В основе работ М. Н. Харузина в области юридического быта народностей Российской империи, истории и этнографии донского казачества лежали полевые материалы и архивные документы, собранные им во время поездок и экспедиций, связанных с работой секретаря Этнографического отдела ИОЛЕАЭ. Харузин опирался на концепции московских славянофилов, с которыми был лично знаком.

M.N. Kharuzin's works concerning the juridical life of Russian empire's peoples and the Don Cossacks history and ethnography, were based on the field materials and archival documents which he collected during his personal trips and expeditions, when he worked as a secretary of Ethnographic Department of the Imperial Society of Amateurs of Natural Sciences, Archeology and Ethnography. Kharizin bolstered himself with concepts of the Moscow Slavophiles with whom he kept up friendly relations.

Ключевые слова: история российской этнографии, славянофильство, М. Н. Харузин

Уникальность семьи Харузиных состоит в том, что три брата: Михаил Николаевич (1859 - 1888), Алексей Николаевич (1864 - 1932), Николай Николаевич (1865 - 1900) и их сестра Вера Николаевна (1866 - 1931) - выходцы из богатого купеческого рода, решили посвятить свою жизнь служению науке и внесли огромный вклад в становление и развитие этнографии, антропологии, юриспруденции и истории в России (подробнее о семье Харузиных см. [1]).

Главой этой замечательной семьи был Николай Иванович Харузин (1831 - 1880). Рано оставшись сиротой, он из Сибири приехал в Москву, где продолжил дело своего отца - занялся торговлей текстилем. В 1873 г. он получил звание купца 1 гильдии. Женился Николай Иванович на купеческой дочери Марии Михайловне Милютиной. Харузины дружили с Алексеевыми, Боткиными, Прохоровыми, Щукиными. Это "новое" купечество второй половины XIX в., было устремлено к искусству и наукам, занималось благотворительностью и меценатством. Большое значение придавалось родителями обучению детей, Вера закончила с золотой медалью лучшую в Москве женскую гимназию С. Н. Фишер, братья (кроме Николая, обучавшегося в 4-ой московской мужской гимназии) - гимназию в Ревеле.

Михаил Харузин родился в Москве 4 июня 1859 г.¹ После смерти отца в 1880 г. он стал опорой для матери, братьев и сестер.

После окончания Ревельской гимназии в 1881 г. Михаил поступил в Московский университет на юридический факультет; блестяще окончив курс юридичес-

Керимова Мариям Мустафаевна - канд. ист. наук, старший научный сотрудник ИЭиА РАН.

¹ Во всех энциклопедиях ошибочно приводится 1860 год рождения М. Н. Харузина, однако в записях отца Харузиных указан 1859 год рождения [2. Д. 54. Л. 48 - 50]. В метрической книге Московской духовной консистории Замоскворецкого сорока (Николаевская церковь в Толмачах) за 1859 г. находим сведения о том, что 4 июня 1859 г. родился и в этот же день был крещен Михаил - сын купца 3 гильдии Николая Иоаннова Харузина из Новгородской губ., г. Старая Русса [3. Л. 169].

ких наук, он провел несколько месяцев в Берлинском и Гейдельбергском университетах, где завершил свое образование.

Очень рано у М. Н. Харузина определилась жизненная позиция, основой которой стала идея служения своему народу, исследование всех областей народной жизни. Именно эти взгляды привели его в стан людей славянофильских убеждений. Это были А. А. Фет и И. С. Аксаков.

С Фетом Михаил познакомился в 1870-е годы, когда вместе с родителями посещал дом Д. П. Боткина. Позднее он, уже двадцатилетним юношей, был радушно принят Фетом и его женой М. П. Шеншиной - родной сестрой Д. П. Боткина, в их доме на Плющихе. Там он встречал И. С. Аксакова, Л. Н. Толстого, В. С. Соловьева и многих других известных писателей, публицистов и общественных деятелей.

Фет сразу почувствовал симпатию к одаренному юноше. Его письма, относящиеся к 1881 - 1886 гг., свидетельствуют о сердечности их отношений [3. Д. 5. Л. 5; Д. 99. Л. 1 - 27]. В отделе рукописей Российской государственной библиотеки сохранились семь писем М. Харузина к Фету (1881 - 1882 гг.) [4], в которых он описывает студенческую жизнь, взаимоотношения студентов и преподавателей в Московском университете, делится своими впечатлениями от поездок на Север в 1881 и 1882 гг. Переписка А. А. Фета и М. Н. Харузина представляет безусловный интерес для понимания мировоззренческих позиций последнего, его литературных пристрастий и биографии. К сожалению, эти письма до сих пор подробно не исследовались².

Основным преподавателем М. Н. Харузина в университете был проф. М. М. Ковалевский, который подвиг своего ученика на изучение обычного права народов России, что впоследствии стало одной из основных проблем всего его научного творчества. Кроме этого М. Н. Харузин интересовался фольклором русских и других народностей Севера, серьезно изучал сборники А. Ф. Гильфердинга, П. Н. Рыбникова, штудировал книгу В. Н. Майнова "Поездка в Обонежье и Карелу". Его привлекало своеобразие быта и культуры населения северных регионов России. К поездке 1881 г. он приступил как "к священнодействию" и впервые ехал "на Русский Север не с целью собирания этнографических сведений [...], он хотел познакомиться воочию с жизнью народа" [6. С. 431]. В поездку он взял своего лучшего друга - студента М. М. Панова. Их путь из Петербурга лежал по Неве и Свири, Ладожскому и Онежскому озерам, в Заонежье, через Соловки, Архангельск, Новую Землю, вокруг Кольского полуострова и Норвегии. Письмо М. Н. Харузина Фету от 18 сентября 1882 г. представляет собой живописные этнографические зарисовки о вотяках (удмуртах) и других народностях Сарапульского у. Вятской губернии [4. Л. 24 - 27].

Экспедиция М. Н. Харузина летом 1882 г. оказалась слишком короткой, но огромная подготовка к поездке, изучение всех имевшихся в русской научной литературе трудов и программ по собиранию юридических обычаев дали возможность в сжатые сроки обработать то немногое, что удалось собрать, и подготовить текст к публикации. Первая печатная работа студента М. Н. Харузина вышла в свет в начале 1883 г. [7]. Профессору В. Ф. Миллеру принадлежит высокая оценка начала научной деятельности талантливого студента. "В этой небольшой работе, - писал он, - уже можно подметить те черты, которые характеризуют другие труды М. Н. Харузина. Его интересы не исчерпываются одной юридической стороной народной жизни. Он смотрит на народ с любовью этнографа, наблюдая самые разнообразные проявления народного духа, религиозные верования, обряды, обычаи и т.п., и сосредоточивая главное внимание на юридических понятиях, старается, однако, по возможности нарисовать полную картину всего склада народной жизни" [8. С. 57].

² Упоминание о письмах М. Н. Харузина к А. А. Фету имеется лишь в сообщении С. Е. Ивашкиной [5].

М. Н. Харузин в начале статьи отмечал, что она представляет собой первый этап тех поисков, которые он запланировал произвести в разных частях Вятской губ. летом 1882 г. Он полагал, что они будут интересны для выявления остатков древних родовых союзов и быта различных народов, населяющих Сарапульский у. и описания "отчетливо сохранившихся и замирающих отголосков старины" [7. С. 1] у вотяков, черемисов (марийцев), татар, тептярей (этнографическая группа татар), а также русского населения Сарапульского у, которых исследователь относит к "потомкам новгородских ватаг". Из числа вышеназванных народов вотяки лучше всех сохранили старые формы общественного и семейного быта, поэтому Харузин уделял им наибольшее внимание. Подробно останавливался он на сохранившихся здесь остатках родовых отношений. В то время, когда Харузин наблюдал вотяков, 10 тыс. оставались язычниками, а еще 200 тыс. "приняли христианство только с внешней стороны" [7. С. 4].

По мнению ученого, "родовое начало и следы родовых союзов" еще глубоко коренятся среди "инородцев Сарапульского у", особенно ярко это проявляется в "сожитии большими семьями", в свадебных обрядах и родовых знаках собственности.

У русских Сарапульского у, в отличие от вотяков и черемисов, Харузин не встретил ясно сохранившихся преданий о родовых союзах; в деревне Чукавинка, например, жители 40 домов носили одну фамилию Чукавины, что однако не препятствовало им вступать между собою в браки, поскольку они поселились в этих местах уже более ста лет назад [7. С. 8]. При определении родства у русских одинаковые фамилии, пишет Харузин, ровно никакой роли не играют. У вотяков же однофамильцы среди родственников считаются ближе, но это также не является препятствием к заключению браков.

Автора особенно интересуют отголоски старины в брачно-семейных отношениях, а именно остатки общинного брака. Ссылаясь на работы Е. И. Якушкина, В. М. Бехтерева и др., он пишет, что, свобода половых сношений у вотяков считалась угодной богам, и женщины, отдававшиеся всякому, пользовались уважением. "Игра в жены" с правом свободных половых отношений долго не считалась развратом. В 1881 г. Харузин наблюдал этот обычай у вотяков в с. Шаркан, но уже лишь в форме пережитка в качестве детской игры. Автор констатировал и факт существования у вотяков "гостеприимного гетеризма" (хозяин дорогому гостю предоставлял свою жену или дочь) - остатки "глубоко еще коренящегося воззрения, что женщина, будучи свободной от брачных уз, принадлежит всей общине" [7. С. 11 - 12].

Подробно описывает Харузин свадебные обряды у вотяков. В вотяцкой свадьбе, как указывал Харузин, на первый план выступала "чисто юридическая сделка", религиозный момент играл здесь второстепенную роль (была только языческая молитва двух отцов над брачующимися). Редко исполнялся христианский обряд. Венчание в церкви происходило часто через несколько лет после вступления в брак, поскольку вотяки были склонны к ранним бракам, которые церковью запрещались.

Родство, указывал Харузин, играло большую роль в крестьянском быту Вятской губ. Говоря о различных терминах родства и их употреблении, он указывал, что вообще словом "родство" население Сарапульского у. выражало не только понятие кровной связи, но употребляло его и в более широком смысле, включая сюда и родство по браку (свойство) и "духовное родство" (кумовство). Существовало также и побратимство, родство по усыновлению и молочное родство. У местных русских, как и вотяков, слово "родитель" обозначало отца кровного, крестного, отца невесты или жениха, а также умерших родичей и даже неродственников [7. С. 19].

Очень подробно Харузин пишет о духовном родстве крестного и крестника, обычае побратимства и усыновления у вотяков, черемисов и русских. У русских

Сарапульского у. крестный был обычно родственником и чтился больше отца кровного, хотя духовное родство они совершенно очевидно отличали от кровного; вотяки же эту разницу ясно не осознавали, приглашая в восприемники иногда и первого встречного.

Обычай побратимства, - писал Харузин, - был широко известен у русских и инородцев, хотя у вотяков он встречался реже. У последних заключение побратимства между двумя людьми - "крестовыми братьями" ("отай") происходило через обмен телесными крестами и подарками. Побратимство между разнополыми лицами встречалось очень редко, а посестримства вообще не существовало. Русские крестьяне четко отличали побратимство от кумовства и не считали первое препятствием к вступлению в брак, а вотяки и черемисы смешивали братание с кумовством и считали, что обмен крестами - это вступление в родственную связь. Интересно сравнение М. Н. Харузиным этих обрядов с южнославянскими. Он отмечал, что, по словам известного хорватского этнографа и общественного деятеля Б. Богишича, у южных славян существовал обязательный обычай обмена крестами жениха с братом невесты [7. С. 23].

Такое изложение материала молодым ученым демонстрирует блестящее владение сравнительно-историческим методом, свидетельствующее о широте его кругозора и о том, что этот метод анализа этнографических явлений для него наиболее приемлем.

Заканчиваются "Очерки" описанием родовых знаков собственности. Такие знаки, по свидетельству М. Н. Харузина, сохранялись в последней трети XIX в. у народов Кавказа, у азиатских кочевников и у населения Северной Руси. Это: тамга, используемая вместо подписи и печати. На Руси знаки собственности имели также и другие названия: пятно, мета, клеймо, тавра.

В конце XIX в. Харузин находил у местных крестьян тамгу, пятно и тавру; они служили не только знаками собственности, но и происхождения. Каждая большая семья имела свой особый знак. Ее ставили и в виде подписи на различных актах. При сборе М. Н. Харузиным рисунков клейм крестьяне неохотно показывали или вовсе отказывались показать свои знаки собственности, считая, что это равносильно передаче власти над хозяином и нанесению ему вреда.

Итак, несмотря на кратковременность первой научной экспедиции студента М. Н. Харузина, она увенчалась успехом и оправдала надежды М. М. Ковалевского и В. Ф. Миллера - учителей начинающего этнографа и юриста.

В. Ф. Миллер, занимавший пост председателя Этнографического отдела Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете (ИОЛЕАЭ) с 1881 г., предложил М. Н. Харузину стать секретарем этого отдела. В качестве действительного члена ИОЛЕАЭ с 1884 г. Харузин принял предложение и занимал эту должность с 1885 по 1887 г. [9. Л. 4] (см. также [10. С. 1]).

Начав свою научную деятельность с изучения народов Севера, он, тем не менее, еще в 1881 г. задумал заняться проблемой эволюции "вольного казачества" на Дону. В период с 1881 по 1884 г. М. Н. Харузин совершил четыре выезда в Область Войска Донского. В 1884 г. поехал туда вместе с братом Алексеем. Собранные полевые материалы и литературные источники он обобщил в первой своей монографии [11]. Руководствуясь указаниями компетентных лиц и многих образованных казаков, он посетил практически все местности Области Войска Донского, извлек из архивов до двух тысяч особо важных актов из книг станичных правлений и судов, сделок и договоров и добыл сведения по разным вопросам из уст самих казаков, проверяя материалы, полученные им из архивных источников, показаниями самих казаков. В книге он поместил лишь такие данные, в которых не было противоречий между этими двумя источниками.

Сборник решений станичных судов должен был составить содержание второго выпуска "Сведений о казацких общинах на Дону", но М. Н. Харузин не смог осуществить свой замысел [12].

Свой труд автор посвятил одному из идеологов московского славянофильства И. С. Аксакову - "неутомимому борцу за русское народное самосознание". Аксаков же, знакомством с которым Михаил очень гордился, подарил ему одну из своих книг с надписью: "Последнему славянофилу М. Н. Харузину". Как пишет В. Н. Харузина, писатель был, "пожалуй, прав: благородное, идеалистическое направление в славянофильствующей мысли тогда угасало" [6. С. 467]³.

Можно предположить (хотя мы не располагаем прямыми доказательствами), что именно учение Аксакова натолкнуло М. Н. Харузина на мысль о необходимости обратиться к проблеме казачьей "самости": еще в XVIII в. историк А. И. Ригельман заметил, что казаки считали себя не "москалями", а русскими - "по закону и вере православной, а не по природе" [13. С. 17]. М. Н. Харузин тоже понял двойственность оппозиции мы (казаки) - они (русские) или же мы - особые русские, а также большую сложность вопроса этногенеза казачества в целом.

Как ученый со славянофильскими взглядами М. Н. Харузин не мог не интересоваться вопросом самобытности и своеволия донского казачества, веками охранявшего свою свободу от всякого на нее посягательства. Его привлекали в заданной теме проблемы общинного образа жизни, общинного землепользования, процесс постепенной деформации хозяйственного уклада вольных казаков и его последствия.

Идея "высшего духовного объединения" в православной вере, прокламируемая Аксаковым, и мысль о пользе казачьего войска в защите границ России также не могли не волновать молодого ученого. Многочисленные записи и обработанные архивные материалы сделали пространное исследование 25-летнего ученого живым и чрезвычайно ценным не только для специалистов, но и для широкого круга читателей.

В 1721 г. казаки становятся частью вооруженных сил, управляются Военной коллегией, атаманы утверждаются императором и становятся с 1738 г. чином, жалуемым правительством. В период царствования Александра I сократился срок военной службы, и было разрешено выходить из казацкого сословия, создавался класс торговых казаков.

С 1848 г. положение казаков ухудшилось: атаманов стали назначать не из казаков, а из петербургских чиновников. Еще с первой четверти XVIII в. государство начало процесс преобразования казачьих свобод в привилегии (казаки были освобождены от налогообложения, государственных податей и повинностей). Как правильно подмечал М. Н. Харузин, эти меры привели к искусственному обособлению казачества, укреплению в его среде идеи "особости" и неприязни к "русскому обществу" в лице чиновничества и новоиспеченных помещиков. Земли казачьего офицерства в 1848 г. были объявлены потомственной собственностью.

Позднее, в пореформенное время (с 1869 по 1875 г.), на Дону были введены земские учреждения, ведавшее земскими налогами и натуральной земской повинностью, что вызвало крайнее неприятие в среде вольного казачества [11. С. XXXII].

Автор подробно рассматривает поземельные отношения, постепенное разрушение общинного землепользования и "артельного начала", существовавшего в жизни и быту казачьих зимовищ и городков, где сообща вершились "станичным кругом" все общинные дела, чинились суды и расправы, поровну делилась военная добыча. М. Н. Харузин отмечал, что артели (сумы) имели все общее (добычу, захваченную во время военных действий, порох, рыболовные снасти, продукты питания, скот и т.п.), кроме денег. Артелями выезжали казаки на рыбную ловлю и охоту.

³ Славянофильство присутствует и в его рассуждениях (1879 г.) о русско-турецкой войне, поддержке Сербии и Черногории Россией [2. Д. 101. Л. 105об., 115об.].

М. Н. Харузин указывал также, что в некоторых казацких станицах удавалось сохранить старинный способ вольного пользования землей. Казачья земля до начала 70-х годов XIX в. юридически находилась во владении всего войска, без распределения между станицами, но по мере прироста населения и усиления нужды в земле старинный порядок землепользования начал видоизменяться: за каждой станицей закреплялся отдельный участок земли (юрт).

Еще в 1880-х годах, указывал автор, в 70 из 110 станиц пользование общинной (юртовой) землей оставалось свободным от государственного поземельного обложения, т.е. сохранялся старинный способ пользования землей.

Харузин также отметил существование у казаков другого способа землепользования - уравнительного раздела земли по "паям", постепенно вытесняющего вольное землепользование. Положение 1869 г. закрепляло за казаками общинное владение станичными (юртовыми) землями, из которых производилось бесплатное наделение их "паем".

Как прекрасно показал М. Н. Харузин, такие формы землевладения в казачьих общинах, как вольно-захватное и раздел земли "по паям", препятствовали обезземеливанию беднейшей части общинников и концентрации земли в руках богатых. Этот процесс особенно усилился в 1870-х годах в связи с увеличением общего числа населения, передачей части земли в собственность офицеров и чиновников Войска Донского и частных конезаводчиков.

Почти двести страниц автор посвятил брачно-семейным отношениям у донских казаков. Он сделал акцент на доминировании общинного сознания: браки в старину заключались казаками на майдане, в случае их признания общиной. Также происходили и разводы; только в спорных случаях казаки обращались в станичный суд. Со времени царствования Петра I на Дону было введено венчание в церкви. Но и в конце XIX в. казаки часто продолжали держаться старины: жили "большими семьями" (по 30 - 40 человек в одном курене), почитали старейшину семьи. При вступлении в брак учитывали степени родства, кровное родство служило препятствием к вступлению в брак до седьмой, а иногда даже до девятой степени. Харузин приводил подробную схему степеней родства до пятого колена, уделяя внимание различным видам родства: родству по крови, свойству, духовному родству, побратимству.

Подробно характеризовал он воззрения казаков на вступление в брак, писал о добрачных отношениях, ранних браках, браках, заключающихся против воли родителей и т.п. Информацию автор добывал в разных поселках, куренях у невест и женихов, матерей, свах и т.п. У донских казаков процветали ранние браки в 12 - 15 лет, допускались смешанные браки казаков с русскими, украинцами, калмыками, старообрядцами [11. С. 72 - 100].

Описывая цикл свадебных обрядов, автор весьма подробно останавливался на сватовстве, смотринах невесты, "рукобитье" - условии заключения брака, роли дружка - распорядителя на свадьбе и перед ней, свадебном пире, первой брачной ночи, обычае демонстрирования чести новобрачной, раздаче подарков, первом утре новобрачных ("веселое утро"). Записи обычаев, суеверий, связанных со вступлением в брак он сопровождал текстами притчей, песен, поговорок, что очень оживляло повествование.

Харузин фиксировал внимание читателей на своеобразных старинных обычаях: "праздновании подушек" за два дня до свадьбы, т.е. смотр приданого невесты с угощениями и денежными подношениями, обычае печь "каравайчики" накануне свадьбы, выезде жениха на коне, выкупе невесты, обычае согревания дружком постели молодоженов и т.п. [11. С. 115 - 162]. Свадебные обряды разнились по местностям, их цикл был обычно продолжителен (семь дней).

Чрезвычайно интересен приводимый ученым материал о положении женщины в казацкой семье в начале 1880-х годов. В прежние времена, указывал автор, казак имел над своей женой власть неограниченную, но во время путешествия

ученого по землям Войска Донского, власть эта стала слабеть. Изменения произошли еще в 1854 г., когда казаки уходили на русско-турецкую войну, а казачки, оставаясь в станицах, "заводили шашни с иногородними хохлами и русскими, стали пить водку" и т.п. [11. С. 192 - 193]. Харузин отмечал, что у казачек больше свободы, чем у женщин в семьях великорусских крестьян. Благодаря военной службе казаков, их жены годами оставались на положении "невольных вдов". За это время они приобретали умение вести хозяйство. В песнях часто пелось о "старшинстве" жены над мужем.

Очень подробно Харузин останавливался на взаимоотношениях родителей и детей в большой семье, роли главы семьи, семейного совета. В старину, пишет автор, в семьях главенствовал отец, власть которого над детьми была безграничной (он даже имел право умертвить своего ребенка) [11. С. 205]. Отец имел право отдать детей в наем, лишить наследства, прогнать. У верховцев, отмечал Харузин, власть отца была сильнее, чем у низовых казаков⁴. Дети были обязаны кормить стариков, а после смерти поминать их хотя бы в течение сорока дней. Внук мог наследовать имущество деда только после отца. В сохранявшихся у казаков "больших семьях" старейшина вершил семейный суд и расправу, после его смерти власть переходила к его жене, а в случае ее смерти - к старшему сыну. Но, как отмечал автор, власть главы семьи слабела год от года, нередко Харузину приходилось слышат о непочтительном отношении детей: "сыновья стали бить отцов и за бороды таскать".

Чем южнее, - писал Харузин, - тем реже встречаются среди казаков большие семьи, а в самых южных станицах их почти нет [11. С. 213, 217, 228; 3. Д. 101. Л. 55].

Подробно характеризует Харузин и знаки собственности (рубежи, межи, клейма, приводит их рисунки), в связи с установлением границ земельного участка, куплей, меной, дарением движимого имущества (клейма на рогатом скоте, лошадях, птице и т.п.).

Заключая книгу, автор разъясняет читателям роль казацкого круга (съезда), станичного схода, станичного, войскового, общинного суда, суда поселкового атамана и стариков в старые и новые времена. Кратко пишет о смертной казни, телесных наказания, лишении прав гражданства и свободы (арест), систему уголовных взысканий (штрафы, магарыч судьям, посрамление), расправы за интриги и подкупы. Большой раздел посвящен и нововведениям в правовых порядках казацких общин, общественным работам на старинных артельных началах, артелям нищих и даже жуликов, оказанию помощи беднякам, плате священникам, общественным пирам и забавам, кулачным боям, проводам на военную службу и т.д. [11. С. 356 - 377].

В. Ф. Миллер, оценивая монографию молодого ученого, недавно завершившего университетский курс, справедливо писал: "Называя скромно свой труд лишь материалами для обычного права, автор дает нам гораздо более, чем обещает. Книга представляет полную и всестороннюю картину быта донских казаков, основанную на богатых материалах. Притом в его историческом изложении мы видим, как последовательно складывались современные черты этого быта, и находим объяснение "настоящего в условиях прошлого" [14. С. 2].

Блестящую характеристику монографии 25-летнего ученого дали профессора права Московского университета М. М. Ковалевский и А. Н. Филлипов, знавшие Харузина по юридическому факультету. М. М. Ковалевский отмечал, что диссертация Харузина "об обычном праве донских казаков была напечатана толстым томом и служит теперь настольной книгой для всякого, кто желает познакомиться с особенностями быта этой обширной области нашего отечества" [15. С. 234]. Фи-

⁴ Казаки, живущие вниз по Дону, назывались низовыми, вверх от Цымлянской станицы - верховыми.

липпов в обстоятельном отзыве, прежде всего, подчеркивал, что в книге собран такой материал "для решения вопроса о поземельных и семейных отношениях у казаков, вопроса о судоустройстве и судопроизводстве, благодаря которому многое лучше уясняется для нас теперь; книга носит на себе следы непосредственного живого (подчеркнуто мной. - М. К.) отношения к наблюдаемому и притом, что очень важно, правовые нормы и обычаи наблюдает образованный юрист" [16. С. 749].

Признанием солидности труда М. Н. Харузина послужило принятие его юридическим факультетом в качестве кандидатской диссертации и назначение автора в 1885 г. приват-доцентом на кафедре государственного права Московского университета.

По окончании университета, М. Н. Харузин активно включился в работу секретаря Этнографического отдела ИОЛЕАЭ. Он делал все возможное, чтобы расширить его деятельность. В 1886 г. вице-президент общества В. Миллер поручил М. Харузину составить "Программу для собирания сведений об юридических обычаях" (вышла в свет в Москве в 1887 г.).

Дальнейшая судьба М. Н. Харузина сложилась необычно. После трехлетней работы на посту секретаря Этнографического отдела ИОЛЕАЭ и солидных успехов в области этнографии и правоведения, он, однако, отказался от почетной должности преподавателя юридического факультета. В июле 1887 г. Харузин сложил с себя звание секретаря отдела этнографии и отправился в Ревель, где поступил на службу чиновником особых поручений при Эстляндском губернаторе.

Очевидно, М. Н. Харузину хотелось в конкретных делах осуществить и свои общественно-политические идеи и убеждения. Здесь он занялся "балтийским" вопросом: изучал историю края, собирал архивные документы, которые печатал в редактируемых им "Эстляндских губернских ведомостях", внимательно изучал этнографические и бытовые условия разных этносов губернии, предпринимал с этой целью поездки, писал статьи и брошюры политического характера [17].

Здесь уместно вернуться к анализу воспоминаний В. Н. Харузиной. В них она не раз отмечала, что Михаил был знаком с людьми разных направлений в общественной жизни России второй половины XIX в. В тесных дружеских отношениях М. Н. Харузин был с членами "Этического кружка", которые принесли в дом Харузиных идеи Дарвина, Ренана, Штрауса, нигилистические и атеистические воззрения того времени.

В этом вихре разных взглядов формировалось мировоззрение М. Н. Харузина. "Он, - вспоминала Вера, - никогда не скрывал своих убеждений - славянофильских, монархических и националистических, - хотя в то время они и вызывали у иных насмешливые улыбки и гримасы. Но, может быть, это смелое исповедание своих убеждений наиболее импонировало кружку молодежи - его товарищам по университету. Они могли не соглашаться с ним во многом, считать его взгляды, особенно его религиозность, устарелыми; но не могли они его не уважать, поскольку он считал, что самое важное для него - правда. Недаром на придуманном Михаилом книжном знаке выгравирован был следующий девиз: "Правда - свет разума"" [6. С. 468].

Как уже отмечалось, в свои 20 лет Харузин познакомился с теориями дореформенного славянофильства, в частности, Й. С. Аксакова, Ю. Ф. Самарина, В. С. Соловьева. Известно, что незадолго до кончины Аксакова в 1886 г. М. Н. Харузин часто посещал "пятницы" в его доме.

В студенческие годы, он был знаком с болгарскими студентами Бонче Боевым (впоследствии крупным общественным деятелем и ученым Болгарии), Христо Бончевым и другими деятелями болгарского возрождения, свято верившими, что именно Россия освободит южных славян от многовекового османского ига. Харузины искренне радовались победам России в русско-турецкой войне 1877 - 1878 гг.

и независимости болгар, сербов и черногорцев. Показательно, что Михаил в письме к сестре Елене в 1877 г. отмечал, что многие русские не разделяют точку зрения поэта-славянофила А. С. Хомякова, провозглашавшего идею объединения освобожденных от турок сербских земель под главенством Российской империи. Оценивая позицию Хомякова, Харузин писал: "Теперь, когда единодушие все нужнее, - русские говорят, что боятся, чтобы Сербия не сделалась частью Российского государства под именем Белградская губерния. Но мы, как настоящие русские, простим им; не время теперь разбираться, кто прав или виноват: все мы славяне, и каждый из нас обязан по силам трудиться для славянского дела" [2. Д. 101. Л. 115об.].

Преждевременная смерть молодого талантливого ученого 25 сентября 1888 г. от брюшного тифа вызвала множество печальных откликов. Тело покойного было доставлено в Москву и захоронено вблизи главного входа в храм Новодевичьего монастыря.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Архив Харузина в библиотеке МГУ // Этнографическое обозрение. 1995. N 6; Kerimova M. Slovenija in Slovenci v delih Alekseja N. Haruzina in Vere N. Haruzin. Kronika. Ljubljana. 1998. N 46; Керимова М. М. Словения и словенцы в трудах А. Н. Харузина и В. Н. Харузиной // Живая старина. 1998. N 2; Керимова М. М., Наумова О. Б. А. Н. Харузин - этнограф и антрополог // Репрессированные этнографы. М., 1999; Керимова М. М., Наумова О. Б. Архив А. Н. Харузина в библиотеке МГУ // Вестник архивиста. 2000. N 5 - 6; 2001. N 2; Керимова М. М. Семья этнографов Харузиных и их эпистолярное наследие // Этнографическое обозрение. 2003. N 4; Kerimova M. Nikolaj Haruzin in Vasilij Kandinski. Pisma V.V. Kandinskoga N.N. Harazinu // Traditiones. Ljubljana. 2007. N36/1.

2. Отдел письменных источников ГИМ. Ф. 81.

3. Центральный исторический архив г. Москвы. Ф. 203. Оп. 745. Д. 552. Ч. 3.

4. Отдел рукописей РГБ. Ф. 315. Картон 12. Д. 22.

5. Ивашкина С. Е. М. Н. Харузин - новое лицо в окружении А. А. Фета // XII Фетовские чтения 1997 г. в г. Курске. А. А. Фет, проблемы изучения жизни и творчества. Материалы докладов. Курск, 1997.

6. Харузина В. Н. Прошлое. Воспоминания детских и отроческих лет / Вступ. ст., подгот. текста и комм. М. М. Керимовой и О. Б. Наумовой. М., 1999.

7. Харузин М. Н. Очерки юридического быта народностей Сарапульского уезда Вятской губ. // Юридический вестник. М., 1883. N 2.

8. Речь проф. Московского университета В. Ф. Миллера 28 сентября в заседании Отдела этнографии ИОЛЕАЭ // Михаил Николаевич Харузин. Скончался в Ревеле 25 сентября 1888 г. Ревель, 1888.

9. Российский государственный архив литературы. Ф. 323. Д. 427.

10. Труды ИОЛЕАЭ. Этнографический отдел. М., 1888. Кн. VIII.

11. Харузин М. Н. Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права. М., 1885. Вып. I.

12. Новь. 1885. Т. П. N 6. С. 383; Русская мысль. 1885. N 3. С. 32.

13. Ригельман А. И. История о Донских казаках. Ростов-на-Дону, 1992.

14. Миллер В. Ф. Памяти М. Н. Харузина // Труды Этнографического отдела ИОЛЕАЭ. М., 1889. Кн. IX. Вып. I.

15. Ковалевский М. М. Моя жизнь. М., 2005.

16. Филиппов А. Рец.: Михаил Харузин. Сведения о казацких общинах на Дону. М., 1885 г. // Юридический вестник. М., 1885. N 8.

17. Харузин М. Н. Балтийская конституция. Историко-юридические очерки. М., 1888.

Постоянный адрес данной публикации: