(?) 2000

Для последнего времени как у нас, так и за рубежом характерно усилившееся внимание к этнологии права. В 1997 г. в Москве прошел XI Международный конгресс Комиссии по обычному праву и правовому плюрализму, в 1999 г. на ежегодной Всесоюзной этнологической конференции работала секция по обычному праву. Юридическая этнология сегодня - одна из самых актуальных пограничных областей гуманитарного знания. Поэтому вызывает сожаление, что здесь еще недостаточны контакты между этнологами и правоведами, из-за чего некоторые важные вопросы решаются ими по-разному. В статье сделана попытка показать и по возможности ослабить одно из таких противоречий, связанное с ключевым понятием обычного права.

В отечественной науке существуют две точки зрения на понятие обычного права. Одна из них больше принята в правоведении, и условно мы будем называть ее юридической. Другая шире распространена в этнологии, и она (также условно) будет обозначаться как этнологическая.

Те, кто держал в руках учебники и другие работы по теории государства и права (начиная с учебника 1930-х годов - Голунского и Строговича), знают, что обычным правом была названа совокупность юридических обычаев. Юридическим, в свою очередь, был назван обычай, санкционированный политической властью, государством. Эта точка зрения сохранилась в правоведении до нашего времени, хотя многие старые догмы теперь в той или иной степени пересмотрены. Чтобы не быть голословными, сошлемся на вышедший в 1995-1996 гг., трехтомник "Теория государства и права" под общей редакцией известного правоведа А.Б. Венгерова. Здесь отмечается, что обычаи начинают перерастать в обычное право только тогда, когда их начинает защищать государство, государственный аппарат, в том числе суды (1).

Эта точка зрения проникла и в этнологию, точнее говоря, в этнологию права. В литературе последнего времени она более всего выразилась во взглядах А.И. Першица на происхождение обычного права. Напомним основное в предложенной им концепции. Еще в 1970-х годах он выступил с гипотезой первобытной мононорматики, т.е. имевшего поначалу место индискретного сплетения, переплетения в первобытной общине всех поведенческих норм - правовых, этических, этикетных. Политической власти еще нет - стало быть, мононорматику санкционирует сама община (2). Эта идея была широко поддержана в теоретическом правоведении. Назовем хотя бы того же А.Б. Венгерова, С.С. Алексеева, А.И. Ковлера (3). Взяли ее на вооружение и теоретики этнологии и археологии, такие как Л.Е. Куббель, В.А. Попов, Е.П. Черных (4).

Чем привлекли этнологов права эта гипотеза и сам предложенный термин? В них не выпячен какой-либо один вид поведенческих норм, скажем право, хотя бы и

стр. 32

обычное. Это тем более важно потому, что в первобытном обществе не всегда определишь, где перед нами право, где мораль, а где этикет. Вот пример: понятие справедливости, которое некоторые авторы рассматривают как важнейшее в обычном праве, было понятием то ли морального, то ли морально-правового свойства (5). Или другой пример, ставший едва ли не хрестоматийным. Члены одной из папуасских общин, возмущенные жадностью одного из своих богачей, велели его ближайшим родственникам предать его смерти (6). Что перед нами: мораль или право? Ни с тех, ни с других позиций не убивают за жадность.

Заметим, что, согласно этой концепции, мононорматика перерастает в обычное право в эпоху классообразования, когда возникает санкционирующая ее политическая власть.

Близкую позицию занял Ю.И. Семенов. Он как бы расплел толстый и многоцветный жгут мононорматики и взял по отдельности два шнура - мораль и обычное право. Здесь он не одинок. Многие отечественные и зарубежные ученые называли поведенческие нормы первобытного общества моралью, многие - обычным правом. Но Семенов этим не ограничился. Согласно его концепции, обычное право начинает появляться уже в раннепервобытной общине, окончательно формируясь опять-таки в эпоху классообразования, когда возникает санкционирующая его предполитическая или политическая власть. Заметим еще раз, что, расплетши жгут мононорматики, Семенов взял из него обычное право и этику, оставив в стороне лишь этикет. Важнее другая выдвинутая им гипотеза: обычное право возникает не внутри общины, а при контактах общин. Эта гипотеза не лишена интереса, но требует хоть какого-то фактического обоснования в дальнейших исследованиях (7).

Отметим попутно, что увязка сформировавшегося обычного права не обязательно с политической, но и с предполитической властью считается большим достижением отечественной этнологии и правоведения. Это - шаг вперед, который позволили сделать относительно недавние научные достижения. Исследование таких властных структур, как вождества, было с обычным опозданием освоено нашими учеными. Оно заставило ряд этнологов и правоведов снизить уровень той власти, которую они считали необходимой для обеспечения обычного права (8).

Но это шаг вперед с той точки зрения, которую мы условились называть юридической. С этнологических позиций этот шаг далеко не достаточен. Этнологи давно уже задались вопросом, когда возникает власть. И в связи с этим - вопросом, что такое власть. По определению М. Вебера, которое считается классическим, власть - это "любая возможность проводить внутри данных общественных отношений собственную волю вопреки сопротивлению, вне зависимости от того, на чем основана такая возможность" (9). Здесь спорно, пожалуй, только одно. Почему "внутри данных общественных (подчеркнуто нами. - Авт.) отношений"? Надо учесть, что Вебер жил тогда, когда еще не было новейших данных этнологии. Известно, что они показали существование власти и, шире, системы доминирования не только в человеческих обществах, но и в зоологических сообществах. Но мы не будем рассматривать здесь эту философскую проблему, хотя многочисленные исследования, начиная с прославленных трудов Конрада Лоренца и кончая работами М.Л. Бутовской и Л.А. Файнберга (10), дают для этого достаточный материал.

Зато, говоря о власти, мы хотели бы попутно коснуться понятия потестарной организации. Оно, как известно, было введено Ю.В. Бромлеем, использовавшим латинское слово "potestas" для обозначения дополнительной властной организации. Это понятие было взято на вооружение, в частности, Л.Е. Куббелем, давшим ему стартовое ускорение в своей известной монографии о потестарно- политической организации (11). Но ни Бромлей, ни Куббель не учли, что в понятийно-терминологическом отношении здесь требуются определенные оговорки. Ведь политическое общество тоже было властным, т.е. потестарным. Терминологически потестарное общество

стр. 33

было разведено с политическим потому, что в обществоведении того времени нельзя было смешивать дополитические и политические (или доклассовые и классовые) отношения. Смешивать, действительно, не следует, но все же власть - это всюду власть. Это, по Веберу, любая возможность проводить собственную волю "независимо от того, на чем основана такая возможность". У Бромлея, Куббеля и их последователей произошла как бы терминологическая накладка. Если уж искать какие-то термины для обозначения исторического членения властной организации, то можно говорить о раннепотестарной (т.е. дополитической) и потестарной (условно говоря, политической) организации. Или же, по хорошей традиции использования взятых из греческого или латыни терминов, палеопотестарной и потестарной организации. Но лучше обойтись без этого нововведения, создающего излишнее нагромождение терминов-понятий.

Однако вернемся к обычному праву как к совокупности санкционированных какой-либо властью обычаев. Когда оно возникло и что собой представляет?

С точки зрения многих этнологов, обычное право было всегда. Ведь всегда были обычаи и обеспечивавшая их власть. Напомним, что мы условились не говорить об обычаях-повадках и системе зоологического доминирования. Стало быть, будем говорить только об обычаях и власти даже не в предчеловеческом, а в человеческом обществе. Так вот - в нем всегда были обычаи и санкционировавшая их власть. Властью была власть самой общины, ее главаря или главарей. Совокупность действовавших в общине обычаев, обеспеченных этой властью, была обычным правом.

Этнологи смело говорят об обычном праве уже в раннепервобытной общине. У тасманийцев, как суммировал сообщения наблюдателей и исследователей В.Р. Кабо, существовал "кодекс обычного права, регулировавшего общественную жизнь. Нарушителей общественно-правовых норм наказывали точно так же, как в соседней Австралии: преступник должен был стоять на месте, в то время как в него со всех сторон летели копья" (12). Были у тасманийцев и вожди их локальных групп, руководившие ими и в мирное, и в военное время. Их власть еще была невелика, хотя часто они одновременно были знахарями и шаманами.

Хорошо известны поведенческие нормы у других наименее развитых народов. У австралийцев, как пишут их исследователи Роналд и Кэтрин Берндт, внутри любой локальной группы существовали определенные нормы поведения. Одни из них считались правильными, другие - неправильными. Любые явные отступления от этих правил влекли за собой определенные санкции, сформировавшиеся под влиянием традиций. Санкциями были ругательства со стороны сообщинников, осмеяние, колдовские действия, физическое насилие, лишение права быть погребенным с соблюдением положенных обрядов и многое другое. Имелись главари, совет старейшин, в некоторых племенах уже можно было видеть нечто вроде судей. Таким образом, помимо власти общественного мнения имелась вполне официальная власть (13). Хорошо известны поведенческие нормы в раннепервобытных общинах других народов. Не будем множить примеры. Достаточно сказать, что у веддов Индии или сеноев Малайи человек, нарушивший нормы экзогамии, должен был уйти или умереть, что в те времена было одним и тем же.

В позднепервобытной общине такие лидеры, как ирокезский сахем или папуасский бигмен, поддерживали установившийся порядок. Новым в своде поведенческих правил на этом этапе была заметная противоречивость некоторых составляющих его обычаев. Сахем был выборным и не принимал своих решений единолично, а бигмен должен был доказывать свое превосходство над другими во многом, и в том числе в простом физическом труде. Но поведенческие нормы уже далеко не всегда имели всеобщее значение. Рядовые общинники были обязаны им следовать, а лидеры и члены их семей делали для себя исключение. Так, у тробрианцев вождь, выдавая замуж сестру, в нарушение принятого матрилокального порядка заставлял ее мужа

стр. 34

поселиться рядом с собой, чтобы тот мог на него работать. У них же сыновья вождей в нарушение авункулокальной традиции заводили собственное хозяйство вблизи от отца (14). Повсеместно получила развитие кровная, или родовая, месть с ее обычным эквивалентом - композициями, но цена крови родовой элиты и социальных низов была уже неравна (15). Эти и многие другие новшества в обычаях обязаны своим возникновением тому, что власть лидеров была уже не прежней раннепервобытной властью. Старинные нормы переосмысливались и в другом отношении. Нарушение экономического равновесия внутри данной группы местами стало рассматриваться как более тяжкое преступление, чем даже убийство. У папуасов описано немало случаев, когда человек, убивший близкого сородича, подвергался лишь символическому наказанию, так как иначе родственный коллектив был бы еще больше обескровлен.

В поведенческих нормах эпохи классообразования еще заметнее их социальное превращение. В наиболее ранних из зафиксированных в Дагестане адатов - гидатлинских - проводится четкое различие между ценой крови раба и свободного. В первом случае выплачивается только стоимость убитого, во втором - полный выкуп, т.е. 30 коров, не считая штрафа в пользу общины и всего Гидатлинского общества (16). Ингушские адаты различают "сильные" и "слабые" фамилии. Слабые фамилии "живут около плетня" сильных и несут определенные повинности "за покровительство". Это пока еще делается "не по обязанности, а как услуга, и не постоянно, а иногда, когда их собирают, угощают и отправляют на работу" (17).

То, что называют обычным правом эпохи классообразования, хорошо исследовано отечественными и зарубежными медиевистами, историками права и этнологами. Для нас несомненный интерес представляет его близость к мононорматике предшествовавшего времени. Сходные по своей сути, обычаи разных племен и соплеменностей окрашены архаическими ритуалами, символами, сценариями судопроизводства. Они не утратили остатков первобытного коллективизма - родственных прав и обязанностей, например при уплате и получении композиций. Эта же черта отражена и в подчеркнутой публичности: все акты совершаются всенародно, при участии многочисленных свидетелей и соприсяжников, в том числе и прежде всего родственников и квазиродственников. Нормы еще не полностью отслоились от религиозных предписаний и ритуалов (так называемая сакральность права), нравственных требований-максим ("честность" и "бесчестность" преступления) и т.п. Обычаи этой поры все еще не абстрактны, а исключительно конкретны: все их элементы до крайности детализированы, что исследователи правильно связывают с предметностью и конкретностью архаического мышления. Судопроизводство примитивно: решающую роль в нем играют очистительные формулы, ордалии, установление не факта преступления, а "доброй славы" сторон (18).

Вот, например, какой ритуал сохранялся в обычном праве ингушей еще во второй половине XIX в.: "От подозреваемого в воровстве требуется присяга; обвиняемый (подозреваемый) с корзиной на спине, наполненной разным хламом, каковы веник, лопатки и пр., и с собакой, привязанной к шее, идет к могиле своего родственника со своими родственниками вместе с подозревающим, три раза обходит могилу; при этом потерпевший говорит: пусть эта собака грызет покойника, если ты (или твой родственник) украл у меня то-то и то-то, и при этом они убивают собаку выстрелом из пистолета; после такой церемонии подозрение снимается" (19).

Эпоха классообразования ознаменована возникновением того, что часто называют предправом. Предправо - это совокупность тех прежних норм, которые наиболее выгодны возникающим политиям вместе с опять-таки выгодными им правовыми новациями. При этом одни прежние поведенческие нормы получают политическую санкцию, другие, по крайней мере на официальном уровне, могут быть отброшены. Ярким примером первого может служить закрепление в первых судебниках (как

стр. 35

записанных, так и временно существующих в устной форме раннеклассовых адатов) дифференцированной цены крови представителей разных сословий и иных социальных страт, в частности, у большинства горцев Северного Кавказа (20). Хрестоматийный пример второй ситуации: поступок гавайского короля Камеамеа II, который, решив в начале XIX в. упразднить старую религию, показал пример небрежения прежним запретом совместной трапезы мужчин и женщин. Он вошел к своим женам и стал вместе с ними есть (21). Другое дело, что прежнее табу могло долгое время сохраняться в быту широких слоев населения, народная традиция могла сосуществовать с официальной королевской новацией.

Свойственные как раннепервобытной, так и позднепервобытной общине поведенческие нормы одни этнологи, как В.Р. Кабо, называют обычным правом, другие, как Ю.И. Семенов, - формирующимся обычным правом. Что до эпохи классообразования, то здесь расхождений нет. С точки зрения подавляющего большинства этнологов и правоведов, это - время возникновения тех поведенческих норм, которые известны как обычное право. Между тем можно привести многочисленные примеры того, что, например, во многих адатах народов Северного Кавказа (а уж адаты единодушно рассматриваются как обычное право) часто почти невозможно разграничить то, что принадлежит к области права, и то, что относится к сфере морали. По данным того же Б. Далгата, у ингушей брак между родственниками, с одной стороны, "безусловно запрещается", с другой - всего лишь "считается позором". "Случаи принуждения к вступлению в брак со стороны общины неизвестны", но человек подчинится общине, "если он хочет сохранить свою добрую славу". Муж вправе развестись с женой, но "нравственные требования общества" составляют этому противовес. "За убийство детей и родных юридической ответственности нет, но зато это - большой позор и срам". За убийство отца сын не отвечает, но "общество его не принимает" (22). И т.д. и т.п. Сказанное не означает, что обычного права не было совсем, но многое, что мы понимаем под этим термином, было не только обычным правом.

Если это так, то и применительно к эпохе классообразования мы не склонны выпячивать правовой аспект мононорматики, остающейся системой принятых в обществе регулятивных норм. Значение этой эпохи - в другом. Классогенез с сопутствующим ему политогенезом, а тем самым и легогенезом (рискнем ввести еще один новый термин - от лат. lex закон) положили начало нормативному плюрализму. Если до тех пор первобытное человечество жило в одной нормативной системе - системе мононорматики, или, по Семенову, системе морали с постепенно отслаивающимся от нее обычным правом, то теперь то ли мононорматика, то ли комбинация морали с обычным правом стали сосуществовать с предправом, а в перспективе - с правом. Подчеркиваем, сосуществовать, но, как на это уже не раз обращалось внимание, не изживаться. Оно превратилось в нормативную систему крестьянских общин, а также общин скотоводческих (так называемых аульных) и промысловых. Впервые на эту общинную форму поведенческих норм, за которыми установилось название обычного права, обратили внимание в первой четверти прошлого века братья Гримм в Германии, а под их влиянием - Мишле и Шоссан во Франции (23). Заметим попутно, что здесь оно получило неудачное название (в русском переводе) фольклорного (правильнее было бы сказать - народного) права. Англоамериканские ученые в этом отношении опоздали. Зато они одними из первых ввели (применительно к Гавайям) в научный оборот понятие предправа, обозначив его также, видимо, не совсем удачным термином "туземное право" (indigenous law) (24).

В России общинные нормы стали изучаться тогда же, когда и во Франции, - во второй половине прошлого века и, особенно, в пореформенное время. Начало было положено Якушкиным, Калачовым, Ефименко и многими другими этнологами права. Особенно активно общинные нормы и вместе с тем общинные органы власти

стр. 36

исследовались у русского народа, коренных народов Сибири и горцев Кавказа. Применительно к последним достаточно назвать классические работы В.Ф. Миллера и, особенно, М.М. Ковалевского, а также издание Ф.И. Леонтовичем свода кавказских адатов (25). Эта традиция у нас угасла в 30-50-е годы и вновь оживилась в последние десятилетия. В частности, изданы правовые нормы адыгов и балкаро-карачаевцев, монографии по обычному праву кабардинцев, опубликован ряд статей в центральных академических журналах (26). То же относится к поведенческим нормам ряда народов Сибири (27). Прошедший в Москве XI Международный конгресс по обычному праву и правовому плюрализму показал неослабевающий интерес к этой становящейся все более актуальной пограничной дисциплине (28).

Вернемся к общинным поведенческим нормам, действовавшим и действующим в системе сперва предполитических образований, а затем вполне сложившихся государств. Материал по этой теме необъятен, и мы ограничимся только его небольшой частью, относящейся к Северному Кавказу.

Общинные нормы были приняты в самых различных областях правового поля - уголовной, гражданской, брачно-семейной и др. У народов Кавказа, в особенности северо-восточного и центрального, убийство, увечье, обида или другой ущерб нечасто становились предметом разбирательства в официальном суде. Туда обращались в редких случаях, и это считалось едва ли не постыдным. Общинные и патрилиниджные органы, судьи-медиаторы, хранители традиций - почетные старики, а то и общинное собрание в целом сами назначали предусмотренное адатами наказание, а исполнение приговора возлагалось главным образом на потерпевших ущерб. Так, у ингушей заинтересованному или авторитетному лицу можно было созвать сход общества по делам кровным, связанным с поранениями, уводом чужой невесты и т.п. (29) В Дагестане гидатлинские адаты регулировали собственность на землю и сельскохозяйственный двор: "Если житель Гидатлинского общества во вред своему селению или всему обществу переселится в другое общество, то все его имущество переходит в собственность Гидатлинского общества" (30). Там же община требовала от своих членов обязательного участия в строительстве мечетей, прокладке дорог и возведении мостов. У всех народов региона, по крайней мере до пореформенного времени, адатами регулировалось и наследование. Например, адаты требовали, чтобы недвижимое имущество поровну делилось между сыновьями, а за их отсутствием - между другими родственниками-мужчинами, в то время как другие действовавшие в регионе системы права (шариат, имперское законодательство) допускали наследование этого имущества также и женщинами. По преимуществу адатами регулировалось положение женщины, неполноправие которой начиналось уже с ее вступления в брак. Вопреки шариату и имперским законам широко практиковался брачный выкуп, вносившийся родителям невесты (а не ей самой, как требовало того мусульманское право) и бывший одной из причин умыкания девушек без их согласия или согласия их родни. Адаты, рассматривавшие девушек как собственность их семей, не видели разницы между двумя названными видами умыкания. Так, в Малой Кабарде в конце XIX в., доверенные от девяти сельских обществ, обсудив вопрос об уводе девушек "без их родителей, родственников или опекунов, не платя калыма", постановили: "За увоз недосватанной девицы, заявит ли она о том, что сама согласилась на увоз, или не заявит о том и пожелает ли выйти за него в замужество или не пожелает... подвергать денежному штрафу жениха (похитителя) в размере двухсот рублей и удалению из общества на три года" (31).

Считается, что оставшиеся с первобытных времен нормы поведения в крестьянских общинах были обычным правом и что действовали они только в крестьянских общинах (32). Обе эти точки зрения представляются нам не бесспорными. Многие из них, как и первобытные мононормы, были сплавом права, этики и этикета, что хорошо видно на примере кавказских обычаев гостеприимства. В традиционном

стр. 37

гостеприимстве адыгов, которое, как и многие другие адыгские обычаи, в прошлом считалось образцовым для соседних народов, слиты все три аспекта поведенческой нормы. Правовой аспект: "Хозяин, - писал Шора Ногма, - отвечает перед всем народом за безопасность чужеземца, и кто не сумел сберечь гостя от беды или даже простой неприятности, того судили и наказывали" (33). Этический аспект. Нарушители обычаев гостеприимства, по свидетельству Хан-Гирея, "делаются предметом народного презрения. Честные люди теряют к ним уважение и гнушаются их сообществом; на каждом шагу оскорбительные упреки встречают их, а в прежние времена подобные изверги вовсе были изгоняемы из общества людей чтимых" (34). Этикетный аспект: Б.Х. Бгажноков приводит 50 главных правил адыгского гостеприимства, которые до мелочей предусматривают поведение как хозяина, так и гостя в феодальную эпоху (35).

Выше ставился вопрос: действовали ли послепервобытные синкретные поведенческие нормы только в одних лишь крестьянских, общинах? На него, думается, хорошо ответил С.А. Токарев, рассматривая обычаи и обряды как предмет этнографического излучения. Мы живем, писал он, имея в виду отнюдь не только крестьянский мир, оплетенные со всех сторон обычаями, частью старинными, частью более новыми. Мы так привыкли к ним, что, как правило, и не замечаем их, хотя подчиняемся им на каждом шагу. Дело касается именно обычаев, как бы неписаных законов, а не законов в собственном смысле этого слова. Лишь в редких случаях затрагиваются, и то лишь косвенно, те или иные статьи закона, гражданского или уголовного права (36). К этому можно добавить, что, хотя Токарев имеет в виду как селение, так и город и в прошлом и в настоящем, его точка зрения особенно применима к доиндустриальному городу с его обычаями ремесленных цехов и купеческих гильдий, с его населением пригородов, еще не порвавшим связей с крестьянским миром.

Подведем итоги. Позиция, условно обозначенная нами как юридическая (все, что несет на себе печать права, - функция политий или предполитий), не лишена догматизма и, на наш взгляд, неточна. Соответственно неточна и точка зрения А.И. Першица в той ее части, где с появлением политий мононорматика превращается в право. Трудно согласиться и с более осторожной позицией Ю.И. Семенова, считающего, что с разложением первобытного общества окончательно формируется обычное право, позднее сохраняющееся как право крестьянских общин.

Но главный наш вывод - в другом. Вновь зададимся вопросом: почему обычаи крестьянских общин, да, видимо, и по крайней мере части горожан следует считать обычным правом? В них в равной мере сосуществуют и правовые, и этические, и этикетные нормы. Вот почему мы полагаем, что и здесь не следует акцентировать их правовой аспект и более уместно называть их мононорматикой.

В результате мы ставим вопрос о двух видах мононорматики: первобытной и послепервобытной. Одно из главных различий между ними заключается в том, что первая существовала в эпоху нормативного монизма, а вторая - в эпоху нормативного плюрализма.

Чем же тогда является обычное право? Думается, что в "чистом", отдифференцированном виде сфера его была уже, чем это принято считать. В традиционных обществах это часто был лишь один из аспектов мононорматики, в индустриальных обществах существуют обычаи, но нет обычного права.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Теория государства и права. Ч. II. Теория права. Т. 1. М., 1966, с. 135.

2 А.И. Першиц. Проблемы нормативной этнографии. - Исследования по общей этнографии. М., 1979, с. 215 и сл.; он же. Primitive Norme and his Evolution. - Current Anthropology. Vol. 18, 1982, N 3.

3 С.С. Алексеев. Теория права. М., 1995; А.И. Ковлер. Юридическая антропология как учебная дисциплина. - Homo juridicus. M., 1997.

4 См., например: Л.Е. Куббелъ. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988; В.А. Попов.

стр. 38

Политогенетическая контроверза, параполитейность и феномен вторичной государственности. - Ранние формы политической организации. М., 1995; Е.П. Черных, А.Б. Венгеров. Структура нормативной системы в древних обществах (методологический аспект). - От доклассовых обществ к раннеклассовым. М., 1987.

5 Ср.: Словарь по этике. М., 1970; Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

6 L. Pospisil. Kapuaku Papuans and their Law. New Haven, 1964, p. 244-245.

7 Ю. И. Семенов. Обычное право в доклассовом обществе: возникновение, сущность и эволюция. - Обычное право народов Сибири (буряты, якуты, алтайцы, шорцы). М., 1997; он же. Введение во всемирную историю. Вып. 2. История первобытного общества. М., 1999, с. 64 и сл.

8 Л. С. Васильев. Протогосударство-chiefdom как политическая структура. - Народы Азии и Африки. 1981, N 6; Ю.И. Семенов. Экономическая энтология. Кн. 1. Ч. III. М., 1993.

9 М. Weber. Wirtschaft und Gesellschaft (Grundriss der Socialokonomie. III). Tiibingen, 1922, S, 28.

10 М.Л. Бутовская, Л.А. Файнберг. У истоков человеческого общества. М., 1993.

11 Ю.В. Бромлей. Этнос и этнография. М., 1973; Л.Е. Куббель. Указ. соч.

12 В.Р. Кабо. Тасманийцы и тасманийская проблема. М., 1975, с. 150.

13 P.M. Берндт, К.Х. Берндт. Мир первых австралийцев. Пер. с англ. М., 1981. См. также: А. Элькин. Коренное население Австралии. Пер. с англ. М., 1952; А.А. Казанков. К вопросу о частоте внутри- и межгрупповых конфликтов у бушменов Калахари и аборигенов Западной пустыни Австралии. - Пути развития Австралии и Океании. История. Экономика. Этнография. М? 1981.

14 Д. Malinowski. Sexual Life of Savages. L., 1929.

15 Подробнее см.: М.О. Косвен. Преступление и наказание в негосударственном обществе. М., 1925.

16 Гидатлинские адаты. Сост. Х.М. Хашаев, М.С. Саидов. Махачкала, 1957, с. 17.

17 Б. Далгат. Материалы по обычному праву ингушей. - Известия Ингушского института краеведения. Вып. 2-3. Владикавказ, 1930, с. 347.

18 См., например: В. Сергеевич. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910; М.Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде. М., 1941; А.Я. Гуревич. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970; он же. Категории средневековой культуры. М., 1972; Н. Рулан. Юридическая антропология. Пер. с фр. М., 1999; Н. Brunner. Deutsche Rechtsgeschichte. Bd. I. Leipzig, 1887; J. Ballon. Jus Mediaevil. Namur, 1965; М. Glackman. The Ideas in Barotse Jurisprudence. New Haven-London, 1965.

19 Б. Далгат. Указ. соч., с. 353-354.

20 См., например: Ф.И. Леонтович. Адаты кавказских горцев. Вып. 1. Одесса, 1882, с. 146; Вып. 2. Одесса, 1883,с.28.

21 С.А. Токарев. Ранние формы религии. М., 1964, с. 131.

22 Б. Далгат. Указ. соч., с. 318, 325, 330, 344, 347.

23 Подробнее см.: Ж. Карбонье. Юридическая социология. Пер. с фр. М., 1986. S.E. Marry. Legal Pluralism. - Law and Society Review. Vol. 22, 1988, N 5.

25 Подробнее см.: С.А. Токарев. История русской энтографии. Дооктябрьский период. М., 1966.

26 Х.М. Думанов. Обычное имущественное право кабардинцев. Нальчик, 1976; он же. Социальная структура кабардинцев в нормах адата. Нальчик, 1990; Х.М. Думанов, Ф.Х. Думанова (сост.). Правовые нормы адыгов и балкаро-карачаевцев в XV-XIX веках. Майкоп, 1997; А.И. Першиц, Я.С. Смирнова. Этнология права. - Вестник РАН. Т. 67, 1997, N 9; они же. Положение кавказской женщины по адатам, христианским канонам и шариату. - Государство и право. 1997, N 9; они же. Юридический плюрализм народов Северного Кавказа. - Общественные науки и современность. 1998, N 1; ИЛ. Бабич. Эволюция обычного права адыгов в советское и постсоветское время. - Этнографическое обозрение. 1997, N 3; и др.

27 В.В. Карлов (сост.). Обычное право народов Сибири (буряты, якуты, эвенки, алтайцы, шорцы). М., 1997.

28 См.: Обычное право и правовой плюрализм в изменяющихся обществах. Москва. Россия. 18 - 22 августа 1997 г. Тезисы: Обычное право и правовой плюрализм. Материалы XI Международного конгресса по обычному праву и правовому плюрализму. Август 1997 г. Москва.

29 Б. Далгат. Указ. соч., с. 360, 362.

30 Гидатлинские адаты, с. 23.

31 Центральный государственный архив Республики Кабардино-Балкарии, ф. 22, оп. 1, д. 3275, л. 103, 104. Подробнее см.: А.И. Першиц, Я.С. Смирнова. Положение кавказской женщины...

32 См., например: Ю.И. Семенов. Обычное право..., с. 43-44.

33 Ш.Б. Ногмов. История адыгейского народа. Нальчик, 1982, с. 49.

34 Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1978, с. 301.

35 Б.Х. Бгажноков. Адыгский этикет. Нальчик, 1978, с. 43 и сл.

36 С.А. Токарев. Обычаи и обряды как объект этнографического излучения. - Советская этнография. 1980, N3.

Постоянный адрес данной публикации: