(Письма солдат и матросов)

Печатаемые ниже письма бывших фронтовиков и участников описанных в них событий являются отголосками крупного революционного движения во французской армии в мае - июне 1917 г. Все эти письма (кроме письма офицера генерального штаба) написаны много лет спустя после происходивших событий, по предложению редакции газеты "L'Humanite", где они впервые печатались в 1932 - 1933 гг. Несмотря на то, что эти письма фиксируют факты в события ретроспективно, что авторы их иногда выражают пожелания и мысли более позднего времени, они тем не менее являются важными политическими в историческими документами. Значение их как документов определяется тем что, будучи написаны участниками движения, они в основном отражают настроения французских солдат на протяжении войны и дают верную картину восстаний в отдельных полках. Касаясь только нескольких полков, они тем не менее дают обсушенную картину одного из крупнейших революционных движений в империалистической армии. Это подтверждается сопоставлением и тщательной проверкой приводимых в письмах фактов с бесспорно установленными событиями тех дней.

За исключением отдельных отклонений картина восстания в 46, 132, 129, 136, 24, 59, 88, 4, 260, 317 и 242-м пехотных полках и в 137-й батарее типичней для тех 75 пехотных полков, 23 стрелковых батальонов в 12 артиллерийских полков, которые в мае - июне 1917 г. выступил против дальнейшей бойни в за немедленный мир. Вот что писал главнокомандующий Петен в своем рапорте правительству 29 мая 1917 г.:

"Случаи коллективных нарушений дисциплины с каждым днем учащаются и достигают внушающих опасения размеров. Одна рота, которая должна была принять участие в новых атаках на Мулен де Лаффо, отказалась пойти на позиции. На местах расквартирования войск всюду разбросаны листовки "Долой войну! Смерть виновникам бойни". Солдаты заявляют во всеуслышание, что не желают воевать в то время, когда их товарищи на заводах получают по 15 в 20 франков в день¹ .

19 мая батальон который должен был притти на смену, разбрелся по лесу.

20 мая дивизионный резерв, назначенный для усиления полка, ходил по улицам с пением "Интернационала", произвел обыск в доме коменданта резерва и отправил делегацию из трех человек со своими требованиями и жалобами.

26 мая солдаты четырех батальонов которым предстояло вернуться на передовые позиции устраивают собрание в месте расположения штаба дивизии. Все усилия полковника в офицеров добиться роспуска собрания тщетны.

¹ Преувеличение в 3 раза. Средняя зарплата в то время составляла 2,5 - 4,5 и 6 - 8 фр. в день.

27 мая в районе Фер-ан Тарденуа предстояло погрузить батальон в автомобили и доставить его на позиции Коноводы, подвыпив, бегали с криками аз лагерю. Они стреляли из ружей и мешали погрузке. На заре бунтовщики бегут на вокзал, чтобы занять поезда приступом. Сильный отряд жандармов оказывает им противодействие.

29 мая полки, которым предстоит отправиться на позиции, организуют манифестации, шествия, поют "Интернационал" и кричат: "Мы не пойдем. Не пойдем!"² Эта официальная сводка подтверждает, что письма солдат не только фиксируют события в отдельных частях, но типичны в для всех выявленных 155 частей, участвовавших в волнениях 1917 г. В подтверждение сошлемся на некоторые другие свидетельства, не внушающие никаких сомнений насчет ах правдивости в относящиеся как в разложившимся войсковым частям, упомянутым в письмах, так и к таким единицам, которые в них не упоминаются.

30 мая 1917 г. Пуанкаре записал в своем дневнике:

"Генерал Франте д'Эспре доносит главнокомандующему, что в последний момент, в результате тайного сговора между солдатами, два пехотных полка - 36-й и 129-й - решили двинуться на Париж. Приняты меры чтобы их разогнать. Подтверждается, что в Дормане солдаты кричали: "Долой войну!", "Да здравствует русская революция!".

На вокзалах раздают пацифистские листовки. Все это совсем не производит впечатления стихийного движения. Однако в данный момент дурное семя растет лучше, чем хорошее"³ .

Командир 310-го полка, полковник Дюсанж рапортом от 2 июня 1917 г. доносил своему начальству.

"Полк получил приказ оставить лагерь в Кевре и отправиться в Бюси де Лон. Офицеры тотчас же почувствовали очень тревожное настроение среди солдат. Накануне соседние части дали им скандальный пример: 30 мая через лагерь прошел пехотный полк, размахивая с грузовиков красными флагами в громко распевая "Интернационал"; офицеры пели "Интернационал" вместе с солдатами и призывали к восстанию и к забастовке.

Утром 2 июня один батальон получает приказ выйти на учение. Но к 3 часам дня одна из рот отказалась надеть ранцы. Никаких насильственных действий, но вполне обдуманная твердая решимость, Тотчас же взбунтовалась другая рота. Полк отказывается выслушать меня. Солдаты, не оскорбляя и не задевая меня, расступаются вправо и влево и продолжают свой путь. Некоторые отдать мне честь. Потом они рассеиваются по Кевру, направляются к вилле Коттере и объявляют, что идут на Париж. Другие полки поджидали их в Компьенском лесу"⁴ .

3 июня Пуанкаре опять занес в свой дневник:

"Новые тягостные инциденты на фронте. Полковник Фурнье известил меня, что одна дивизия 21-го корпуса обсуждала вопрос, какой линии ей держаться, когда будет дан приказ итти в окопы и возобновить наступление; соглашаться ли ей на это? Она решила пойти в окопы, но не переходить от обороны к заступлению. Другая дивизия из 7-го корпуса отказалась итти в окопы"⁵ .

Через пять дней, 8 июня, мы опять читаем у Пуанкаре:

"Эрбильон сообщил мне, что новые воинские части собирались двинуться на Париж, чтобы заставить правительство и палаты заключить мир. Рассказывают, что бравые офицеры, чрезвычайно павшие духом, ведут слишком воль-

² P. Allard, Les dessous de la guerre, Paris, 1932. p. 175 - 176.

³ R. Poincare, L'annee trouble. Paris 1932. p. 148.

⁴ P. Allard, Op. cit., p. 198.

⁵ R. Poineare. Op. cit., p. 154.

ные разговоры в поездах. "Это расползается как масляное пятно", - говорит Эрбильон..."⁶ .

Социал-шовинист Жобер, докладывая в закрытом заседании палаты депутатов 29 июня 1917 г. результаты расследования на месте событий на фронте, между прочим привел такие типичные факты:

"На участке фронта, который мы посетили, восстали четыре армейских корпуса. Нас отчасти испугал, так сказать, тождественный характер этих восстаний. В 97-м пехотном полку взбунтовалось 110 человек; в 159-м - одна рота; в 57-м стрелковом батальоне - 145 восставших и 75 дезертиров, в 60-м стрелковом батальоне - 300 восставших и 75 дезертиров, в 81-м стрелковом батальоне - 250 восставших и 25 дезертиров.

Причина восстания: систематическая задержка отпусков, неудовлетворительное расквартирование, ничтожный отдых, предоставленный некоторым участвовавшим в бою частям, издевательства"⁷ .

Для того чтобы получить правильное представление о широте, размахе и глубине революционного движения во французской армии как раз в момент разложения русского фронта, недостаточно знать официальную цифру охваченных брожением полков, несомненно преуменьшенную. Цифра в 115 революционных войсковых частей приобретает совсем другое значение, когда мы узнаем, что у французской буржуазии в те дни совсем не оставалось верных ей войск.

Смертельно напуганная революционным движением на фронте, не доверяя "розовым" донесениям генералов, французская буржуазия попыталась сама добыть материал для оценки событий. Парламент направил несколько комиссий на фронт для изучения фактов на месте.

В течение июня и июля 1917 г. палата депутатов и сенат обсуждали доклады этих комиссий на закрытых заседаниях. На одном из таких заседаний военный министр Пенлеве заявил:

"День за днем, час за часом, ночь за ночью следя за армией, живя лишь для нее, дыша для нее, главнокомандующий и я - мы переживали эти солдатские бунты! Мы подсчитывала - с каким трепетом! - число свежих дивизий между Суассоном и Парижем, на которые можно было положиться. В течение нескольких дней - прошу этого не разглашать! в то время атака со стороны немцев могла бы иметь самые грозные последствия - у нас между Супесоном и Парижем была только одна надежная дивизия!.."⁸ .

Только одна надежная пехотная дивизия, кавалерия и колониальные войска оставались верны правительству!

Поводом, исходным моментом для революционного движения, или, верное, для массового разложения французской армии послужила бессмысленная авантюра 16 апреля 1917 г., получившая название "бойни генерала Нивелля". Эта битва, задуманная еще в ноябре 1916 г., при совсем другой международной обстановке, должна была бы быть проведена одновременно на русском, македонском, итальянском и англо-французском фронтах и притом при тщательной материальной подготовке. Однако начата она была при совсем иных условиях. Февральская революция в корне изменила международную обстановку. Одновременное наступление оказалось невозможным, положение временно изменилось в пользу германскою империализма. Вступление США в войну на стороне Антанты давало полную возможность последней выжидать, обороняться и накоплять силы. Но авантюристические круги французской буржуазии во главе с Пуанкаре взяли верх. Они вполне доверились новому главковерху ген. Нивеллю, который 13 декабря

⁶ R. Poineare, Op. cit., p. 159.

⁷ P. Allard, Op. cit., p. 189.

⁸ Ibid., p. 199.

1916 г. сменил методического и медлительного ген. Жоффра. Битва 16 апреля была начата вопреки предостережениям ген. Петена и при сопротивлении военного министра Пеилеве. Ген. Нивелль обещал молниеносной атакой прорвать германский фронт в течение 24 часов, пустить в прорыв кавалерию и "открыть свободный путь в любом направлении: на бельгийское побережье, как и на столицу Бельгии, на Маас и на Рейн"⁹ .

"Битва началась в шесть часов утра, в семь часов она уже была потеряна" - докладывал правый депутат, участник бойни лейтенант Ибарнегарэ на секретном заседании палаты депутатов 29 июня¹⁰ .

"Через час после начала битвы, - пишет Пенлеве, - на плоскогориях Краона и Боклерка наша пехота кружилась под огнем бесчисленных пулеметов, скрытых в складках местности и в бетонированных убежищах. К концу дня мы продвинулись вперед на 500 метров вместо предписанных 10 километров"¹¹ . Потерн: 34 тыс. убитых и умерших от ран, 80 тыс. раненых и 4 тыс. попавших в плен.

"Правда состоит в том, что утро 16 апреля оставило у сражавшихся... зловещее впечатление резни...", - говорит один официальный документ. "Протекший час 16 апреля, между 6 и 7 часами, перед Гертебриз и Краоном. - доносил 21 апреля в своем рапорте начальник 2-й дивизии генерал Гиньябоде, - оставил у оставшихся в живых участников, как и у свидетелей, неизгладимое воспоминание: оно содержит печальный рекорд интенсивности резни в минимум Бремени"¹² .

Разложение началось сейчас же после битвы. В рапорте офицера бюро информации Анри Бордо, будущего академика, читаем: "Начиная с 21 или 22 апреля смененные части 1-го корпуса и 1-го и 2-го колониальных корпусов вереницей потянулись на стоянки в район Монмирайль и лагеря Мальи, пересекая район Шато-Тьери и Эперней. Встречающиеся им по дороге войска и население узнавали от них горькую правду о положении на фронте. Слышались крики: "Да здравствует мир!", "Нас повели на бойню!"¹³ .

Как мы уже сказали, резня 16 апреля была только поводом, но не причиной солдатских восстаний. Причины лежали глубже, и внимательное чтение печатаемых писем проливает некоторый свет на них.

Уже в августе 1914 г. на фронте были введены военно-полевые суды, перед которыми стояла задача бороться со "зловредным духом" солдат. Уже в самом начале войны солдаты вступают в бой с жандармами. Известно, что вследствие расправы солдат с кадровыми офицерами последних пришлось постепенно оттянуть в штабы и в тыл, заменив их резервными офицерами. Известно далее, что перед Верденом часто находили полевых жандармов повешенными на столбах. Во время одной из поездок Пуанкаре на фронт в середине 1915 г. раздались крики: "Да здравствует мир!" Описывая враждебное отношение солдат к войне, депутат Марген, возвратившись из района Коммерсти, писал 17 июня 1915 г. Пуанкаре: "Один французский генерал, проезжая в своей коляске, получил несколько французских пуль, которые туда попали не случайно; все солдаты называют генерала Дюбайля не иначе как убийцей"¹⁴ .

Чрезвычайная усталость, жестокое обращение, бессмысленная муштровка в тылу окопов, отсутствие человеческих условий существования, долгий отрыв от семьи, печальные вести из дому о безудержной эксплоатации, нищенской зарплате и беспримерном обогащении капиталистов на крови солдат вызвали постепенное нарастание протеста против войны и против породившего ее обще-

⁹ P. Painleve, Comment j'ai nomme Foch et Petain, Paris, 1924, p 365.

¹⁰ Ibid., p. 393.

¹¹ P. Painleve, La verite sur I'offensive du 16 avril 1917, Paris, 1919, p. 38.

¹² Ibid, ev. 38.

¹³ "La Riue de Paris". 1 janvier 1922.

¹⁴ R. Poincare, Les tranchees, t. VI, p. 267.

ственного строя. У солдат постепенно начинало созревать ложное убеждение в том, что войну можно окончить пассивным отказом воевать.

Быстрому размаху революционного движения содействовали два фактора: революция в России и революционное рабочее движение в самой Франции в мае-июне 1917 г. За все время войны до мая 1917 г. число бастовавших составляло около 70 тыс. чел. В мае и июне по официальной и сильно преуменьшенной статистике¹⁵ число стачечников составило 185 тыс. В Париже и других крупных индустриальных центрах происходили демонстрации и кровавые столкновения стачечников с полицией и жандармерией. Солдаты были прекрасно осведомлены обо всем происходившем и, находясь в отпуску, принимали активное участие в революционной борьбе на стороне рабочих.

Революционные события во Франции и на французском фронте происходили в чрезвычайно благоприятной для успеха революции международной обстановке. Россия горела в огне революции. В Германии после апрельских стачек на военных заводах началось брожение во флоте. Австро-Венгрия созрела для революции и только нужен был толчок извне. В Италии и Англии происходили массовые стачки на военных заводах. Плачевные результаты одного из самых круглых революционных движений во время империалистической войны являются прекрасной иллюстрацией к учению Ленина и Сталина о том, что недостаточно одной революционной ситуации для того, чтобы революция победила. В мае - июне 1917 г. во Франции быстро созревала революционная ситуация была и действующие революционные массы, были вооруженные рабочие и крестьяне в солдатских мундирах, уже перестававшие сражаться за интересы капиталистов, но еще не умевшие сражаться за интересы трудящихся, т. е. сражаться под руководством революционно-пролетарской партии за превращение империалистической войны в гражданскую, за установление диктатуры пролетариата.

Солдатские письма подтверждают правильность линии нашей партии, давшей уже в сентябре 1914 г. лозунг: "всесторонняя, распространяющаяся и на войско и на театр военных действий пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие... против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран"¹⁶ .

Уже в 1914 г, французские солдаты братались с немецкими солдатами и приостанавливали на 1 - 2 дня против волн начальства военные действия на определенных участках фронта. Один из участников этого братания в секторе Mont-Sapin-soupir, на р. Эн, солдат бывшего 25-го пехотного полка, пишет: "На рассвете после нескольких обращений на французском языке из находящейся перед нами на расстоянии нескольких десятков метров траншеи появилась фигура немецкого солдата... Один из нас, пойдя навстречу немцу, обменялся с ним рукопожатием, которое имело значение символа. Тем временем с обеих сторон, с нашей и с немецкой, все солдаты вышли из окопов и жестами выражали друг другу свои дружеские чувства; это продолжалось в течение всего дня...

Изданы были очень строгие приказы вплоть до угроз военным судом, чтобы воспрепятствовать дальнейшим попыткам братания. Несмотря на все это в нашем секторе за все время нашего пребывания на передовых позициях царило спокойствие: перемирие, молчаливо заключенное с обеих сторон, стало

¹⁵ См. статью В. И. Горева "Стачечная борьба, во Франции в годы войны" в настоящем номере журнала.

¹⁶ Ленин. Задачи революционной социал-демократии в европейской войне, т. XVIII, изд. 3-е, стр. 46.

реальностью; его нарушали только наши 75-мм орудия, не прекращавшие свой вой, чтобы напомнить о реальности войны"¹⁷ .

Другой участник братания, солдат 226-го пехотного полка, рассказывает следующее о "перемирии", устроенном солдатами зимой 1914 г. на участке Каранси и Па-де-Кале:

"В канун рождества мы услышали голос впереди наших окопов. Кто-то кричал на чистом французском языке: "Товарищи, вы можете похоронить своих мертвецов, мы гарантируем вам, что не будем стрелять!.."

Немедленно один из нас, затем два, три, четыре перебрались через бруствер и отправились за трупами. Из находящихся перед нами окопов тоже вышли немецкие солдаты, безоружные, и через несколько минут солдаты и офицеры обеих сторон собрались между линиями наших и немецких окопов.

Между нами произошло братание, и с общего согласия решено было устроить перемирие на 48 часов, в течение которых не должно было быть сделан и ни одного выстрела. Я видел, как мой лейтенант, офицер запаса, по профессии учитель, жал руку немецкого фельдфебеля; они обменялись визитными карточками"

Будучи солдатом связи в нашей роте, я просил двух товарищей из связи немедленно предупредить нашу артиллерию о том, что происходит на передовых позициях, и настоять перед нашими товарищами канонирами, чтобы они не стреляли; они так и поступили... Немецкая артиллерия соблюдала наше соглашение...

Когда эти факты стали известны в штабе, был отдан приказ об отводе нашего полка [226-й пехотный полк] с передовых позиций, а на следующий день старшие сержанты каждой роты прочитали нам приказ, в котором говорилось: "Солдаты, не следует забывать, что вы находитесь на войне, что немцы - ваши враги и что если кто-либо из вас будет застигнут при братании с неприятелем, он будет подлежать смертной казни"¹⁸ .

Известно, какое большое значение Ленин придавал солдатскому братанию как одному из Способов покончить с войной революционным путем. Как раз братание 1914 г. на французском фронте Ленин ставил в пример всем оппортунистам и предателям социализма и рекомендовал им поучиться у солдат в окопах, как надо устраивать сближение между социалистическими партиями воюющих стран для организации борьбы против войны¹⁹ .

Среди французских солдат уже в самом начале войны проявлялось отвращение к ней. Характерный случай, как рассказывает другой солдат, произошел в конце июля 1914 г. На стоянке в одной деревне под Верденом полевой жандарм арестовал солдата. На это солдаты полка реагировали следующим образом:

"Рее солдаты собрались у жандармского пункта и стали бомбардировать его камнями. Испуганные жандармы попрятались в подвалах. В доме имелось крыльцо, оно было использовано в качестве трибуны; ораторы выступали против войны, призывали к восстанию, пели "Интернационал" и другие революционные песни.

Это продолжалось всю ночь. Офицеры были напуганы не менее жандармов. Они вызвали третью пулеметную роту и распорядились расставить пулеметы на площади. Но товарищи пулеметчики послали сказать нам, что они поставили пулеметы при выходах с площади не для того, чтобы стрелять в нас, а

¹⁷ Сборник материалов по революционному движению во французской армия подготовленный к 20-летию империалистической войны Институтом истории Комакадемии, под редакцией, и вводными статьями и примечаниями Ф. Нотовича. В ближайшее время выходит в свет.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Ленин, К иллюстрации лозунга гражданской войны, т. XVIII, стр. 138.

для того, чтобы не допустить вмешательства других частей. Офицеры были вне себя"²⁰ .

Не только жандармы, но и высшие офицеры должны были иногда спасаться бегством от разъяренных солдат. Вот что рассказывает солдат 100-го пехотного полка о встрече в апреле 1915 г. со своим корпусным командиром, приказавшим за несколько дней до того расстрелять 6 солдат 63-го пехотного полка.

"...Генерал, командующий 12-м корпусом, убийца наших товарищей из 63-го полка, хотел обратиться к нам с речью. Велено было выстроиться на площади. Генерал начинает свою речь. В ответ раздался невообразимый гул и свист. Он пытался было фанфаронить, но едва успел удрать на своем автомобиле под градом булыжников... Товарищи схватились уже за ружья..."²¹ .

Эти и многие другие факты показывают, что солдатская масса уже в начале войны была готова активно бороться против нее. Солдатам только нехватало революционного руководства. "Империалистическая война с самого начала таила в себе семена гражданской войны". Ленин это видел уже в 1914 г, и не переставал призывать к гражданской войне. По этому пути, как видно я из документов, солдатская масса шла ощупью, часто не сознавая значения того, что она делает. Задача революционных партий состояла в том, чтобы организовать и дать направление этому движению, шедшему из низов.

Результаты революционных событий во Франции в 1917 г. дают возможность сделать ряд чрезвычайно важных политических выводов. Революция во Франции не победила исключительно потому, что французский пролетариат не имел революционной пролетарской партии, которая была бы способна взять руководство движением в свои руки, которая поставила бы перед ним определенные цели. Французские солдаты вопреки разлагающей работе социал-предателей и реформистских вождей дошли до отказа воевать за капиталистов. Некому было им указать, что этим путем они мира не добьются, что брошенные ими ружья будут, как это показывают письма, употреблены против них самих. Солдатские письма являются прекрасной иллюстрацией к этому. Они вместе с тем показывают, что движение одновременно охватило и французскую армию в Македонии и матросов в Тунисе.

Французской буржуазии удалось справиться с опасным для нее движением, во-первых, вследствие отсутствия коммунистической партии и, во-вторых, вследствие наличия социал-предательской партии, которая, имея тогда еще большое влияние на рабочий класс и солдат, была и остается самой преданной агентурой и опорой буржуазии в рабочем классе. Этих двух условий вполне достаточно для того, чтобы погубить любую революционную ситуацию. "Победа революции, - сказал т. Сталин в своем отчетном докладе XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б), - никогда не приходит сама. Ее надо подготовить и завоевать. А подготовить и завоевать ее может только сильная пролетарская революционная партия. Бывают моменты, когда положение - революционное, власть буржуазии шатается до самого основания, а победа революции все же не приходит, так как нет налицо революционной партии пролетариата, достаточно сильной и авторитетной для того, чтобы повести за собой массы и взять власть в свои руки. Было бы неразумно думать, что подобные случаи не могут иметь места". Это замечательное теоретическое положение т. Сталина полностью применимо к революционным событиям во Франции 1917 г. и целиком подтверждено ими на практике.

Опыт борьбы 1917 г. для французского пролетариата не прошел даром. Чтобы обеспечить победу в прядущей схватке, французский пролетариат создал

²⁰ Сборник материалов по революционному движению во французской армии.

²¹ Там же.

свою коммунистическую партию. Это является лучшим залогом того, что французский пролетариат больше не "упустит" благоприятного случая, подобного тому, какой ему представился в 1917 г., чтобы покончить со своей буржуазией.

Ф. Нотович

1917 год

1. Выступление 480 матросов в Сиди-Абдалла

"Апрель 1917 г. Нас, 480 матросов, оставшихся в живых после потопления "Дантона", посадили на "Мариенбад", корабль, отнятый у австрийцев. Мы находимся теперь в Сиди-Абдалла (Тунис).

По высадке на сушу мы отправляемся в арсенал. Нас ожидают унтер-офицеры с зажженными фонарями. Раздаются слова команды:

- Стадо овец, стройся!

С шуточками и прибауточками, отвечающими обстоятельствам, мы выстраиваемся. Напрасный труд!

- Вперед, марш!

Идем по арсеналу, приходим к другому концу его. Там нас встречает второй унтер-офицер, презлющий. Мы громко разговариваем в строю. Испив чашу до дна и получив немного свободы, мы уже ничего не боимся.

- Замолчите, чорт возьми! Молчание.

- Равняйсь! Иначе закачу вам в кондуитный список такое, что не поздоровится.

Мы начинаем реагировать. Раздаются возмущенные слова и нелестные эпитеты по адресу унтера:

- Цыц! Заткни глотку!..

Отпуск!.. Отпуск!..

Он поражен. Он этого не ожидал.

- Погодите! Когда вернемся на борт, я сообщу обо всем, и вы будете лишены отпуска.

Он затронул чувствительное место.

- Отпуска! Отпуска! Отпуска! - кричим мы в такт, нарушая тишину арсенала. Унтер вне себя.

- Замолчите, ради бога! Из-за вас я буду наказан.

И он пытается заметить себе номера некоторых из нас. Чаша переполнилась. Все в один голос затягивают вдруг грозное пение "Интернационала".

Затем следует "Стачка матерей". Отныне революционные песни и возгласы не прекращаются вплоть до нашей посадки на борт. Дисциплина и тупость унтера подняли нараставшее в нас возмущение. С грехом пополам прошла посадка на борт.

Мы врываемся в кают-компанию, будим товарищей, поднимаем с коек тех, которых наши песни еще не привлекли на палубу.

Долой войну!

Брожение растет. Во время нашего отсутствия подписан был приказ о нашем назначении в эскадру. Измученные войной товарищи присоединяются к нам. Унтер-офицеры не в состоянии поддерживать порядок и считают благоразумным стушеваться. Мы в полном составе направляемся к капитанскому мости-

ку, откуда виден адмиральский корабль, крейсер "Жюль Мишле", отшвартовавшийся впереди нас. "Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!". В безмолвной ночной тишине плывут мощные звуки "Интернационала". Раздаются крики: "Долой войну!"

Проснулись экипажи других судов. На берегу перед нами группы матросов. Мы - хозяева корабля. Ни один офицер, ни один унтер не показывается; они прячутся, как крысы. Чтобы избежать всяких неожиданностей, мы поднимаем трап. Снова раздаются крики: "Не желаем в эскадру!"

Мы требуем нашего возвращения во Францию. Песни чередуются с криками: "Требуем отпуска... Отпуска!.. Отпуска!.. Долой войну!"

Сотни глоток в такт произносят эти слова. Эти крики людей, доведенных до отчаяния, производят глубокое впечатление.

Адмирал растерялся

На "Жюль Мишле" адмирал отдает приказ вооружить часть десантного отряда, чтобы привести нас к повиновению. Но здесь экипаж уже полтора года тоже не имел отпуска. Пока унтера раздают оружие одним матросам, другие складывают винтовки и уходят. Адмирал не имеет возможности собрать отряд, который должен пас образумить. Без всякого предварительного сговора товарищи оказываются солидарными с нами.

Адмирал беснуется. "Они будут стрелять в нас, они потопят нас".

Повидимому стоящие на норме донесли ему, что бунтовщики направляют на его судно орудие. Действительно, на нашем судне имеется орудие в 105 мм. Мы поворачиваем его. Ищем снарядов. Их нет. Они свезены на набережную. В лицо адмиралу снова несутся крики: "Долой войну!" Они заканчиваются мощными звуками "Интернационала".

* * *

Большой митинг. Единогласно принимается решение: завтра ее брать ранцев, не соглашаться итти в эскадру. После этого растягиваемся на койках, и вскоре на корабле воцаряется тишина. Мы совершили ошибку: не поставила дежурных в этот вечер. Все спали. Конечно за ночь унтера унесли оружие. Мы заметили это только на следующий день.

Настало утро, но рожок не играл в этот день зорю. Принесли кофе; мы пьем его и скова ложимся. В девять часов второй унтер, податливый, как ягненок, сообщает, что в десять будет экипировка. Он исчезает под шум и гиканье. Пошел доложить капитану. Пришлось отложить раздачу экипировки.

После угроз - просьбы

В десять часов явился к нам капитан и спрашивает нас, согласны ли мы принять адмирала.

- Да, - отвечаем мы, - если он скажет нам, что примет меры для отправки нас во Францию. Если нет, просим его не беспокоиться.

- Ладно. Я дам ему знать, что он может притти.

Отдается команда, и вскоре на корабль явился адмирал. Мы ожидали его в большой кают-компании.

Он входит с гордым, заносчивым видом, как умеют эти молодчики. Он немедленно переходит к делу:

- Знаете ли вы, к чему поведет этот акт неповиновения? Плохие французы, плохие патриоты, плохие...

Ему не дают продолжать. Слышен ропот... Он понял, что взял не тот тон, и мгновенно меняет его.

- Детки, выслушайте меня, умоляю вас. Успокойтесь. Повинуйтесь вашему начальнику, человеку, убеленному сединами.

Он бьет на чувство.

- И в конце концов, отчего вы в сущности взбунтовались? Почему вы позволили себе это достойное сожаления нарушение дисциплины? Чего вы хотите? Говорите, я слушаю вас.

Слово адмирала

Несколько дрожащим, но энергичным голосом один из матросов отвечает ему:

- Адмирал, немедленно после торпедирования ("Дантона" - Ф. Н .) адмирал Гепратт, явившийся к нам, обещал нам, что отправит нас во Францию в отпуск, к нашим семьям. Вот чего мы требуем. Мы согласны пойти в эскадру, но предварительно желаем иметь обещанный нам отпуск, на который, по-нашему, мы имеем право.

- Но, дети мои, - возразил адмирал, - вам известно, что в настоящий момент нет корабля, отправляющегося во Францию. Отправляйтесь в эскадру, а оттуда каждого из вас пошлют домой.

Он хочет нас разъединить... Он знает, что как только мы попадем каждый на другой крейсер, нас ожидает тюрьма, а не отпуск. Мы не соглашаемся.

- Нет, адмирал, мы не можем согласиться с таким решением. Мы желаем возвратиться во Францию, - отвечает ему товарищ.

Адмирал понимает, что он побежден.

- Итак, вы все этого хотите?

- Да, адмирал, - отвечает несколько голосов.

Адмирал видит, что ничего не поделаешь, и предлагает полюбовную сделку.

- Несмотря на вашу тяжкую вину, - говорит он, - я обещаю вам ходатайствовать перед министром в вашу пользу об удовлетворении вашего желания. Я немедленно буду телеграфировать ему и попрошу его распоряжений. Даю вам мое честное слово и обещаю вам, что не будет никаких репрессий. Но вы в свою очередь обещайте мне взять ранцы; их вам раздадут. Пусть все придет в порядок и... рассчитывайте на меня.

С этими словами он ушел.

Прошло несколько дней, и мы узнали цену честного слова "офицера королевского флота"*. Нас окружили сенегальцы, и сорок из нас были приговорены к двадцатидневному тюремному заключению. Мы считали впрочем, что еще благополучно отделались.

Через некоторое время нас посадили" на "Британию", пароход компании Фабра. Мы отплыли во Францию...

Заключение

Это выступление на первый взгляд произошло по вопросу об отпусках, но оно имело более глубокие причины.

На всех кораблях экипажи были измучены. Случаи нарушения дисциплины учащались на броненосцах, крейсерах, миноносцах и т. д.

Лейтмотивом во всех разговорах и спорах матросов был вопрос об окончании войны.

Восстаний на фронте проистекали из той же причины. И в этих восстаниях. Так и в восстании французских моряков на Черном море в 1919 - 1920 гг., не-

* Автор письма повидимому имел в виду роялистские настроения высшего командования флота.

хватало нам одного: у нас не было революционной партии с ее организациями среди моряков и солдат.

Будем надеяться, что в будущем подобные события не застанут нас врасплох".

Г., бывший матрос "Дантона"

("L'Humanite", 14 decembre 1932)

2. Лагерь в окрестностях Базош (деп. Эн)

"Это было в 1917 г., перед наступлением на Шмен-де-Дам.

В окрестностях Базош, в Воксер, был устроен лагерь на 15 тыс. германских военнопленных. Но я собственными глазами видел, что вместо военнопленных в этом лагере содержались французские солдаты.

Чтобы скрыть их от наших взоров, повесили брезенты на проволочные заграждения вокруг лагеря. Лагерь охранялся черными войсками.

Через несколько недель пришло два поезда с отпускниками. Последние, узнав, что их направляют дальше, заявили, что не пойдут. В продолжение двух дней они оставались на месте.

Тогда же мы узнали также, что Суассон несколько дней находился во власти восставших".

М.

("L'Humanite", 30 juillet 1932)

3. Офицеры и жандармы стреляют в солдат

(Письмо бывшего солдата-фронтовика)

"Шмен-де-Дам...

Настал знаменательный день 16 апреля 1917 г. Все пришло в движение. Это была страшная бойня: черные войска, несчастные колониальные войска армии Манжена, французы, все без различия падали десятками тысяч.

Настроение войск стало очень опасным. Начались возмущения. Мой полк находился на отдыхе примерно в 20 километрах от фронта. Вдруг мы узнали, что возмутились полки, стоявшие вокруг нас: они заставили вернуться на шоссе автомобиль генерала X. и шли по направлению к ним.

"Когда они придут, мы отправимся вместе с ними" - таково было наше единогласное решение. Мы ожидали прихода их. Это было нашей ошибкой; наш долг был пойти им навстречу и присоединиться к ним.

Пользуясь нашей нерешительностью, офицеры расставили вокруг лагеря караульные посты, но последние категорически отказались взять ружья.

Офицеры и жандармы не сделали той же ошибки. Они сами вышли на караул и взяли с собой пулемета. Впоследствии мы узнали, что они стреляли в мятежников, шедших к нам. Товарищи думали, что их братья по классу обратили свои ружья в пулеметы против них..."

Рабкор 2391

("L'Humanite", 25 aout 1933)

4. "Слезы Петэна"

(Письма бывшего солдата 129-го пехотного полка, участника восстания в 1917 г.)

"Я служил в 129-м пехотном полку 5-й дивизии, 3-го корпуса. Мы находились на отдыхе в Ферте-су-Жуар.

Мы выступали для участия в штурмах на Шмен-де-Дам и Мулен-Лаффо.

Недалеко от Суассона мы услышали, что территориальные войска ушли с передовых позиций: им надоели вечные обещания смены и отпусков, не приводимые в исполнение.

Немедленно 129-й, 136-й и 24-й пехотные полки (5-я дивизия) приняли их сторону и решили устроить в определенный день и час демонстрацию против войны.

Царит всеобщее недовольство, Раздается рожок не к обеду, а к сбору на демонстрацию, где мы категорически откажемся итти в окопы.

Демонстрации продолжались несколько дней. Капралы, сержанты и несколько подпрапорщиков сорвали с себя погоны.

К нам приехал генерал Петэн. Он подъехал на автомобиле и обратился к нам с речью. Нас было приблизительно 3 тыс. человек. В ответ Петэну один товарищ крикнул: "Смерть ему!"

Генерал проливал крокодиловы слезы..."

("L'Humanite", 30 aout 1932)

5. "Повсюду раздавались революционные возгласы и песни"

"...Мы находились в Нэйан (деп. Эн). На утро надо было отправляться в окопы. Повсюду раздавались революционные возгласы и песни.

К нам пришли ребята из 129-го пехотного полка, и восстание приняло более открытый характер. Мы решили не итти в окопы.

Генерал Лебрен и полковник 129-го полка пришли убеждать нас. Тщетно!

Решено было всем собраться на следующее утро в Нэйан. Мы должны были взять с собой снаряжение и провиант и отправиться в Париж.

Однако какая непоследовательность! Вечером мы разошлись по своим помещениям. На утро мы уступили настояниям начальников, обещавших нам отпуск... Мы удовольствовались тем, что отправились в округ Лассиньи [деп. Уазы] с пением "Интернационала".

Один из солдат 35-го пехотного полка

("L'Humanite", 30 aout 1932)

6. Состояние духа армии в апреле

(Из письма капитана генерального штаба)

13 мая 1917 г.

"20 апреля я беседовал с подполковником Х., командиром N-го пехотного полка (потери: 1400 - 1500 человек рядового состава и 25 офицеров). Он весь кипел негодованием и сказал мне примерно следующее: "Это шаг назад. Мы ничему не научились и возвращаемся к приемам 1915 г. Нам опять пожалуют кресты и отличия, но нам плевать на это. Мы предпочтем бросить их в лицо начальству и потребовать, чтобы оно не вело нас больше на убой таким идиотским образом. У нас не умеют даже пользоваться артиллерией. Если не имеешь сведений о неприятеле, то незачем браться за командование! Мы желаем бить бошей, для этого мы охотно рискуем своей шкурой. Но рисковать ею так глупо, как на этот раз, и видеть, что столько храбрецов полегло совершенно бесполезно, - это выше сил!".

Впрочем достаточно было видеть наши войска, которые отводились с фронта в тыл, чтобы получить точное представление о случившемся. Эти люди отлично сознавали, что было полнейшим безумием посылать их против неприятельских укреплений и пулеметов, почти нетронутых нашей артиллерийской подготовкой. "Точь в точь, как в Шампани!" - кричали они.

Другие, более пылкие, проезжая на грузовиках из Суассона в Шато-Тьерри,

указывали на различных генштабистов и офицеров интендантства, оставшихся в этом городе, и кричали: "Война до победного конца, не правда ли?!" Их тон и иронические жесты не оставляли никакого сомнения в смысле, который придавался этим словам.

Я слышал эти слова от солдат, проезжавших на двух грузовиках; они несомненно обращены были по моему адресу. Один из солдат даже сопровождал их энергичным плевком в мою сторону и презрительной гримасой.

Грузовик шел быстрым ходом. Мне не оставалось ничего другого, как притвориться, что я ничего не заметил.

...Отправить этих солдат обратно на линию огня было немыслимо. У меня создалось совершенно определенное впечатление на этот счет. К такому же выводу пришли все офицеры, прикомандированные для связи к дивизиям, отводимым в тыл, в ваш район...

Ошибка заключалась не столько в том, что задумали наступление, не имевшее шансов на успех, сколько в том, что головы нашей пехоты забивали кичливыми фразами; "Неприятель уже заранее разбит, надо итти напролом..." и при этом назначались далекие цели наступления.

...Разрыв получился огромный; внезапно на смену всеобщему энтузиазму, серо и доверию пришло большое разочарование.

Упадок духа армии был еще серьезнее, чем понесенные потери.

Никогда наша пехота не вела себя так прекрасно, не питала большей веры в успех. Это заявляют все корпусные командиры. И эти надежды были преступно обмануты, это вера была сломлена..."

(P. Painleve, La veritesur l'offensie du 16 avril 1917, Paris, 1919)

7. Отказ 59-го и 88-го полков итти в атаку

"59-й и 88-й полки отказываются итти в атаку. Атаки 9 мая 1915 г.* в Артуа превратились в ужаснейшую бойню. В 59-м полку солдаты расстреливали своих офицеров.

Полк, от которого уцелели только жалкие остатки, теперь отдыхает в подвалах Арраса. Восстание ширится. Солдаты заявляют офицерам: "Мы не пойдем в атаку. Дохой войну!"

Ясный день...

59-й и 88-й пехотные полки заняли окопы в Рокленкур. После непродолжительной артиллерийской подготовки, которая не уничтожила проволочных заграждений, отдается приказ итти в атаку.

Никто не двигается.

В окопах передают из уст в уста лозунг: "59-й полк не пойдет в атаку! 88-й полк не пойдет в атаку!" Лейтенант моей роты грозит револьвером молодым рекрутам призыва 1915* года. Тогда один старый солдат направляет против него свой штык. Несколько напуганных рекрутов выходят из окопов. Почти все они были убиты на месте.

Штурм не удался. Нас сменили. Через некоторое время часть 88-го полка была расформирована и переведена в полки 20-го корпуса".

Р. К. (Из друзей СССР)

("L'Humanite", 30 aout 1932)

8. Письмо солдата 46-го пехотного полка, бывшего участника восстания

"Конец мая - начало июня 1917 г. 46-й пехотный полк выступил в Жювенкур. Наш сектор считался "спокойным" и хорошо укрепленным.

Что касается спокойствия, то попытки атак и контратак то и дело повторялись, только вокруг этого "не делали шума".

* Очередная опечатка в оригинале. Должно быть в обоих случаях: 1917 год.

Что касается укрепления сектора, то за исключением нескольких довольно глубоких траншей в меловом грунте, стены которых осыпались при каждом разрыве снаряда, угрожая засыпать все под собой, большинство прикрытий заключалось в так называемых индивидуальных нишах, вырытых в бруствере.

Смена происходила довольно нерегулярно, примерно каждые 10 - 15 дней.

Срок наступил, а смена все но приходила. Унтера ничего не знали, а офицеры давали неопределенные и уклончивые ответы.

Кажется, полк, который должен был сменить нас, решил иначе и, расправившись со своими офицерами, выставил на дорогах пулеметы, чтобы никого не пропускать в окопы.

Это был единственный отголосок событий, дошедший до нас. Мы так и не узнали всей правды.

Так или иначе 46-й пехотный пола был сменен только 12 июля.

Отдых

Полдня мы провели в лагере в Бургони. Вечером остановились на ночлег в Вандейле, в нескольких километрах от Жоншери-Вэле.

Что-то чувствуется в воздухе. Высшее начальство неспокойно; предосторожности ради батальоны были расквартированы по разным деревням.

После четырех или пяти дней действительного отдыха нас погнали на учение. Это далеко не занятное дело. Это в сущности прямое издевательство над солдатами под видом дисциплины.

По прошествии некоторого времени распространился слух, что нас вскоре отправят на Краонское плато. В то время это было далеко не идиллическое местопребывание.

Отказ итти в окопы

Это известие вывело нас из себя.

В очередном приказе по полку оно было официально подтверждено: "Все должны быть готовы выступить сегодня ночью".

Волнение росло. Раздались враждебные крики. Не дожидаясь сигнала, мы разбежались.

Офицеры мгновенно куда-то исчезли.

Товарищи немедленно связались с другими батальонами. После ряда совещаний и обмена мнений выработали нечто вроде прокламации. Вскоре стала ходить по рукам листки бумаги, запачканные многочисленными следами пальцев.

Они передавались из рук в руки. На прокламации можно было прочесть после краткого введения следующие требования:

1. Продолжительность отдыха должна быть равной времени, проведенному в окопах.

2. Требуем выдачи отпусков по норме. Недопустимо сокращение их числа под предлогом отвода на отдых.

3. Требуем выдачи денежного содержания.

4. В случае неудовлетворения этих требований никто не пойдет в окопы. Все мы с этим согласны.

Скоро наступил вечер. Мы все еще находимся в бараках Адриан 3-й роты 1-го батальона.

Является капитан Лаландэ в сопровождении унтер-офицеров. После команды "смирно" он задал вопрос: "Пойдете ли вы в окопы?"

Здесь с нашей стороны совершена была громадная ошибка. Вместо того чтобы ответить коллективным отказом, мы отказывались поодиночке. Капитан по очереди задавал этот вопрос каждому из нас, и отказавшиеся заносились в особый листок.

Когда пришел мой черед, я ответил отказом, как и другие товарищи. После опроса капитан вместе с унтерами ушел, а мы принялись горячо обсуждать события.

Выйдя из бараков мы угнали, что подобные опросы происходили и в других бараках батальона.

Через некоторое время пришли ребята из двух других батальонов и сообщили печальное известие: за исключением нашего батальона все другие батальоны в решительный момент подчинились. Кроме того в нашем батальоне пулеметная рота поддалась на уговоры капитана Кошегрю.

Несмотря на то, что другие нас покинули, мы решили не итти в окопы, будь что будет.

Мы укрылись в находящийся поблизости небольшой лесок. Некоторые из нас имели при себе оружие. Но после горячей дискуссии мы последовали советам лихих краснобаев и отнесли в бараки ружья, ручные гранаты, скорострельные винтовки. Как мы узнали - конечно лишь впоследствии - после майских бунтов армейские корпуса были наводнены шпиками, переодетыми солдатами, надо думать, что красноречие этих господ сыграло свою роль в этом деле. К тому же обстоятельства им благоприятствовали; дело было ночью, и затем нельзя знать всех в лицо в батальоне.

Ночь близится к концу. Офицеры бродят вокруг нас, зовут нас вернуться. Мы отвечаем им ругательствами и враждебными криками: "Долой войну! Мы требуем отпусков!" и т. д., а также песнями "Стачка матерей", "Дело было на плато в Лоретт" (или - Краон) и др., пели также "Интернационал".

Репрессии

Рассвело. Лесок окружен кавалерией и, как говорят, сенегальскими стрелками, которых нам не видно.

Подъезжает автомобиль, из него выходит старший офицер; это полковник Лапуант, исполняющий обязанности генерала (он замещает находящегося в отпуску ген. Вальдана, для которого конечно процент отпусков не сокращен).

Мы молчим, выжидаем. Мы чувствуем, что в эту минуту решается наша судьба.

Полковник обращается к нам с речью. Он требует, чтобы мы отправились в окопы.

Энтузиазм первых часов испарился, но мы твердо и спокойно обсуждаем по пунктам то, что является нашим правом.

"Все это устроится", - говорит полковник, но в данный момент он не может ничего сделать; никто не будет наказан и т. д. (как известно, эти обещания гроша ломаного не стоят).

Мы переглядываемся. Оружия у нас нет...

Другие батальоны отправились в окопы. Железное кольцо вокруг нас стягивается все туже; мы чувствуем, что при малейшем жесте с нашей стороны на нас обрушатся насильники.

Мы побеждены без боя, в сердце боль от бессознательной измены наших товарищей.

Кого слушать? У нас нет никакого руководства.

И вот в унынии мы соглашаемся выступить в Краон.

Какой позор!

Полковник садится в свой автомобиль и скоро исчезает из виду.

По приказу ротных командиров солдаты выстраиваются, а унтера в беспорядке бросают на грузовики оружие и экипировку.

Разоруженные, опустив голову, мы машинально следуем за грузовиками, едущими впереди нас.

Когда мы прибыли в Русси, нам раздали как попало оружие и экипировку.

У многих товарищей нет противогазовых масок.

Затем был роздан суп. Наскоро проглотив его, многие из нас легли спать, не думая о том, что будет.

Но командир-то помнил.

Грубо разбуженные товарищи узнают, что она арестованы и предаются полевому суду.

В их числе оказались почти все участники движения.

День проходит уныло, в тяжелом настроении, между думами о предстоящем и... игрой в карты.

Время от времени некоторых товарищей вызывают в роты. Таким образом они избежали наказания. В конце концов нас осталось десять человек.

21 июля 1917 г. в 10 часов вечера нас посадили в ротные фургоны, и к полуночи мы приехали на жандармский пост в Серей.

Здесь начинается наша тюремная жизнь. Мы были обысканы с головы до ног, у нас отняли деньги, ножи и мелкие предметы.

Затем нас заковали в кандалы. Жандармы взялись за свою работу. Несомненно они получили соответствующие распоряжения, и в виде исключения они не обращаются с нами грубо.

На другой день нас повели на допрос, причем мы узнали, что мы обвиняемся по статье 218 §1 военного кодекса - за отказ от повиновения перед лицом врага.

Это ложь, мы не были на передовых позициях. Так или иначе мы знаем, что единственная кара по этому параграфу - смертная казнь.

У нас был общий защитник - лейтенант Роше. Мы предстали перед полевым судом; он заседал на ферме Фет. После обычной процедуры - выхода суда, установления личности обвиняемых, обвинительной речи прокурора, вызова свидетелей обвинения (но не свидетелей защиты - их не было), речи защитника - нас уводят и отправляют обратно в тюрьму; приговор суда не был нам объявлен.

Мы ожидаем в каком-то бесчувственном состоянии, близком к столбняку; в промежутках, когда мы приходим в себя, перед глазами одна и та же картина: взвод солдат и казнь на рассвете.

Приходит наш защитник, чтобы радостно вернуть нас к действительности; мы не будем расстреляны!

Невозможно описать, что произошло в этот момент. Мы прыгали от радости, что останемся жить.

- Жить!.. Понимаете ли вы, что означает это слово для людей, переживших предсмертную муку, для людей, ожидавших ужасной смерти!

Все мы поняли это в тот момент, особенно те из нас, которым еще не минуло двадцати лет.

Повидимому лейтенанту Роше посчастливилось найти какую-то процессуальную ошибку; мы ничего не узнали об этом подробнее и несомненно никогда не узнаем, так как больше не видали этого защитника.

Жизнь наша была спасена, но через несколько дней, 29 июля, мы предстали перед военным судом в Вотлен, на этот раз по обвинению в отказе от повиновения в местности, находящейся на осадном положении; мы обвинялись теперь по той же статье, но лишь по другому, 2-му, параграфу.

Не так легко судебный аппарат буржуазии выпускает из когтей свою добычу!

Семеро из нас были приговорены к пяти годам каторжных работ, трое - к десяти годам. Все мы после всякого рода мытарств в различных тюрьмах тыла были посажены в Марселе на "Св. Анну" и отправлены в Тунис в цепях, словно уголовные преступники. Оттуда нас увезли в каторжную тюрьму в Тебурсу.

Некоторые из нас пробыли на каторге от 15 до 18 мес. Осужденные на десять дет быть может умерли там..."

("L'Humanite", 2, 3 avril 1933)

9. "Мы были революционной армией, готовой итти на Париж"

"Июнь 1917 г. Я состоял в 137-й батарее и находился на отдыхе в Серше, близ Суассона.

В армии царил большой беспорядок. Мы отказались пойти в окопы в Серни (на Эне).

Я видел, как прошел 132-й пехотный полк в полном беспорядке 136-й полк восстал с оружием в руках и окопался на высотах Гари. Это восстание было подавлено артиллерией.

Мы ждали распоряжений вождей. Мы были революционной армией, готовой итти на Париж.

Сколько товарищей заплатило своей жизнью за подлость социалистических вождей того времени.

Б. Д.

("L'Humanite", 60 aout 1932)

10. Командир вынужден салютовать красному знамени

"4-й пехотный пола, к которому я был прикомандирован, находился на отдыхе за позициями в Жоншери. Как только мы пришли туда, для нас устроен был спектакль, чтобы поднять наш упавший дух.

На сцену вышла артистка "Французской комедии", закутанная в лоскут трехцветной материи, и запела "Марсельезу" Ей пришлось немедленно улепетывать во все лопатки. Мы развернули красное знамя. Колонна солдат прошлась с этим знаменем.

На сути нам встретился командир; он сильно перепугался. Мы завернули его в красное знамя и пригласили его салютовать флагу.

Репрессий не последовало. Для этого понадобились бы жандармы, а это означало бой. "Они" испугались".

("L'Humanite", 25 aout 1932)

11. Отказ солдат восточной армии итти в окопы

"Летом 1917 г. в восточной армии, как и в Шампани имели место серьезные волнения среди солдат. Раздражение солдат доведено было до крайнего предела тем, что многие из них не пользовались отпуском в течение трех лет, Солдаты, отправленные к Дарданеллам или в восточную армию, не видели своих родных с самого начала войны.

В одном движении, в Цейтенликском лагере, приняли участие все полки колониальной пехоты. Движение это было подавлено Саррайлем самым жестоким образом.

Но вскоре затем произошли весьма серьезные инциденты на Монастырском фронте. Разумеется, все устали от войны; как и в Цейтенликском лагере, раздражение солдат вызывалось вопросом об отпусках. Несколько полков сговорилось между собой через велосипедистов, эвакуируемых больных не итти в окопы, пока пожилые солдаты ее получат отпусков.

260-й, 317-й и 242-й пехотные полке уже 10 мес. находились в окопах против болгарской армии. Когда 242-й и 317-й полка были отведены на отдых, возмущение разгорелось, особенно в 242-м полку; солдаты заявили, что не пойдут в окопы.

Офицерская свора испугалась и постаралась нас одурачить. Офицеры говорили нам: "Ваши требования справедливы, но не допускайте нарушения субординации; поставим этот вопрос перед командиром французской восточной

армии". А тем временем под эти разговоры главная квартира послала сюда сенегальцев и аннамитов, с которыми не было возможности столковаться. Мы были окружены.

Офицеры и унтер-офицеры позаботились о том, чтобы было унесено оружие. Когда мы оказались разоруженными, началась расправа.

Офицеры отбирали каждого десятого, и намеченные таким образом жертвы предавались военному суду. В число их попали также сержанты и даже один офицер за то, что они не были достаточно строги но отношению к нам. Приговоры содержали до десяти лет каторжных работ.

У нас не было руководстве, но, несмотря на все, офицерская сволочь перепугалась - отпуска были даны".

Один из бывших солдат 260-го пехотного полка

("L'Humanite", 30 aout 1932)

12 "Десять заповедей французского солдата"*

"Бризон: Господа, война скоро будет стоить нам 100 миллиардов, и наши солдаты задают себе вопрос, хорошо ли были израсходованы эти миллиарды. Я не хочу обобщать, чтобы не впасть в неточность. Я ее говорю конечно от имена всех солдат. Познакомлю палату с их десятью главными требованиями.

Вот десять требований солдат на фронте:

"1. Положить конец плохому обращению с солдатами, ликвидировать злоупотребления правом наказаний.

2. Офицеры должны вести тот же образ жизни и подвергаться той же дисциплине, что и солдаты на линии огня".

Лефа: Не следует создавать впечатление, будто наши солдаты подвергаются плохому обращению, как немецкие солдаты. Телесные наказания отменены в нашей армии.

Бризон: Я сказал, что я не обобщаю. Я знаю, что среди офицеров есть и хорошие, но есть и дурные.

Возгласы справа: Видно, что вы не были на фронте.

Председатель: Оратор заявил, что речь идет только о частных случаях.

Бризон: Французские солдаты - граждане, а не рабы.

"3. Отмена крайне утомительных для солдат нестроевых работ и одуряющей, бесполезной военной муштровки. Если нувориши имеют досуг, то солдаты нуждаются в отдыхе.

4. Улучшение качества пищи.

5. Уплата причитающихся денежных выдач, в частности добавочных, за пребывание в окопах.

* 14 июня 1917 г. в палате депутатов во время дебатов по бюджету Бризон произнес речь, в которой сформулировал требования восставших солдат, известные под названием "Десяти заповедей французского солдата. Этот документ имеет большое политическое значение. Он в кратких формулах характеризует бытовые условия армии, выражает ее протест против одуряющей муштры, протест против бойни, протест против дикого террора и требование покончить с войной на основе популярного в то время лозунга "Мир без аннексий и контрибуций", выдвинутого русской революцией. Эти "Десять заповедей", которые явились чем-то вроде "программы действий" французских солдат в разгар восстаний на фронте, были в головах и на устах всех "окопных жителей" на французском фронте и родились гораздо раньше, чем их сформулировал и огласил Бризон. Этот важный документ - прямое свидетельство глубокого влияния идей русской революции на французских солдат. Быстрота усвоения выдвинутых русскими солдатами требований, чему доказательством являются

6. Предоставление всех полагающихся отпусков, регулярных и связанных с земледельческими работами, не реже одного раза в четыре месяца, даже в каждые три месяца, подобно англичанам и американцам, которые ведь тоже участвуют в пляске смерти Европы.

7. Удлиненный отдых, специальный отпуск для всех солдат на фронте, которых ни разу не отводили в тыл.

8. Освобождение солдат старых возрастов, в особенности крестьян. Ибо знайте, господа, что если предстоящий посев озимых не будет произведен ни во Франции, ни в других хлебопроизводящих странах Европы, то в ближайшем году и вплоть до 1919 г. - я говорю без преувеличений - настанет голод, который после войны будет косить народы Европы, уже обезлюдевшей после мировой бойни".

9. Здесь я прошу внимания правительства и палаты и обращаюсь к их сочувствию и справедливости. "Отмена смертной казни для солдат на фронте за поступки, совершенные сгоряча". (Протесты, шум.) Господа, в тот час, когда я говорю здесь перед вами, на фронте расстреливают французских солдат. Французские пули убивают французских солдат... (Бурные протесты на скамьях левой, центра и правой.)

Председатель: Недопустимо говорить здесь подобным языком и применять такие выражения к приговорам военных судов. Г-н Бризон, я призываю вас к порядку.

Бризон: Расстреляли ли вы генералов, которые бесполезно повели на убой наших солдат в апрельском наступлении? (Бурные возгласы. Шум.)

Во втором пункте сказано: мы требуем той же дисциплины для офицеров, что и для солдат. Не расстреливайте генералов, я не "требую их крови - напротив! Но не расстреливайте также и солдат во имя дисциплины! ("Правильно! Верно!" - на некоторых скамьях социалистической партии.) Это их девятая заповедь.

10. А вот десятая. "Еще до наступления зимы надо положить конец этому кошмару, конец гекатомбам, конец развалу, конец этой проклятой войне..." (Бурные протесты.)

Голоса справа. Нельзя терпеть подобные речи!

Нарцисс Буланже: Не вам говорить об этом! Отправляйтесь на фронт

"Десять заповедей", показывает, что почва для революции в 1917 г. созрела во всех крупных капиталистических странах.

"Десять заповедей" имели свою судьбу. Бризон и его политические друзья хотели сделать эти заповеди предметом гласности, напечатав их в органе, который Бризон собирался издавать. 11 июня Пуанкаре занес в свой дневник: "Вивиани (который был в то время министром юстиции - Ф. Н. ) вполголоса мне сказал, указывая на объявление о выходе в свет пацифистского листка Бризона: "Если это будет продолжаться, я не останусь в правительстве до конца недели". Он заявляет, что Франция погибнет, если ею не будут управлять с большей энергией. Я одобряю это заключение" (R. Poincare", Lanne trouble, p. 162).

Когда с изданием газеты ничего не вышло, Бризон решил огласить требования с парламентской трибуны и таким образом их легализовать. По установившемуся в странах "парламентской демократии" обычаю стенограммы речей депутатов, напечатанные в официальном правительственном органе, могут быть беспрепятственно перепечатываемы всеми газетами. Однако старый "парламентарий" Рибо перехитрил Бризона. Он не постеснялся обойтись несколько невежливо с "парламентской демократией", когда учел политические последствия появления речи Бризона в газетах с большим тиражем, читаемых рабочими и солдатами. Он в тот же вечер отдал цензуре предписание: "Не пропускать к перепечатке речи Бризона в палате депутатов" ("Journal officiel", p. 1423. Цит. по книге Berger et Allard, Les secrets de la censure pendant la guerre, Paris, 1932, p. 185).

и там помогайте нашим солдатам! (Аплодисменты в центре и на скамьях правой. Возглас, на скамьях социалистической партии. Крики "Идите туда вы сами!" Шум.)

Председатель: Господа, вы напрасно придаете столько значения мнению одного лица, которое нисколько не изменит чувств палаты. ("Верно! Правильно"!)

Возгласы на скамьях правой: Но эти слова слышат за границей.

Фердинанд Бужер: Они завтра появятся в официальном протоколе.

Бризон: Господа, солдаты именно и требуют, чтобы депутаты, сенаторы и журналисты, проповедующие войну без конца, отправились в свою очередь в окопы, на линию огня, сменили...

Голоса на скамьях правой: Что ж, отправляйтесь туда!

Бризон: Господа, солдаты на фронте желают немедленного мира без аннексий. (Аплодисменты на некоторых скамьях социалистической партии. Протесты на других скамьях. Оратора прерывают.)

Председатель: Бесполезно продолжать на эту тему. Только представительство нации имеет право говорить об этом, и я удивляюсь, что один из представителей нации выступает здесь с подобными тирадами. ("Верно! Правильно"! Некоторые депутаты правой. "Трудно воздержаться от протестов!")

("Annales de la Chambre des Deputes", 14 juin 1917)

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: