А. МОСКОВСКИЙ, кандидат экономических наук, доцент кафедры политической экономии МГУ им. М. В. Ломоносова

Сегодня в России слово "институт" и его производные по частоте употребления в экономических, политологических, социологических и даже официальных публикациях уступает, возможно, только слову "рынок". Об институтах говорят все: политики, журналисты, представители различных областей научного знания (экономисты, юристы, историки, философы, социологи, филологи и даже математики¹). В силу такого разнообразия смыслов общее понятие института оказывается пустой абстракцией - "чистой формой", лишенной какой-либо конкретной реальности. Соответственно и производные от него - "институциональный", "институционализация" - могут означать что угодно или не означать ничего, кроме "формального установления" чего-либо законом, решением, соглашением².

Далеко не во всех рассуждениях об институтах последние трактуются как "совокупность норм права"³. Те же, кто сознают значимость феномена права в институциональном устройстве общества, почти никогда не пытаются отчетливо определить отношение права к экономике, политике, социологии, математике, языкознанию и др. Однако слово "институт" давно используется для обозначения многообразных и вполне реальных форм человеческой жизни, практики, обычаев и традиций - "морфологии жизни" - в антропологии и этнографии. В рамках этих дисциплин институты соотнесены с многообразным конкретным содержанием, которое и составляет предмет анализа, систематизации и обобщений. Но этот опыт пока, к сожалению, почти не востребован российскими экономистами, исследующими институты. Недостаток конкретного содер-

¹ См., например, сборник работ: Homo institutius - Человек институциональный / Под ред. О. В. Иншакова. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2005.

² Ср. истолкование Джоном Серлом "институционального факта", в отличие от "неинституционального" (Серл Дж. Что такое институт? // Вопросы экономики. 2007. N 8)

³ Определение института в БСЭ (от лат. "institutum" - установление, учреждение) - совокупность норм права, охватывающих определенный круг общественных установлений.

жания создает широкий простор для субъективного произвола, даже для откровенного фантазирования в истолковании институтов, "институциональных проблем" и всего с ними связанного - экономики, политики, социологических явлений, психологии. Описываются в этом контексте и личные качества людей (например, "харизма", "менталитет" или просто "представления" агентов). Российские экономисты за короткое время создали такое огромное количество литературы весьма неопределенного теоретического и методологического свойства, что академик Д. С. Львов не без оснований отметил преобладание в этой методологической области словоблудия⁴. Такая работа похожа на театр, в котором, как говорят мудрые режиссеры, главное не "что", а "как". Но если в театре вся многообразная и многотрудная работа с "как" должна для актера и зрителя воплотиться во "что", то так называемый "институциональный экономист", похоже, совершенно самодостаточен, манипулируя с "как", но оставляя "что" в кромешной тьме. Такая "проблемность" обширной и разнородной литературы по институциональной тематике в России в известной мере связана с тем, что почти всех ее авторов объединяет и вдохновляет определение института, почерпнутое у Дугласа Норта, как "правила поведения" или "правила игры". Определение это откровенно абстрактное, формальное, абсолютно внешнее по отношению к экономической реальности, но парадоксальным образом объединяющее людей, которые на самом деле говорят о совершенно разных предметах⁵. Если даже и существует какая-то связь, она должна быть показана теоретически, иначе ее не видно⁶.

Неудовлетворительность определения института как правила поведения заключена в двойной неопределенности - как "правила", так и "поведения". Смысл "правила" различается не столько в системе координат "формальное/неформальное", сколько в силу обусловленности правила либо независимыми от субъекта обстоятельствами, либо субъективным решением. В последнем случае в истолкование правила неизбежно включается волевой - юридический, политический или идеологический - момент, а это требует специального анализа того, в интересах каких конкретно агентов или структур оно вводится и действует. К тому же чаще всего аргументация в пользу установления (а иногда имплантации уже "проверенных" опытом других стран) правил или норм опирается не на конкретные обстоятельства, а на некие абстрактные идеи, пусть даже такие, как "права человека", "рынок", "гражданское общество" и др. Сегодня к ним присоединилась еще одна - "инновационность". Возникает естественная потребность найти некое объективное единообразие в столь неоднородных по смыслу и содержанию исследованиях институтов.

⁴ См.: Homo institutius - Человек институциональный. С. 6. Оправданная, хотя несколько и противоречивая, критика российских публикаций по институциональной проблематике представлена и в статье Д. П. Фролова "Институциональная эволюция постсоветского институционализма" (Вопросы экономики. 2008. N 4).

⁵ Имплицитно возможность такого "разнообразия" представлена в работе В. Ефимова "Предмет и метод интерпретативной институциональной экономики" (Вопросы экономики. 2007. N 8).

⁶ Как пишет А. Ослон: "То, что теория не наделяет "именем", ее сторонники просто не воспринимают" (Ослон А. Мир теорий и "личное знание" // Социальная реальность. 2006. N 1).

Институционализм: основные направления

Комплекс понятий, связанных с институтами, по-видимому, впервые выделили юристы, что, возможно, восходит к чисто историческому прецеденту⁷ "Институций" (установлений) в Кодификации Юстиниана. "Институции" представляли собой сочинения римских юристов, в которых излагались теоретические основы учения о праве, тогда как в другой части Юстинианова кодекса ("Дигесты") излагались нормы действующего права. Иными словами, "институции" (или институты) были неким общим основанием для конкретных норм права. Видимо, это историческое обстоятельство, когда-то вытесненное из актуального общественного сознания, и является действительной причиной понимания или истолкования института как первоосновы,определяющей человеческую деятельность. Сегодня, благодаря не столько юристам, сколько экономистам, создавшим вариации "поведенческой экономики", чаще говорят не о деятельности и действии, а о поведении, что достаточно неопределенно и создает дополнительную возможность смешивать в анализе явления различной природы.

К концу XX в. в России право главного толкователя смысла институтов захватили экономисты, которые иногда стали называть себя приверженцами институциональной экономики, или "институционального анализа". Сложность, однако, в том, что сегодня следует говорить о существовании по крайней мере трех разных "институциональных экономик", само содержание которых, видение проблематики, предмет и метод исследования принципиально различаются, а их путаница придает литературе об институтах "метафорически-загадочный" вид, что отмечал академик Львов. В западной литературе факт различий между ними достаточно широко признан⁸. Для большей части российских экономистов этих проблем не существует⁹.

Во-первых, имеется собственно "институциональная экономическая теория"¹⁰, начало которой обычно датируют появлением книги

⁷ Сегодня от российских юристов нередко можно услышать: "Слава Богу, у нас не прецедентное право". Мы обращаем внимание на это потому, что многие экономисты в трактовке "права и экономики" склонны видеть в праве только "прецедентное право".

⁸ Правда, иногда возникают дискуссии о степени этих различий. Примером может служить конференция в Торонто по поводу соотношения "старой" и "новой" институциональной экономики в 1989 г., материалы которой опубликованы в журнале "Review of Political Economy" в 1989 - 1990 гг.

⁹ Представляется большим преувеличением утверждение Д. П. Фролова о том, что в России разные "направления институционализма" находятся в состоянии "органического единства", в отличие от Запада, где они составляют "конгломерат" (Вопросы экономики. 2008. N 4). То, что Фролов называет "единством", больше похоже на синкретизм первоначального незрелого состояния или на откровенную эклектику и поэтому, конечно, не может быть "конкурентным преимуществом" российских институционалистов, а диктует необходимость сначала "размежеваться", а уж потом говорить о возможности "органического единства".

¹⁰ Введение В. Ефимовым обозначения "интерпретативная институциональная экономика" именно для этого направления представляется неудачным, поскольку метод интерпретаций, истолкований применяется и в институционализме, и в мейнстриме, и в любом моделировании. Различие между ними в том, что первое направление использует его открыто и осознанно, следуя идее Ч. Пирса о том, что герменевтика (истолкование, интерпретация, предположение) составляет необходимый момент всякого научного мышления, которая дополняется ее индуктивной и дедуктивной проверкой. Другие же никак не осмысливают ее использование.

Торстейна Веблена "Теория праздного класса" и его же статьи "Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной". Эта теория более известна в России как "традиционный", или "старый", институционализм. Создается впечатление (опять же - в России, но не на Западе), что такой институционализм принадлежит исключительно истории, но это абсолютно не соответствует действительности. В русле данного активно развивающегося научного направления в последние годы появились новые периодические издания, выпущено много литературы. К сожалению, будучи наиболее мощным еретическим течением зарубежной мысли, этот институционализм в России представлен крайне бедно¹¹, что трудно объяснить только случайными обстоятельствами.

Российские экономисты совершенно некритично, кажется, восприняли сентенцию Марка Блауга (в его "Экономической мысли в ретроспективе") о том, что институциональное движение сошло на нет в 1930-е годы, не заметив, что книга Блауга была написана в 1962 г. Сегодня, после выхода его книги по методологии, работ о крупнейших экономистах до и после Кейнса и многочисленных статей разнообразнейшей тематики, после почти десяти лет редакторской работы в "Журнале экономической методологии" (1994 - 2003 гг.), в котором всегда были заметно представлены институционалисты, он вряд ли согласился бы с таким сомнительным утверждением. Но российские экономисты не только повторяют эту нелепость, простительную молодому Блаугу в 1960-е, но и по сей день верят в нее¹².

Во-вторых, особым направлением институционализма следует признать "новую институциональную экономическую теорию". В западной литературе оно давно получило вполне корректное определение - "неоклассическая институциональная теория"¹³. Именно с ней в большинстве случаев соотносятся рассуждения российских экономистов-"институционалистов", совершенно некритически воспринявших эти идеи и понятия как последнее слово западной институциональной мысли, не замечающих их кровного родства с неоклассикой и ее нынешними непростыми теоретическими, методологическими и практическими проблемами.

На официальном сайте Международного общества новой институциональной экономики (ISNIE), созданного в 1997 г., главным образом, усилиями Д. Норта, Р. Коуза и О. Уильямсона, можно прочитать более адекватное определение этой дисциплины: речь идет о междисциплинарном направлении исследований, в рамках которого объединяются

¹¹ Оригинальные работы можно пересчитать по пальцам: "Теория праздного класса" Веблена, "Новое индустриальное общество" и "Экономические теории и цели общества" Гэлбрейта. Недавно вышел перевод работы Веблена "Теория делового предприятия", а в сборнике "Истоки" - его статья "Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной". Современный облик этого направления в России представлен только книгой Дж. Ходжсона "Экономическая теория и институты" (М.: Дело, 2003), вышедшей на языке оригинала в 1988 г.

¹² В издании: Кузьминов Я. И., Бендукидзе К. А., Юдкевич М. М. Курс институциональной экономики: институты, сети, трансакционные издержки, контракты (М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2006) дата якобы "кончины" институциональной парадигмы несколько смещена к концу 1940-х годов.

¹³ Field A. J. The Problem with Neoclassical Institutional Economics: A Critique with Special Reference to the North/Thomas Model of Pre-1500 Europe // Explorations in Economic History. 1981. Vol. 18, No 2. P. 174 - 198. Называть это направление неоинституционализмом некорректно. См.: Макашева Н. Экономическая наука в России в период трансформации (конец 1980-х - 1990-е гг.): революция и рост научного знания // Истоки. Из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2006.

экономика, право, теория организаций, социология и антропология. И хотя идеи из разных общественно-научных дисциплин свободно заимствуются, базовым языком этой разновидности институционализма остается экономика (заметим, что перед нами не язык экономической науки в целом, а специальный язык неоклассики)¹⁴.

Наибольшее воздействие на российских ученых оказали работы Норта. Его чаще цитируют, а соответствующие идеи - порой без ссылки на него, словно они неоспоримы и представляют собой последнее слово науки - широко используются в работах российских институционалистов. Коуз обычно упоминается лишь как "изобретатель" трансакционных издержек - понятия весьма неопределенного с точки зрения не только оппонентов, но и приверженцев этого направления, например Т. Эггертссона¹⁵. Прямые ссылки на работы Коуза и Уильямсона крайне редки. Впрочем, одно положение Уильямсона из книги 1975 г. "Рынки и иерархии", почти "библейское", как выразился о нем Дж. Ходжсон, стало базовым не только в мейнстриме и "новом институционализме", но и в стратегии и практике осуществления экономических реформ в России. Уильямсон сказал: "В начале были рынки", и эта фраза стала наиболее точным определением умонастроения большинства наших экономистов и политиков. Последним следует задуматься над тем, что в интервью, которое Уильямсон дал "Журналу институциональной экономики" в 2006 г., решение вопроса, что было в начале - рынки или иерархии, он фактически отдает на волю жребия¹⁶.

В заявлении ISNIE существенно указание на междисциплинарность данного теоретического направления. Это значит, что новая институциональная экономика в строгом смысле не являетсяэкономической теорией. Кроме того, междисциплинарность здесь оказывается весьма избирательной, поскольку объединяются, с одной стороны, право и экономика¹⁷, а с другой - экономика и политика. В тексте довольно большой статьи Норта и его соавторов¹⁸ нашел отражение второй подход к междисциплинарности, хотя статья больше напоминает все же рассуждения современного политолога, нежели экономиста-теоретика. Видимо, это обстоятельство вместе со специфическими историческими особенностями проникновения в Россию идей "нового

¹⁴ www.isnie.org.

¹⁵ "Четкой дефиниции трансакционных издержек не существует" (Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты. М.: Дело, 2001. С. 29.)

¹⁶ Journal of Institutional Economics. 2007. Vol. 3, No 3. P. 378 - 379. Пример критического анализа этого положения Уильямсона и в целом его концепции "трансакционной экономики" см.: Ankarloo D., Palermo G. Anti-Williamson: a Marxian critique of New Institutional Economics // Cambridge Journal of Economics. 2004. Vol. 28, No 3. P. 413 - 429.

¹⁷ "Нет отдельно экономических правил, отдельно юридических правил" (Аузан А. А., Крючкова П. В., Тамбовцев В. Л. Институциональная экономика: Курс лекций. Ч. 1. М.: Экономический ф-т МГУ, 2003. С. 33).

¹⁸ См: Норт Д. С., Уоллис Д. Д., Вейнгаст Б. Р. Концептуальный подход к объяснению истории человечества // Эковест. 2007. Т. 6, N 1. Эта статья, которая, по-видимому, ляжет в основу книги, отражает в высшей степени амбициозную попытку объяснить 10 тысяч лет истории человечества (а это практически вся его история), соединяя экономику и политику в соответствии с тем же самым прямолинейным принципом: "Экономика и политика не существуют обособленно" (ср.: там же. С. 4.). Английский текст этой статьи появился в 2006 г. Это, видимо, последнее слово если не данного направления в целом, то Норта и его ближайших коллег.

институционализма" в 1990-е годы ("интервенционизм"¹⁹) придали ему на новой территории свойства политологической дисциплины. В целом речь идет об анализе проблем права и политики на основе неоклассической экономической теории и идеологии неолиберализма.

Третьим направлением институционализма является "математическая институциональная экономика", которую в России не выделяют в качестве особой теории, возможно, потому, что ее представители не всегда отличают себя от новой институциональной экономики. Для данного направления характерен математический детерминизм в понимании социально-экономического устройства общества, что напоминает рассмотрение Декартом человеческого организма как "механической машины". Строго говоря, и здесь речь не идет об экономической теории - перед нами особый раздел прикладной математики, в котором экономика описывается как некий весьма идеализированный объект на основе так называемого "экономического подхода"²⁰ и выстраивается ее механистический образ, чтобы использовать формальный математический язык. Именно такое использование и признается единственным основанием научности экономической теории²¹.

В качестве примера российских работ, выполненных во многом в рамках этого направления, можно назвать книгу К. Бендукидзе, Я. Кузьминова и М. Юдкевич "Курс институциональной экономики: институты, сети, трансакционные издержки, контракты". Методическое пособие по изучению этого курса, подготовленное М. Юдкевич, не оставляет сомнений в том, что перед нами особый вариант "математической институциональной экономики". Однако основной курс содержит (правда, лишь в качестве намеков) и важные собственно экономические новации. Мы имеем в виду включение в курс материала о сетях и графах, которые могут иметь не только чисто математический смысл, но и вполне конкретное экономическое содержание, позволяющее посредством графов и алгоритмов описывать реальные экономические процессы. Это давно практически делается в реальной экономике, например, по отношению к производственному (диспетчеризация производства), технологическому (технологические карты), управленческому (схемы управления), даже изобретательскому²² процессам. В неоклассическом мейнстриме, как и в "математическом" институционализме, имеются жесткие ограничения на использование этих весьма продуктивных для анализа реальной экономики понятий. Во-первых, в рамках неоклассики нет места анализу экономических процессов. Метод "сравнительной статики" (но не только он) существенно повлиял на то, что и предмет анализа оказался статичен. Во-вторых, серьезные трудности создают принятые

¹⁹ См.: Макашева Н. А. Указ. соч.

²⁰ См: Тутов Л., Шаститко А. Экономический подход к организации знания о человеке // Вопросы экономики. 2002. N 9. Разбор определения "экономического подхода" Г. Беккера см: Московский А. Экономическая теория и хозяйственная реальность (от Гераклита до "критического реализма" Тони Лоусона) // Философия хозяйства. 2006. N 6.

²¹ Это "сильный" аргумент западной мысли 1930 - 1940-х годов в пору расцвета философии логического позитивизма. Сейчас такая позиция отнюдь не общепризнанная. Амартья Сен недавно заметил, что "математика - не единственное основание экономической теории. В действительности она вообще не основание экономики как науки". Цит. по: Lawson T. Back to Reality // Post-Autistic Economics Review. 2001. No 6.

²² Например, известная среди изобретателей школа ТРИЗа (теории решения изобретательских задач) иногда именуется школой АРИЗа (алгоритма решения изобретательских задач). Изобретение здесь представлено как целенаправленная последовательность шагов, то есть как алгоритм в определенном, конкретно описанном пространстве. Напомним еще об одном, уже забытом экономистами примере - "теории сетевого планирования", неоднократно испытанной при осуществлении крупных строительных проектов и целевых программ.

в неоклассике предпосылки - принцип рациональности, понимаемый сугубо потребительски (институционалисты сказали бы - "гедонистически"), рыночное равновесие, методологический индивидуализм, ограниченность ресурсов и ряд связанных с ними "неявных предпосылок"²³.

В качестве аргумента в пользу правомерности выделения трех видов институционализма, а особенно "математического", приведем суждение авторитетного представителя неоклассического мейнстрима Мориса Алле. Он отчетливо понимает различие между собственно экономикой и математикой, а "золотое правило" научности видит в опоре на факты, на реальность, а не на математические рассуждения сами по себе. В статье 1990 г. он писал: "Любая наука опирается на модели, а всякая научная модель содержит в себе три различные стадии: четкую и ясную формулировку исходных гипотез; вывод из этих гипотез всех следствий и ничего, кроме следствий; сопоставление следствий с данными наблюдений. Из этих трех фаз только первая и третья, то есть выработка гипотез и сопоставление результатов с реальностью, интересны для экономиста. Вторая фаза, чисто логическая, то есть тавтологическая, представляет лишь математический интерес.

Модель и стоящая за ней теория принимаются, по крайней мере, временно или же отвергаются в зависимости от того, согласуются или нет данные наблюдения с гипотезами и следствиями модели. Теория, гипотезы и следствия которой не могут быть сопоставлены с реальностью, не представляет никакого научного интереса. Сама по себе логическая дедукция, будь она даже математической, если тесно не связана с изучением реальности, не имеет какой-либо ценности в плане понимания этой реальности"²⁴. Преувеличение роли математических рассуждений в экономической науке и сопутствующее этому преуменьшение значимости фактов и реальности Алле называет "математическим шарлатанством", видит в нем угрозу научности экономическойтеории²⁵. Сегодня в России, видимо, можно говорить о существовании феномена "институционального шарлатанства".

Классический институционализм: основные принципы и перспективы

Сегодня даже сами институционалисты не придерживаются общепризнанного, законченного и систематизированного изложения своей теоретической концепции. Было бы ошибкой представлять современный облик этой теории по работам лишь ее основателей - Т. Веблена,

²³ "Ограниченная рациональность", заявляемая новым институционализмом как важная новация, в действительности мало меняет существо дела. Скорее она создает дополнительные возможности для весьма нестрогой логики в анализе и для "оппортунистического поведения" самого исследователя.

²⁴ Ср.: Алле М. Современная экономическая наука и факты // THESIS. 1994. Т. II, вып. 4. С. 11.

²⁵ О "математическом формализме" в экономической науке см.: Тумилович М. Формализм, экономическое образование и экономическая наука // Эковест. 2003. Т. 3, N 1. С. 102 - 123. Ср. также: Московский А. Теоретические споры и проблемы профессионального экономического образования // Вестник МГУ. Экономика. 2007. N 1.

Дж. Коммонса, У. Митчелла и др. Сохраняя верность традициям, современные институционалисты не превращают идеи классиков в догму, оценивая их главным образом с точки зрения актуальности для современной теории и политики.

Вопреки распространенному в России представлению, будто основным предметом исследования институционалистов были "институты", необходимо отметить вслед за У. Сэмюэлсом, одним из самых авторитетных современных представителей институциональной классики, что в центре их внимания находились проблемы организации и контроля в экономике в целом²⁶. Веблен говорил об институциональной экономической теории не как о некотором особом, "дополнительном" направлении анализа, а как о необходимом повороте всей экономической науки. Он подчеркивал, что "эволюционность" - это критерий зрелости любой науки, а экономической - особенно²⁷. Не случайно сам термин "институциональная теория" появился лишь в 1918 г. Ходжсон в своей работе 1988 г. замечает, что понятие "институционализм" не следует трактовать чересчур прямолинейно и что необходимо не столько развивать институционализм как таковой, сколько синтезировать определенные элементы институционального, марксистского и посткейнсианского анализа²⁸.

Определение института как "правила поведения", ревностно отстаиваемое новым институционализмом, институционалисты-классики в принципе не отвергают, но считают абстрактным, подходящим лишь для каких-то частных рассуждений, но не для исследования "организации и контроля в экономике в целом". В своих работах они исходят из двух взаимодополняющих определений института. Во-первых, они рассматривают институт как "устойчивый способ думать и действовать, присущий определенной группе людей или даже целому народу"²⁹, возникающий в процессе социально-экономической эволюции. Центральным пунктом этого определения является действие, а не поведение. Всякое действие, с точки зрения институционалистов, неразрывно связано с технологией. Потому правила осуществления этого действия (в некотором неточном и очень формальном смысле их можно назвать правилами поведения) устанавливаются отнюдь не на основе свободного индивидуального рационального выбора, а исходя из объективных технологических параметров - свойств применяемых орудий, приобретенных навыков и знаний, последовательности операций, необходимых для успешности

²⁶ Сэмюэлс У. Институциональная экономическая теория // Панорама экономической мысли в конце 20 века / Под ред Д. Гринэуя, М. Блини, И. Стюарта. Т. 1. СПб.: Экономическая школа, 2002. С этим прекрасно согласуется идея "всеобщей организационной науки" А. А. Богданова, опиравшегося, в частности, на философию американского прагматизма - как и институционалисты.

²⁷ Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки: Из опыта изучения экономики как структуры и процесса.

²⁸ Несколько лет под редакцией Дж. Ходжсона выходит журнал по институциональной теории, который так и называется - "Journal of Institutional Economics". В нем достаточно последовательно отстаивается "широкий" взгляд на институциональную экономическую теорию.

²⁹ Hamilton W. Institution // The Economics of Institutions / G. Hodgson (ed.). Aldershot: Edward Elgar, 1993. P. 3.

действия. Институционалисты не отвергают и участие сознания в процессе выработки "способов думать и действовать", но это совсем не рациональность индивидуального выбора, которая рассматривается в неоклассике и в новом институционализме и которая в действительности не требует участия разума в собственном смысле (достаточно иметь потребность в чем-либо). Таким образом, предметно-деятельностное содержание - обязательный атрибут институтов с точки зрения институциональной классики. Относительно института как "способа думать" следует сказать, что он формируется в основном в процессе "обучения в ходе работы" (learning by doing - основной принцип дидактики Дж. Дьюи) и общения между людьми.

Во-вторых, "институт представляет собой коллективное (совместное) действие, контролирующее, освобождающее и расширяющее индивидуальное действие"³⁰. В этом определении подчеркнуто первенство социальности, коллективности по отношению к индивидуальности. При этом институционалисты совсем не отвергают ни индивидуального действия, ни даже определенной формы методологического индивидуализма - важно лишь точно знать его пределы. Сэмюэлс пишет: "Институционалисты отстаивают методологический коллективизм либо в чистом виде, либо в сочетании с обогащенным и неидеологизированным методологическим индивидуализмом, но не последний сам по себе"³¹. Следует добавить, что институционалисты осознают присутствие в современном обществе противоречивых процессов интеграции и обособления, социализации и индивидуализации³². В результате было сделано два важных вывода: современная экономика является смешанной (речь идет о существенно более глубоком представлении, чем просто о некоей смеси рынка и государства, как это мыслится в неоклассике); в ней идет процесс конвергенции капитализма и социализма³³.

Вопреки другому распространенному представлению, что институционализм "только критикует", следует сказать, что критика в нем представляет собой осознанный (может быть, не всеми, но многими институционалистами) метод мышления и понимания, по существу сохраняющий мощную традицию "критического метода", основанную Кантом, Гегелем и Марксом и развитую в философии прагматизма (Ч. С. Пирс, Дж. Дьюи, У. Джеймс). Институционалистский метод критики хорошо согласуется с "критическим рационализмом" К. Поппера, а сегодня - с "критическим реализмом" экономиста-посткейнсианца Т. Лоусона³⁴ и философа Р. Бхаскара. Как говорит Сэмюэлс, институ-

³⁰ Commons J. Institutional Economics // American Economic Review. 1931. Vol. 21. P. 648.

³¹ Сэмюэлс У. Указ. соч. С. 129 - 130.

³² Там же. С. 133.

³³ Совсем недавно вышла в свет книга известного российского экономиста и бизнесмена Г. Н. Цаголова (Цаголов Г. Н. Модель для России. М.: Международные отношения, 2008), в которой с помощью этих идей обосновывается необходимость существенной коррекции экономических реформ в современной России.

³⁴ Идеи "критического реализма" получили, в частности, отклик, вполне созвучный институционализму, прагматизму и гегельянству. См.: Peacock M. No Methodology Without Ontology: Reorienting Economics // Journal of Economic Methodology. 2004. Vol. 11, No 3. P. 313 - 319.

циональная экономическая теория представляет собой отрасль знаний, подход к решению проблем и движение протеста. В рамках институционализма достаточно органично соединены собственно экономическая теория, оригинальная философия и пристальное внимание к поиску решения актуальных социально-экономических проблем. И повсюду достойное место занимает критический метод.

Для современной России, ищущей эффективные пути экономического реформирования, именно институционализм, в котором гармонично связаны "три грани" - теоретическая, практическая и критическая, должен представлять особый интерес. (Именно из институционалистов в значительной степени состоял "мозговой центр" осуществления Нового курса Рузвельта³⁵, о котором нередко вспоминают сегодня политики и экономисты). Для современного российского капитализма может быть полезен теоретический и практический опыт одного из основателей институциональной теории Дж. Коммонса, считавшего своей задачей сделать капитализм "более добрым". Институционалисты всегда уделяли особое внимание технологическим сторонам экономического развития. Без оценки технологической структуры экономики России невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о ее конкурентоспособности. Но все эти достоинства институционализма³⁶ полностью теряются за одним "пороком", совершенно неприемлемым с точки зрения идеологии реформ, принятой в России.

Этот "порок" заключается в том, что институционалисты никогда не сводили экономику к рынку. Для них рынок - элемент экономики безусловно важный, но не ключевой. Россия же в качестве основания стратегии реформ взяла на вооружение, как выразился однажды академик Е. Велихов, дешевую либеральную версию так называемого рыночного фундаментализма, согласно которой экономика целиком сводится к рынку. Неудачи и противоречия реформ науки, образования, здравоохранения свидетельствуют о том, что Россия следует по этому пути до сих пор. Любая статья современного институционалиста-классика может показаться теоретико-экономическим основанием для критики таких реформ, а потому, конечно, не приветствуется официальной идеологией.

Институционалистам совершенно чужды представления об обособленности теории и практики в экономическом знании. Разделение экономической науки на позитивную и нормативную, которое ведет

³⁵ Известный представитель институциональной классики Д. Гамильтон пишет, что во времена Нового курса институционалисты играли заметную роль в ходе аналитической работы над различными программами, стараясь находить прежде всего технологическое решение кризисных проблем, поскольку они хорошо понимали, что "деньги не растут на деревьях", а "технологически возможное всегда находит ресурсное обеспечение". См.: Hamilton D. Technology is Not Ancillary: The Dramatic and Prosaic in Economic Theory //Journal of Economic Issues. 2003. Vol. 37, No 1.

³⁶ Мы не имеем в виду новый институционализм. Сошлемся в связи с этим на недавнее замечание весьма авторитетного и хорошо известного в России экономиста Р. Нельсона. Говоря об исследованиях институтов Нортом, Эггертссоном и другими новыми институционалистами, он отмечает замкнутость их анализа на эффекте "аллокации ресурсов" и "поведении", заявляя далее, что "технологический прогресс едва ли был ими когда-либо вообще отмечен". (См.: Nelson R. R. What Enables Rapid Economic Progress: What Are The Needed Institutions // Research Policy. 2008. Vol. 37, No 1. P. 1).

начало от книги Дж. Н. Кейнса (1899) и, к сожалению, завладело сознанием значительной части российских экономистов, институционалисты считают условностью. С их точки зрения, в том, "что есть" (в позитивном), содержится объективное основание причины, возможности или необходимости того, что "должно быть" (нормативного), в противном случае всякое должное представляет собой лишь частное, случайное, субъективное мнение³⁷.

Поэтому институционалисты не доверяют благим призывам избегать оценочных суждений, считая существование таких суждений естественным и неизбежным. Их надо не бояться, а выявлять, четко выражать и обстоятельно обсуждать, используя критический метод, конкретизируя представления о системах организации и контроля в экономике, о распределении власти в обществе, об интересах различных социальных групп, и на этой основе стремиться к принятию взвешенных экономических, политических и социальных решений, не полагаясь на то, что "рынок сам все решит". Если в неоклассике и в новом институционализме при истолковании экономической системы используется принцип "в начале были рынки", то институционализм классический основан на другом принципе - "в начале было дело". Это - принцип гётевского Фауста, вынужденного отказаться от библейского "в начале было слово". Это и принцип философии прагматизма ("прагма" по-гречески "дело"), который вполне соответствует марксистскому истолкованию действительности как "чувственной, предметной человеческой деятельности", как человеческой практики ("Тезисы о Фейербахе"). Именно этот прагматизм стал философским основанием классического институционализма³⁸.

К сожалению, на русском языке вплоть до 1990-х годов была известна, кажется, единственная работа представителей этого направления - "Многообразие религиозного опыта" У. Джеймса. Книги главного представителя философии прагматизма Ч. Пирса появились на русском лишь в конце 1990-х. На многие годы за философией прагматизма у нас несправедливо закрепился поверхностный и даже неприличный ярлык "философии американского империализма" (БСЭ).

Два исходных принципа - первичности рынка и первичности "дела" - различаются лишь формально, и выбор между ними, как кажется, можно сделать, подбросив монету. Если приоритет отдается рынку, то в центре оказывается такой субъект экономической жизни, как покупатель или потребитель. Первичность рынка легко превращается в первичность потребителя в современной экономической системе и постоянно прокламируется официальной идеологией. Индивиды для нее - либо потребители, либо электорат. Главенство "потребителя" - одна из скрытых предпосылок неоклассики и нового инсти-

³⁷ Сэмюэлс пишет: "Институционалисты делают акцент на неизбежности нормативных элементов в экономической теории, особенно в применении теории к политике и экономической роли государства... подчеркивают роль селективных, часто неявных, предпосылок при определении того, чьи интересы должны учитываться" (Сэмюэлс У. Указ. соч. С. 129).

³⁸ Mirowski Ph. The Philosophical Bases of Institutional Economics // Journal of Economic Issues. 1987. Vol. 21, No 3.

туционализма, энергично эксплуатируемых нашими политиками³⁹. Сомнительность ориентации системы образования на потребителя даже не в том, что вопреки очевидности в рыночной системе, как правило, интересы потребителя приносятся в жертву интересам производителя, а в том, что человек как потребитель немногим отличается от животного. Впрочем, Коуз пишет: "Я уверен, что предпочтения человека остаются теми же, что были миллионы лет назад у его живших охотой предков (даже если их и нельзя считать людьми)"⁴⁰. Сводить предпочтения человека к его свойствам как животного вида - значит рассматривать его крайне односторонне. О том, что человек рынка, "экономический человек" неоклассики не есть "человек разумный", недавно, может быть, не со всей полнотой аргументов, но очень решительно заявил известный американский экономист Р. Талер⁴¹.

Если же первично дело, то на первый план выдвигается производитель, творец, причем не отрицается присутствие в человеке некоего животного начала, но сразу подчеркиваются свойства, которые отличают его от животного. Ставя во главу угла прежде всего "человека действующего", а не потребляющего, институционалисты стремятся выделить тот аспект человеческой личности, который отражает и обусловливает развитие общества - технологическое, экономическое, интеллектуальное.

В отличие от марксистов, особо выделяющих труд "человека действующего", институционалисты акцентируют внимание на технологии, присутствующей, по их мнению, во всяком человеческом действии - и в труде, и в мыслях, выступающей главным фактором системной эволюции экономической деятельности. Т. Де Грегори вполне в духе представлений Веблена определяет технологию как "протоинститут". Технологический императив институционалистов позволяет делать логически последовательные теоретические выводы и предлагать практические решения, совершенно непривычные и неудобные для неоклассического мейнстрима и неолиберализма.

Во-первых, если в неоклассике технология представлена как один из ресурсов, наряду с трудом, капиталом, землей и т.д., то для институционалистов нет ресурса, пока не появится соответствующая технология. Иными словами, технология имеет статус своеобразного "создателя" ресурсов, фактора, способного что угодно превратить в ресурс. На этом основана критика институционалистами неоклассической предпосылки ограниченности ресурсов и закона убывающей предельной факторной производительности⁴². Институционалисты

³⁹ Видимо, именно эта "очевидность" побудила министра науки и образования А. Фурсенко очень своеобразно определить задачу "института образования". Выступая перед молодежным объединением "Наши" в 2007 г., он заявил, что главная цель образования - "взрастить потребителя, способного пользоваться достижениями и технологиями, разработанными другими" (См: Абрамов А. Необходима решительная смена политики в образовании // Русский журнал. 2007. 25 окт.).

⁴⁰ Коуз Р. Фирма, рынок и право. М., 1993. С. 7.

⁴¹ Thaler R. H. From Homo Economicus to Homo Sapiens // Journal of Economic Perspectives. 2000. Vol. 14, No 1.

⁴² De Gregori T. Resources are Not; They Become: An Institutional Theory // Journal of Economic Issues. 1987, Vol. 21, No 3.

вполне обоснованно говорят о потенциальной неограниченности ресурсов. По этой же причине решение многих социально-экономических проблем они связывают не с поиском финансирования, а с созданием новых технологий⁴³.

Идея "неограниченности ресурсов" кажется сегодня уязвимой перед лицом нехватки энергии, пресной воды, продуктов питания, в контексте экологических проблем. Но обратимся к мысли о конечном источнике всякого изобретения (и новой технологии), принадлежащей К. Эйрсу - самому авторитетному институционалисту середины XX в. В письме другу он называл два таких источника: "сила мозга" и "технологический потенциал Вселенной". Первый источник - предмет специального и обстоятельного рассмотрения. Что же касается технологического потенциала Вселенной, то это не просто "природные ресурсы" в обычном понимании, а вся бесконечная совокупность черт природы, которые на основе деятельностного опыта человека и посредством разума, вырастающего из его социального опыта, выстраиваются (или организуются, если пользоваться терминологией А. А. Богданова) в технологии как специфические комбинации природных свойств. Идея неограниченности ресурсов, таким образом, покоится на осознании неограниченности природы. А технология оказывается специфической целесообразнойкомбинацией природных свойств.

Во-вторых, всякая технология представляет собой целесообразную последовательность операций, комбинирующих свойства элементов природы для получения определенного результата - "блага". Поскольку свойства природного материала объективны, то есть никак не зависят от воли и желания человека, в технологическом процессе практически нет свободы для индивидуального выбора⁴⁴. Это совершенно не соответствует либеральному духу неоклассики. Пространство технологии - пространство необходимости, его невозможно понять, исходя из предпосылок неоклассической теории, в которой рассматривается только пространство купли-продажи, где присутствует свобода индивидуального, субъективного выбора (хотя и здесь, с точки зрения институционалистов, она не абсолютна). Тезис о том, что экономика представляет собой противоречивое единство двух столь различно организованных сфер - технологической (или производственной) и рыночной, дает возможность объяснить многие явления пореформенного развития России, кажущиеся парадоксальными: "деиндустриализацию", рост без развития, разрушение многих технологий, сложное положение в науке, образовании, культуре на фоне кажущегося благополучия и экономического роста⁴⁵. Рыночные методы, абсолютизированные с самого начала экономических реформ, никак

⁴³ Gowdy J. M. Marx and Resource Scarcity: An Institutionalist Approach // Journal of Economic Issues. 1984. Vol. 18, No 2. P. 394.

⁴⁴ Hayden F. G. Institutional policymaking // Institutional Economics: Theory, Method, Policy / M. R. Tool (ed.). Boston: Springer, 1993. P. 291. Хейден хорошо известен работами в той области институционализма, которую Сэмюэлс назвал "основаниями принятия решений".

⁴⁵ См.: Гринберг Р. Структурная политика - безальтернативное средство модернизации российской экономики // Кремль.ORG: Политическая экспертная сеть. http://www.kreml.org/other/153358216); Портер М., Кетелс К.Конкурентоспособность: экономике нужны ясные цели // Ведомости. 26.11.2007.

не соотнесены с технологическими параметрами экономики, а если использовать их слишком прямолинейно, даже деструктивны.

В-третьих, с возникновением индустриального общества главным инструментом освоения технологического потенциала природы стал институт науки. Резким диссонансом по отношению к обобщающим, философским исследованиям природы научного знания стала экономика науки (economics of science). Она почему-то легко перевоплотилась в "экономику знаний" как неоклассическую генерализацию некоторых особенностей современной науки, связанных исключительно с тем, что отдельные результаты научной деятельности стали приобретать свойства товара (в западной литературе это явление называется коммодификацией науки)⁴⁶.

Определение института как "способа думать и действовать" (Веблен), встроенного в "коллективное, совместное действие" (Коммонс), кажется, специально создано прежде всего для анализа института науки (возможно, потому, что Веблен посвятил анализу науки и технологии специальные работы⁴⁷). Веблен пытался понять институциональное устройство экономики, изучая науку как особый институт, находящийся в крайне противоречивых отношениях с рыночными институтами. Принцип "в начале были рынки", дополненный в России убеждением, что лишь "конкуренция есть процедура открытия" (Хайек), вступает в противоречие с принципами функционирования науки - главного производителя объективного знания. Ни рынок, ни конкуренция не способны отличить истину от мифа, науку от лженауки, медицину от знахарства, знание от суеверия, поскольку все это может быть предметом прибыльной продажи⁴⁸.

Определение науки как коллективного действия (институционалисты), дополненное ее характеристикой как всеобщего труда (Маркс), близко и понятно большинству представителейестественных наук. В обоих случаях научное знание понимается как обоснованное, опирающееся на практический опыт, выраженное в адекватной фактам и логике форме. В своей работе о месте науки в современной цивилизации Веблен пишет о научном знании как о деперсонализованном и свободном от пристрастий, получающем наивысшее материальное выражение в технологии машинной индустрии. Большинство экономистов, кажется, совершенно загипнотизированы идеями Хайека о "конкуренции как процедуре открытия", о "рассеянном" (но только между индивидами!) знании и т. д. Это исключает даже мало-мальски критическое отношение и способность заметить односторонность, условность, как бы намеренную нестрогость этих формул, не столько самих по себе, сколько при их использовании российскими экономистами. Хайек определенно отличает "научное знание" от "индивидуального

⁴⁶ Sent E.-M. Economics of Science: Survey and Suggestions // Journal of Economic Methodology. 1999. Vol. 6, No 1.

⁴⁷ "Теория делового предприятия" (1904), "Место науки в современной цивилизации" (1906), "Инстинкт мастерства" "1914", "Инженеры и система цен" (1921).

⁴⁸ Использование российскими учеными формулы Хайека искажает не только суть "производства и распространения знаний", но и взгляды самого Хайека (см.: Hayek F. The Use of Knowledge in Society // American Economic Review. Vol. 35, No 4).

знания в данном месте и в данное время" - разумеется, в рыночном пространстве. Именно по отношению к последнему знанию он применяет определения "неотделимость", "рассеянность", называет это знание "неорганизованным". Только по отношению к этому знанию можно говорить о конкуренции как процедуре открытия нового знания⁴⁹. Ни рынок, ни конкуренция непосредственно не являются даже моментом научной деятельности - с точки зрения не только институционализма, но и здравого смысла. Конечно, они влияют на эту деятельность как внешние обстоятельства, но не относятся к ее содержанию. Поэтому конкуренция не может быть процедурой научного открытия. В науке, наоборот, сотрудничество, синергия представляют собой наиболее важный момент деятельности, а потому и открытия.

Мы остановились только на некоторых отличительных свойствах институциональной традиции, которые позволяют понять ее противостояние мейнстриму, возможность ее синтеза с другими "еретическими" направлениями и использования ее ресурса в осуществлении экономических реформ в России. Впрочем, не следует представлять себе эту концепцию исключительно в розовом цвете. Сэмюэлс в статье, посвященной столетию институционализма⁵⁰, перечисляет десять недостатков этой школы мысли, которые, однако, можно приписать любому современному теоретическому направлению.

⁴⁹ Макаров В. Л., Клейнер Г. Б. Микроэкономика знаний. М.: Экономика, 2007. Введение.

⁵⁰ Samuels W. J. Institutional Economics after One Century // Journal of Economic Issues. 2000. Vol. 34, No 2. P. 305 - 315.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. МОСКОВСКИЙ:

Комментарии: