(ПО ПОВОДУ СТАТЕЙ А. МОМИЛЬЯНО и П. РОССИ)

В научных кругах капиталистических стран в последние годы заметно усилился интерес к исследованиям советских историков. Интерес этот проявляется в самых различных формах: от публикации в специальных исторических журналах библиографической информации о работах советских ученых до прямого использования их выводов и наблюдений в исследовательских статьях и монографиях. Здесь сказался, прежде всего, рост международного авторитета нашей страны, то глубокое впечатление, которое производят на широкие круги западной интеллигенции успехи советского народа во всех областях материальной и культурной жизни. Большую роль сыграло в этом процессе и развитие научных контактов и связей - того, что на Западе принято называть "непосредственным диалогом" между учеными социалистических и капиталистических стран. Но реакция буржуазных историков на концепции и выводы марксистско-ленинской исторической мысли отражает вместе с тем обострение в наше время идеологической борьбы. Буржуазные историки и философы активизируют попытки опровергнуть или хотя бы поставить под сомнение принципиальные теоретические выводы историков-марксистов. При этом общее направление полемики с советской историографией далеко не всегда одинаково и подчас обнаруживает серьезные противоречия, существующие в западных научных кругах по данному вопросу. Те критики советской историографии, которые придерживаются наиболее реакционных и антисоветских политических настроений, пытаются доказать, что подлинной исторической науки в СССР, будто не существует вообще и поэтому рассматривать советских ученых как достойных партнеров в научной дискуссии, дескать, не приходится. Характерный пример такого рода "критики" представляет второй том западногерманского журнала "Saeculum", специально подготовленный к XI Международному конгрессу историков в Стокгольме и целиком, посвященный советской исторической науке (в основном археологии, этнографии и древней истории)¹ . Авторы этого тома прибегают к довольно несложному методу "критики". Они отказываются от рассмотрения конкретного содержания исторических работ советских авторов, их аргументации и приемов исследования. Наиболее обобщающие теоретические положения, отстаиваемые советскими учеными, таким образом, отрываются от их исследовательской базы, после чего их работы объявляются лишь результатом неких "политических директив". Тем самым читателю навязывается ложный вывод, что в Советском Союзе политика в области истории будто бы подменяет историческое исследование.

Следует, однако, отметить, что подобная беззастенчивая подтасовка фактов уже не встречает широкой поддержки в западных на-

¹ "Saeculum". Т. II, 1960.

учных кругах, свидетельством чему, в частности, служит резко отрицательная оценка "инициативы" журнала "Saeculum", высказанная на страницах французского журнала "Annales"² .

Гораздо чаще западные историки, признавая те или иные конкретные достижения советской историографии, полемизируют с ее выводами и теоретическими концепциями, стремясь подкрепить свои заключения соответствующим образом, отобранным и интерпретированным фактическим материалом либо выступить в философском плане, направляя острие своей критики против исторического материализма.

Одной из попыток такого рода является выступление итальянских ученых А. Момильяно и П. Росси на страницах журнала "Rivista storica italiana"³ . Непосредственным поводом для этого послужила небольшая критическая заметка З. П. Яхимович, посвященная статьям по проблеме историзма, опубликованным в названном итальянском журнале⁴ . Однако круг проблем, рассматриваемых А. Момильяно и П. Росси, выходит далеко за рамки вопроса, затронутого З. П. Яхимович. В их статьях, по сути дела, речь идет о методологических принципах советской историографии, причем оба автора пытаются в то же время наметить необходимые, с их точки зрения, нормы взаимоотношений советской и буржуазной исторической науки. Статьи Момильяно и Росси представляют для советских историков несомненный интерес, ибо они отражают определенные представления о нашей историографии, распространенные среди значительной части западной научной интеллигенции.

А. Момильяно - специалист по древней истории, и, естественно, в своей статье он касается последних советских исследований в этой ближе знакомой ему области науки. Основной вопрос, интересующий Момильяно, - это влияние, которое оказала на историческую науку ликвидация культа личности Сталина. Вывод его таков: в результате преодоления культа личности происходит растущая "ассимиляция", или "всасывание", советскими историками западной историографии. Эта "ассимиляция" наблюдается будто бы в области фактов и в области идей. Рано или поздно, предсказывает А. Момильяно, она приведет к тому, что перед советскими историками встанут те же методологические проблемы, которые стоят перед их западными коллегами, то есть проблемы, связанные с кризисом историзма. Довольно ясный подтекст этих утверждений сводится к тому, что исторический материализм якобы не может разрешить современных проблем исторической науки, в силу чего советским ученым и приходится "ассимилировать" западную науку.

Читатели его статьи подводятся, таким образом, к "выводу", что развитие советской исторической науки идет будто бы в направлении все большего отхода от марксизма-ленинизма и сближения с западными "идеями". На каких же фактах основаны эти, по меньшей мере, удивительные суждения?

Момильяно ссылается на то, что в советской историографии стало уделяться "гораздо больше внимания" работам западных историков. Факт неоспоримый, к которому мы вернемся ниже. Но разве "уделять внимание" - значит "ассимилировать"? Советские историки отмечают, что критика тех или иных концепций буржуазной историографии является необходимой составной частью их исследовательской работы, а для нашего итальянского оппонента это - доказательство "ассимиляции". Он ссылается, в частности, на передовую статью "Вестника древ-

² См. "Вопросы истории", 1962, N 1, стр. 181.

³ "Rivista storica italiana", 1962, 74, N 1.

⁴ З. П. Яхимович. Вопросы историзма в трактовке итальянских буржуазных историков. "Вопросы истории", 1961, N 12, стр. 178 - 173.

ней истории", в которой излагается план серии монографий "История античного рабства". "Советские историки древности, - говорится в передовой, - должны взяться за создание "Истории рабства в античном мире" не только с целью заполнить зияющие лакуны в изучении этой кардинальной проблемы в области античной истории, во и с твердым намерением противопоставить современным концепциям рабства, пользующимся признанием и распространением в буржуазной историографии, марксистское понимание рабовладельческой формации, рабовладельческого способа производства"⁵ . Где же здесь "ассимиляция"? Если следовать логике Момильяно, то человек, участвующий в споре и желающий для доказательства своей точки зрения максимально учесть и опровергнуть возражения своего противника, уже не оспаривает, а "ассимилирует" противоположное мнение.

Такой же "доказательной силой" обладают и другие ссылки Момильяно на замечания советских историков о необходимости мучной критики западной историографии. Например, в написанной мною вместе с Л. П. Маринович статье об изучении истории античного мира в СССР в 1956 - 1960 годах⁶ от видит "признание важности западных возражений для изменения ориентации советских ученых". На самом деле, ни о каком "изменении ориентации" в этой статье нет и речи. В ней говорится лишь о дальнейшем развитии исследований в наиболее важных для марксистско-ленинской науки направлениях и подчеркивается, что следует "показать необоснованность и реакционную тенденциозность" определенных буржуазных концепций и теорий⁷. Момильяно вправе не соглашаться с этими характеристиками, но зачем же придавать им прямо противоположный смысл?

Существенным, с его точки зрения, доказательством новой, "западной" ориентации советских историков являются предпринятые ими "после долговременного перерыва усилия по освоению западной техники, касающейся критики источников". Если верить автору, то советские историки античности начали заниматься источниковедческой работой и, в частности, критикой текста античных источников примерно с 1957 года. Это утверждение далеко от действительности. В 30-х, 40-х и в начале 50-х годов в Советском Союзе вышло в свет большое количество научно комментированных переводов античных авторов и специальных источниковедческих исследований, полный список которых трудно было бы вместить в рамки журнальной статьи. Впрочем, Момильяно мог бы получить исчерпывающие библиографические сведения об этих работах в изданном в 1961 г. указателе антиковедческой литературы на русском языке, вышедшей в 1895 - 1959 годах⁸ . Кроме того, критика источников содержится, разумеется, в статьях и монографиях, посвященных тем или иным конкретно-историческим проблемам. Знакомство с этими исследованиями показывает, что советские историки и филологи не ограничивались и не ограничиваются лишь выяснением идейного содержания источников (как утверждает Момильяно), но и использовали и используют текстологический анализ в узком смысле слова.

Те искажения, которые вольно или невольно допускает Момильяно в оценке истории и современного состояния советского антиковедения, тесно связаны с его трактовкой предмета и метода марксистско-ленинской исторической науки. С его точки зрения, учет или использование работ буржуазных ученых и применяемых ими источниковедческих ме-

⁵ "Вестник древней истории" ("ВДИ"), 1960, N 4, стр. 4.

⁶ Г. Г. Дилигенский, Л. П. Маринович. Изучение истории античного мира в 1956 - 1960 гг. "ВДИ", 1961, N 4.

⁷ Там же, стр. 29.

⁸ "Древняя Греция и Древний Рим". Библиографический указатель издании, вышедших в СССР (1895 - 1959 гг.). Составитель А. И. Воронков. М. 1961.

тодов уже представляют собой "изменение ориентации", отход в сторону "западной" науки. Даже такие факты, как публикация советскими учеными работ по микенской филологии или о повествовательном стиле Геродота, служат для него доказательством этого "изменения ориентации": ведь соответствующие проблемы начали изучаться западными исследователями ("Микенские штудии"... бесспорно буржуазного происхождения", - пишет Момильяно). Здесь мы встречаемся с далеко не новым, крайне упрощенным представлением о марксизме-ленинизме, которое сводит его к некоей сектантской догматической теории, отделенной непроходимым рвом от прошлых и современных достижений мировой науки и культуры. Хотя ни в трудах классиков марксизма-ленинизма, ни в работах современных авторов невозможно найти ей малейших подтверждений этого представления, на нем упорно продолжают настаивать критики марксизма-ленинизма.

Водораздел между марксистско-ленинской и буржуазной исторической наукой проходит в действительности не там, где видит его Момильяно. Советские историки стремятся максимально учесть и использовать все то ценное, что сделано и делается за рубежом, как в области источниковедческой работы, так и в изучении конкретных исторических проблем. Нет ничего удивительного в том, что советские ученые рассматривают те или иные вопросы, которые уже исследовались буржуазной историографией. Историки-марксисты и не марксисты имеют дело с одним и тем же материалом. Общность материала порождает и общность технических приемов его исследования. Если советские историки и филологи используют открытый англичанином Вентрисом способ чтения критского линейного письма "В", то это не наносит решительно никакого ущерба их марксистско-ленинскому" мировоззрению.

Марксистско-ленинская историография отличается от буржуазной своей методологией. "Домарксовская "социология" и историография, - писал В. И. Ленин, - в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса"⁹ . Эта характеристика вполне применима и к современной буржуазной историографии и социологии. Марксистско-ленинская историография использует достижения буржуазной науки в изучении тех или иных конкретных фактов, явлений и процессов исторического развития. Но в определении причин и корней этих явлений и процессов, в выяснении обусловленности политического и идеологического развития материальной жизнью общества и классовой борьбой, в применении критерия повторяемости, основанного на теории общественно-экономических формаций, в познании конкретных проявлений общеисторических закономерностей и в других методологических и теоретических вопросах историки-марксисты идут несравнимо дальше буржуазных историков и приходят к принципиально иным выводам.

По Момильяно, советские историки ассимилируют не только "факты", но и "идеи" западных ученых. Доказательства, подтверждающие это положение, в его статье отсутствуют. В самом деле, ведь нельзя же считать такими доказательствами ссылки на усиление внимания к источниковедению, к микенской филологии и т. п.

Было бы вместе с тем явным упрощением говорить и об "ассимиляции фактов". На практике между "фактами" и "идеями" в научном исследовании существует тесная связь. Знакомясь с работами западных историков, мы нередко обнаруживаем, что их "идеи" влияют на "факты", обусловливают тот или иной их отбор и интерпретацию. Поэтому советским авторам часто приходится дискутировать с западными

⁹ В. И. Ленин. Соч. Т. 21, стр. 40.

историками не только в области "идей", но и в области "фактов". Марксистско-ленинская методология позволяет советским историкам вносить много принципиально нового и в те области исторического исследования, которые Момильяно неизвестно почему считает специфически "буржуазными".

В качестве примера я хотел бы привести два советских источниковедческих исследования, очевидно, незнакомых Момильяно. Речь идет о статьях К. К. Зельина, посвященных произведению Помпея Трога "Historiae Philippicae", дошедшему до нас в изложении Юстина¹⁰ . К. К. Зельин уделяет значительное внимание анализу источников произведения римского историка, выяснению его жанровых и стилевых особенностей, характерных для него способов обработки и передачи фактического материала. Эти вопросы в той или иной мере изучались западными историками и до К. К. Зельина, который критически использует выводы своих предшественников. Однако специфика его исследований состоит в том, что он рассматривает эти вопросы в тесной связи с анализом идейного содержания труда Помпея Трога и социально-политической обстановкой того времени. В этом отношении исследования К. К. Зельина принципиально отличаются от работ тех историков, которые, по его собственной характеристике, ограничивались "изолированным анализом отдельных глав или даже книг, лишь сопоставляя соответствующие пассажи Юстина и других авторов и устанавливая, таким образом, литературное сходство или различие "Historiae Philippicae" с иными историческими произведениями". Анализируя частные вопросы терминологии, стиля и т. п., К. К. Зельин стремился, прежде всего, выявить основные черты целостной исторической концепции античного историка, определить его место "в развитии исторической науки древности, его принадлежность к одному из направлений, существовавших в ней, и показать, выразителем взглядов и интересов каких социальных групп он является". Такой подход позволяет К. К. Зельину установить важные черты своеобразной исторической концепции Помпея Трога и, прежде всего характерную для него связь между представлением об упадке человеческого общества, пришедшем на смену первоначальной эпохи счастья и добродетели (origines), и мыслью об образовании великих держав (imperia) как определенном этапе исторического развития. К. К. Зельин показывает, что эта концепция была порождена идейным протестом против римской агрессии, "против внешней политики, основанной на праве сильного, на обманах и злодеяниях".

Статьи К. К. Зельина о Помпее Троге являются лишь одним из многих типичных примеров, дающих представление о том, как советские историки-антиковеды и раньше и теперь используют ту технику критики источников, которую Момильяно называет "западной", и как они приходят к аналитическому восприятию источника.

Марксистско-ленинскую методологию, которой руководствуются советские ученые, Момильяно мог бы обнаружить и в безоговорочно приписываемых им западному влиянию "микенских штудиях". Исследованиями в этой области занимались такие советские историки, как А. И. Тюменев, С. Я. Лурье, Я. А. Ленцман¹¹ . Следует особо подчеркнуть, что к моменту выхода наиболее крупной советской работы по данной теме - монографии С. Я. Лурье - в многочисленной западной литературе, вы-

¹⁰ К. К. Зельин. Основные черты исторической концепции Помпея Трога. "ВДИ". 1948, N 4; его же. Помпеи Трог и его произведение "Historiae Philippicae", "ВДИ", 1954, N 2.

¹¹ А. И. Тюменев. Передний Восток и античность. "Вопросы истории", 1957, N 6 и 9; его же. Tereta пилосских надписей (к вопросу о характере рабства в микенском рабовладельческом обществе), "ВДИ", 1959, N 4; Я. А. Ленцман. Пилосские надписи и проблемы рабовладения в Микенской Греции, "ВДИ", 1955, N 4; С. Я. Лурье. Язык и культура Микенской Греции. М. - Л. 1957, и Др.

званной к жизни открытием Вентриса, не насчитывалось ни одного сводного труда об общественно-политическом строе и культуре Микенской Греции. Помимо работы по чтению и комментированию документов, изучались лишь частные вопросы. Книга С. Я. Лурье содержит не только исследование основных проблем микенской филологии и новые чтения текстов, но и впервые в науке попытку синтеза имевшихся к тому времени данных о социально-экономическом и политическом строе Микенской Греции. Отказываясь от распространенных в западной литературе неоправданных аналогий с древневосточными и феодальными обществами, автор приходит, в частности, к важным выводам о существовании в микенском обществе частновладельческого рабства, о рабовладельческом характере его хозяйства¹² . В целом работы советских историков, в которых Микенская Греция изучается как определенный своеобразный этап в историческом развитии древности (см. в особенности статьи А. И. Тюменева), создали новое, марксистско-ленинское исправление "микенских штудий".

В качестве наиболее "академичной" советской антиковедческой работы Момильяно называет книгу А. И. Доватура "Повествовательный и научный стиль Геродота". Но и в данном случае он совсем упустил из виду методологическую особенность этой книги: стремление автора исследовать стиль Геродота в его обусловленности идеологией определенной социальной среды рабовладельческого греческого общества.

По существу, Момильяно лишь в одном случае непосредственно касается выводов советских работ по древней истории. Речь идет о проходившей несколько лет назад дискуссии о переходе от рабовладельческого общества к феодальному. Момильяно говорит по поводу этой дискуссии, что "она должна была изменить тон, чтобы стать соразмерной с проблемой, поднятой такими западными учеными, как У. Л. Уэстерман, А. Х. М. Джонс и М. И. Финли: можно ли говорить и в какой степени о рабовладельческом обществе там, где рабы находятся в меньшинстве и не составляют значительной части населения в сельскохозяйственном производстве". Трудно понять, на каких фактах основано это суждение. Основным предметом дискуссии был вопрос о социально-экономическом строе Поздней Римской империи. Мысль о том, что ее общество являлось уже не рабовладельческим, а феодальным, которую, очевидно, имеет в виду Момильяно, была высказана в самом начале дискуссии и в ходе ее дальнейшего развития встретила многочисленные возражения. О каком же "изменении тона дискуссии" может идти речь? Указанное мнение, которое, кстати, разделяют далеко не все советские специалисты по истории Рима, не имеет никакого отношения к взглядам Уэстермана и других буржуазных историков, которым абсолютно чужда сама проблема перехода от рабовладельческой к феодальной формации, как и понятие общественно-экономической формации вообще. К тому же никто из историков-марксистов не считает (в отличие от Уэстермана) численное преобладание рабов основным критерием рабовладельческого характера того или иного общества. Аргументация в пользу тезиса о падении рабовладельческой формации к IV в. н. э. вовсе не была столь примитивной. Сторонники этого тезиса ссылались на разложение класса-сословия рабов и формирование класса-сословия феодально-зависимого крестьянства, на рост так называемого экзимированного землевладения, который свидетельствовал, по их мнению, о вытеснении античной формы собственности феодальной, на изменение характера государства и т. п.

Нельзя не сказать несколько слов и о том, как Момильяно представляет себе научную жизнь в нашей стране. Юбилейная статья, посвященная редакцией журнала "Вестник древней истории" видному со-

¹² С. Я. Лурье. Указ. соч., стр. 284 - 285.

ветскому ученому, объявляется "официозной", и поскольку тот же журнал ранее подвергал некоторые работы этого ученого критике, то празднование его юбилея рассматривается как результат "изменения директив в области культуры". Снова пресловутые "директивы"!

Возможно, что эти произвольные и необоснованные суждения Момильяно в какой-то мере объясняются теми "лингвистическими трудностями и недоступностью многих книг и журналов", на которые сетует итальянский автор. Мы не знаем, насколько непреодолимы эти трудности, но всякая попытка оценивать состояние и эволюцию научной работы в той или иной стране без предварительного достаточно полного знакомства с результатами этой работы представляется весьма рискованной. Во всяком случае, к такого рода попыткам применимо изречение, приведенное в конце статьи Момильяно: "Подлинное различие есть различие между компетентными и некомпетентными".

Наши возражения Момильяно, разумеется, не означают, что в советской исторической науке последних лет не произошло изменений по сравнению с предшествующим периодом. Культ личности оказал определенное отрицательное воздействие на исследовательскую работу в области истории и, в частности, истории античности; распространенный в то время догматизм в области теории подчас тормозил творческое исследование недостаточно изученных проблем. Но и в 30-х - начале 50-х годов советские антиковеды как, впрочем, и исследователи, работающие в других областях нашей науки, создали немало ценных трудов. Правда, некоторые вопросы истории античности, например, проблема различных форм рабовладельческих отношений, революционного перехода от античности к средневековью и другие, иногда решались с помощью схематических формул, применявшихся без должного конкретного анализа ко всем явлениям многообразной исторической действительности. После XX съезда КПСС советские историки приложили немало усилий, чтобы вскрыть и преодолеть эти недостатки. Стремление освободиться от пережитков догматизма и схематизма, полностью восстановить роль исторического факта в научном исследовании, естественно, привели к расширению и углублению источниковедческой работы, к всестороннему использованию положительных результатов конкретных исследований, как отечественных, так и зарубежных. Вместе с тем более полная и строгая аргументация выводов, полученных советскими историками на основании изучения источников, потребовала от них пристального внимания к критическому разбору возражений их западных оппонентов. Момильяно заметил лишь внешние проявления того сдвига, который произошел в советской исторической науке, но, односторонне преувеличив их относительное значение, в то же время не понял их сути. Важнейшим результатом преодоления культа личности и его влияния на деятельность историков был ее "поворот к Западу", а развитие творческой марксистско-ленинской мысли во всех областях исторического знания. Работе историков-марксистов свойствен творческий поиск со всеми сопутствующими ему трудностями и ошибками, но поиск этот они ведут не вслепую, а руководствуясь научным методом, который постоянно развивают и совершенствуют. Попытки Момильяно доказать обратное объясняются, очевидно, не только его неполным знакомством с трудами советских антиковедов, но и непониманием творческого характера марксистско-ленинской науки. Он считает, что лишь западные историки обладают прерогативой "искать, делать и переделывать... ошибаться и таким образом находить".

Вопрос о взаимоотношении марксистско-ленинской методологии, применяемой советскими историками, с конкретно-историческим исследованием более широко поставлен в статье П. Росси. В этой статье содержится квинтэссенция тех возражений против теоретических основ марксистско-ленинской исторической науки, которые характерны для

наиболее многочисленной группы современных буржуазных критиков исторического материализма. Как и многие западные историки, Росси признает "важные результаты", достигнутые советской историографией, и подчеркивает, что "это произошло потому, что постулаты исторического материализма были приняты как рабочие гипотезы и были подвергнуты проверке в ходе исследования". Ценность материалистической концепции истории, отмечает он, состоит в "ее способности указывать историографической работе направления исследований, которые на протяжении последнего столетия показали свою бесспорную плодотворность". Итак, Росси готов признать плодотворность исторического материализма как метода исследования. В то же время он отвергает исторический материализм как теорию, как определенную концепцию исторического процесса, утверждающую его объективную закономерность. Статья Росси, по существу, построена на полемике с этой, как он говорит, "претензией" исторического материализма.

С точки зрения Росси, законы исторического развития не вытекают из исторического исследования, они не пригодны для научного доказательства. Поэтому исследование, опирающееся на признание этих законов, "превращается в подтверждение фактами и в размещение их в рамках законов, данных общей концепцией", оно теряет свою независимость и подгоняется к заранее данной "объяснительной схеме".

В данном случае Росси повторяет то искаженное изображение марксизма-ленинизма, которое давно усиленно распространяется его идейными противниками и которое, по-видимому, приобрело в определенных кругах буржуазных ученых "силу традиции", автоматического утверждения, не требующего каких-либо доказательств или объяснений. Между тем достаточно элементарного знакомства с историей марксизма-ленинизма и содержанием его философии истории, чтобы убедиться в произвольности и пристрастности подобного изображения.

В "Немецкой идеологии", где К. Маркс и Ф. Энгельс, как известно, впервые изложили в общих чертах новое понимание истории, отмечено: "Предпосылки, с которых мы начинаем, - не произвольны, они - не догмы; это - действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это - действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, как те, которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью. Таким образом, предпосылки эти можно установить чисто эмпирическим путем"¹³ . Уже в самом начале выработки исторического материализма его основоположники указывали на неразрывную связь теоретических положений своего учения с эмпирическим исследованием. Впоследствии Ф. Энгельс писал, что изложение материалистического понимания истории, данное в "Немецкой идеологии", показывает, "как еще недостаточны были наши тогдашние познания в области экономической истории"¹⁴ . Поэтому было бы непростительным искажением истории марксизма отрывать теоретическую работу К. Маркса и Ф. Энгельса от их непосредственного изучения истории человеческого общества. Теоретические выводы марксизма вырастали на прочной основе исследования фактов экономической, социальной и политической действительности.

Всесторонняя разработка исторического материализма была дана в "Капитале" К. Маркса - произведении, где каждое положение, каждый вывод основаны на громадном фактическом материале. С другой стороны, даже такие конкретно-исторические исследования К. Маркса, как "Классовая борьба во Франции" или "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта", во многом обогатили теорию исторического материализма. Произведение Ф. Энгельса "Происхождение семьи, частной собственно-

¹³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 3, стр. 18.

¹⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 21, стр. 371.

сти и государства", в котором обосновывались и развивались важнейшие положения исторического материализма об историческом и классовом характере государства, построено на изучении многочисленных этнографических и исторических данных, на анализе сведений античных авторов - от Гомера до Сальвиана Марсельского. Конкретное исследование неотделимо от теоретических выводов и в трудах В. И. Ленина. Напомним лишь о том, что одна из важнейших теоретических работ Ленина, "Империализм, как высшая стадия капитализма", была результатом колоссальной предварительной работы по сбору и анализу конкретного материала, отраженной в "Тетрадях по империализму".

П. Росси может не разделять выводов марксистско-ленинского учения, это его личное дело. Но чтобы оспаривать эти выводы, нужно, по меньшей мере, ознакомиться с их исследовательской основой, аргументацией. Попросту отрицать наличие такой аргументации, ссылаясь на "метафизический" и "априорный" характер марксизма-ленинизма, - путь, может быть, и более легкий, но не соответствующий требованиям серьезной научной дискуссии.

Противники исторического материализма иногда ссылаются также на то обстоятельство, что в трудах классиков марксизма-ленинизма не содержится исчерпывающего исследования всей истории человечества и поэтому их теорию нельзя считать доказанной. По сути дела, этой точки зрения придерживается и Росси, который квалифицирует "постулаты" исторического материализма как "рабочие гипотезы". Если следовать этой логике, то любое научное открытие, объясняющее ту или иную группу явлений, вообще окажется невозможным.

Убедительный ответ подобным высказываниям дал В. И. Ленин. "Если применение материализма, - писал В. И. Ленин, - к анализу и объяснению одной общественной формации (имеется в виду капиталистическая формация. - Г. Д.) дало такие блестящие результаты, то совершенно естественно, что материализм в истории становится не гипотезой уже, а научно проверенной теорией; совершенно естественно, что "необходимость такого метода распространяется и на остальные общественные формации, хотя бы и не подвергшиеся специальному фактическому изучению и детальному анализу, - точно так же, как идея трансформизма, доказанная по отношению к достаточному количеству фактов, распространяется на всю область биологии, хотя бы по отношению к отдельным видам животных и растений и нельзя было еще установить в точности факт их трансформации. И как трансформизм претендует совсем не на то, чтобы объяснить "всю" историю образования видов, а только на то, чтобы поставить приемы этого объяснения на научную высоту, точно так же и материализм в истории никогда не претендовал на то, чтобы все объяснить, а только на то, чтобы указать "единственно научный", по выражению Маркса ("Капитал"), прием объяснения истории"¹⁵ .

К. Маркс никогда не считал, что его учение может дать автоматический ответ на все вопросы исторической действительности. Например, говоря об анализе первоначального накопления капитала, о" подчеркивал, что этот анализ "претендует лишь на то, чтобы обрисовать тот путь, которым в Западной Европе капиталистический экономический строй вышел из недр феодального экономического строя", и резко возражал против попыток превратить "исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены, идти все народы, каковы бы ни были исторические обстоятельства, в которых они оказываются"¹⁶ . Именно изучение этих исторических обстоятельств марксисты

¹⁵ В. И. Ленин. Соч. Т. Г. стр. 128 - 129.

¹⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М. 1953, стр. 314, 315.

считают непременным условием решения любого исторического вопроса. Подлинное марксистско-ленинское историческое исследование не имеет ничего общего с повторением заученных догм либо с "размещением фактов" в рамках общих законов. (Этим, между прочим, объясняется борьба с догматическими извращениями марксизма-ленинизма.) Чтобы доказать противное, необходимо рассмотреть хотя бы несколько конкретных марксистских работ. Росси, правда, перед собой такой задачи не ставит, ссылаясь на недостаточную компетентность. Вместе с тем, как уже отмечалось выше, он признает "важные результаты", достигнутые советскими историками. Как же совместить эту положительную оценку советской историографии с обвинениями исторического материализма в "априорности" и "метафизичности", с рассуждениями по поводу отсутствия "независимости исследования" у тех историков, которые руководствуются этой теорией? Ведь "важные результаты" объясняются не только "проверкой постулатов исторического материализма в ходе исследования", как полагает Росси, но и верностью историков-марксистов этим "постулатам", их теоретическими взглядами, образующими основу их методологии.

Это противоречие в оценке исторического материализма и советской историографии, столь очевидное нам и ускользающее от внимания самого Росси, более понятно в свете его философско-исторических взглядов. Представление об этих взглядах дает книга Росси "История и историзм в современной философии"¹⁷ . В своей критике исторического материализма Росси противопоставляет его теоретический, концепцуальный аспект, изображаемый им как "априорный", аспекту методологическому, плодотворность которого он не оспаривает. Вся исследовательская практика историков-марксистов (с которой Росси не знаком) показывает искусственность и предвзятость такого противопоставления. В изучении истории оба эти аспекта исторического материализма выступают как единое и органическое целое, в котором метод целиком вытекает из теории, а теория получает свое конкретное проявление и подтверждение в применении метода. Для многих направлений современной буржуазной философии истории характерно стремление ограничить теоретическую проблематику исторического знания вопросами методологии и логики исследования. Что же касается "онтологии" самого объекта исторического исследования, то есть природы явлений, их закономерной связи, то Росси вообще устраняет подобные проблемы из сферы познания истории, а любые попытки их решения определяет как "метафизические". В рассматриваемой статье он утверждает, что действенность исторического исследования обеспечивается лишь "изнутри на основе определенных методологических правил", при условии "освобождения от метафизических предпосылок, чуждых подлинной сущности исследования".

Мы не будем оспаривать мнения Росси о важности "методологических правил" в историческом исследовании. Но возникает естественный вопрос: чем же обеспечивается действенность самих этих правил? Поскольку речь идет о марксистско-ленинской методологии, мы можем ответить на него совершенно определенно: верным познанием объективных общественных законов, на которых основаны эти "правила". Одним из основных методологических принципов исторического материализма является, например, принцип изучения политических и идеологических явлений и процессов как выражения интересов и стремлений определенных общественных групп, различающихся, в конечном счете, по своему положению в экономике. Научная эффективность этого метода в настоящее время широко признается, и он отчасти применяется не только историками-марксистами. Но возникновение и применение на-

¹⁷ P. Rossi. Storia e storicismo nella filosofia contemporanea. Milano. 1960. См. рецензию И. С. Кона на эту книгу в журнале "Вопросы истории", 1962, N 9.

званного метода стало возможным лишь благодаря открытию К. Марксом всемирно-исторического закона об определяющем влиянии экономической структуры общества на его политическую структуру и идеологическую жизнь. Гарантия истинности любого метода исследования состоит именно в том, что он правильно отражает действительность и объективные, реально существующие отношения между объектами исследования.

Противопоставление онтологии и методологии, конечно, не представляет собой чего-либо нового в истории философии. Любопытно, что как раз подобное противопоставление всего нагляднее показывает правильность характеристики различных направлений современной буржуазной философии истории как идеалистических, характеристики, которую Росси решительно отвергает. "Лишь некоторые, - возражает он, - и притом не самые важные из проявлений современного историзма выросли из историзма романтико-идеалистического: другие часто ставили своей задачей в своих сопоставлениях занимать ясно выраженную полемическую позицию". Определение этих форм историзма как идеалистических имеет, по мнению Росси, "чисто отрицательный и полемический характер" и несовместимо "с требованием методологически верного и настоящего анализа".

Мы согласны с тем, что различные направления современного историзма заслуживают тщательного анализа. Если бы Росси был знаком с советской философской литературой, он, несомненно, нашел бы в ней немало образцов критического разбора различных направлений западной философии истории. Вывод об их идеалистическом характере основан именно на этом анализе. Но в своей полемике Росси подменяет самый предмет спора, сводя его к вопросу лишь об одной форме философского идеализма, определяемой им как "романтический идеализм". Никто из советских авторов, разумеется, не думает приписывать большинству современных западных философско-исторических течений те взгляды, которые в данном случае имеет в виду Росси. Наиболее типичными для современной буржуазной философии истории являются не романтические концепции, а субъективистское понимание природы исторического знания. Превращая методологию в нечто самодовлеющее, не зависящее от объективных закономерностей развития исторической действительности, Росси дает нам типичный пример такого понимания.

Неизбежный вывод из подобных гносеологических предпосылок, хотят того или нет их сторонники, состоит в том, что единственным источником методологии, или, говоря шире, законов мышления, является само автономное человеческое сознание. В одних направлениях "современного историзма" этот вывод формулируется более или менее откровенно, другие подводят к нему всей внутренней логикой своих концепций, но так или иначе он объединяет большинство этих направлений. Признавать за сознанием способность вырабатывать методологические и логические принципы, не определяемые отношениями объективной действительности, - это и значит стоять на позициях субъективно-идеалистической философии. Поэтому объяснение подобных школ и направлений как идеалистических не является лишь "отрицательным и полемическим", как думает Росси, а вытекает, из самой сущности их концепций. В то же время понятно, что общие или сходные идеалистические установки не исчерпывают содержания каждого конкретного философско-исторического направления.

Сама разработка в современной западной философии истории проблем гносеологии, логики и методологии исторического знания в определенной мере представляет собой итог развития наук об обществе, усложнения проблематики, совершенствования методики исследования. В диалектическом процессе человеческого познания идеалистические или агностические представления возникают как результат гипертрофи-

рования тех или иных реальных сторон действительности или реальных трудностей и противоречий их "освоения" сознанием. В той мере, в какой те или иные направления философии истории отражают различные аспекты действительно важных и насущных проблем, возникающих перед исторической наукой, они заслуживают внимания и интереса. На это обстоятельство ссылается, в частности, Момильяно, отмечая, что перед историками встает вопрос, "как возможно примирить новые исследования со старыми методами, которые вследствие вторжения нового с методичностью влекут за собой охват новых областей исследований с применением новой техники". Но действенность разработки проблем методики исследования зависит, в конечном счете, от того, как философски решается вопрос об отношении исторического сознания к историческому бытию. Если первое существует независимо от второго и никак не отражает его, то методика, как бы тонко она ни была разработана, оказывается продуктом произвольной игры сознания и теряет, поэтому свое значение орудия верного познания исторического бытия.

Зло субъективно-идеалистического подхода к философии истории как раз и заключается в том, что такой подход в итоге обесценивает те положительные элементы в понимании методологических проблем, которые вырабатывают различные философские школы. Релятивизм, иррационализм, сознательный отказ от познания сути исторических явлений, их объективной закономерной связи - таковы разнообразные формы субъективно-идеалистических установок в философии истории. Отрицательное воздействие этих установок на развитие исторического знания очевидно, ибо высшая цель любой науки - переход от частного к общему, от изучения конкретных явлений к познанию их связи, к воспроизведению единой и достоверной картины действительности. Наука, лишенная таких перспектив, превращается в хаотическое накопление произвольно располагаемых фактов.

Методология, ограничивающая свои задачи логическим анализом исторических категорий и не признающая их объективной реальности, бессильна выработать объективный критерий систематизации этих категорий, выяснения их причинной связи. Если такая методология и выступает против различных "метафизических" и мистических схем всемирно-исторического процесса, то она оказывается не в состоянии по-настоящему преодолеть их, ибо не может ничего противопоставить случайности и произволу группировки исторических явлений, характеризующим такого рода схемы. С другой стороны, субъективно-идеалистическая методология поощряет и закрепляет фактографию и эмпиризм, столь свойственные для современной западной историографии, и тем самым крайне сужает горизонты исторической науки.

В этой связи позволю себе привести высказывание французского социолога А. Гроссэ, выразившего, как мне кажется, подобные методологические установки чрезвычайно ярко. В введении к своей книге о внешней политике послевоенной Франции этот историк пишет: "Если читатель ожидает целостного суждения, то он будет разочарован... Он не найдет здесь даже целостного объяснения, во-первых, потому, что мы не верим в целостные объяснения, во-вторых, потому, что описание и анализ потребовали от нас такого труда, что нам лишь очень редко удавалось объяснять"¹⁸ .

Трудно не видеть в приведенной фразе отражения той общей идейно-психологической атмосферы, которая оказывает сильное воздействие на направление работы большинства западных историков, социологов и философов истории. Эта атмосфера порождена, по нашему мнению, тем явлением, которое обычно определяется как кризис буржуазного историзма. Росси отвергает эту характеристику, не рассматривая, как и

¹⁸ A. Grosser. La IV-e Republique et sa politique exterieure. Paris. 1961, p. 11.

в других случаях, ее аргументацию (которая изложена в большом количестве специальных статей и монографий советских ученых). Речь идет о том, что целая отрасль безграничного по своей природе человеческого знания сама провозглашает свою ограниченность, добровольно и сознательно отказываясь от целостного понимания и объяснения действительности. Слово кризис кажется нам наиболее подходящим для характеристики подобного положения.

Причины этого кризиса, на наш взгляд, коренятся не только в гносеологических моментах, в развитии самой науки, но и в особенностях мировоззрения современной буржуазии. Вместе с Росси мы считаем необходимым "изучать различные общественные компоненты и отличительные идеологические черты" буржуазной культуры. Именно такое изучение подводит историков-марксистов к пониманию если не всеобщих, то наиболее типичных настроений, влияющих часто на научные позиции даже тех ученых, которые ни в коем случае не сознают себя "представителями буржуазии". Признание существования "глобальной" (по выражению Росси) буржуазной культуры совсем не отрицает ни внутренних острых противоречий этой культуры, ни дифференциации ее различных форм и течений. Все эти большие и сложные вопросы изучаются в специальной марксистской литературе, к которой мы вновь вынуждены отослать нашего итальянского оппонента.

Росси возражает против определения марксистского историзма, в отличие от других форм историзма, как единственно истинного. Но ведь указанное определение основано не на догматической приверженности марксистов своему учению, как полагает Росси, а на том простом факте, что только марксистско-ленинская теория дает возможность научного познания действительной взаимозависимости между различными компонентами исторического процесса, выражения этой взаимозависимости в виде определенных исторических законов. Такой возможности не могут дать субъективистские, релятивистские или логические формы историзма, которые вообще отрицают возможность познания общественных закономерностей. Не могут ее дать и различные формы современного спекулятивного историзма, поскольку они, в конечном счете, объясняют историю мистическими факторами, выходящими за рамки науки. Только марксизм-ленинизм позволяет объяснить общество и его историю из внутреннего развития самого общества.

Было бы, конечно, глубочайшей ошибкой смешивать возможности, которые открывает перед исторической наукой марксистско-ленинская теория, и реализацию этих возможностей в конкретно-исторической работе. Советским историкам чужда гиперболизация собственных заслуг, так же как и мысль, что они обладают готовыми ответами на все вопросы истории. Но весь опыт научной работы, как и опыт самой истории, убеждают их в правильности избранного пути, в верности той теории и метода, которыми они руководствуются в своих исследованиях.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ:

Комментарии: