. Австро-турецкая война. Нашествие Наполеона. А все перипетии в судьбах австрийского народа в XIX и XX веках... И вот теперь всюду разлита такая благословенная тишина, словно наступили евангельские времена: "На земле мир и в человецех благоволение".

Кстати, о Габсбургах. После окончания войны ко мне в Вену приехала моя 14-летняя дочь Виктория. Как-то светло- сиреневым волшебным утром мы отправились с ней на машине по берегу Дуная в Гебе. Здесь находился замок австрийского императора Франца Иосифа I из династии Габсбургов. Теперь тут жил его внучатый племянник Отто Габсбург, считающий себя единственным наследником австрийского престола. Величественное здание замка, окруженного традиционным рвом. Подъемный металлический мост на цепях. Отто Габсбург встретил нас с Викторией у ворот замка: невзрачного вида человек с плохо побритым и помятым лицом. Черные, чуть навыкате глаза и тяжелая отвисшая нижняя челюсть - генетическая особенность Габсбургов. Одет он был в традиционный австрийский серый костюм с темно-зеленой отделкой, на серой шляпе - перо.

При нашем приближении Отто Габсбург снимает шляпу и низко кланяется. Я назвал себя и представил дочку. Хозяин замка сказал, что он счастлив познакомиться со мной и выразить благодарность: размещенные в окрестностях замка советские войска ведут себя безупречно, он, Габсбург и его семья чувствуют себя в полной безопасности, все имущество цело. Мы начинаем осмотр замка. Габсбург дает пояснения. Богатейшая коллекция ружей и многочисленные трофеи: рога и головы убитых в окрестностях замка горных козлов, серн, благородных оленей с бирками на шее, на которых указано, кому из царственных особ принадлежит трофей.

Великолепные полотна выдающихся мастеров, фарфор, хрусталь. Через широкие зеркальные окна верхних этажей замка открывается вид на красивые ландшафты: величавое русло искрящегося Дуная, пышные сады и виноградники придунайских долин, а дальше, амфитеатром - альпийские луга и леса. В парадных залах и в комнатах стоит много шкафов и стеклянных витрин. В них размещены реликвии династии: золотые шкатулки с драгоценными камнями - дар Габсбургам различных монархов и вельмож; седло Франца Иосифа с золотыми уздечкой и стременами, уникальные вазы, хрусталь, фарфор, ковры. Я спрашиваю Отто Габсбурга, все ли сохранилось здесь из того, что застала Советская армия- освободительница. "О, да, - поспешно заверяет он, - все цело, все сохранено. Русские войска очень дисциплинированны и проявляют большую заботу о безопасности населения и его имущества".

Мы, Военный совет армии, действительно отдали строжайший приказ войскам взять под охрану имеющие историческую, архитектурную и художественную ценность картинные галереи, музеи, дворцы, храмы и, по мере формирования местных австрийских властей, передавать эти ценности под их попечение. Советская армия спасла для народов Австрии, Германии, Венгрии, Чехословакии и других государств неисчислимые культурные богатства.

стр. 8


Я спросил Габсбурга, где находится его семья. Он ответил, что здесь, с ним. Попросив извинения, он отлучился и через несколько минут вернулся в сопровождении жены, дочерей и сына и представил их мне и Виктории. На всех лицах мы видели и испуг (который, впрочем, быстро рассеялся), и жгучее любопытство: что это за птицы такие - русские?

Юный Габсбург сказал мне, что он учится в сельскохозяйственной школе в Швейцарии и сейчас приехал домой на каникулы. Наследник престола Отто Габсбург добавил: "Я - хлебопашец (он произнес именно это слово), я давно бросил всякую политику и целиком посвятил себя сельскому хозяйству. Я и этим дворцом не интересуюсь. И я хочу, чтобы мой сын был тоже хлебопашцем".

Когда возвращались в Вену, Виктория сказала мне: "Папа, а какой симпатичный мальчик молодой Габсбург..." "Ну, что же, - ответил я, - вот ты кончишь институт, а он - свой сельскохозяйственный колледж, тогда сосватаем вас. Это будет очень оригинально: внук крепостного курского крестьянина Михаилы Шепилова, сын кадрового пролетария- токаря Трофима Шепилова, советский профессор и генерал Дмитрий Шепилов стал родственником Габсбургов - династии, которая 700 лет тиранила народы Европы". Мы посмеялись; в последующие годы я читал в газетах, как "хлебопашец" Габсбург, находясь в Западной Германии, оказывался не раз в центре заговоров, ставивших своей целью реставрировать в Австрии монархию и посадить на престол его, Отто Габсбурга.

В декабре 1945 г. меня вызвали для переговоров в Москву. Ультрамариновое австрийское небо сверкало первозданной чистотой. Во дворе санкт-пельтенского особняка, где я был расквартирован, цвели розы. Пронзительно кричали гуляющие здесь же два павлина, точно затянутые во фраки из уральских самоцветов. Летели мы в Москву с попутным самолетом в каком-то холодном бомбардировщике. Попутчики-генералы из тыловой службы армии согревались "Московской". В ЦК мне предложили пост директора Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС). Я отказался. Через несколько дней меня пригласили на встречу с А. Н. Косыгиным, который в это время был Председателем Совета Министров РСФСР. Косыгин принял меня поздно ночью и предложил пост Народного комиссара технических культур РСФСР. В это время в Союзе и республиках как раз формировались такие комиссариаты. Основанием, очевидно, послужило то, что после Московского университета я закончил аграрный Институт Красной профессуры и написал довольно много работ (статей, брошюр и др.) по аграрному вопросу.

Я ответил Косыгину, что давно уже не занимался вопросами сельского хозяйства и вряд ли буду полезен на таком посту. В ЦК я сказал, что если уже настало время моего ухода из армии, то я просил бы вернуть меня туда, откуда я добровольно пошел на фронт, - в Академию наук СССР, научным сотрудником.

Вылетали мы из Москвы в страшную снежную пургу, я был закутан в меховую бекешу, а вернулись в Вену в яркий солнечный полдень. В сверкающих лужицах купались воробышки. Высоко в небе заливались торжествующими мелодиями жаворонки. Да, подумал я, наверное, только в вечно солнечно-голубой Вене мог родиться "король вальса" Иоганн Штраус.

В феврале 1946 г. меня отозвали из оккупационных войск в Австрии в Москву. С противоречивыми чувствами покидал я свою бесконечно дорогую 4-ю гвардейскую. С одной стороны, после окончания войны я был полон неодолимого желания вернуться под свой родной кров, на Большую Калужскую, к своим занятиям, книгам... Или даже не на Калужскую, а пусть в знойный Ташкент или в рязанскую деревушку - куда угодно, только домой, на Родину. С другой стороны, так грустно расставаться со своими боевыми друзьями: ведь с ними пройдены все тернистые пути, от Москвы к Сталинграду и Вене. И прощание было действительно тяжелым и трогательным до слез.

В Москве меня назначили заместителем начальника Управления пропаганды и агитации Главного политического управления Вооруженных сил

стр. 9


СССР. А 2 августа 1946г. состоялось мое утверждение Центральным Комитетом редактором "Правды" по отделу пропаганды. Началась самая трудная, ни с чем не сравнимая, буквально испепеляющая человека газетная работа. Она отнимала большую часть дня и почти всю ночь: в те времена "Правда" выходила поздно, в 6 - 9 час. утра. Мы не знали воскресных и праздничных дней. От частых недосыпаний болела голова, отекало лицо.

С переходом в "Правду" я написал и опубликовал ряд крупных пропагандистских статей: "Новая эра в истории человечества", "Великий советский народ" (позже под таким заголовком вышло три издания моей брошюры), "Тайная война против Советской России", "Советский патриотизм", "Создание обилия сельскохозяйственных продуктов - важнейшая задача советского государства" и др.

Возможно, они сыграли какую-то роль в моей судьбе. Возможно, здесь сказалось действие каких-то других, мне не известных обстоятельств и фактов. Но так или иначе последовал один телефонный звонок. ...Обычно после ночной работы и всегда, неполного дневного сна я ехал на Воздвиженку в "кремлевскую столовую". Здесь за столиками собирался весь московский актив: министры, члены коллегий, ответственные работники ЦК и Совета министров, старые большевики, маршалы, крупные дипломаты и т. д. Среди других я часто встречал здесь Максима Максимовича Литвинова. Я много раз слышал его выступления на различных партийных конференциях и сессиях, читал его блистательные речи на международных форумах и являлся его большим почитателем. Теперь Литвинов был отстранен от всех постов и от всяких дел в МИДе, что вызвало резко отрицательную реакцию среди партийного актива. Внешне создавалось впечатление, что он очень одинок и живет как отверженный. В общем, это, должно быть, соответствовало реальному положению вещей. В эти и последующие времена вокруг всякого человека, который вдруг оказывался в немилости у Сталина, а потом под бранным огнем Хрущева, сразу образовывался вакуум. Кажется, и Литвинов оказался покинутым всеми, кроме его старейшего друга и соратника по революционной борьбе и политической эмиграции, дипломата Александры Михайловны Коллонтай.

Мне довелось несколько раз слышать и публичные выступления Коллонтай. В 1923 г. вышла серия ее популярных работ, посвященных проблемам любви, семьи, морали, - "Революция чувств и революция нравов". Она выступала на эти темы и еще по международным проблемам. В те времена нам, "комсомольцам двадцатого года", Коллонтай казалась каким-то коммунистическим божеством. Красивая женщина с благородными, изящными манерами. Со вкусом одетая. Великолепный оратор, свободно владевшая несколькими иностранными языками, первый в мире посол- женщина. Она темпераментно и ярко говорила о проблеме любви и нравственности. Мы смотрели на нее, должно быть, с не меньшим благоговением, чем фанатичные тибетцы на своего далай-ламу. С окончанием войны Коллонтай, четверть века проработавшая послом в Норвегии, Мексике и Швеции, так же, как и Литвинов, была отставлена от всех дипломатических дел и пребывала в одиночестве.

Само собой разумеется, что в самом пылком воображении я не мог бы представить себе в те дни, что мне суждено стать в будущем преемником Литвинова и Чичерина на посту министра иностранных дел Советского Союза. Так вот, как-то в середине сентября 1947 г. перед рабочим вечером я обедал в "кремлевской столовой". Меня вызвали к правительственному аппарату и сказали, что Жданов просит сейчас приехать к нему в ЦК. Пятый этаж в доме на Старой площади. Огромный кабинет, отделанный светло-бежевым линкрустом. Письменный стол в стиле барокко и большущий стол для заседаний. Книжные шкафы. Многочисленные книги, газеты, журналы также и на столе.

Передо мной стоял человек небольшого роста с заметной сутулостью. Бледное, без кровинки лицо. Редкие волосы. Темные, очень умные, живые, с запрятанными в них веселыми чертиками глаза. Черные усики. Андрей Александрович был в военном кителе с погонами генерал-полковника. Не

стр. 10


помню, по какому поводу, возможно, в тот день у меня были занятия с моими адъюнктами в Военно-политической академии, где я оставался преподавателем, но я тоже оказался в генеральской форме. Внешний облик, его манера держаться и говорить, его покоряющая улыбка - все это очень располагало к себе.

Этот первый разговор был очень продолжительным и впечатляющим. Жданов очень откровенно изложил положение дел на идеологическом фронте и свои соображения по поводу того, как следовало бы решать назревшие вопросы. Говорил он остроумно, интересно, со страстностью. Он все время прохаживался по кабинету и помогал своей речи выразительными жестами. Иногда он вплотную подходил ко мне и пытливо заглядывал в глаза, словно желая убедиться, что его аргументы убедили собеседника. Время от времени он останавливался, чтобы отдышаться: все знали, что у Жданова больное сердце. Главное, что сказал Жданов в этой первой беседе со мной, сводилось к следующему. У нас сложилось очень неблагополучное положение в агитпропе ЦК. Война закончилась. Перед нами встали гигантские хозяйственные задачи. Замысел тов. Сталина таков: в ближайшее время не только полностью восстановить социалистическую промышленность, но и двинуть ее вперед в значительных размерах. То же - сельское хозяйство.

Но для того, чтобы решить такие задачи, нужно провести огромную идейную работу в массах. Без этого мы не сможем продвинуться вперед ни на один вершок. Положение достаточно серьезное и сложное. Намерение разбить нас на поле брани провалилось. Теперь империализм будет все настойчивей разворачивать против нас идеологическое наступление. Тут нужно держать порох сухим. И совсем неуместно маниловское прекраснодушие: мы-де победители, нам все теперь нипочем. Трудности есть и будут. Серьезные трудности. Наши люди проявили столько самопожертвования и героизма, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Они хотят теперь хорошо жить. Миллионы побывали за границей, во многих странах. Они видели не только плохое, но и кое-что такое, что заставило их задуматься. А многое из виденного преломилось в головах неправильно, односторонне. Но так или иначе, люди хотят пожинать плоды своей победы, хотят жить лучше: иметь хорошие квартиры (на Западе они видели, что это такое), хорошо питаться, хорошо одеваться. И мы обязаны все это людям дать.

Среди части интеллигенции, и не только интеллигенции, бродят такие настроения: пропади она пропадом, всякая политика. Хотим просто хорошо жить. Зарабатывать. Свободно дышать. С удовольствием отдыхать. Вот и все. Им и невдомек, что путь к такой жизни - это правильная политика.

Тов. Сталин постоянно твердит нам в последнее время: политика есть жизненная основа советского строя. Будет правильная политика партии, будут массы воспринимать эту политику как свое кровное дело - мы все решим, создадим достаток и материальных и духовных благ. Не будет правильной политики, не воспримут массы политику партии как свое кровное дело - пропадем. Поэтому настроения аполитичности, безыдейности очень опасны для судеб нашей страны. Они ведут нас в трясину. А такие настроения ощутимы в последнее время. В литературе, драматургии, кино появилась какая-то плесень. Эти настроения становятся еще опаснее, когда они дополняются угодничеством перед Западом: "Ах, Запад!", "Ах, демократия!", "Вот это литература!", "Вот это урны на улицах!"

Какой стыд, какое унижение национального достоинства! Одного только эти господа воздыхатели о "западном образе жизни" объяснить не могут: почему же мы Гитлера разбили, а не те, у кого урны красивые на улицах. В последнее время тов. Сталин, Политбюро ставят один идеологический вопрос за другим. А что в это время делает агитпроп: Александров и его "кумпания"? Они лишь восторгаются решениями, которые ЦК принимает, чтобы духовно мобилизовать наш народ. И никакой помощи от них ЦК не видит. И это не случайно. Ведь все эти александровы, кружковы, федосеевы, ильичевы, окопавшиеся на идеологическом фронте и монополизировавшие все в своих руках, это - не революционеры и не марксисты.

стр. 11


Это - мелкая буржуазия. Они действительно очень далеки от народа и больше всего озабочены устройством своих личных дел. Создается впечатление, что по части квартир, дач, капиталов, ученых степеней и званий они подготовили себе первые запасные позиции, вторые, третьи - так, чтобы обеспечить себя на всю жизнь.

В ЦК поступило несколько писем насчет этих деятелей. Они словно чуют, что всплыли наверх случайно, и их лихорадит: могут прогнать, надо обезопаситься. Какие же это духовные наставники?! Какая уж тут идеология?! Вот почему в Политбюро пришли к выводу, что мы не сможем вести успешного наступления на идеологическом фронте, не почистив и не укрепив агитпроп ЦК. Далее Жданов сказал, что есть соображения, чтобы и меня привлечь к этому делу: назначить пока заместителем начальника управления пропаганды и агитации ЦК. Начальником предполагается оформить Суслова, но он будет отвлечен другими занятиями, так что фактически мне придется вести все дело.

Я сказал Андрею Александровичу, что я благодарю за оказанное доверие, но думаю, что такая работа мне не по плечу, у меня нет достаточно знаний и опыта. "Ну, батенька, это уж позвольте с Вами не согласиться. У Вас два высших образования: МГУ и Институт Красной профессуры. Нашему брату так поучиться не посчастливилось. Да и опыт большой: работа в комсомоле, в ЦК партии, политотдельская работа в Сибири, пять армейских фронтовых лет - комиссар дивизии, член Военного совета армии... Нет, батенька, у вас нет ни малейших оснований отказываться. Уберите с идеологического фронта всю эту мелкую буржуазию, привлеките свежих людей из обкомов, из армейских политработников, и дело пойдет наверняка", - завершил нашу беседу Жданов. Так, с 18 сентября 1947 г. началась новая полоса моей жизни.

Агитпроп при Жданове

Агитпроп ЦК в те времена по своим задачам, функциям и масштабам представлял собой гигантскую империю, которая охватывала все стороны духовной жизни советского общества. В ведение агитпропа входило все - от ликвидации неграмотности до тончайших вопросов религии, эстетики, философии. Вся система народного образования - от школ и курсов по ликвидации неграмотности до высших учебных заведений. Вся печать - от заводских многотиражек до "Правды", "Известий" и "Печатного двора". Огромная сеть научных учреждений - от заводских лабораторий до Академии наук СССР. Физкультура и спорт. Музеи и библиотеки. Литература и союзы писателей. Музыка и союзы композиторов. Живопись, скульптура и союзы художников. Все вообще искусства - от заводской и колхозной самодеятельности до Большого театра, Всесоюзного ансамбля народного танца, Хора им. Пятницкого, Государственного оркестра СССР. Гигантская сеть партийного просвещения - от политкружков до Университета марксизма- ленинизма, Высшей партийной школы и Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). И многое, многое другое.

Нужно было постоянно держать все эти участки идеологического фронта в поле зрения. Знать по существу суть идейной жизни в каждой ячейке общества. Правильно расставлять руководящие кадры с тем, чтобы обеспечить проведение линии партии в идеологических вопросах.

Все это требовало больших познаний, хорошо поставленной информации. Было необходимо самому много читать, много видеть, много слушать. Работа требовала огромного напряжения физических и духовных сил. Дело осложнялось некоторыми сложившимися привычками. Агитпроп должен был приспосабливаться к порядку работы Секретариата ЦК, а Секретариат и Политбюро - к порядку работы Сталина.

Между тем Сталин и после войны сохранил режим работы, сложившийся в военные годы. Вставал в 6 - 7 час. вечера. Заседания и беседы назначались на еще более поздние часы. И работа шла до утра. Под это

стр. 12


вынуждены были подстраиваться Совет Министров, аппарат ЦК, министерства и все центральные учреждения. Но страна, народ, предприятия жили и работали в нормальное время. И с этим тоже нужно было считаться. Поэтому нередко конец одного рабочего дня (вернее, ночи) смыкался с началом другого. И у каждого руководящего работника в служебном помещении сохранялась (как в годы войны) постель, чтобы, улучив подходящий момент, вздремнуть немного. Работа шла на износ. Инфаркты, инсульты и смерти сыпались всюду. Я часто чувствовал себя на пределе человеческих сил. В этот период Сталин особенно много занимался идеологическими вопросами и придавал им первостепенное значение. Агитпропу давалось одно поручение за другим. Они излагались Сталиным на заседаниях Политбюро или Секретариата, по телефону, а часто - в неофициальной обстановке.

Обычно после заседания Политбюро Сталин приглашал своих соратников на "ближнюю" дачу. Здесь просматривали новый (или полюбившийся старый) фильм. Ужинали. И в течение всей ночи велось обсуждение многочисленных вопросов. Иногда сюда дополнительно вызывались необходимые люди. Иногда здесь же формулировались решения Политбюро ЦК или условливались к такому-то сроку подготовить такой-то вопрос.

Более или менее регулярно Жданов около полудня приглашал меня с третьего этажа к себе на пятый. Лицо у него было очень бледным и невероятно усталым. Глаза воспалены бессонницей. Он как-то прерывисто хватал раскрытым ртом воздух, словно ему его не хватало. Для больного сердцем Жданова эти ночные бдения на "ближней" даче были буквально гибельными. Но ни он, ни кто другой, даже будучи больным, не хотел пропустить ни одного из них: здесь высказывалось, обсуждалось, иногда окончательно решалось абсолютно все.

После обычных приветствий Жданов говорил примерно следующее: вчера тов. Сталин обратил внимание на то, что в выходящей новой литературе очень односторонне, а часто и неправильно, трактуется вопрос о творчестве и социологических взглядах Ф. М. Достоевского. Достоевский изображается только как выдающийся русский писатель, непревзойденный психолог, мастер языка и художественного образа. Он действительно был таким. Но сказать только это - значить подать Достоевского очень односторонне и дезориентировать читателя, особенно молодежь.

Ну, а общественно-политическая сторона творчества Достоевского? Ведь он написал не только "Записки из мертвого дома" или "Бедные люди". А его "Двойник"? А знаменитые "Бесы"? Ведь "Бесы" и написаны были для того, чтобы очернить революцию, злобно и грязно изобразить людей революции преступниками, насильниками, убийцами; поднять на щит людей раздвоенных, предателей, провокаторов. По Достоевскому, в каждом человеке сидит "бесовское", "содомское" начало. И если человек - материалист, если он не верит в Бога, если он (о, ужас!) социалист, то бесовское начало в нем берет; верх, и он становится преступником. Какая гнусная и подлая философия!

Да и Раскольников-убийца является порождением философии Достоевского. Ведь "Бесы" только по своей грязно- клеветнической форме отталкивали либералов. А философия в "Преступлении и наказании" по существу не лучше философии "Бесов". Горький не зря называл Достоевского "злым гением" русского народа. Правда, в лучших своих произведениях Достоевский с потрясающей силой показал участь униженных и оскорбленных, звериные нравы власть имущих. Но для чего? Для того, чтобы призвать униженных и оскорбленных к борьбе со злом, с насилием, тиранией? Нет, ничуть не бывало. Достоевский призывает к отказу от борьбы, к смирению, к покорности, к христианским добродетелям. Только это, по Достоевскому, и спасет Россию от катастрофы, которой он считал социализм.

А наши литераторы кропят творчество Достоевского розовой водицей и изображают его чуть ли не социалистом, который только и ждал Октябрьской революции. Но это же прямая фальсификация фактов! Разве не известно, что Достоевский всю жизнь каялся в своих "заблуждениях

стр. 13


молодости" и замаливал свои грехи - участие в кружке Петрашевского? Чем замаливал? - Поклепами на революцию, рьяной защитой монархии, церкви, всяческого мракобесия.

Тов. Сталин сказал, что мы, конечно, не собираемся отказываться от Достоевского. Мы широко издавали и будем издавать его сочинения. Но наши литераторы, наша критика должны помочь читателям, особенно молодежи, правильно представлять себе, что такое Достоевский.

В другой раз, вынув из кармана свою изрядно замусоленную записную книжку, Жданов сказал: "Вчера тов. Сталин рекомендовал не забывать А. И. Куприна. Он дал "Молоха" - яркое обличение капиталистического свинства, буржуазной морали. Он дал "Поединок" - правдивое полотно о царской армии с ее духом бесправия, палочной дисциплины и иными тяжкими пороками".

Так передавались и указания Сталина об улучшении сатирического журнала "Крокодил", о постановке в Большом театре оперы М. П. Мусогрского "Борис Годунов", о творчестве Г. И. Успенского, о радиовещании, о великих традициях В. Г. Белинского, об опере "Великая дружба" В. Мурадели и по множеству других вопросов. По каждому указанию немедленно приводилась в движение "Правда", газета агитпропа ЦК "Культура и жизнь", критики, издательства, театры и все соответствующие рычаги идеологического воздействия.

В осуществлении указаний Сталина Жданов был очень требователен и пунктуален. Но что за человек был сам Жданов, как он мыслил, как с ним работалось? Жданов принадлежал к тому замечательному поколению русской революционной интеллигенции, которое отдало всю свою кровь- каплю за каплей, все пламя своей души великому делу развития социалистического общества и торжеству идей марксизма-ленинизма во всемирном масштабе.

Андрей Александрович родился в семье инспектора народных училищ в Мариуполе в 1896 году. С 16-ти лет примкнул к революционному движению, в 1915г. вступил в большевистскую партию; после Октябрьской революции работал на Урале, а затем в Твери; в Горьковской области он работал в губкоме РКП(б), губисполкоме, затем секретарем Горьковского краевого комитета партии. После XVII съезда Жданов избирается секретарем ЦК партии, в 1935г. - кандидатом в члены Политбюро, а после XVIII съезда - членом Политбюро. После убийства Кирова в 1934г. Жданов становится секретарем Ленинградской партийной организации, во главе которой остается в течение 10 лет. С 1944г. переходит на работу в Москву, в качестве секретаря ЦК.

Как партийному лидеру ему приходилось заниматься самыми разными вопросами: реэвакуацией заводов и отменой хлебных карточек, увеличением добычи рыбы и развитием книгопечатания, производством цемента и повышением зарплаты ученым, посевами льна и телевидением. Но была сфера, соприкасаясь с которой, Жданов буквально преображался, становился одержимым, с вдохновенным горением искал ответы на мучившие его вопросы. Это была сфера идеологии: вопросы марксистско-ленинской теории, художественной литературы, театра, живописи, музыки, кино и т. д.

Жданов был разносторонне образованным марксистом. Причем марксизм он, как и все интеллигенты - старые большевики, изучал не по шпаргалкам и цитатническим хрестоматиям. Он обогащал свой ум марксистской теорией постоянно и капитально, по первоисточникам. Из общения с ним я многократно убеждался в том, что законы, положения и выводы марксистско-ленинской теории не лежат у него в кладовых головного мозга в спрессованном и омертвевшем виде и не выдаются по мере надобности в виде цитат, на манер почтовой открытки из уличного автомата. Жданов обладал мастерской способностью пользоваться законами и категориями марксистской диалектики для освещения, анатомирования и обобщения различных явлений духовной жизни.

Меня всегда очень привлекала манера, или метод, работы Жданова над сложными идеологическими проблемами. Он никогда не ждал от агитпропа

стр. 14


ЦК и своих помощников написанных для него речей или высиженных ими проектов решений по подготавливаемому вопросу. Он сам всесторонне изучал назревшую проблему, внимательно выслушивал ученых, писателей, музыкантов, сведущих в данном вопросе, сравнивал разные точки зрения, старался представить себе всю историю вопроса, систематизировал относящиеся к делу высказывания основоположников марксизма. Жданов сам ставил агитпропу ЦК задачи в области исследования вопроса, формулировал основные выводы и предложения. Он никогда не пользовался готовыми текстами статей или речей-шпаргалок, написанных от первого и до последнего слова универсальными "помами" и газетчиками-борзописцами.

При Хрущеве этот "метод" стал единственным для чрезвычайно широкого круга партийных и государственных работников. Именно в хрущевские времена люди разучились самостоятельно мыслить, анализировать и обобщать, разучились или вообще не приобрели навыка говорить с массами нормальным человеческим языком. Живое слово заменила вездесущая шпаргалка. Жданов любил интересных, оригинальных людей, настойчиво искал их и привлекал к работе в ЦК и культурных учреждениях страны. Он не терпел посредственностей, тех стандартизированных агитпропщиков, весь духовный мир которых был заключен в ограниченном наборе заученных цитат и марксистскообразных формул. Сам очень живой, творческий, одаренный человек, он хотел видеть на всех участках идеологического фронта пытливых, деятельных людей. Жданов всегда самостоятельно со всей тщательностью готовил каждую речь, вкладывал в это дело все силы своей души. Помню, в каком состоянии творческой одержимости вынашивал он свое выступление по вопросам музыки. Он собирал по крупицам и всесторонне продумывал высказывания Маркса и Энгельса, штудировал эстетические работы Плеханова, статьи, записи бесед, письма Ленина. На столе у него лежали стопки книг В. Стасова, А. Серова, письма П. Чайковского с закладками, пометками, подчеркиваниями.

Найдя в литературе какой-нибудь поразивший его образ или формулировку, он горел желанием излить свои мысли и чувства. Он нередко звонил мне на третий этаж в самое неожиданное время - утром, глубокой ночью: "Вы можете зайти сейчас?" Я приходил. "Слушайте: "Музыка должна высекать огонь из сердец людей" - Бетховен. По поводу его Пятой симфонии. Представляете себе, какое высочайшее предназначение музыки: высекать огонь из сердец людей". Или: "Вы штудировали "Критические статьи" Серова о музыке? Ну, батенька, какие же здесь золотые россыпи. Слушайте: "В мелодии - главная прелесть, главное очарование искусства звуков; без нее все бледно, бесцветно, мертво, несмотря на самые принужденные гармонические сочетания, на все чудеса контрапункта и оркестровки". А модернисты изгоняют мелодию, то есть умерщвляют душу музыки!" Меня всегда поражали широкий круг интересов Жданова в сфере духовной жизни и та страстность, с которой он относился к изучаемому в данный момент вопросу, словно ничего более важного и не было на свете. И он освобождался от этой околдованности теми или иными идеями только тогда, когда заканчивал в своем мозгу единоборство с ними и создавал законченную концепцию и вырабатывал средства решения назревших проблем.

Вот почему его речи и подготовленные им решения обладали такой огромной впечатляющей силой. Теперь, бросая ретроспективный взгляд на прошлое, можно не соглашаться с некоторыми существенными положениями Жданова по ряду идеологических проблем. Но нельзя отказать им ни в силе аргументации, ни в страстной направленности - обеспечить торжество коммунистической идеологии. В 1947 - 1948 гг. под руководством Жданова был подготовлен ряд постановлений Центрального Комитета партии по идеологическим вопросам и состоялись широко известные его выступления по вопросам философии, литературы, искусства, международным проблемам. Отмечу выступления Жданова на философской дискуссии по книге Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии", "О журналах "Звезда" и "Ленинград", "О репертуаре драматических театров и мерах

стр. 15


по его улучшению", "О кинофильме "Большая жизнь", "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели". Они, несомненно, сыграли большую положительную роль в идейном вооружении нашей интеллигенции, в духовном сплочении советского народа на решение больших задач коммунистического строительства.

Но в этих решениях не обошлось без крайностей и облыжной хулы в адрес ряда выдающихся деятелей советской культуры, прошедших со своим народом все тернистые пути созидания новой жизни, верой и правдой служивших ему. В их числе оказались советские писатели М. Зощенко и А. Ахматова, выдающиеся кинорежиссеры С. Эйзенштейн, В. Пудовкин, Г. Козинцев, Л. Трауберг. Крупнейшие советские композиторы Д. Шостакович, С. Прокофьев, Н. Мясковский, А. Хачатурян, составляющие славу и гордость советской и мировой музыкальной культуры, заклеймены были как представители "антинародного направления в музыке".

Но в этой уже не художественной, а политической квалификации прославленных деятелей советской культуры явно чувствуется полемическая манера Сталина. Желая подвергнуть критике какое-нибудь лицо или группу либо общественное явление, Сталин наносил удар со всей беспощадностью, доводил свою характеристику до предельного преувеличения.

Когда-то, в 1920-х годах, в период острой борьбы с оппозицией, Троцкий сказал о Сталине: "Сей повар будет готовить только острые блюда". Как показал последующий ход исторических событий, эта характеристика в немалой степени подтвердилась.

Констатируя усиление ревизионистских черт в социал- демократических партиях, Сталин мог заклеймить все социал- демократические движения мира как "социал-фашизм". Это спутало все карты и отрезало коммунистам доступ к сердцам миллионов и миллионов социал-демократических рабочих. Подметив в зародыше тенденции к отходу от принципов пролетарского интернационализма в выступлениях руководящих деятелей компартии Югославии, Сталин мог сразу окрестить их кровавыми палачами и турецкими янычарами. Узрев в философских трудах академика А. М. Деборина элементы объективизма, Сталин мог надеть ему ярлык меньшевиствующего идеалиста.

Эту сталинскую манеру перенял затем и довел до абсурда Хрущев. Сталин по крайней мере брал в зародыше какое-то реальное явление и в целях его преодоления мог гипертрофировать его до безмерности. Хрущев же мог изобрести из ничего, на ровном месте любую ложь и поддерживать ее всеми доступными средствами государственного механизма. Жданов по натуре своей был интеллигентным и деликатным человеком. Но когда Сталин высказывал ему свои критические замечания по поводу какого-то явления духовной жизни общества и давал этому явлению остро наперченную политическую квалификацию, Жданов со всей пунктуальностью пускал ее в широкое обращение. Впрочем, так поступал не только Жданов.

С образом Жданова в моей памяти всплывают сейчас все события, связанные с постановкой оперы Мурадели "Великая дружба". Как указывалось, я приступил к работе в агитпропе во второй половине сентября 1947 года. А в торжественный день 7 ноября в Большом театре была показана премьера "Великой дружбы". Жданов сразу же после ее прослушивания сказал мне, что Сталин остался недоволен новой оперой. По его мнению, это- какофония, а не музыка. К тому же Сталин считает, что фабула оперы искажает историческую правду. Андрей Александрович предложил мне, чтобы агитпроп разобрался, каково положение в советской музыке, и подготовил ЦК свои предложения. Мы привлекли большую группу ведущих музыковедов Москвы, подготовили записку и проект постановления ЦК о музыке.

Мне казалось, что все это сделано вполне квалифицированно и может послужить организующей основой для дальнейшего подъема советской музыкальной культуры и развития ее по правильному руслу. Лично я всю жизнь был горячим и преданнейшим приверженцем классической музыки.

стр. 16


Отец мой обладал красивым голосом и постоянно напевал дома старинные русские песни, а иногда и церковные песнопения. Все братья музицировали по слуху: кто на балалайке, кто на мандолине, кто на гитаре и скрипке. С 11 лет я сдружился со своим однокашником Юрием Николаевичем Остроумовым, и эта дружба длится уже более 50 лет. Дома у Юрия было пианино, и его мать Татьяна Федоровна была большой любительницей музыки. Под ее аккомпанемент мы разучивали и пели романсы Чайковского, Рахманинова, Аренского, Глинки, Даргомыжского, арии из опер, старинные романсы и песни русских композиторов - Варламова, Гурилева.

Голоса у нас в ту переходную пору ломались. Но все же у Юрия уже тогда определился тенор, у меня - баритон. И мы частенько пели дуэты: глинковский "Не искушай", "Нелюдимо наше море" Вильбоа и другие. К нашей музыкальной компании скоро присоединился тоже наш однокашник Женя Поленский. У него рано сформировался бас. Теперь открылась возможность для пения трио. Мы недурно исполняли "Ночевала тучка...", "На севере диком" и другие произведения. Именно тогда музыка покорила меня, стала моей любовью, моей радостью, моим счастьем, моей страстью на всю жизнь.

В 1918 г. в Ташкенте, где я (после Ашхабада) жил и учился, образовался "школьно-театральный коллектив". Юра, Женя, я и несколько девочек-школьниц с самого основания стали его "премьерами" и "премьершами". Мы ставили в различных школах города, в казармах, в кишлаках, в "Колизее" (оперном театре им. Свердлова), в Народном доме, в Городском саду на подмостках летних кинотеатров "Модерн" и "Хива" музыкальные пьесы. Давали старую гимназическую пьесу "Иванов Павел", детские оперы "Кот в сапогах", "Кот, козел и баран", "Люли-музыканты" и др. Ставили отдельные сцены из классических опер ("Евгений Онегин" и пр.), проводили концерты с исполнением романсов и песен русских и западных композиторов-классиков. Вскоре из девочек сформировалась великолепная балетная труппа.

Чем больше проникал я в душу музыки, тем неодолимей становилась моя потребность слушать ее. В годы гражданской войны Ташкент был "городом хлебным". Сюда съехались великолепные певцы и певицы, и ташкентская опера тогда славилась своим высоким мастерством. Нам же, юным певцам, открылась возможность проходить в оперный театр бесплатно, на свободные места. И мы пользовались этой возможностью чрезвычайно широко - почти ежедневно.

По утрам я должен был работать ради хлеба насущного: сначала в табачной мастерской, делал гильзы для папирос, а затем на побегушках в квартальном комитете, который управлял всеми национализированными революцией жилыми домами. После обеда я занимался в школе, как тогда называли, второй ступени. И конечно, частенько уставал. Но наступал вечер, и меня неодолимо тянуло в оперный театр. И я шел. И с упоением слушал, в который уже раз, уже хорошо знакомые арии, дуэты, хоры, увертюры.

Отец работал токарем в Ташкентских железнодорожных мастерских и после революции тоже учился в общеобразовательной вечерней рабочей школе. Мое увлечение театром он считал "баловством", "праздной канителью" и время от времени устраивал мне проборки. Но не очень сильные. Влечение к музыке было настолько неодолимым, что вскоре я оставил квартальный комитет и поступил помощником гримера в оперный театр. Трудно представить себе человека более неспособного к рисованию, чем я. Даже под страхом смерти я не смог бы нарисовать что- нибудь похожее даже на табуретку или курицу. Тем не менее я храбро взялся за гримерские дела. До начала спектакля и в антрактах я напяливал хористам и статистам парики, наклеивал бороды и усы. Затем ретушировкой размалевывал им рожи по собственной фантазии и разумению. Причем я старался разрисовать каждого возможно ярче и страшнее, независимо от того, кого должны были изображать сегодня хористы и статисты: буйных половцев в "Князе Игоре", куртизан при дворе герцога Мантуанского в "Риголетто" или

стр. 17


египетских жрецов в "Аиде". Почему в театре так долго терпели мои художественные неистовства, я не знаю. Некоторым статистам они даже нравились. Как только раздавался третий звонок, я мчался за кулисы или в партер и погружался в волшебный мир звуков.

Теперь необходимость зарабатывать на хлеб и страсть к музыке слились воедино, и время делилось на две части - школу и театр. В моей впечатлительной душе и в моей юношеской памяти музыкальные творения отпечатывались, как оттиски на матрицах, - глубоко и навечно. Через два-три года я мог безошибочно, очень ритмично и точно напеть около дюжины опер, включая все хоровые, женские и оркестровые партии: "Русалка", "Демон", "Евгений Онегин", "Фауст", "Кармен", "Пиковая дама", "Травиата", "Риголетто", "Корневильские колокола", "Аида", "Борис Годунов", "Паяцы", "Князь Игорь". Примерно в такой последовательности познавал я оперную музыку. И сейчас в памяти сохранились полностью, без провалов, все тексты и каждая нота, слышанные без малого полвека назад.

Не меньшей, чем оперная музыка, страстью моей на всю жизнь стала музыка камерная. Высшими божествами для меня в этой области были и остались Чайковский и Рахманинов. Из глубин прошлого всплывают воспоминания: с каким трепетом, лучезарной радостью, ожиданием, надеждой, счастьем воспринимал я творения этих гениев музыкального творчества! В памяти мелькают отрадные картины. Март. Отцвели полевые тюльпаны. В белоснежные подвенечные уборы обрядились яблони, абрикосы, вишни. Мы у Юрия в большой комнате. Из сада плывут пьянящие ароматы весны. Бархатистым юношеским тенорком Юрий поет: "Растворил я окно, // Стало душно невмочь, // Опустился пред ним на колени. // И в лицо мне пахнула весенняя ночь // Благовонным дыханьем сирени. // А в саду где-то чудно запел соловей, // Я внимал ему с грустью глубокой // И с тоскою о родине вспомнил своей, // Об отчизне я вспомнил далекой".

В мои 15 лет в сознании еще нет понятия Отчизны в его всеобщности. Отчизна для меня - это что-то непосредственно ощутимое. Это старенький побеленный известью домик на Смоленской улице. Это мать, милая, родная, с сучковатыми от непосильного труда руками и лицом, как печеное яблочко, изъеденным солнцем, заботами и горестями. Это школа. Это абрикосовые и персиковые сады. Это мои любимые друзья - Юрка, Ванька, Ляля, Женя. Это река Салар, мои братья, травы, театр, синее небо - все, что я вижу, чем дышу, чем живу. Но под воздействием божественной музыки я каждой частичкой своего существа ощущаю, что за словами и мелодией романса о тоске по Родине, о далекой Отчизне стоит что-то большое, мучительное и сладостное. И душа моя жаждет чего-то большого, героического. Чего? Я и сам не знаю. Но знаю, что я готов на подвиг, на самопожертвование, чтобы вылилась из груди эта клокочущая лава чувств.

Еще картинка прошлого. Раскаленный август. Утром с Юрием ходили купаться на реку Карасу. Великаны-тополя. Персиковый сад. Под тяжестью налившихся гроздьев лозы винограда отвисли к земле. Нырять с берега в серебристую воду, гоняться за огромными стрекозами, зарыться в бархатный влажный песок - ну, до чего же хорошо! На противоположной стороне реки - огромная бахча. Упиваемся ароматными дынями. С реки идем домой к Юрию. Светло- сиреневый поздний вечер заполнил комнаты, террасу, сад. Окна и двери широко распахнуты. Обильно политая земля источает горьковатый запах. Тополя перешептываются серебристыми листьями. Татьяна Федоровна тихо проводит пальцами по клавишам - и начинается волшебство "Ночи" Чайковского: "Отчего я люблю тебя, светлая ночь, // Так люблю, что, страдая, любуюсь тобой? // И за что я люблю тебя, тихая ночь, // Ты не мне, ты другим посылаешь покой..." Чистые, как хрусталь, звуки льются через открытые окна в сад. Они сливаются с фосфорическим лунным светом, с ароматом гвоздик и настурций в какой-то чародейский сплав.

До меня не доходит житейская мудрость многих слов и мыслей поэта Полонского. Я и не вдумываюсь в их смысл. Я просто всем своим существом ощущаю беспредельную красоту этой летней ночи и этих звуков

стр. 18


романса. Все во мне трепещет от счастья. Дан проигрыш, три прозрачнейших аккорда, и словно разлитая в ночи, в эфире, в аромате цветов гармония воплощается в мелодию романса: "Ночь, за что мне любить твой серебряный свет? // Усладит ли он горечь скрываемых слез? // Даст ли жадному сердцу желанный ответ? // Разрешит ли сомнений тяжелый вопрос? //". Отзвучал последний аккорд. Тишина... Тишина в комнате. Тишина в саду. Тишина в небесах. А в душе у меня все ликует. И грудь переполнена чувством восторга. Хочется сделать что- то хорошее. Возвышенное. Чтобы все, как я, были счастливы. Как хорошо, Боже, как хорошо!

Это неотразимой силы будоражащее воздействие музыки на разум, на душу, на каждую клеточку существа моего осталось на всю жизнь. И всю жизнь я относился к музыке, к настоящей музыке, благоговейно. Вот почему, когда с Запада начали проникать в Советскую страну всякие модернистские течения, я воспринимал их не только отрицательно, но и с болью, как святотатство в отношении музыки. Конечно, я понимал огромную значимость новаторства А. Н. Скрябина, "Весны священной" или "Петрушки" И. Ф. Стравинского, выдающихся творений Д. Д. Шостаковича. И я стоял за такое новаторство. Но вместе с тем я был убежден в необходимости оградить советское музыкальное творчество от таких западнических течений, которые олицетворяли собой по существу распад музыкальной формы, патологическое ее перерождение. В таком духе и составлены были агитпроповские документы по музыке. Однако Андрей Александрович ими не воспользовался. Он счел их "академическими". Он подготовил все сам, вместе со своими ближайшими помощниками и привлеченными консультантами. В результате получились известная речь Жданова на совещании деятелей советской музыки и Постановление ЦК партии об опере "Великая дружба" от 10 февраля 1948 года.

На совещании был представлен весь цвет советской музыкальной культуры. Композиторы Д. Д. Шостакович, С. С. Прокофьев, А. И. Хачатурян, В. Я. Шебалин, Д. Б. Кабалевский, Ю. А. Шапорин, Н. Я. Мясковский, В. П. Соловьев-Седой, И. И. Дзержинский, старейшие музыканты- педагоги А. Б. Гольденвейзер, М. Ф. Гнесин, Е. К. Катульская, музыкальные критики, дирижеры, вокалисты и др. Совещание шло в беломраморном зале на пятом этаже в ЦК. Здесь я впервые познакомился с Шостаковичем. В последующие годы, в том числе после ухода со всех высоких постов, я многократно бывал на исполнении его произведений, беседовал и переписывался с ним. Но первое впечатление от него осталось доминирующим и на будущее. Дмитрий Дмитриевич производил впечатление человека, все время находящегося в состоянии душевной напряженности, какой-то особой творческой одержимости. Бледный, с туго стянутыми бровями, умным, пристальным взглядом серых, резких глаз, прикрытых толстыми стеклами очков. Периодически по лицу и по телу его пробегают судороги, будто от прикосновения к электротоку. Кажется, что он разговаривает, совершает какие- то действия, но это - лишь видимость, фасад. А за этим фасадом непрерывно идет напряженнейшая интеллектуальная работа, огражденная непроницаемым барьером от всякого внешнего проникновения. Меня всегда поражала его удивительная скромность, граничащая с какой- то детской застенчивостью. Когда после исполнения, скажем, Седьмой или Тринадцатой симфоний зал буквально сотрясался от оваций, публике было чрезвычайно трудно вынудить Дмитрия Дмитриевича выйти на сцену. И если уклониться от этого было невозможно, он со страдальческим выражением лица появлялся у рампы, делал несколько отрывистых поклонов, держа руки по швам, и торопливо, словно шатаясь от усталости, удалялся со сцены. В дни совещания в ЦК мне казалось, что он очень травмирован всем ходом событий, ходит с окровавленной душой. Дмитрий Дмитриевич выступил дважды и у финиша во второй раз заявил: "В моей работе было много неудач и серьезных срывов, хотя я в течение всей своей композиторской деятельности думаю о народе - слушателе моей музыки, о народе, который меня вырастил, воспитал и вспоил, и всегда стремлюсь к тому, чтобы народ принял мою музыку".

стр. 19


В последующие годы у меня сложилось впечатление, что ход и исход совещания в ЦК и критика советской общественности в адрес Шостаковича оказали серьезное положительное влияние на всю его дальнейшую творческую деятельность. С Прокофьевым я, помнится, познакомился уже после Совещания, на Николиной Горе, где он жил. Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, он реагировал на критику в свой адрес несколько по-иному, чем Шостакович. Это было, во-первых, крайнее изумление: о чем они говорят? Да разве это так? На пользу ли все это государству и музыке? Во-вторых, - чисто деловая реакция человека, который всю жизнь много и напряженно работал и привык рассуждать и отвечать на наболевшие вопросы на нотной бумаге: ну, что же, надо попытаться иначе дать "Сказ о каменном цветке"... по- видимому, надо подумать о новой редакции "Войны и мира"... Насколько я мог судить, мучительно переживали ход дискуссии Хачатурян, Кабалевский и Шебалин.

Параллельно творческой дискуссии были предприняты организационные меры: во главе Союза композиторов поставлен молодой музыкант Т. Н. Хренников, а ректором Московской консерватории назначен известный хоровой дирижер и музыкальный деятель профессор А. В. Свешников.

И в речи Жданова, и в постановлении ЦК "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели" ясно проступали две тенденции. Одна тенденция - прогрессивная. ЦК предупреждал композиторов против опасности проникновения к нам эстетических принципов, форм и творческих приемов современной буржуазной музыки Европы и Америки. Музыки уродливой, фальшивой, основанной на атональностях, диссонансах, дисгармонии, на сумбурных, невропатических сочетаниях звуков, превращавших музыку в какофонию для удовлетворения извращенных вкусов эстетствующих индивидуалистов. "Надо, - говорил Жданов, - подчеркнуть опасность ликвидации музыки, грозящую ей со стороны формалистического направления, как геростратову попытку разрушить храм искусства, созданный великими мастерами музыкальной культуры". Эти положения в документах ЦК, несомненно, предохранили многих наших композиторов от заражения бациллами модернистской патологии. Другая тенденция, просочившаяся в постановление ЦК и в речь Жданова, - антидемократическая. Здесь большой группе ведущих советских композиторов предъявлены были тяжелые политические обвинения. Им инкриминирован был отрыв от народа. Они были квалифицированы как носители буржуазной идеологии, поборники субъективизма, конструктивизма, крайнего индивидуализма, отсталого и затхлого консерватизма. И они были осуждены как представители антинародного направления, ведущего к ликвидации музыки.

Тем самым всякая творческая полемика на демократических началах здесь исключалась, и композиторам в императивном порядке предписывались такие эстетические и творческие нормы, которые всегда должны быть предметом свободной демократической дискуссии. Императивность подкреплялась соответствующими организационными мерами. Такой же политический характер и аналогичные политические обвинения содержали принятые до этого постановления ЦК по литературе, драматургии и кино. В те же годы и месяцы агитпроп работал и над подготовкой присуждений Сталинских премий за работы в области науки, изобретений, литературы и искусства. Официально порядок подготовки здесь был таков: кандидаты на сталинскую премию выдвигались государственными и общественными организациями, а также отдельными учеными, литераторами, работниками искусств. Затем выдвинутые кандидатуры обсуждались общественностью. С учетом материалов обсуждения Комитет по сталинским премиям тайным голосованием принимал решение по каждой кандидатуре. После этого все материалы поступали в агитпроп ЦК. Агитпроп давал свое заключение по каждой работе и каждому кандидату, составлял проект постановления Политбюро (Президиума) ЦК и направлял все материалы Сталину.

Но до этого у Жданова тщательно обсуждалось и взвешивалось каждое предложение. Мы рассматривали вышедшие за год художественные произведения, знакомились с некоторыми кинокартинами. Председатель Ради-

стр. 20


окомитета Пузин организовывал в кабинете Жданова прослушивание грамзаписей симфоний, концертов, песен, выставленных на премию. Жданов очень детально и всесторонне оценивал каждое произведение, взвешивал все плюсы и минусы. Мне было приятно сознание того, как глубоко, своеобразно разбирался он в сложных и тонких вопросах науки, литературы, искусства.

Обсуждение представленных работ в Политбюро (Президиуме) проходило обычно в рабочем кабинете у Сталина. Кроме членов Политбюро, присутствовали Президент Академии наук А. Н. Несмеянов, генеральный секретарь Союза писателей А. А. Фадеев или его заместитель К. М. Симонов, руководители ведомств искусств и кинематографии С. В. Кафтанов и И. Г. Большаков, а когда рассматривался вопрос о сталинских премиях в области изобретений, то приглашались заинтересованные министры.

Заседания по всем этим вопросам проходили очень живо и интересно. И время для обсуждения вопросов о сталинских премиях отводилось щедро. Так, у меня сохранились заметки о заседаниях Политбюро в 1949 г. по сталинским премиям за произведения 1948 года. Заседание у Сталина для обсуждения предложений в области литературы состоялось 19 марта. Оно началось в 22.00 и закончилось в 23.50 минут. Через три дня - 22 марта - рассматривались предложения по научным трудам. Заседание началось в 23.00 и закончилось в 00.35. Более четырех часов - с 22.00 до 2.05 утра - длилось заседание 31 марта, на котором рассматривался вопрос о премиях за научно-технические изобретения.

Сталин приходил на заседания, посвященные присуждению премий, пожалуй, наиболее подготовленным по сравнению с остальными. Он всегда пытливо следил за выходящей социально-экономической и художественной литературой и находил время просматривать все, имеющее сколько-нибудь существенное значение. Причем многочисленные факты свидетельствовали о том, что все прочитанное ложилось у него в кладовые мозга очень крепко, получив своеобразные оценки и характеристики.

"Толстые" литературно-художественные журналы - "Новый мир", "Октябрь", "Знамя", "Звезда" и др., научные, гуманитарные "Вопросы философии", "Вопросы экономики", "Вопросы истории", "Большевик" и пр. он успевал прочитывать на стадии самых первых, "сигнальных", экземпляров. Как-то во время одной из наших бесед со Сталиным по вопросам политической экономии академик П. Ф. Юдин спросил его с удивлением: "Товарищ Сталин, когда вы успеваете прочитывать столько литературы?" Лукаво ухмыльнувшись, Сталин сказал: "А у меня есть контрольная цифра на каждый день: прочитывать ежедневно художественной и другой литературы примерно 300 страниц. Советую и вам иметь контрольную цифру на каждый день".

Поэтому Сталин не раз сажал в лужу и работников агитпропа, и самих писателей, и членов Политбюро ЦК. Так, на одном из заседаний Политбюро, при рассмотрении вопроса о сталинских премиях за произведения художественной литературы, Сталин, обращаясь ко мне, сказал: "Вот в начале прошлого года в "Звезде" была опубликована повесть (он назвал автора и заглавие. - Д. Ш. ). По-моему, хорошая повесть. Почему она не выдвинута на премию? (Общее молчание.) Вы читали ее? - Нет, не читал. - Да, я понимаю. У вас нет времени. Вы заняты. А я прочел. Кто читал? (Общее молчание). А я прочел. По-моему, можно дать вторую премию". Таких неожиданностей в ходе заседаний случалось немало.

Эстетические взгляды Сталина были противоречивы. Иногда он предъявлял очень высокие требования к художественной форме и высмеивал попытки "протащить" на сталинскую премию произведение только за политически актуальную фабулу. Но нередко он сам оказывался во власти такой концепции: "Это вещь революционная", "Это нужная тема", "Повесть на очень актуальную тему". И произведение проходило на сталинскую премию, хотя с точки зрения художественной формы оно было очень слабым.

Например, Сталин поддержал предложение о присвоении К. А. Федину

стр. 21


первой премии за романы "Первые радости" и "Необыкновенное лето". Но он все же сделал замечание: "Местами больше походит на хронику, чем на художественное обобщение". И это о романе Федина, большого мастера слова, который придает такое большое значение именно художественной форме! Когда обсуждался вопрос о премировании пьесы А. Е. Корнейчука "Макар Дубрава", звучали такие высказывания: повесть очень современна, Макар Дубрава - это настоящий советский шахтер... Сталин: "Мы обсуждаем вопрос не о том, кто Макар Дубрава, - шахтер или не шахтер, он пролетарского происхождения или нет. Речь идет о художественных достоинствах пьесы, создан ли художественный образ советского шахтера, ведь это решает дело". При обсуждении премий по искусству кто-то из присутствующих упомянул о балете А. К. Глазунова "Раймонда". Председатель Комитета по делам искусств П. Лебедев очень неловко выразился, что у балета "средневековый сюжет". Сталин сейчас же очень зло высмеял такую постановку вопроса: "А разве "Борис Годунов" и многие другие великие произведения написаны не на "старые сюжеты"? Почему в Комитете по делам искусств такие примитивные взгляды?"

Вообще Сталин по разным поводам многократно подтрунивал над высказываниями, что писатели заняты "поиском тем", что такой-то писатель поехал в "творческую командировку" для выбора темы романа или "сбора материала" для повести. Известно, что когда зашел разговор на этот счет в одной из бесед с писателями, Сталин спросил: "Как вам кажется такой сюжет: она - замужем, имеет ребенка, но влюбляется в другого, любовник ее не понимает, и она кончает жизнь самоубийством?" Писатели ответили, что это банальный сюжет, на что Сталин заметил: "А на этот банальный сюжет Толстой написал "Анну Каренину".

Когда Сталин подмечал у начинающего писателя дарование настоящего художника, он проявлял о нем заботу. Помню, что когда вышел роман М. С. Бубеннова "Белая береза", Сталин заинтересовался жизненным путем Бубеннова. Поддержал его роман на первую премию. При обсуждении этого вопроса на Политбюро Сталин спросил о его здоровье. Узнав о болезни Бубеннова, предложил мне организовать его лечение. "И не под Москвой. На юг его отправьте и лечите хорошенько".

В этой связи любопытны дебаты, относящиеся к творчеству В. Ф. Пановой. Во время обсуждения вопроса о премиях Сталин всегда пытливо доискивался: все ли учтено? Все ли работы просмотрены? Не останется ли кто-нибудь из достойных людей "обиженным"? Сталин спрашивал и Жданова, и Фадеева, и меня, подойдет ли такой-то (и называл одного, другого писателя)? А что выдвинули на премии из прибалтийских республик? А почему ничего нет из Молдавии? Сетовал на то, что сталинский комитет хватает и представляет то, что у него под носом, а остального не видит. И Сталин сам называл работы латышских, литовских и других писателей из союзных республик. В процессе таких поисков Сталин на заседании Политбюро 31 марта 1948г. задал вопрос: "А "Кружилиха" Пановой выставлена?" Кто-то из присутствующих литераторов ответил, что роман Пановой "Кружилиха" вызывает в писательской среде разногласия: одни - за, другие - против. Сталин: "А почему против?" Ответ: "В очень нерадостных тонах показан быт рабочих". Сталин: "А как показана жизнь людей в "Городке Окурове"? А какая это хорошая штука. Весь вопрос - правдиво ли показан? Почему же нельзя дать премию за "Кружилиху"? Писатель: "Но ведь важно отношение писателя к событиям и людям: кому он сочувствует". Сталин: "А кому сочувствовал Горький в "Деле Артамоновых"? Панову ругают за то, что она не разрешила счастливо коллизию между личным и общественным. Смешно. Ну, а если так и есть в жизни? А кто из писателей разрешил эти коллизии?"

Больше вопросов не было. Панова получила сталинскую премию второй степени. А Сталин все продолжал выяснять, добавлять, корректировать: "А Первомайского выдвинули? А, может быть, Костылева за "Ивана Грозного" передвинуть на вторую степень? Я думаю, Якобсону за "Два лагеря" (так Сталин назвал пьесу А. Якобсона "Борьба без линии фронта")

стр. 22


можно дать первую премию. Грибачеву за "Колхоз "Большевик" можно дать премию. Только образ парторга в поэме не развернут".

Фадеев предложил включить цикл стихов Н. С. Тихонова "Грузинская весна" на вторую премию. Сталин (смеясь): "Вот это удружил другу. Я предлагаю включить Тихонова на первую степень". Наряду с высокой требовательностью к художественным достоинствам произведений, Сталин иногда в этом вопросе проявлял такую терпимость и благосклонность к отдельным работам и писателям, которая не могла не вызывать удивления. В этой связи следует прежде всего упомянуть о Ф. И. Панферове. Панферова я знал на протяжении многих лет. Он несколько раз заглядывал ко мне домой на чашку чая и в Пушкино, когда мы с П. Ф. Юдиным и другими работали над учебником политической экономии. Я как-то навещал его и его супругу А. Д. Коптяеву на их даче на Николиной Горе.

Я считал Панферова писателем посредственного дарования. Известное литературно-художественное значение имел лишь его роман "Бруски". В нем было дано большое историческое полотно жизни советской деревни. Правда, это произведение подверглось критике со стороны Горького за засоренность языка романа всякими вульгаризмами. Но его положительные черты несомненны. Последующие же работы Панферова и в социальном, и в литературно-художественном отношении шли по нисходящей линии. Пьеса же Панферова "Когда мы красивы" и роман "Волга-матушка река" (1952 - 1953 гг.) явно вымученны, ходульны. Тем не менее на заседаниях Политбюро ЦК и в 1948, и в 1949 гг. Сталин обращался к нам с вопросом: "А Панферов есть?"

Услышав наше неопределенное мычание, Сталин в обоих случаях говорил: "Панферову нужно дать. Ну, критиковали его. А премию нужно дать". И Панферову присуждалась в 1948 г. сталинская премия второй степени за роман "Борьба за мир", а в 1949 г. - третьей степени за роман "В стране поверженных". Это вызывало недоумение и у читателей, и в писательской среде, так как оба романа лишены сколько- нибудь серьезного литературно-художественного значения. И только небольшая кучка посредственных писателей, группировавшаяся вокруг журнала "Октябрь", редактором которого был сам Панферов, одобряла такие решения и продолжала прославлять лауреата.

Такое же необъяснимое пристрастие проявлял Сталин и к произведениям С. П. Бабаевского. Роман последнего "Кавалер Золотой Звезды" среди писателей и читателей стал своего рода классическим образцом "лакировочной литературы". Реальная жизнь колхозной деревни с ее трудностями, противоречиями, напряженной борьбой нового, светлого против сил и традиций старого, отживающего, подменялась здесь идиллически-сусальными картинами. Однако Сталин положительно отнесся и к этому роману, и к его продолжению - "Свет над землей". Роман трижды был отмечен сталинской премией.

Тщательно готовился Сталин и к рассмотрению вопросов о премиях за произведения живописи и скульптуры. Сталин и другие члены Политбюро (кроме Жданова) не посещали Третьяковской галереи и художественных выставок, где можно было ознакомиться с работами, выдвинутыми на сталинскую премию. Поэтому агитпроп иногда перед заседанием Политбюро устраивал в Екатерининском зале Большого кремлевского дворца обозрение полотен и скульптур, выдвинутых на премию. Сталин и все члены Политбюро приходили посмотреть на них.

Однако Сталин этим не удовлетворялся. Он иногда приходил на заседания с журналом "Огонек", где печатаются репродукции с картин, или с какими-то почтовыми открытками и задавал самые неожиданные вопросы: "А вот в "Огоньке" напечатан портрет Станиславского художника Ульянова. Можно дать премию?" Я говорю "неожиданные" потому, что, действительно, невозможно было предвидеть, какие новые предложения внесет Сталин или какие коррективы сделает он к проекту агитпропа.

Например, известно было, каким благорасположением пользовался в правительственных кругах народный художник СССР, Президент

стр. 23


Академии художеств А. М. Герасимов. И вот уже после смерти Жданова на заседании Политбюро 26 марта 1949 г. рассматриваются предложения Комитета по сталинским премиям насчет полотна Герасимова "И. В. Сталин у гроба А. А. Жданова" и портрета В. М. Молотова. Сталин: "Ничего особенного в этих картинах нет. Герасимов немолодой художник. Поощрялся. Нужны ли еще поощрения? Надо как следует подумать и оценить - достоин ли он еще премии". Все молчали. Сталин, обращаясь ко мне: "А Вы как думаете о Герасимове?" Я честно высказал то, что думал на этот счет. Сталин (после долгой паузы и энергичного потирания правой рукой своего подбородка - жест, который всегда означал у него напряженное раздумье): "Потом, нельзя же так: все Сталин и Сталин. У Герасимова - Сталин, у Тоидзе - Сталин, у Яр-Кравченко - Сталин".

Но это Сталин говорил неискренне. Ибо и после наигранного разноса "за Сталина" литературные произведения, полотна, кинокартины, в которых прославлялся Сталин, без сучка и задоринки проходили на сталинские премии. На этом же заседании, когда зашел вопрос о присуждении премии А. П. Кибальникову за скульптуру Н. Г. Чернышевского, Сталин сказал: "Почему скульптор взял Чернышевского молодым? Ведь если не будет надписи, никто не скажет, что это Чернышевский. 99 процентов людей знают Чернышевского зрелым, в очках". Однако он сам же в конце концов поддержал Кибальникова на премию второй степени.

Помню, что большое оживление вызвал вопрос о первых высотных зданиях в Москве. Секретарь Московского горкома партии и председатель Моссовета Г. М. Попов, без всяких предварительных обсуждений на Комитете по премиям или общественностью, внес на заседание Политбюро вопрос о премиях архитекторам и скульпторам этих зданий.

Присутствовавший на заседании Президент Академии архитектуры А. Г. Мордвинов высказался против предложения Попова по тем соображениям, что ни одно из этих зданий еще не построено, а некоторые и не начинали строиться. Однако Сталин поддержал Попова. Он сказал: "По-моему, Попов прав. За высотные здания премии архитекторам можно дать сейчас. За проекты. Это первая попытка перейти от старых архитектурных форм к новым. А Университет - это не просто здание. Это - комбинат. В порядке исключения можно дать премии за проекты".

Когда Ворошилов попытался что-то возразить и привел в качестве образца архитектуры Театр Советской Армии, Сталин сказал: "А чем лучше театр Красной Армии - что он сделан пятиконечной звездой? А кто может видеть эту пятиконечную звезду, кроме летчиков?" Здесь же, на заседании, было принято решение об увеличении числа сталинских премий по архитектуре.

Однако если говорить о сфере искусства, то подлинной страстью Сталина было кино. И здесь у него вкусы и эстетические требования были вполне определившимися и очень твердыми. Он одобрял и щедро поощрял прежде всего историко-революционные фильмы, фильмы эпического плана и большого социального звучания. Всячески поддерживал он значительные по темам документальные и хроникальные фильмы: о Ленине, "День победившей страны", о жизни социалистических стран и советских республик по типу "Демократическая Венгрия", "Советская Украина" и т. д. Он морщился, когда речь заходила о картинах лирического, психологического плана или об экранизации литературных произведений, которые он не считал высокохудожественными или политически значимыми.

На заседании Политбюро 11 июня 1948г. при рассмотрении плана производства кинофильмов Сталин говорил примерно следующее (цитирую по моей записи, которая сохранилась с того заседания): "Министерство кино ведет неправильную политику в производстве фильмов. Все рвется производить больше картин. Нельзя каждый год увеличивать производство картин. Расходы большие. Брак большой. Не заботятся о бюджете. А от кино можно было бы получать 2 млрд. чистой прибыли. Хотят делать 60 фильмов в год. Это не нужно. Это - неправильная политика. Надо делать

стр. 24


в год четыре - пять художественных фильмов, но хороших, замечательных. А к ним плюс несколько хроникальных и научно-популярных. А мы идем в кино экстенсивно, как в сельском хозяйстве. Надо делать меньше фильмов, но хороших. И расширять сеть кино, издавать больше копий. По кино нельзя равняться на Соединенные Штаты. Там совсем другие задачи кино. Там делают много картин и доход колоссальный получают. У нас - другие задачи. Вот я смотрю на план производства фильмов. Сколько тут чепухи всякой намечено! (Сталин очень часто употреблял это слово: "чепуха", "чепуха какая-то". - Д. Ш .). Вот намечено - "Ночь полководца". Зачем? Зря. Чепуха какая-нибудь выйдет. Или "Спутники". Зря. Или "Сказка о Царе Салтане". Зачем это нужно? О Матросове фильм плохой получился.

Надо не давать воли республикам, очень много денег на кино тратят. А что выпускают? Вот хотят делать "Рейд на Карпаты". Зачем? Вершигора будет врать. Или "Заслонов". Что это? - воспевание партизанщины. Или фильм о нахимовцах. Ну что можно сказать о нахимовцах? Военных тем и так много. Фильм "Великая сила" - нужен. Только режиссер мне не нравится. Хорошо, если бы за него взялся Пырьев.

Дело Клюевой и Роскина показало, что у некоторых наших ученых нет чувства национальной гордости, патриотизма. (Советские ученых Клюева и Роскин были обвинены в том, что они якобы выдали американцам открытое ими средство от рака. Оба ученых были осуждены за это товарищеским судом. - Д. Ш. ) У нас разглагольствуют об "интернационализации науки". Даже в книгу Кедрова эта идея проникла. (Имеется в виду книга Б. Кедрова "Энгельс и естествознание". - Д. Ш .) Идея об "интернационализации науки" - это шпионская идея. Клюевых и Роскиных надо бить.

Поэтому такой фильм, как "Великая сила", фильм о патриотизме советских людей, о национальной гордости советских людей нужен. Вообще все важные картины надо поручать опытным режиссерам. Вот Ромм - хорош, Пырьев, Александров, Эрмлер, Чиаурели. Им поручать. Такие не подведут. Им же поручать цветные фильмы. Это дорогая штука. Козинцев хорош. Лукова надо гнать. Пудовкин хорош.

Вот тут Большаков (И. Г. Большаков в этот период был министром кинематографии СССР. - Д. Ш. ) распинается, что нужны выдвиженцы, молодежи надо поручать. А вы такие эксперименты за свой счет делайте, а не за счет государства. По документальным фильмам: картина о Ленине нужна. Только нужно дать ее Ромму. А тут стоит Беляев. Я не знаю Беляева. Или Пырьеву дать о Ленине. О Белинском картина нужна.

Плохо с кино в Армении. Надо поправить. Помочь. Нельзя ли в фильме о Грузии выбросить заголовок: "Фильм о родине великого Сталина". Ха-ха-ха-ха. Ну, а если бы не было Сталина, поставили бы фильм о Грузии? Или "Сталинский Урал". Что это - моя собственность? Выбросить слово "сталинский".

Фильм о Волге нужен. Назвать его надо видовой картиной. Надо предложить агитпропу и Министерству кино представить в ЦК предложения о расширении сети кино, чтобы кино было во всех бойких районных центрах, и предложение об увеличении числа копий хороших картин. Для проката кино автомашины будем давать".

Я привел лишь одну из записей высказываний Сталина о кино. Но они очень типичны. Он любил кино неописуемо. Понравившуюся ему картину он мог смотреть бесчисленное количество раз. И он постоянно приглашал на просмотр своих любимых фильмов не только членов Политбюро, но и приезжающих советских дипломатов, и лидеров коммунистических партий других стран, и иностранных общественных и политических деятелей, которые попадали к нему на прием и которым он хотел выразить свое расположение. И все же весьма своеобразные взгляды Сталина подтачивали кино в основе. Я упоминал выше, что Сталин считал, что выпускать на экраны нужно только шедевры, но такие фильмы размножать большими тиражами и прокручивать многократно.

Такая установка Сталина привела к тому, что производство художественных фильмов сокращалось из года в год и доведено было буквально до

стр. 25


единиц. Крупные мастера кино обречены были на вынужденное безделье и деквалифицировались. Актеры уходили в другие сферы искусства. В результате этого советское кино оказалось в очень трудном положении.

Но то, что с великими муками пробивалось на экран, Сталин поощрял очень щедро. На заседаниях Политбюро он постоянно призывал: "Ну, еще кто что предлагает? Не забыли ли кого? Давайте, давайте, для хорошего дела премии не жалко".

И даже когда кто-либо отводил тот или иной фильм или того или иного актера от премии, Сталин, как правило, не поддерживал таких отводов. Помню, что часть кинодеятелей очень негодовала оттого, что некоторые крупнейшие режиссеры неизменно снимали в главных ролях только своих жен, даже когда они уже не соответствовали этим ролям по возрасту и другим сценическим данным, говорили, что это закрывает путь в кино молодым одаренным кадрам, и т. д. По этому поводу было много писем и в Правительство, и в ЦК.

На одном из заседаний Политбюро кто-то из присутствовавших очень настойчиво и убедительно сделал отвод одной пожилой киноактрисе, которая фигурировала в числе кандидатов на премию. Причем несоответствие по сценическим данным и чрезмерное покровительство ее супруга - режиссера были очевидными. Сталин заметил: "Видите ли, когда актриса молода и красива, у нее нет опыта. Когда она приобретает опыт, она уже не молода и не красива. Ну, как тут быть с этим противоречием? Предлагаю оставить героиню в списке на премию". И она была оставлена.

При рассмотрении вопросов о премиях в области науки и технических изобретений часто возникало удивление - откуда Сталин знает такие технические детали? Когда и как он успевает знакомиться с такими капитальными работами в области философии, экономики, истории, права, биологии? Хотя и в этих областях у Сталина бывали порой и свои пристрастия и свои странности. На заседании Политбюро 22 марта 1949 г., когда рассматривался вопрос о присуждении сталинских премий в области науки, а 31 марта - в области технических изобретений, Сталин вникал в каждое предложение. И в этот вечер Сталин удивил всех присутствовавших своей оценкой одного исторического факта, противоречившей оценке, сложившейся в общественной науке.

На сталинскую премию была выдвинута одна работа по истории. Обращаясь ко мне, Сталин сказал: "Я не успел прочитать эту книгу. А вы читали? - Я сказал, что прочитал. - И что Вы предлагаете? - Я сказал, что агитпроп поддерживает предложение премировать эту работу. - Скажите, а там есть что-нибудь о бакинских комиссарах? - Да, есть. - И что же, их деятельность оценивается положительно? - Да, безусловно. - Тогда нельзя давать премию за эту книгу. Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва. Их не нужно афишировать. Они бросили власть, сдали ее врагу без боя. Сели на пароход и уехали. Мы их щадим. Мы их не критикуем. Почему? Они приняли мученическую смерть, были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками. И когда пишется история, нужно говорить правду. Одно дело чтить память. Мы это делаем. Другое дело - правдивая оценка исторического факта". Все были в недоумении, но с возражениями никто не выступил. Вопрос о премии отпал.

Очень придирчиво допрашивал Сталин хозяйственных министров об изобретениях и конструкторах. Обращаясь к министру авиапромышленности М. В. Хруничеву, Сталин спросил: "А этот тип истребителя оригинален у Лавочкина? Он не повторяет просто иностранного образца?" К министру вооружения Д. Ф. Устинову: "Очень способный конструктор вооружений Симонов (речь о главном конструкторе одного из заводов вооружений С. Г. Симонове. - Д. Ш. ). А почему мало фигурируют уральские артиллеристы? У нас отстает тонкая промышленность: измерительные приборы и пр. Надо это дело поощрять. Тут все еще монополисты швейцарцы. А как у нас с хлопкоуборочной машиной? Вот тут говорили об Америке: продолжает ли она держать курс на паровозы. И так говорят, что можно подумать, будто мы уже изучили Америку и хорошо ее знаем. Конечно, это не так..."

стр. 26


Как-то на одном из заседаний, когда текст какого-то представления на сталинскую премию показался недостаточно обоснованным, Сталин обратился с вопросом, кажется, к министру Кафтанову: "Вы как считаете, какая премия выше: нобелевская или сталинская?" Кафтанов поспешил ответить, что, конечно, сталинская. "Тогда, - сказал Сталин, - надо представлять на премию обоснованно. Мы ведь здесь не милостыню раздаем, мы оцениваем по заслугам". Но в общем он был щедр на премии. И когда при одном из рассмотрении вопроса о премиях Сталина спросили, как быть: народный артист А. Д. Дикий представлен сразу на две премии - за спектакль в Малом театре "Московский характер" и за кинокартину "Третий удар", Сталин ответил: "Ну, что же? Значит, заработал. Что заработал, то и нужно дать". Именно на этом заседании зашла речь о присуждении сталинской премии первой степени академику Лысенко за его книгу "Агробиология". А далее в руководстве страны, в Политбюро разыгрались события очень бурные и значительные, в том числе лично для меня.

( Продолжение следует ).


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/ВОСПОМИНАНИЯ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Россия ОнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Д. Т. Шепилов, ВОСПОМИНАНИЯ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 18.05.2021. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/ВОСПОМИНАНИЯ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Д. Т. Шепилов:

Д. Т. Шепилов → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Россия Онлайн
Москва, Россия
393 просмотров рейтинг
18.05.2021 (1046 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
12 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
ВОСПОМИНАНИЯ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android